Аллергия

Оксана Францева
- Вам плохо? – раздается сверху участливый голос.
Я сижу на скамейке в центре детской площадки. Поднимаю глаза: передо мной - юный папа с коляской. Папы с колясками порой очень сентиментальны.
- Нет, - отвечаю я, - у меня аллергия.
- А, просто я подумал…
- Да, слезотечение, зуд на лице и постоянные сопли из носа – все симптомы, - объясняю я по порядку.
Он не может вот так уйти и садится рядом со мной.
- Как зовут вашего мальчика? – я стараюсь быть с ним учтивой.
- Это девочка. Света.
- Хорошее имя. Сейчас так почти не называют.
- Да, наверное. А на что у вас аллергия? – спрашивает он.
- На пух. Вы разве не видите, что творится в городе? – я поджимаю ноги под лавку. – Тополя наступают со всех сторон. Они взяли меня в оцепление.
Он смотрит на меня с интересом, он предлагает разумный выход:
- Так выпейте лекарство, сейчас их полно.
Ковыряясь палочкой в трещине лавки, я скучным голосом излагаю мысль:
- Организм отравлен, он не воспринимает нормальное цветение тополей. А тут снова и снова таблетки. Это просто замкнутый круг, - и чихаю три раза подряд.
- А вам не приходило в голову, что чих – это маленький оргазм? – спрашиваю я.
- Нет, мне не кажется, что похоже, - честно признается чужой папа.
- Мне сейчас тоже не кажется, - мрачно соглашаюсь я. – Зачем повсюду насадили тополей?
- Говорят, они рекордсмены по выработке кислорода…
- Да, я тоже слышала. Но, по-моему, это вранье.
Мне хочется все больше участия, и я начинаю подробно:
- Представляете, я не могу больше нюхать. Я не слышу, как пахнет подстриженная трава, или половинки огурца, которые посыпали солью. Или горка, - я тычу пальцем вбок, - у нее такой сложный запах: нагретый металл, немного ржавчины и два слоя краски. Вам не жалко меня?
- Жалко, - соглашается он. – Что, совсем никаких запахов?
- Никаких. Только запах кофе, если он очень крепкий.
- Кофе хорошо пахнет, - улыбается он.
- Наверное. Но слишком быстро надоедает, - улыбаюсь я в ответ. – А у вас есть любимые запахи?
- Не знаю, - чужой папа задумчиво смотрит в небо. – Когда-то в детстве мы с родителями были на юге, и на пляж надо было ходить вдоль железнодорожного полотна. Это, пожалуй, был лучший запах: теплые шпалы пахли смолой, еще там были пятна мазута, и ветер дул со стороны моря…
- Вы романтик? – удивляюсь я. – Я почти понюхала сейчас все это.
- Кажется, нет, - отвечает он и качает свою коляску.
Пух плавает вокруг нас. У меня чешутся губы, я покусываю их и царапаю ногтем.
- Может, все-таки купить таблетки? – возвращается он на старые рельсы.
- Я купила, - отвечаю я, - они лежат у меня в кармане, два грамма – моя ежедневная доза счастья.
- Почему же не пьете? – продолжает он наш разговор.
- Тренирую характер, - смеюсь я. – Шутка. Наверное, это мазохизм.
- А вы знаете, что пухом цветут только женские деревья? – спрашивает мой собеседник.
- Может быть, - соглашаюсь я. – Это примерно как в мире насекомых: самки коварнее и кровожадней?
Он смеется вместе со мной.
Оказывается, меня терзают самки тополей…
- Я хочу уехать из этого города, - говорю я, - далеко-далеко, туда, где нет пуха. Я могла бы лежать в траве, смотрела бы за муравьями и жевала цветы одуванчика – мне ведь совсем немного надо…
Он молчит - я тащу его слишком глубоко внутрь себя... И в это время слово берет кто-то другой: «Куда ты уедешь? – говорит он. - А как же все это?» Я гну свою палочку и ломаю на мелкие части. Выключите первый микрофон.
Потом чужой папа уходит домой, чтоб передать девочку Свету в чьи-то женские руки (так мне кажется), и я снова сижу одна, отмахиваясь от липкого пуха.
После этого я взбираюсь на горку и съезжаю четыре раза подряд. Когда постоянно течет из носа, есть хороший повод всплакнуть всерьез, тем более, что никто больше не спрашивает почему. И вот я сижу в кучке песка, чешу нос и щупаю таблетки в кармане.