Очень я люблю летающие тарелки. На закате, когда лучи уходящего солнца подсвечивают их блестящие бока, они прекрасны. Мне так кажется. Может быть, я и не прав, но, по моему мнению, эти аппараты неплохо вписываются в наш подмосковный пейзаж, и без них летние вечера были бы несколько унылыми в Валентиновке. Выйдешь эдак часиков в восемь покурить на террасу, глядишь, вон одна над лесом, вон другая, почти над домом, и уже не так скучно, вроде как молчаливый, но внимательный собеседник рядом.
А тут недельку тому назад был я в гостях, да и рассказал им, как мило мы с тарелками проводим время. Некоторые только усмехнулись, но один вежливый и бородатый гость по имени Эдуард заявил, что да, действительно, по описанию всё сходится с известными фактами, и вроде бы молодой человек (я, признаюсь, выгляжу моложе своих лет) не заливает, но вот пусть он объяснит, отчего они только в его Валентиновке так вольготно летают?
Тут я даже вскипел. Сразу видно, что Эдуард этот дальше Мытищ никогда не ездил. Да во всей зелёной зоне места краше и спокойнее Валентиновки не найти, и совсем недалеко от Москвы. Так что лично для меня их выбор вполне понятен.
Эдуард (можешь называть меня просто Эдик) оживился, тут и другие гости загалдели, мол, что же ты, по какому праву не вступаешь с ними в контакт, когда всё, можно сказать, человечество, бьётся над разрешением этой загадки безо всякого успеха? Мне, отвечаю, это и в голову как-то не приходило, висят они себе и висят, и никакого от них проку, кроме приятности в пейзаже, вроде как не ожидается. Но, конечно, если всё человечество ими интересуется, это меняет дело, и я готов всемерно содействовать, но только не знаю, как.
Тут мне Эдик и раскрыл глаза. Они, объяснил, настолько далеко ушли от нас в развитии, что даже малая толика их знаний позволила бы нам, то есть, человечеству, сделать невиданный скачок вперед. Я возразил, им-то какой интерес делиться с нами нажитым, вон, мне соседка, баба Соня, поди, и тачку свою в жизни не дала бы, кабы не знала, что летом огурцы и салат с моего огорода ей обеспечены.
Эдик и говорит:
-Узко мыслишь, Костя! (Костя это я). Поделиться они с нами должны из чистого гуманизма. Но даже если ты и прав, то, думаю, наша культура и искусство должны их заинтересовать.
Я немного подумал и снова возразил:
-Всё, предположим, так, как ты говоришь. Но что, если мы, то есть, человеки, употребим эти знания во вред друг другу?
-Они помирят народы раз и навсегда. Короче, завтра с утра я к тебе приеду в твою землю обетованную и проведу там эксперимент по контакту.
Я говорю, конечно, приезжай, мы с женой гостям всегда рады, тем более в субботу. На том и порешили.
На другой день, только солнце встало, он, гляжу, уж у калитки с пакетами и сумками, даже штатив с фотоаппаратом приволок. И аж приплясывает. Видел уже, кричит, одну у станции!
Пока жена его чаем поила, он мне свой план рассказал. Задумал Эдик на нашей крыше аршинными буквами на трех языках тарелочкам приглашение написать: мол, не бойтесь, спускайтесь поконтачить, а если что не так, то все, значит, останется между нами, и молчок. Клава моя в крик, не дам, говорит, крышу поганить, и вообще, Константину кабачки надо сажать, но Эдик её в сторонку отвел, что-то такое шепнул, и Клава моя затихла, даже стремянку пошла у бабы Сони просить.
Забрались мы с ним на крышу и белой нитрокраской прямо по сурику с его бумажки все и написали. Вниз спустились, сидим, курим. Эдик мне про разные случаи с тарелками рассказывает, про гуманоидов и про то, как они своими лучами наши моторы глушат, и еще про их скорости небывалые, а я краем глаза смотрю - сосед мой слева, Витька, гад ползучий, опять с ножовкой к моему клену подбирается. Он ему, видите ли, картошку затеняет. Уж и так деревце бедное в мои отъезды обкорнал, а тут вроде задумал совсем под корешок. Чем его картошка проклятая лучше моего клёна, ума не приложу, но только из-за этого у нас с ним вражда кровная. Как в Сицилии. Я ему за каждую спиленную ветку полтачки камней на грядки перекидываю, а он коту нашему, Тихону, всё норовит последний глаз выколоть, но пока поймать не может. Я Витьку шуганул, вернулся.
-Вот, Эдик, - говорю, - проблема, как Витьку от клёна отвадить? Изведет ведь, сволочь, дерево ни в чем не повинное.
-Погоди, Костя, - отвечает, - если наша с тобой затея удастся, то мы и не такие мелкие вопросы враз разрешим!
Так и сказал: "наша с тобой"! Ну, сидим опять, покуриваем. Может, предлагаю, в шахматы сыграем? Отчего нет, отвечает, давай! Расставили мы фигуры, в саду на лавочке - ему белыми, он за пешку, короля с ферзём дрожащей рукой опрокинул - так волнуется, значит.
Только мы с ним русский дебют разыграли, как что-то мне в голову - тюк! Смотрю вверх, а там она висит, родимая! Увидали призыв наш. И низко совсем висит, камнем докинуть можно. Тихонько подобралась, мы даже за игрой не заметили. Клава на крыльцо с полотенцем выскочила, аж перекрестилась, сердешная, хоть она у меня точно неверующая. Потом из тарелки вроде как два лучика в землю ударили и - бац, смотрим, стоят двое, один пониже, другой повыше, но оба из травы едва видны. На пингвинов похожие, только с ручонками, и на каждой по четыре пальца. И в пальцах у одного чемоданчик небольшой, как у мастера из телеателье. Раскрыл он его, и на крышке внутри буквы загорелись:
-Что вы от нас хотите, земляне?
Поворачиваюсь я к Эдику, чего, мол, отвечать, а у него то ли от изумления, то ли от испуга, язык отнялся. Смотрит на пингвинов круглыми, как плошки, глазами, шею вытянул, вот-вот петухом закричит, ан нет. Стих, бедняга. Ну, это с каждым случиться может. Я, помню, тоже как-то в пачку с дустом смотрел, что из кладовки достал, когда там таракана черного и здоровенного обнаружил. Сидел он, чертяка, и только усами шевелил. Так я ему тогда в наглости его и не нашелся, что сказать.
Но тут, думаю, надо выручать Эдика и всё прогрессивное человечество.
- С вами устно, - говорю. - можно?
Снова буквочки по крышке побежали:
- Можно, можно, мы только сами не говорим, а так всё понимаем.
- Задумали мы с Эдиком наладить с вами контакт для всеобщего блага и процветания. Вы как, согласны?
- Согласны, - отмечают, - это дело хорошее, с чего начнём?
- Давайте, вы нас научите вашим передовым методам науки и техники!
Тут пингвины друг к дружке повернулись, зачирикали что-то по-своему, ручонками замахали, потом буквы зажглись:
- А что нам от этого будет?
Я не растерялся - Эдик меня обучил:
- А мы вас ознакомим с нашей культурой и искусством, будете наши картины смотреть и песни слушать.
- Что такое "песни"?
Совсем несмышлёные пингвины оказались.
- Песни - это когда поют.
-Спойте, пожалуйста!
Отчего же, думаю, не спеть, раз просят. Затянул я "Калинку" Клава на террасе рукой махнула, пошла в дом обед готовить, а пингвины - один за голову схватился, а другой и вовсе упал. Я петь продолжаю, но вдруг буквы загорелись:
- Прекратите это безобразие немедленно!!!
Ну, я перестал. Могли бы, конечно, и повежливее, но что с птицы глупой спрашивать. Пингвин, что упал, поднялся, но пошатывался.
- Не пойте при нас никогда, эти ваши песни губят наши жизненные ритмы. Покажите лучше ваши картины.
Сейчас, говорю, постойте, я мигом. Домой сбегал, у меня там хороший альбом передвижников был, на свадьбу подарили. Принес, листаю, они вежливо так смотрят, головки наклонили, кивают. Все до конца пролистал.
- Спасибо, - написали, - это красиво, но нам не нужно, у нас свои есть - живые и объёмные.
Хотел я сказать, что у нас кино тоже есть, хоть и не объёмное, но замечаю, что они шахматами заинтересовались.
- Что это такое? - спрашивают.
- Игра такая.
- Зачем?
- Играть, само собой, для развлечения души и тренировки ума.
- Покажите, как в это играют, пожалуйста!
Научил я их правилам, быстро они все поняли, не такие уж глупыши оказались. Пока я их обучал, Эдик совсем плохой стал, посинел весь, на спинку лавочки откинулся, воздух ртом хватает. Пора с ними заканчивать, думаю, а то человека вконец замучаем с его непривычки.
- Ну вот что! Забирайте-ка шахматы с собой до следующего раза, мне кабачки сажать пора!
Фигуры сам в коробку укладываю, а они снова зачирикали, совещаются. Опять буковки забегали:
- Мы вас за эти шахматы освободим частично от тяжелого физического труда и увеличим продуктивность вашего сельского хозяйства.
- Давно бы так, - говорю, - а то меня через этот самый труд жена пива попить в субботу не пускает.
Нажали они что-то в своем чемоданчике, ударил из тарелки луч, и образовалась в траве машинка какая-то, маленькая, но тяжелая и с лапами, как у крота.
- Это - написали, - машина для обработки земли и посадки семян. Вот сюда их засыпают, а подчиняется машина вашему голосу. Когда вам понадобимся, нажмите вот эту кнопку!
И с этими словами лучиками своими обратно в тарелку унеслись. Шахматы мои, конечно, не забыли. Ну нет, думаю, машина кабачковая и подождать может, а вот человека в чувство приводить надо. Эдик-то болезный, вовсе глаза закрыл.
Подхватил я его под руки, и в "Голубой Дунай", благо от моего дома до него два шага. Буфетчица Надя Эдика не одобрила, не хотела ему пива наливать, вот, говорит, нажрутся с утра, даром, что с виду приличные.
- Это он, - я набрал побольше воздуха, - такой от общения с инопланетными пришельцами, и посему, Надя, если ты нам сейчас же пива не нальешь по две кружки с отстоем пены, то он может завтра же твою точку решением поселкового совета переоборудовать в пункт обмена информацией и опытом с ними, отчего флигелек твой на улице Грибоедова останется недостроенным.
Подействовало. И на Эдика пиво тоже подействовало, только я ему полкружки в рот залил, как он глазенками захлопал, а уж после второй совсем очухался, и голос прорезался. Сели мы возле "Дуная" под берёзку, и я ему рассказал, чем дело закончилось - он-то в середине нашего первого контакта сознание потерял от избытка эмоций.
Ух, а день-то выдался какой! Солнце светит, словно лампочка в сто ватт после ремонта электроподстанции, но не жарко, потому как ветерок легкий поддувает и листочки молодые на березке над нами шевелит. Дачники в очередь за молоком повыползали в летних платьицах, да в рубашечках, и улыбаются все, как на Пасху. Хорошо у нас в Валентиновке! Приезжайте в гости, не пожалеете, даже искупаться есть где! Садитесь с Ярославского вокзала на электричку до Монино или Щёлково, только смотрите, чтоб остановка была, а то у нас не все останавливаются. С поезда сразу направо до Сиреневой улицы, а там спросите Константина. Меня там каждая собака знает.
Выслушал меня Эдик, приободрился, после третьей говорит -пошли машину испытывать скорее, она, наверно, создаст переворот в сельском хозяйстве и терять нам минуты нельзя, а то человечество нам этого никак не простит. Я, отвечаю, не знаю как насчёт человечества, а вот Клава мне незаконный уход с трудового поста никак не простит, и уж, конечно, второй раз не отпустит, а потому давай еще по одной, раз вырвались, и пиво хорошее.
Приняли, конечно. Тут мне Эдик стал рассказывать, как он два года назад в одной экспедиции у узбека, который по-русски ни бум-бум, сумел двух баранов то ли на перочинный ножик, то ли на электробритву выменять, он сам толком не помнил. Я-то смекнул -завидует просто человек моему дипломатическому успеху, но промолчал. Взяли еще по кружечке, и Эдик вспомнил, что то не нож был, а шариковая авторучка с запасным стержнем, но это он явно заливал, потому как зачем узбеку авторучка, да еще с запасным стержнем, если он по-русски не то что писать, а и говорить не умеет? Взяли ещё по одной, и Эдик рассказал, как он на двух тракторах цугом в Кишиневе двенадцать десятин за день вспахал, и тут я понял, что самое время нам домой идти кабачки сажать.
Вернулись, а Клава со мной даже разговаривать не стала. Посмотрела только, как она умеет, и дверь за собой захлопнула. Надо было выправлять положение. Как говорится, только честным трудом смоем мы... Ну, и так далее. Семена кабачковые я в кладовке сразу нашел, крупные такие, лиловые с черными точечками -жена у меня запасливая, все аккуратненько с осени заготовила.
Засыпали мы их с Эдиком машине в горловину, место под грядки разметили, Эдик говорит, давай, машина, мол, покажи, что умеешь! А та ни с места.
- Наверно, она от бездействия испортилась, - сказал Эдик, -Говорил я тебе, Костя, надо было скорее идти!
Перевернул он её на спину, смотрим, брюхо у нее гладкое, как утюг.
- Отвёртка есть? - спрашивает.
- Погоди, - отвечаю, - с отверткой. Всегда успеем. А вот, может, машина не заправлена? Переверни-ка её назад, а то семена просыплешь, Клава ругаться будет.
- Молодец, Константин! У тебя бензин есть?
- Есть, - говорю, - уже с маслом для мопеда.
- Тащи!
Принес я из сарая канистру, искали мы, искали, куда залить, но так специальной дырки и не нашли. Хорошо, Эдуард догадался:
- Это у нее, скорее всего, дырка универсальная, которая под семена. У нас сейчас тоже такие делают. Вот я в Кишиневе, в совхозе "Память" видел трактор, который мог и поливать, и сено сушить. Представляешь, Константин, одновременно!
Залили мы машине в горловину мотосмесь, литра три вошло.
- Достаточно, - говорю, - моему мопеду этого на сто километров хватает, а тут грядки всего метров десять вдоль забора.
- Это точно. Но может у нее расход на сто километров больше твоего мопеда, Это ведь не фунт изюму, а инопланетная машина! Ну, пошла, корявая!
Но машина даже не вздрогнула. Она стояла и смотрела на нас зеленоватыми глазками-фильтрами, я бы сказал, с укоризной.
- Тут должен быть какой-нибудь стартер, Константин! Я то знаю, что тракторы в Кишиневе заводили ручкой.
Эдуард схватил машину за лапу и стал выкручивать ее из гнезда, а силища у него была прямо зверская с пива. Никогда не встречал людей, на которых чешское пиво по двадцать восемь копеек за кружку так бы действовало.
- Слушай, а вдруг она работает не на бензине?
- Точно! У тебя спирт есть?
- Нет, спирта нет, ацетон есть.
- Не пойдет, жалко... У-у, неловкая!
И он в сердцах пнул крота ногой. Мне показалось , что тот от обиды даже пискнул. Пожалел я крота и смекнул, что лаской можно скорее добра добиться.
-Ну, милая, - погладил я машину, - пошла! Давай, хорошая!
И вдруг она пошла, представляете! И как пошла! Раздвигая передними лапами землю, носом она опускала туда семечко, одновременно поливая его какой-то жидкостью, а задними быстро закапывала. Не прошло и десяти минут, как наши грядки были засеяны.
- Знай наших! - сказал Эдик. -Видать, она только на тебя запрограммирована!
Я наклонился и понюхал свежую землю.
- Знаешь, Эдуард, ты только не обижайся, я тебя очень уважаю, но только, по-моему, зря мы ей в горло бензину да еще с маслом нафуговали.
Тут вмешалась баба Соня, она из-за забора, оказывается, за всей нашей возней с кротом наблюдала. Никуда от этих соседей не деться!
- Койсть, энто что же за кастрюльция за такая, что сама грядки засаживает?
- Это, баба Сонь, мне с ВДНХ на испытания прислали. Вот и представитель с ихнего завода, - показал я на Эдуарда.
Эдуард встрепенулся и гордо выпятил грудь, но пошатнулся. Баба Соня ласково посмотрела на Эдика.
- Койсть, а может вы и мне огурчики посадите? А магарыч с меня будет, не сумлевайтесь!
- Нет, машине нужна передышка, у нее укороченный рабочий цикл, - начал было я, но Эдик уже схватил крота под мышки и нервно зашагал к забору. Баба Соня засуетилась:
- Вот сюда, милок, тут у нас досточки нет!
Я сплюнул, но делать было нечего. В общем , посадили мы бабе Соне огурцы, потом это дело слегка обмыли бабысониным первачом, потом посеяли укроп и редиску, снова вспрыснули, потом посадили вдоль бабысониных дорожек коготки, то есть, ноготки, и вот тогда уже хором отметили. Баба Соня Эдуардом стали лучшими друзьями.
- Эдюля, - сказала баба Соня, - а картошку она сажает?
- 0на все сажает, - неотчетливо произнес Эдик, - кому чего надо, но прежде всего надо выпить!
- Всё! - твердо, как мог, сказал я, потому что пришла мне в голову одна идейка. - Машине нужен перерыв до завтра для рекуперации!
Услыхав трудное слово, баба Соня уважительно замолчала, а я забрал машину и Эдика, что оказалось делом особенно непростым, так как голова и ноги его в направлении нашего дома никак не хотели поворачиваться, а смотрели исключительно на бабысонин.
Дома я прислонил Эдика отдыхать, а сам зарядил крота прошлогодними репьями и колючками и, подломив снизу досочку в нашем с Витькой заборе, подпустил крота ему в картошку. Что за чудо эта инопланетная машина! Обделав дельце в три минуты, крот даже без моего зова вернулся назад и застыл у ног преданным псом. Пора было нам после трудового дня укладываться спать. Но это моё предложение на засыпающего Эдика подействовало неожиданно взбадривающе:
-Что, спать? Какой такой спать?! Враг не дремлет, и нам ещё рано.
Короче, пошел я на поводу у Эдуарда, который не унимался до тех пор, пока мы не засеяли мавританским газоном остановку автобуса № 4 возле "Голубого Дуная", который, к неописуемому огорчению Эдика, был уже закрыт, а потом и кусок дороги возле бабысониных ворот, куда Эдика влекло таинственными силами; и только после того как выяснилось, что калитка бабы Сони тоже на замке мне удалось утащить его домой.
Когда я подходил к дому, показалось, что на засеянной нами грядке что-то шевелится, но после самогона бабы Сони зашевелится и встанет даже мертвый. Клава дом заперла, и улеглись мы в результате на террасе, обнявшись с Эдуардом для тепла, словно две сестры. Малышка крот свернулся под кроватью.
Обычно я сплю хорошо. Причем, чем лучше настроение с вечера, тем крепче сон. А тут всю ночь дурь какая-то снилась, будто мы с Эдиком бензин пивными кружками хлебаем и закусываем кабачками в автоле, вспоминать противно.
Но действительность оказалась такой, что здоровому человеку и не приснится. Проснулся я оттого, что что-то вонючее и холодное щупало меня по лицу. Вскочил я, это самое откинул и совсем нехорошо мне сделалось: на оттоманке рядом с подушкой делало медленные передвижения нечто, похожее на нынешние тепличные огурцы длиной метра в два, и пыталось оно нежно обернуться вокруг шеи спящего Эдуарда.
Оттащил я Эдика вглубь террасы, смотрю, откуда же это зеленое приползло. А оно, оказывается, сквозь форточку открытую влезло, и за окнами все темным-темно и тоже шевелится. Я к двери, дернул - не поддается! Эдика встряхнул, напряглись мы с ним, плечом дверь вышибли, на свободу вырвались. А там... Батюшки-Светы!
На грядках, что мы вчера засеяли, растения диковинные вдоль стен дома вверх тянутся, стволы, что у твоего баобаба, усами за стенки цепляются, уже до трубы печной на крыше добрались. Листья, как кепки-аэродромы, а на ветках бобы висят, размером с батоны ветчинно-рубленой по три сорок! Но самое-то страшное - запах стоит такой, что хоть топор вешай! Как на мотокроссе после общего старта.
-Вот это да! - сказал Эдик. - Видать, вчера мы с тобой хватили лишку!!
-Эдик, а что, если это не кабачки, а?
Эдик сурово почесал в затылке.
- Определенно нет! И если бы у меня так не болела голова, то я бы подумал, что это фасоль. Вот я в Кишиневе селекционные помидоры тоже видел, здоровенные, как арбузы.
- По всему видать, это - повышенная продуктивность, - сказал я, - не обманули пришельцы. Но ты не догадываешься, отчего она этилированным бензином так воняет, Эдуард?
Тот пропустил вопрос мимо ушей. Вместо ответа он толкнул меня локтем в бок, кивая в сторону дома бабы Сони.
Участок бабы Сони походил скорее на кусок тропических джунглей, чем на тихий подмосковный огород. В недосягаемой высоте тихо шумели на ветру шапки вековых, в три обхвата, укропов. Чуть ниже, извиваясь лианами по стволам гигантских подсолнухов-ноготков, тянулись к солнцу огурцы с пудовыми плодами. В стороне из земли торчали розоватые кусты редисок-тыкв. Самого дома бабы Сони за этим лесом видно не было. Я представил, каково ей, бедняжке, в центре этого вонючего ада, если даже мы с трудом выдерживали аромат наших скромных грядочек.
Но вот одно меня обрадовало. Клену моему больше ничего не угрожало. Витькины плантации он уже не затенял. Да и как может хилое трехметровое деревце затмевать могучие кряжистые двадцатиметровые репейники с листьями, на каждом из которых можно провести матч по мини футболу, причем останется место и для зрителей?!
Спустившись глазами в приятную тень, которая царила под репьями Витьки, я обнаружил и его самого, паразита. В желтой майке и противогазе (где он только его добыл?) ударами топора он пытался свалить один из стволов. Ну, как тут было удержаться!?
- Бог в помощь! - подошел я к его забору. - В лесу раздавался топор дровосека?
Дровосек только замычал сквозь шланги что-то злобное и малопонятное. Хотя, я заранее знал, что он мог мне сказать.
- Нет, тут только динамитом! - подыграл подошедший Эдик, -с тротиловым эквивалентом в пять мегатонн. -Всё-таки, молодец Эдик!
- Зато в этом году ты, Вить, дровами на зиму обеспечен. Палить тебе их- не перепалить! Эдик справедливо предостерег:
- Когда стволы валить будешь, оттяжки делай, чтобы крышу дома не помяло!
Витька, наконец, не выдержал, сдернул противогаз и заорал нехорошее, но тут же схватился за горло и убежал в дом. Пошли и мы, воняло преотвратно.
Вышли за ворота. Всюду, куда хватало взгляда, корабельной рощей колосился мавританский газон, цвели маки- аэростаты, Возле «Голубого Дуная» не выспавшиеся дачники устроили военный совет. Высказывались различные мнения. Одни придержи вались гипотезы ботанической диверсии НАТО против мирного населения Валентиновки, другие - старожилы были более близки к правде. Старичок-профессор, размахивая палкой, толковал что-то о мутациях. Буфетчица Надя со слезали просила позвонить в Москву в Управление общественного питания; кто-то предложил вызвать танки.
Надо было что-то предпринимать, и мы вернулись домой. Клава собирала свои вещи. Ясное дело - собралась к матери. Спасти нас могли только пришельцы.
Отыскали мы с Эдиком на крутых боках крота заветную кнопочку, нажали. Через четверть часа явились наши старые знакомые, но виду них был немногим лучше нашего - взъерошенные, перья торчат, глазки мутной пленкой затянуты, ни дать, ни взять - пингвины из московского зоосада в конце школьных каникул.
Уж на что своих забот полон рот, а не удержался, спросил у братьев по разуму:
- Что это с вами, ребята, или обидел кто?
- Заберите, - отвечают, - назад эти ваши шахматы и больше нам не показывайте, пожалуйста!
- Чем это, - говорю, - вам не понравилась древняя индийская игра производства Сходненской мебельной фабрики ? Я за эти шахматы семь с полтиною выложил!
- Напротив, чересчур даже понравилась! Эти ваши шахматы - говорят, - для нас оказались хуже всякого наркотика. Мы через них всю ночь не спали, играли, от начальства нагоняй получили, а нам не играть - работать надо! Ну, а вам как, помогла наша машина?
Тут Эдик ругаться начал, но я его остановил. Неудобно перед пришельцами - они-то ее нам от чистого сердца преподнесли.
- Спасибо, - говорю, - от всего нашего коллектива за ваш чудесный комбайн! Только на наших каменистых почвах он малоприменим, а посему забирайте его, пожалуйста, подобру-поздорову! И нельзя ли как-нибудь следы его работы устранить?
Тут они живо другие машинки вызвали, те наши диковины мигом выкорчевали, в спички размолотили и с землей смешали. Только один репей у Витьки - самый высокий - я попросил оставить, как сувенир. Может, запах выветрится со временем.
Ну, а пришельцы, до свидания, сказали, может еще и свидимся, всё-таки под одним солнцем, валентиновским, ходим и улетели.
Теперь, когда какая-нибудь тарелка тихонько зависает серебристым диском над нашим поселком, я выхожу с сигаретой, любуюсь пейзажем, слушаю шум развесистой кроны репейника в вышине и вспоминаю эту историю. Хорошо, когда каждый занимается своим делом!
И только одна мысль меня смущает: по какую сторону забора, мою или Витькину, будут падать увесистые колючки репейника, когда созреют?
Апрель 1980