Путешествие на тот свет

Ринка
 - Пойдём спать! Уже первый час ночи! – я ласково переворошила волосы на его голове.
- Я не хочу! Ложись одна – его взгляд оббегал пространство, не останавливаясь на моей скромной персоне.
Я потянула его за руку, желая разрушить некий холодок, возникший между нами. И разрушила свою жизнь.
Вытащив ладонь из моей руки, Семён, встал около плиты и, опустив в пол глаза, тихо–тихо сказал:
- Я не хотел сейчас говорить об этом, чтобы не волновать тебя, пока ты больна. Я люблю другую женщину.
- Другую… женщину…любишь…- как в оцепенении я повторяла эти страшные слова – Кто она? Ты уйдёшь?
Молчаливый всегда, Семён неожиданно для меня выложил информацию полностью:
- Она - моя первая любовь. Когда-то давно мы расстались, а месяц назад случайно встретились в магазине. Пойми, я любил её всегда, все эти годы. Но только сейчас это понял.

Мне показалось, что я сплю, и во сне моё воспалённое сознание придумало страшную пытку. Ощущение нереальности происходящего было таким явным, что я изо всех сил зажмурилась. Минуту, так посидев, открыла глаза. Ничего не изменилось.
- А она? Она тебя любит?

Хлопнув ладонью по столешнице, скривившись как от боли, Семён ответил:
- Думаю, что нет! Но сейчас она свободна, разведена и очень одинока. Я всегда, пойми, всегда хотел быть с ней. Как я встретил её вновь, так только о ней и думаю. Я лежу в постели с тобой, а думаю о ней. Её запах, её нежные тёплые губы, её голос преследуют меня, где бы я ни был.
 
Я съёжилась. Я умерла. И эти слова были лишь гвоздями, вколачиваемыми в крышку моего семейного счастья. Собрав остатки разума, я спросила:
- А как же Ваня? Он же маленький. Ему нужен папа.

- Иван уже не маленький. Семь лет – это уже взрослый ребёнок. Ему можно объяснить. Да и потом я же не бросаю его. Я буду приходить. Знаешь, у неё замечательная маленькая дочка. Чуть больше года. Правда живёт с бабушкой.

- Сёма! Семь лет это много? Что ты такое говоришь?

- Нормально. Поймёт. Я же жил без отца и ничего, нормальным мужиком вырос. Да и потом, я же не собираюсь уходить сию секунду. Мы подождём, когда ты снимешь гипс.

Словно укол мне в душу, это – мы. Они подождут!
- То есть когда я сниму гипс, ты уйдёшь?

Ответом мне было молчание. Семён смотрел в тёмный квадрат окна, сжав губы в тонкую полоску. Цепляясь за эту спасительную отсрочку, теряя остатки достоинства, с каждым последующим произнесённым словом я попросила:
- Семён! Я очень прошу тебя. Не принимай поспешного решения. Теперь я всё знаю, и не буду задавать лишних вопросов. Только ночевать приходи домой. Хотя бы на неделе. Пусть пока Ваня не знает. Слышишь? Единственное, что я прошу – только не спеши, а хорошо всё обдумай. Мы любим тебя…

- Ладно! Иди спать. И не вздумай прикрываться ребёнком – холодный безразличный голос практически пережевал и съел мою надежду.

С этого вечера моя жизнь превратилась в ад.
 
О, проклятая травма! И ты, подлый растёкшийся по асфальту огрызок, ставший пресловутой банановой кожурой для меня в тот день. Краткий миг полёта, незабываемая поездка на белой машине с мигалкой и моя очаровательная ножка была обута в странный уродливый сапог.

 Я смотрела на свой гипс, испытывая очень противоречивые чувства. Я ненавидела и боготворила его одновременно и с одинаковой силой. Ненавидела за то, что не могу никуда пойти, чтобы приглушить боль предательства самого близкого человека. Боготворила, потому что он являлся своеобразным гарантом, что любимый муж пока будет со мной. Оптимистка по натуре, я совершенно раскисла. Сон не приходил часами. Только под утро я засыпала, чтобы проснуться в холодном поту от звонка будильника. Я не могла есть. Пища застревала в горле, вызывая чувство отвращения. Ночью я лежала, вглядываясь в такое близкое и родное лицо, в одночасье ставшее чужим. Только к утру, замученная , засыпала на пару часов. Затем вставала. Провожала своих мужчин. Одного на работу, другого в школу. И тут начинался тот кусок дня, когда я просто сходила с ума! Окончательно обезумев, я просила у Бога смерти. Мне казалось, что так будет лучше для сына. Тогда он останется с отцом. Я была безумна! Но только пока оставалась одна. Прибегал из школы ребёнок, и карусель забот и всяческих дел заставляла меня немного забыться. Но потом опять наступала ночь! А за ней ненавистное утро. Я жила на автомате, исправно выполняя свои обязанности по дому, но вымотанная донельзя морально.
 
О, мой ангел – хранитель! Ты оказался таким бюрократом! Я истово молилась, чтобы ты меня забрал на небеса, со всей свойственной женщинам логичностью подразумевая, что хочу сохранить семью. Ты выполнил моё пожелание! Самочувствие не только не шло на поправку, но и стремительно ухудшалось. Всё с большим трудом я заставляла себя хлопотать по дому. Всё труднее было выполнять то, с чем раньше справлялась с лёгкостью. Готовить еду абсолютно не хотелось. Тем более что, покормив ужином сына, я дожидалась мужа лишь поздней ночью. И большая часть приготовленной еды летела в миску собаке.

 Со временем я заметила очень странную закономерность. Как только я готовила на ужин солянку, муж приходил практически под утро. Неужели, прежде любимый им запах капусты, так чувствовался на расстоянии? Фантастика, да и только! Солянка исчезла из моего рациона.
Не знаю зачем, но я дожидалась прихода мужа каждый день. Наверное, научилась находить особенный кайф от своего мазохистского поведения! А может, мне просто нужно было услышать, как и многие годы подряд:
- Привет! Как дела?

Помню, в какой-то день Ванюшка долго звонил отцу и расстроенный, лёг спать в слезах. Семён не брал трубку. Конечно, потом, жалея мою психику, путано объяснил, что стоял в пробке, а куртка на заднем сидении, а телефон в куртке. И это во втором часу ночи! Когда компьютер показывает, что дороги свободны. Я не просила объяснений. Ему это самому было зачем-то нужно. Прокомментировала только:
- Хорошая у тебя нервная система! Телефон разрывается четыре часа, а тебе не интересно даже, что случилось.
Упрёков и вопросов по поводу позднего возвращения я себе не позволяла. Да, и разговоров на скользкую тему отношений, не заводила.

 Случались, правда, иногда забавные казусы.
Семён пришёл домой только под утро, видимо взвинченный и настроенный соперницей на выяснение отношений. Встретила улыбкой, с бешено колотящимся сердцем – вдруг уже всё! Муж приехал без машины и чувствовался лёгкий запах алкоголя и женских духов.
- Ну, и чего ты не спрашиваешь, где я был!?! – спросил с провокационным вызовом в голосе.

Собрав остатки мужества в кулак, через силу улыбаясь, ответила:
- Как где? На работе, дорогой! На ра-бо-те! Кушать будешь?

Оторопело взглянув на меня округлившимися глазами послушно повторил:
- На работе. Задержался – подумав, добавил – Кушать буду.

И так день за днём одно и тоже. Когда по каким-то причинам Семёну не удавалось встретиться со своей любовницей, начинались бесконечные телефонные разговоры. Часами! И это мой немногословный муж, не понимавший телефонных разговоров все двенадцать лет совместной жизни. Прозревая, начинала понимать, что видимо двенадцать лет назад просто послужила ему утешительным призом, когда не удалось получить главный.
 
Как-то вечером Семён сам вызвался вынести мусорное ведро. Вышел с ним на лестницу и спустился к мусоропроводу. А Ване, целый вечер бегавшему за ним, видимо надоело долго ждать папу. И он приоткрыл дверь на лестничную клетку, высунув любопытный носик. Несколько секунд постоял так и, резко захлопнув дверь, прибежал ко мне на кухню. Я мыла посуду, когда он начал дёргать меня за юбку:
- Мама, мам! Там папа с мусоропроводом разговаривает!
- Как с мусоропроводом? – удивилась.
- Нагнулся к нему и говорит – «Спокойной ночи, солнышко!» - А кто там живёт? Не солнышко же!

Кольнуло сердце, а Ванюшке объяснила:
- Это папа с уборщицей разговаривает. Та, которая мусор наш убирает. Внизу в подвале.

И мультики быстренько включила. Так что, когда Семён пришёл, у ребёнка вопросов уже не было. Посмотрела на часы и думаю:
 – И кто же эти мобильные телефоны придумал? Круглосуточная связь не всегда на благо человека служит, оказывается. Двадцать минут ведро выгружать, так это если только руками по штучке мусор перекладывать. Вот она любовь, какая! И запах пищевых отходов, французским духам не уступает. Мусоропровод – местом для телефонных разговоров стал…

Дни стали тянутся, как жвачка, прилипшая к подошве. Силы моральные окончательно заканчивались. А тут Семён на дачу собрался в выходные. Стены вагонкой оббивать. Обрадовалась! Вот думаю, хоть домом займётся. В воскресенье вечером возвращается и куртку в прихожей вешает. Пошёл на кухню ужинать, а мне в комнату надо было. В коридоре нечаянно и задела куртку. А из кармана трусы вываливаются. Зло такое взяло, что я их в карман костюма и переложила. Будет на работе сюрприз. Странно, но в понедельник, когда с работы вернулся, ничего мне не сказал. Только без настроения был. Почему это, интересно?

Шутки шутками, а состояние моё стало резко ухудшаться. Еле передвигаюсь. А к вечеру так скрутило, что говорю мужу:
- Вызывай скорую!

Поехали в больницу. Спасибо Семёну, что со мной вызвался ехать, а то ноги совсем держать перестали. От машины сам меня в приемный покой повёз на кресле таком специальном. А оно, кресло то есть, старое-престарое и обивка сиденья скользкая. Ну, я и вывалилась, пока по неровному асфальту ехали. Лежу, свернувшись в клубочек на влажном от дождя асфальте, а перед глазами контейнер с надписью «мусор»
- Что ж ты меня, Семён два метра-то до мусорки не довёз? Улицу засоряешь! – стиснув зубы, пошутить пытаюсь.
Гляжу, а он рядом сел и, шмыгая носом, спрашивает:
- Живая?
- Не дождётесь! – скриплю с натугой.
Ничего, обошлось! Погрузил меня обратно на злополучное кресло и до кабинета врача довёз.

 В приёмном покое у меня, анализы там всякие берут, рентгены делают, а телефон мужа звонит, не умолкая. Семён сброс даёт, а звонок через пять минут опять заливается. Краем глаза вижу на экране – «Строй-сервис» звонит. Это шифровка такая, для глупой доверчивой жены. Что-то вроде совместного строительства на равных долевых паях.
- Возьми трубку – говорю – А то важный контракт пропустишь.
А Семён взял, да и выключил телефон:
- Это, говорит, не такой уж и важный дилер – пробурчал краснея.
- Ну и, слава богу, что не важный – подумала я и отключилась.


Сознание вернулось, только когда меня уже куда-то везли. Белые, в грязноватом налёте, лампы больничного коридора мелькали над головой. Старая ободранная каталка подскакивала на многочисленных выбоинах, усиливая и так уже, казалось бы, нетерпимую разрывающую тело боль. Круглолицая, курносая симпатичная медсестра апатично катила меня на растерзание хирургам. Что-то мурлыча себе под нос, она приткнула каталку к заляпанной не весть чем стенке и с размаху, позевывая, плюхнулась в продавленное скрипучее кресло.

- Девушка, а доктор скоро подойдёт? - спросила я, и сама не узнала своего голоса, звучавшего, как-то одновременно сипло и пискляво.

- Доктор? Да, как освободится, так и подойдет. Вы же ни как не можете до утра потерпеть, всех так сюда и тянет ночью. Не спиться же людям… - раздражённо ответила медсестра и вернулась к прерванному моим вопросом, увлекательнейшему занятию – созерцанию недавно сделанного маникюра.

Я замерла на холодной ребристой каталке, стараясь не шевелиться, пытаясь немного отдышаться перед следующей обжигающей волной пульсирующей боли. Со всех сторон неслись какие-то нечеловеческие пугающие звуки. В глубине коридора кто-то монотонным голосом звал Валю, чуть правее раздавался хрюкающий храп человека напичканного снотворными, в унисон с которым слышался тихий, беспомощный плач. И тут дикий, истошный вопль прорезал замкнутое пространство этого закисающего болота.

- Что это? - я вздрогнула так, что от режущей боли перехватило дыхание.

Вопль повторился, правда, уже в сопровождении ненормативной лексики.

- Так это же операция началась. Мужика режут, которого перед тобой привезли - удостоила меня ответа медсестра.

- Девушка, а чего он так кричит-то? Разве операции не под наркозом проводят? - моему удивлению не было предела.

- Под наркозом-то под наркозом, только вот контингент у нас в основном какой? Алкаши, все через одного. А с алкоголем наркоз не берет! Ну, ты-то что переживаешь! Вроде приличная женщина, непьющая. Только непонятно, как себя до такого состояния довела. Небось, тоже всё нетрадиционными методами лечилась? – сестричка, сильно заскучав, решила развлечь себя разговором.

- Нет. У меня осложнение после операции - разговаривать совершенно не хотелось, сердце стучало с невероятной скоростью, а по телу бегали противные, липкие мурашки.

- Да и не надо всякой ерундой заниматься - не унималась разошедшаяся медсестра - У нас тут чего только не насмотришься. Вроде разумные люди, а как дети малые. Вот, лежала тут одна. Чуть стопу ей не отрезали. А с чего весь сыр-бор? Ногу босоножкой натерла. Нет бы, зелёнкой помазать, да добрые люди научили – на ночь кал привязать. Уж мочу куда не шло, а кал….Ну, в общем, разнесло ей ногу, к утру так, что мама не горюй! А Семёныч наш, хирург, что резал ее, уж так ругался, так ругался. Мало того, говорит, что от гноя всё вычищаешь, так ещё и от говна!» - и она с хрустом потянулась, заставив старое кресло громко заскрипеть.




       Тут дверь в операционную открылась, и две молоденькие медсестры выкатили громыхающую каталку с матюгающимся на ней мужиком. Мужик выглядел не плохо, был очень оживлён и взбудоражен. Кричал, что со свиньями на бойне обращаются лучше, чем здесь с живыми людьми. На что врач, идущий следом, ему ответил, что может, со свиньями и лучше обращаются, но ты-то недельки через две бегать будешь, а из хавроний уже отбивные нарежут. На это пьянчужка не нашел что ответить и медсёстры повезли его в мужскую палату для дальнейшего лечения.

 Была дана команда завозить меня. Моя сопровождающая нехотя поднялась и начала закатывать мою каталку в проём операционной. Но, толи каталка за время стояния у стены распухла, толи проём был уменьшен без согласования с младшим медперсоналом, но её усилия не приносили нужных плодов. Я застряла вместе с каталкой в проёме операционной, зацепившись простынкой, которой была накрыта, за какую-то железку. Сестричка что-то недовольно бурчала себе под нос, возмущаясь, некоторыми раскорячившимися «мадамами». Наконец, приняла мудрое решение, скомандовав мне перевернуться на бок. Ее приказание я с большим трудом выполнила, так правда и не поняв, для чего это было надо.

Подергав ещё некоторое время каталку взад-вперёд, она обернулась назад и обратилась к хирургу с интересом наблюдавшему за этим процессом:
- Сергеич, никак не лезет. Помог бы, что ли…А то, до утра тут торчать будем.

- А мне-то и хорошо! Утром смена придет, вот пусть они и удаляют инороднее тело из проёма - весело отозвался Сергей Сергеевич, но, тем не менее, стал помогать раскачивать каталку.

И вот, наконец, оставив проёму трофеем злополучную простынку, тем самым, лишив мою наготу последнего прикрытия, дружными усилиями медперсонала преграда была преодолена. Я оказалась в операционной. Меня подвезли к высокому узкому, накрытому зелёной пеленкой, освещенному яркими слепящими лампами столу, и скомандовали перелезать. Не зная обо что опереться, так как все четыре конечности нестерпимо болели, я стала на манер червяка, извиваясь, переползать на операционный стол. Лезла я ногами вперед, и не рассчитав расстояние, зацепила находившуюся по ту сторону стола женщину - анестезиолога. Да получилось это так ловко, что бумажная маска прежде закрывавшая её лицо, повисла белым флагом капитуляции на большом пальце моей ноги. После этого все оживились и стали мне помогать перебазироваться на нужное место.

Когда, путём многочисленных передвижений я оказалась на операционном столе, вокруг раздался возглас облегчения. Седая, усталая женщина - анестезиолог, перетянув мне холодным жгутом руку, стала напряжённо исследовать кожу на предмет наличия вен. Когда рука, приобретя иссиня-малиновый цвет, стала почти не чувствительна к уколам, к нашему с ней общему облегчению вена, наконец, нашлась и я почувствовала, как прохладное, немного пощипывающее лекарство, побежало по ней. Звуки стали всё тише и тише. Лица окружающие меня начали расплываться, превращаясь в размытые белые пятна. Тело до этого нестерпимо болевшее и дрожавшее расслабилось, налилось свинцовой тяжестью. Мир окружающий меня поплыл, поплыл куда-то, пока, наконец, я не перестала ощущать его вовсе.




       Очнулась я уже в палате на простынях бывших когда-то белого цвета, с каким-то жёстким круглым бугром прямо у меня под кобчиком. Тусклая, жёлтая от пыли и времени лампочка, висевшая над кроватью в качестве ночника, придавала палате какой-то жуткий потусторонний вид. Было тихо, хотя, судя по неспокойному затаённому дыханию на соседних койках, народ присутствовал и не спал, видимо разбуженный моим появлением. Тело совсем не слушалось, но и боли не ощущалось. Движения были плавные и нелепые до безобразия.
Передо мной возникла фигура в белом. Сначала она просто стояла, а потом, видимо догадавшись, что я проснулась, спросила глухим приятным голосом:
- Как дела? Пить хочешь? Болит чего?

Я попыталась сфокусироваться, и (о-ужас!) поняла, что меня смущало в этой фигуре. Две головы! У человека стоявшего передо мной было две головы. Меня разобрал жуткий смех. Я стала мотать перед собой руками и повторять заплетающимся от хохота языком:
- У Вас две головы. А Вы знаете, что у Вас две головы? А почему у Вас две головы? Две го-ло-вы!

Двухголовое чудовище улыбнулось обоими ртами и спокойно произнесло:
- Не отошла еще. Пить ей больше давайте. И, смотрите, чтоб с кровати не свалилась - и растворилось.

Откуда-то сбоку раздался тонкий, испуганный голос сестры. Не медсестры, а моей родной кровной сестрёнки:
- Привет! Как себя чувствуешь?

И к моему огромному удивлению у неё оказалось тоже две головы. Но, правда к этому времени, я уже начала понимать, что это не с людьми, а со мной что-то не так. Но, тем не менее, я и ей бодренько заявила:
- А у тебя тоже две головы, вот!

После столь плодотворного общения с окружающим миром я закрыла глаза и стала прислушиваться к своим ощущениям. И, как только я прислушалась, боль тут же дала о себе знать. Правда, пока робко ,неуверенно и как-то по-другому, совсем не так как до операции. Полежав немного и собравшись с силами, я села, покачиваясь на кровати, и начала себя осматривать.

Оказалось, что бинтов на мне присутствует великое множество и на руках и на ногах! Прямо, как жертва чеченского теракта какая-то. И каждая повязка сверху была завязана беленькой косыночкой. Правда, пропитавшейся кровью, но достаточно чистой, не в пример простыням. Так что получился какой-то новый гибрид Красной Шапочки с мумией! Странная девочка, у которой косыночка повязана не на голове, а на всех остальных, более или менее подходящих частях тела. Косыночки быстро намокали, приобретая алый цвет, а вместе с этим начинала разрастаться и боль, наплывая с каждой минутой всё сильнее и сильнее. Позвали медсестру с уколом, но слабенькое обезболивающее лишь размазало боль, сделало её не чёткой, но от этого не менее жестокой. Обессилев от пережитых событий, я откинулась на жёсткие, комковатые подушки и уткнулась взглядом в доступный моему взору узенький, грязноватый кусочек оконного стекла.
 
За ним не было ничего интересного, всё-таки шестой этаж, да и койка далеко от окна, но там была жизнь! На высоком, раскидистом дереве наливались весенним соком свежие упругие зелёненькие почки. Четыре вороны, несмотря на ранний час, уже что-то выясняли хриплыми, как будто простуженными голосами. Там была настоящая, живая и яркая жизнь, от которой я так опрометчиво хотела отказаться. Там был мой сын, который ждёт свою маму. Там были мои родители, потерявшие сон от беспокойства за свою дочь. Странно, но почему-то на какое-то сотое место отошла горечь от покорёженной семейной жизни. На первое место вышел инстинкт самосохранения, так крепко спавший последнее время. Я поняла, что хочу жить! И совсем неважно, останется ли Семён с нами или нет. И я, в то время, когда врачи говорили моим родным в ответ на вопрос о моём самочувствии «Мы делаем всё возможное», решила для себя, что обязательно повезу своего сына на море. Все мои мечты о смерти облетели, как высохшие лепестки с цветка, оставляя лишь сердцевину с семенами – желание жить. Для сына и для себя. Ведь абсолютно недопустимо, чтобы одно предательство породило другое.




       Задумавшись, а может быть, просто слегка задремав, насколько это было возможно под доносящиеся со всех сторон звуки человеческого страдания, я не заметила прихода новой медсестры. Она появилась неслышно, прижимая к пухлой груди эмалированный лоточек с торчащими из него шприцами.

- Просыпаемся. Поворачиваемся все на бок. Укольчики - проговорила она несколько раздражённо, видимо уже далеко не первый раз за это утро.

Кое-как повернувшись и получив положенную мне дозу прописанного врачом лекарства, я непослушными руками пыталась натянуть снятую часть одежды на подобающее для неё место. Но от увиденного зрелища открывшегося перед глазами слегка остолбенела и замерла, открыв от удивления рот. С больничным бытом я знакома неплохо, но такое видела в первый раз!
Достав из лоточка сразу три шприца по 20 миллилитров и протерев ваткой со спиртом надлежащее для укола мягкое место, служительница Гиппократа, видимо, не желая терять времени, зажала между пальцами все три иголки. И одновременно всадила их ничего не подозревающей бабушке!
Та громко охнула и поинтересовалась:
- Почему это сегодня такой больной укол?

На что получила достаточно выразительный ответ, что это утром часто так кажется, что укол более болезненный. Спросонья, потому что. И обслужив таким образом всю палату, исчезла в соседней двери.




       Через некоторое время отделение стало просыпаться, видимо, разбуженное утренними процедурами. В открытую дверь стали доноситься звуки неизбежные при утреннем пробуждении. Кто-то громко сморкался, кто-то что-то ронял. Тонкий, старушечий голос с мольбой повторял:
-Сестра, сестра, сестра…

Мимо двери деловито сновали люди в белых халатах, что-то оживлённо обсуждая, и видимо, ещё не готовые переключиться с домашних проблем на рабочую волну.
С трудом шевеля руками, я протёрлась влажной салфеткой и решила познакомиться с обитателями палаты в которой мне предстояло жить ближайшее время. Напротив меня на скомканных простынях запрокинув на подушки нечесаную, седую голову лежала бабушка. Лежала молча, уткнувшись взглядом в потолок и хрипло, натужно дышала. Ночная рубашка задравшаяся чуть выше колен, открывала корявые, красные, воспалённые, все в многочисленных точках от уколов, старушечьи ноги. С моей стороны на койке, ближе к окну, тоже торчала всклокоченная, засаленная, вся в мелких пёрышках вылезших за ночь из потрёпанной подушки, женская голова. Я поздоровалась, но ответом мне было молчание. Я повторила приветствие громче. И только тогда, с койки на моей стороне, в ответ услышала раздражённый голос:

- Да какое же к чёрту, доброе утро, деточка. Тут тебе доброго утра не было никогда и не будет. Я вот, на одной ноге отсюда выйду, уродом доживать буду. Хотя спасибо, что жива осталась. А может и не спасибо, лучше бы сдохла, к чертям собачьим. Кому я теперь такая нужна? Один уход за мной, никакого толку.

И она беззвучно тоненько заплакала, утирая лицо рукавом яркого цветастого халата.

- Да. Меня Вера зовут, а напротив тебя Анна Сергеевна. Она ходячая, только глухая почти совсем. Её сынок в больницу периодически сдаёт. То туда пристроит, то сюда, лишь бы отдохнуть от дорогой мамаши. Вот так, рОстишь, рОстишь, а под старость некому и кружку воды подать – добавила она. И стала шумно сморкаться в огромный розовый носовой платок.

Тут на пороге палаты, возникла высокая мужская фигура в зелёной, больничной спецодежде.

- Всем привет! Как дела? Чего болит? На что жалуемся? - скороговоркой проговорил весёлый, жизнерадостный доктор.

- Аааа! Тут у нас, новенькая! Наслышан уже, наслышан. Меня Сергей Сергеич зовут. Я Ваш лечащий доктор. Все вопросы какие будут, а я надеюсь, что всё понятно, ко мне - и не дождавшись ни одного ответа от жильцов нашей палаты, резко развернувшись, вышел.

За дверью раздался робкий стук и испуганное «Доброе утро». Услышав безразличное «Входите», бочком в палату зашёл мой муж. Стараясь смотреть только в мою сторону, тихонько спросил:
- Привет. Ну, как ты?
- Нормально. Дышу – не спешу. Как Ванюша? – я попыталась изобразить из себя бодрячка.
- Я его не видел утром. Разбудил только. Я вот подумал, что пока ходить ты не можешь, будешь ездить…
- И купил мне водительские права! – не удержалась я от иронии – Буду квалифицированно управлять медицинской каталкой. Спасибо!
- Нет. Не права. Подожди – и Семён исчез за дверью.
Через несколько минут появился с нашим компьютерным стулом, вызвав острый интерес всех, кто присутствовал в это время в палате. Поставив стул рядом с моей койкой, Семён уселся на него и продемонстрировал, какое замечательное это средство передвижения.
- Ну, как?!? Подходит?
- Конечно, не лимузин, но на безрыбье и рак…
- Знаю, знаю – перебил меня муж – Всё я прощаюсь! На работу пора - и чмокнув меня в щёчку, поспешно скрылся за дверью.





       Почти следом за ним, в проеме двери, загородив его почти полностью, появилась квадратная, низкорослая женщина в засаленном переднике и нелепо торчащей на макушке мятой бумажной шапочке.

- Завтрак! Подходите, кто будет! - сурово провозгласила раздатчица и, повернувшись, бережно понесла себя к двери соседней палаты для произнесения той же фразы.

Но так как в нашей палате ходячих не оказалось, получилось, что кушать ни кто не хочет.

- А что, разве тарелки нам не раздадут? - наивно поинтересовалась я.

- Ну что ты, кто ж тебе подавать-то здесь будет. Правда, если заплатишь, то принесут, конечно - со смешком пояснила мне ситуацию Вера.

- А Вы-то как едите? - спросила я.

- Ко мне Ника приходит. Ей подруга моя заплатила, чтоб она за мной ухаживала. Низкий ей поклон, подруге моей. А то бы, давно на том свете оказалась. Резать-то они тут режут, а вот дальше - как хочешь. Не пожрать тебе, не утки, не водички умыться, подмыться. Только сегодня чего-то запаздывает Ника моя. А тебе будет кто-нибудь помогать? - спросила меня Вера и, повернувшись, уставилась на меня усталыми, воспалёнными глазами.

- Не знаю…Родных у меня много, только работают они все. Придётся самой как-то - задумчиво ответила я и начала перелезать с кровати на стоящий рядом компьютерный стул.

Каждое движение причиняло невероятную, нестерпимую, жгучую боль. Но усилия мои не прошли даром! Спустя некоторое время я уже гордо восседала на стуле. Правда, времени, как оказалось, прошло не так уж и мало, потому как громыхание тележки с завтраком было слышно уже далеко в конце коридора.

- Ну, ничего - подумала я - Зато к обеду я заранее подготовлюсь. А уж если слезла, подъеду я к крану, умоюсь по-человечески - и плавно толкаясь ногами об пол, стала передвигаться к умывальнику.



       Умыться толком, конечно, не получилось, так как на левом локте была послеоперационная повязка, а на правом запястье замотанный бинтом катетер. Но некоторое удовольствие от водных процедур я получила, протерев мокрой ладонью лицо и шею. На этом силы меня окончательно покинули, и я благоразумно решила вернуться на койку.
Подъехав к кровати я поняла, что обратное перемещение будет гораздо труднее. Стул был существенно ниже кровати, и лезть предстояло на покатый край матраца. Прислонив стул, как можно ближе, я закинула одну ногу на койку и завалилась на неё боком. От резких движений боль в ранах стала пульсировать с новой мощью и я, на несколько секунд замерла, собираясь с силами. Вот в этот ответственный момент, когда моё мягкое место торжественно возвышалось над кроватью, сзади и раздался приятный, мужской голос:

- Это что тут происходит?

Не найдя что ответить, я ляпнула первое попавшееся в голову:
- Это я тут умывалась. То есть, поесть сначала хотела, но не успела. А потом умылась немного.

Не представляя даже, с кем я разговариваю, смущённо умолкла. От волнения я немного дёрнулась. Стул отъехал от койки, и я оказалась висящей между ним и кроватью вниз головой в нелепой странной позе.

Сзади раздалось смущённое покашливание и уже другой, весёлый энергичный голос, произнёс:
- Опаньки! Вот, это да! Ты людям добро делаешь, лечишь их, а они к тебе, чем поворачиваются! А, Корнелей Петрович?

       Сергей Сергеевич звонко расхохотался и, подхватив меня за талию, усадил на кровать. Я сидела перед ними красная, всклокоченная, лохматая и даже, от смущения забывшая о жгучей боли в прооперированных суставах. Корнелей Петрович наклонился надо мной, пряча в густых седых усах лукавую улыбку.
Осмотрев повязки, намокшие за ночь сочившейся из ран кровью, скомандовал:
- В перевязочную! Я осмотрю.

И оба мужчины быстрыми шагами исчезли за дверью.

- Сам зав.отделением, тебя оперировал! Это тот, что с усами. Мудрый мужик, опытный, не то, что этот наш петух Гамбургский, Сергей Сергеевич - прокомментировала происходящее Вера, в это время уже жующая бутерброд с колбасой.


       

       Не успев толком отдышаться от пережитых событий, я увидела высокую накрытую простынёй каталку, въезжающую в дверь нашей палаты. Каталка ловко обогнула торчавший на её пути, угол тумбочки и плавно подкатилась к моей кровати.

Высокая, статная, улыбчивая медсестра в аккуратном накрахмаленном костюме, малинового в отличие от врачей цвета, приветливо произнесла:
- Доброе утро! Меня Дина зовут. Я ваша перевязочная сестра. Давай, перебирайся на каталку, поедем в перевязочную. Корнелей Петрович тебя сегодня первую хочет посмотреть. Ну и задала ты ему ночью работы, три часа тебя оперировал. Его ведь специально из дома вызвали на сложный случай. Ну да ладно, успеем ещё поболтать, давай перемещайся.

Я с ужасом взглянула на невысокие, но всё же являющиеся для меня достаточно серьёзной преградой, бортики каталки и глубоко вздохнув, головой вперёд повалилась на её жёсткую поверхность. Крепко приложившись лбом и вызвав возглас недоумения Дины, я перекатилась на бок и оказалась, наконец, целиком и полностью на каталке. Правда, только не так, как все люди лежат, а поперёк, свернувшись клубочком и поджав коленки к животу.

- Ну, и как тебя везти прикажешь?- с весёлым смешком спросила Дина.
И, взяв инициативу в свои руки, стала укладывать меня в надлежащее для транспортировки положение. Затем, виртуозно лавируя в тесном пространстве палаты, Дина вывезла каталку в коридор и покатила меня в сторону перевязочной.

Проезжая мимо открытых дверей палат я невольно заглядывала в них, становясь зрительницей жуткого спектакля, разыгранного передо мною самой жизнью.
Что только не открывалось моему взору…
Я словно попала за кулисы театра! В самый дальний, заброшенный уголок подсобки, где хранятся ненужные устаревшие или поломанные реквизиты.
Вот, на окровавленных, смятых простынях шевелится, пытаясь что-то достать с тумбочки, нечто, когда-то бывшее человеком, а сейчас представляющее из себя лишь верхнюю половину, беспомощно барахтающуюся на кровати.
 
Из следующей двери выходит огромная, толстая женщина в помятой ночной рубашке. Она может и такая же, как тысячи других толстых женщин населяющих нашу страну, но с «небольшим» отличием. Её левая нога, которую она буквально тянет за собой - жёлто-малинового цвета, вся в каких-то шишках и ямках. Невероятно опухшая, нависающая над тапочкой со всех сторон, словно тесто, вылезающее из кастрюли, эта конечность вполне достойна сниматься в фильме ужасов.
 
За следующей дверью палаты, около которой моя сопровождающая ненадолго остановилась, перебросившись парой фраз со встреченной докторшей, я увидела медленно передвигающуюся мне навстречу женщину, почему-то одетую только в коротенький чёрный топик. Судя по перекошенному серому лицу с приоткрытым ртом ей было очень плохо, хотя видимых глазу проявлений болезни не наблюдалось. Но когда дама повернулась ко мне спиной, собираясь открыть дверь туалета, я с содроганием заметила чуть выше талии на её спине огромную, почти с кулак, дырку. Отверстие было заткнуто бинтом, длинный мокрый конец которого болтался почти на уровне ягодиц.
 
Поговорив с доктором, Дина снова покатила меня в сторону перевязочного кабинета.
Перед самой перевязочной мимо нас прошла ослепительно красивая мулатка. У девушки были огромные голубые глаза, копна мелких косичек перетянутых на затылке резинкой, гладкая бархатная, словно светящейся изнутри, смуглая кожа и неимоверно стройная фигурка. Она мягкой кошачьей походкой, несмотря на высоченные каблуки, грациозно шла, а даже вернее, проплывала мимо, совершенно не вписываясь в окружающую атмосферу. Такую девушку можно увидеть, или на подиуме среди моделей, или уж на крайний случай в службе эскорта для новых русских. Но только не здесь!

Не сдержав любопытства, я спросила у Дины:
- А что эта красавица здесь делает? Навещает кого?

- Да уж, Лорочка действительно наша местная достопримечательность. Только, какая уж теперь она красавица! На шестую операцию за два года ложиться. Не тело, а шрам на шраме. Решила, дурочка, себе грудь увеличить. Не устраивал её размер, видите ли. Да на хорошей клинике сэкономила, обратилась к кому-то по знакомству, вот теперь и расхлёбывает результаты. Не успела ещё продемонстрировать миру новоприобретённую красоту, как оболочка в груди лопнула. Силикон растёкся. На первой операции наши эскулапы даже сомневались, получится ли вытянуть девчонку. Но, слава богу, организм молодой здоровый. Правда, это только начало оказалось. Прооперировали её, вроде весь силикон вычистили, домой отпустили. А месяца через два, опять привозят. Ещё в трёх местах под кожей воспаление. Снова почистили. Снова выписали. А потом уж, сама стала приходить. Как почувствует, где болеть начинает, так бегом сюда. И конца и края этому не видно. Бедная девочка, молодая совсем, а столько мучений уже! И всё по глупости! - Дина горестно вздохнула и, лихо повернув, завезла меня в перевязочную.




       Перевязки в отделении гнойной хирургии представляют собой нечто невообразимое! Все врачебные манипуляции производятся без обезболивания! Толи в целях экономии, толи из-за отсутствия обезболивающих препаратов, толи по специальной методике ведения гнойных ран. Скажу вам честно и откровенно, что не каждая женщина вынесет такое молча. А уж мужики таким криком кричат, что недавно поступивших больных приходится на перевязки чуть ли не силком тащить. Но вытерпела я достойно и первую и все последующие перевязки, чем невероятно горжусь, и помнить буду до самой смерти в мельчайших подробностях.
 
Но сейчас я лежала, до боли стиснув зубы и, вцепившись побелевшими от напряжения пальцами в края каталки, непрерывно повторяя про себя одну и ту же фразу:
- Всё проходит, и это тоже когда-нибудь пройдёт.

Корнелей Петрович, одну за другой, обрабатывал мои раны, то ковыряя их какими то железками, то щедро поливая перекисью и зачем-то надавливая, до жуткой боли, на края открытых разрезов. Наконец, перевязка подошла к концу, и скептически оглядев мои исколотые до фиолетовых синяков руки, зав.отделением скомандовал:
- Подключичный катетер ей поставьте.

Произнеся, непонятное для меня приказание, он вышел из кабинета. Дина накрыла меня простынкой, вывезла в коридор и приткнула к стенке.

- Сейчас постовую сестру позову, полежи немного - и скрылась из поля моего зрения.

Я лежала потихоньку замерзая в одних трусах под тонкой простынкой и глотала слёзы жалости к себе, непроизвольно набегавшие на глаза. Вдруг, прямо надо мной возникло раскрасневшееся лицо Ники. Она держала мой мобильный телефон, наигрывающий бодрую мелодию, которая возвещала о том, что на другом конце провода - мой ребёнок.

- Держи, разрывается уже минут 10, поговори пока тут лежишь - и Ника всунула мне в руку телефон.

- Алло. Ванюшка, это ты? Как дела, малыш? - я постаралась придать своему голосу, как можно более бодрый тон.

- Мамочка, привет! Я в школу собираюсь. Папа сказал, что ты в больнице. Ты ведь не надолго? Тебя скоро выпишут? Я уже поел, с Миркой погулял, сейчас оденусь и в школу пойду – тоненький звонкий голосок сына звучал взволнованно.

- Не волнуйся, малыш. Как только меня немного подлечат, доктор сразу домой отпустит. Не забудь дверку на ключ закрыть, ладно? - я старалась говорить, как можно веселее и спокойнее.

- Хорошо, мам. Я тебя люблю. Пока! А то уже больше восьми часов, я опоздаю - и в трубке раздались короткие гудки, возвещавшие о том, что мой непоседа уже закончил разговор.

Тут моя каталка дёрнулась, и я увидела смуглую молоденькую медсестру с моей медицинской карточкой в руках. Она пристроила её мне под голову и стала выкатывать меня на середину коридора.

Не зная, куда деть телефон, зажатый в ладони, я попросила:
- Девушка, а Вы не положите мой телефон в кармашек. Пожалуйста, а то я боюсь его уронить.

Толи фраза была построена мной не верно, толи сыграло живое воображение девушки, но я увидела, как её глаза стали круглыми от удивления, и даже искорка испуга присутствовала в них.

- Куда, простите, положить? Вы уверены, что у Вас есть кармашек? - и она скептически оглядела меня, наверное, сомневаясь в присутствии у меня здравого смысла. Потому как перед собой она видела абсолютно голую тётку в одних трусах, накрытую тоненькой простынкой.

- Да к Вам в кармашек. Только на то время, пока мы будем ездить на процедуру - пояснила я ей к её видимому облегчению.

Девушка звонко рассмеялась и положила мой телефон к себе в нагрудный карман. Спустившись на лифте несколькими этажами ниже в реанимационное отделение, где мне поставили катетер в подключичную вену прямо в коридоре, мы вернулись назад. Выгрузив меня на койку, и тоже удивившись моему способу перемещения путём падения головой вперёд, она, стуча каблучками, выкатила каталку в коридор.



       Дни стали тянуться один за другим, мучительно долго и однообразно. Раз в два дня перевязка, три раза в день уколы от которых моё мягкое место стало совсем не мягким, а каким-то бугристым, болезненным и расцвеченным во все цвета радуги. Опытная в таких делах процедурная медсестра пришедшая делать очередной укол, посоветовала прикладывать ночью на места уколов свежие капустные листы. А так как возить каждый день по одному, двум листикам было достаточно проблематично, родные привезли мне целый кочан. Замечательный зелёный кочан свежей капусты, который я водрузила за неимением лишнего места на тумбочке на пустовавший подоконник, напротив кровати Анны Сергеевны. Занавески на окнах ввиду своей ветхости не закрывали ничего, а только являлись сомнительным украшением окна, и поэтому кочан был отлично виден из любой точки палаты. И даже, в какой-то мере, являлся необычной яркой деталью оживляющей унылые стены казённого помещения.
И вот, на следующее же утро, этот вилок был замечен вошедшим для ежедневного обхода Сергей Сергеевичем. Замерев на пороге палаты с широкой улыбкой на лице, с еле сдерживающимся от смеха голосом, он спросил, обращаясь к Анне Сергеевне, напротив чьей койки и наблюдался этот интересный предмет:

- Бабуль! Это, кто же догадался тебе капусту-то приволочь? Кто приходил-то, сынок что ли? Вот, люди пошли! Ну, нет денег, так принеси пакет молока да булку, всё бабке добавка к больничной пище. А кочан-то попробуй - разгрызи, да и не козу навещаешь, а человека! И пожилого, к тому же. Вот люди!

Анна Сергеевна, не расслышав, скорее всего и половины сказанного, тем не менее, села на кровати и громогласно и важно изрекла:

- Да, сын ко мне вчера приходил. Он часто ходит. Не забывает мать. Заботится по мне.

Последние слова вызвали настоящий приступ смеха у Сергея Сергеевича и, махнув рукой, он выбежал из палаты.




       На следующей неделе выписали домой Веру. Она собиралась домой, плача и причитая. Одновременно, ей очень хотелось, после четырёхмесячного пребывания в больнице оказаться дома, но с другой стороны, её подруга ничего не говорила о том, что и дальше оплатит услуги Ники. А это значит, что придётся как-то выживать одной, в пустой квартире, да ещё к тому же на одной ноге.
Проводив Веру, и не успев насладится меньшим количеством народа на квадратный метр нашей палаты, мы уже к вечеру обрели нового товарища по несчастью.
Женщина, представившаяся Наташей, передвигалась с огромным трудом из-за распухшей и покрасневшей ноги, поражённой болезнью со странным названием – рожа. Сменился состав и в соседней палате, имеющей общий с нами предбанник с туалетом и раковиной. Соседей я видела редко, потому что и там были в основном плохо передвигающиеся граждане.



       В один из многочисленных серых дней, сразу после завтрака, через мутные запылённые стёкла двери нашей палаты я с удивлением увидела двух дюжих молодцев в белых халатах. Они под ручки тащили худющую, костлявую, высоченную старуху в огромных коричневых очках с толстенными линзами и нелепой, надвинутой на глаза грязно-беленькой косыночке в мелкий жёлтый цветочек. Бабулька мелко семенила ногами, одетыми в допотопные войлочные тапочки и крепко сжимала в руках маленький узелок из синей материи. Прошествовав мимо нас, троица скрылась в недрах соседней палаты и об остальных событиях я могла догадываться, только по доносившимся оттуда голосам.

- Давай приземляйся, бабка. Тут теперь жить будешь. Вот это - твоя кровать. А это - твоя тумбочка. Доктора слушайся, а не то сама знаешь, что с непослушными бывает - глухой мужской голос говорил устало и раздражённо.

- А кушать, когда дадут? – неожиданно звонко и молодо, прозвучал бабушкин голос.

- Когда положено, тогда и дадут. Лежи, жди, всё равно никуда не торопишься – и с этими словами молодцы покинули палату.

Позднее выяснилось, что старуху привезли из психиатрического учреждения с пустяковой проблемой. Ей предстояло лишь вырезать нагноившуюся шишку от неправильно сделанного укола. Но надо сказать, что за те четыре дня и три ночи, которые провела рядом с нами, старуха успела устроить нам весёлую жизнь.

Так как старуха была ходячая, то на перевязку Дина позвала её одновременно со мной. Услышав приглашение собираться на процедуры, бабка быстро покидала все свои пожитки в узелок и подхватила, крепко прижав к груди, больничную тумбочку, несмотря на её немалый вес и громоздкие размеры. Бабушка, с трудом убеждённая Диной, что ни кто не заберёт её добро пока она будет отсутствовать, оставив в покое тумбочку, но постоянно на неё оглядываясь, последовала за нами.
Перед перевязочной Дина решила, что старуха пусть идёт первая, потому как вела она себя несколько чудаковато и всё пыталась куда-то улизнуть. Дина поставила мою каталку поближе к стенке и вошла вместе с бабкой в перевязочную.

- Давай бабуля, ложись на живот. На этот стол, головой к окошку. Сейчас тебя доктор смотреть будет - бодро скомандовала Дина.

Мимо меня поздоровавшись прошёл Сергей Сергеевич, и перевязка началась. Тихонько позвякивали инструменты. Вполголоса переговаривались медсёстры. Терпеливая, видимо привычная ко всяким медицинским манипуляциям бабушка негромко постанывала. И, вдруг раздалось какое-то бурчание и, кто-то громко от души пукнул. Да не один раз, а целых четыре.

- Вот, это да! Ну, ты бабуль, даёшь! Ты что в туалете, что ли? Если лежишь без штанов, то не значит, что можно по - полной расслабляться. В медицинском кабинете находишься. Мы тут все над тобой склонились, а ты нам прямо в лицо!- возмущённо прозвучал голос Сергея Сергеевича.

- А если Вы доктор, то должны знать, что держать в себе газы - очень вредно! – назидательно ответила, ничуть не засмущавшись, старуха.

На это ни кто не нашёл, что ответить и оставшееся время перевязка продолжалась в гробовой тишине.




       Но, это оказались цветочки по сравнению с тем, что произошло в первую же наступившую ночь.
Вечером, как всегда, пробежался по палатам с обходом дежурный врач, задавая традиционный вопрос:
- Тут всё в порядке?

Затем, как заведено, пришла дежурная медсестра, торжественно неся перед собой эмалированный лоточек с торчащими оттуда шприцами:
- Снотворное, обезболивающее?

Из-за скудного выбора лекарственных средств имеющихся на вооружении, укол с анальгином или димедролом не прописывался врачом, а кололся по требованию больного. Вопрос звучал достаточно смешно и нелепо, потому как предложение лекарств на манер мороженого и воды на пляже вызывало лишь раздражение или усмешку больных, испытывающих сильные послеоперационные боли.

За окном быстро темнело, прошёл ужин и многострадальные жильцы палат гнойного отделения, начинали готовиться к очередной трудной, долгой и мучительной ночи. Родственники, ухаживающие за лежачими больными, сделав последние приготовления ко сну, покидали своих подопечных и, наконец, возвращались в обычную нормальную жизнь, где их ждали многочисленные, но такие нормальные и безобидные домашние дела и проблемы. Отделение постепенно пустело, оставаясь на попечении дежурной медсестры, которой предстояло нести свою вахту всю ночь.

В соседней палате за стенкой был слышан негромкий разговор, позвякивание ложечки о край чашки и вдруг пронзительно прозвучало:
- Сестра! Сестра! Сестра!

Так как начиная с вечера и практически всю ночь в нашем отделении кто-нибудь кричал, то по поводу, то просто от безысходности, сестра не спешила появляться. А может просто и не слышала, задёрганная бесконечными просьбами своих лежачих подопечных. Бабушка из психушки, а это она звала сестру, прокричав свой призыв несколько раз, и не дождавшись её появления стала голосить, громко и зычно повторяя ту же фразу:
- Сестра! Сестра!

Через некоторое время её вопли надоели уже всем, но ни на какие увещевания немного подождать, старуха не реагировала, продолжая издавать пронзительные крики.
Но вот дождавшись крохотного перерыва в этом кошачьем концерте, женщина лежащая на койке напротив солистки вдруг выразительно произнесла:

- Чего кричишь? Медсестра в Ленинград уехала, тебе за лекарством. Подожди, скоро вернётся.

- В Ленинград? Это же далеко. Так вот почему она не слышит. Не буду её торопить. Пусть все лекарства мои привезёт – удовлетворённо изрекла старуха и к всеобщему удивлению умолкла, видимо настроившись на долгое ожидание медсестры из Питера.




       Закончив все свои вечерние мероприятия по принятию лекарств и подготовке ко сну, пациенты отделения один за другим гасили расположенные над кроватями лампочки именуемые ночниками. Вот и наша палата погрузилась в темноту, освещаемую только неярким белёсым светом, падающим из окна. Лишь в предбаннике, между нашей и соседней палатами, над круглым потрескавшимся от времени зеркалом горела неяркая лампочка, освещавшая своим светом раковину и дверь в туалет.
 
Устроившись, наконец, так, чтобы прооперированные места были расположены максимально комфортно, я стала проваливаться в сон уже где-то в первом часу ночи. Но проспала я совсем не долго разбуженная криками и визгом жильцов соседней палаты. С большим трудом, нашарив спросонья на тумбочке свои очки, я взглянула на доступный взгляду кусок пространства за дверью нашей палаты.
 
Вот это была картина! Абсолютно голая худущая, как смерть, высоченная старуха в своём неизменном грязно-белом платочке и огромных очках на кончике сморщенного носа, вытянув вперёд костлявые руки, медленно шла мимо нашей палаты. Покружив в предбаннике на манер собаки и ощупав руками всё, что смогла достать и видимо не найдя двери в туалет, старуха, издав утробное рычание, вышла в общий коридор. Откуда, спустя некоторое время, раздалось характерное журчание. Сделав своё чёрное дело и, видимо, потеряв дверь в свою палату, она, громко шлёпая босыми ногами по линолеуму, стала удаляться в сторону мужской половины отделения.
Через некоторое время оттуда раздались такие истошные крики, каких не бывало и на операциях.

Вопило сразу четыре мужских голоса:
- Караул! Спасите! Уберите её! Мамочки! Помогите!

Но продолжалось это недолго, потому что медсестра, несмотря на то, что обычно ночью её не найдёшь, прибежала очень быстро и спасла пациентов мужской половины отделения, подхватив под локоток бабушку и отведя её на свою койку. Там, отругав её за то, что она гуляет по отделению голая и писает в коридоре, сестричка удалилась, сочтя свою миссию оконченной.

Но как только мы снова выключили свои ночники, опять раздались истошные крики из соседней палаты, сопровождаемые на этот раз ужасным грохотом.
Так как моя койка была ближе всех к двери, я первая из нашей палаты стала очевидцем незабываемого зрелища. Та же самая бабуля в огромных очках и засаленной белой косынке, в том же самом эротическом наряде бабы-яги, который забыли перед употреблением хотя бы немного подгладить, кружила в нашем предбаннике. Но на этот раз она зачем-то держала в руках огромную не струганную доску, которых в этом отделении было предостаточно. Доски предназначались для привязывания к краям кроватей лежачих больных, что бы те ни могли нечаянно свалиться с них.
 
Старуха кружила по предбаннику, стукая доской по стенкам и поминутно зачем-то приседая. Когда она развернулась и двинулась в нашу сторону, мы с Наташей, невзирая на боль и отвратительное самочувствие, бросились подпирать створки нашей двери первыми попавшимися под руку предметами. Забаррикадировав, наконец, дверь, мы вернулись на койки и с ужасом продолжили наблюдение за открывающимся нашему взгляду спектаклем.
 
Бабуля продолжала кружить по предбаннику и, несмотря на довольно почтенный возраст, выделывала с лёгкостью номера прямо-таки акробатического характера. Взяв наперевес доску, она то вставала на цыпочки, пытаясь сшибить что-то на потолке, то садилась на корточки и стучала ей по полу. А то и вовсе клала доску на плечо на манер ружья, и принималась маршировать, ожесточённо расчёсывая свободной рукой волосатые подмышки, похожие на крылья какой то доисторической птицы. При этом она издавала громкие булькающие звуки, напоминающие звук спускаемой в унитазе воды. Наконец, стукнув ещё пару раз в дверь нашей палаты концом доски, и напугав этим нас до смерти, она, пригнувшись, как индеец вышедший на тропу войны, крадучись стала продвигаться в сторону общего коридора. И вскоре скрылась из глаз. Через некоторое время была возвращена в палату охранниками, вызванными медсестрой на помощь.
После этого ночного спектакля мы уснуть уже не смогли. Так и пролежали до утра, тихонько переговариваясь о пережитых событиях.




       Утром, по всей видимости, обитателей нашей палаты сморил сон, потому что очнулись мы снова от громкого стука. Покрывшись от ужаса липким потом так, что даже запотели очки, я повернулась в сторону двери, ожидая продолжения представления. Но к моему глубокому облегчению там, за мутными стёклами палатных дверей, маячило озадаченное лицо Сергей Сергеевича, пришедшего с утренним обходом. С растерянным и обескураженным видом он дёргал дверки, пытаясь войти в палату. Его изумлённое лицо рассмешило меня так сильно, что вместо того, что бы отодвинуть нашу баррикаду, я принялась хохотать, чем ещё больше всполошила проснувшихся женщин.

- Ты чего? Бабка, что ли опять чудит? – спросила, протирая глаза, Наташа.

- Нет…дедка – давясь смехом, ответила я.

- Какой дедка? А ну пошёл вон отсюда!!! Я вот сейчас, как костылём огрею, будешь знать – заорала Наташа в сторону двери, чем вызвала у меня ещё больший приступ хохота.

Сергей Сергеевич, услышав столь грозное предупреждение, застыл за закрытыми дверями с лицом, выражающим крайнюю степень удивления и негодования.
Отсмеявшись я, наконец, объяснила Наташе, что происходит. И мы совместными усилиями разобрали баррикаду, впустив возмущённого доктора в палату.

- Так, и что же тут происходит, позвольте узнать? – строго поинтересовался Сергей Сергеевич, с интересом взирая на горку, состоящую из тумбочки и двух стульев, которыми мы подпирали дверь.

Рассказав о ночном происшествии Сергею Сергеевичу, мы стали готовиться к завтраку. Теперь я благоразумно перебиралась на компьютерный стул задолго до раздачи пищи, дабы быть готовой получить свою тарелку при первом же приглашении раздатчицы.

И вот, благополучно довезя порции утренней каши себе и женщинам на тумбочки, я заварила кипятильником чаю, приготовившись с аппетитом позавтракать. Но так и застыла с ложкой каши, не донеся её до рта.
Так как с моего места отлично проглядывался не только предбанник, но и дверь в туалет, перед моими глазами открылась удивительная картина.
Широко распахнув дверь, старуха, будившая нас всю ночь своими фортелями, совершала утреннее омовение, в своих неизменных очках имени черепахи Тортиллы, но на этот раз без косынки на голове. Косыночка присутствовала, но держала её бабка в руках, старательно намывая ей тарелку. Весело и непринуждённо прополаскивала её в унитазе, периодически сливая воду и что-то довольно мурлыча себе под нос. В отличие от ночных похождений бабуля была при полном параде. На ней красовалась абсолютно квадратная ночная рубашка, похожая на застиранную наволочку от подушки, в которой кто-то прорезал дырки для головы и рук.
 
Тщательнейшим образом бабка домыла тарелку и, продолжая невозмутимо напевать, поставила её на пол и стянула с себя рубашку. Оставшись снова в чём мать родила, она нагнулась над унитазом, как над родником со свежей ключевой водой и, прополоскав в нём косыночку, стала с удовольствием мыться, напевая и постанывая от удовольствия.
Затем, вдоволь наплескавшись, бабуля присела на корточки и старательно собрала воду, натёкшую на пол, той же самой косынкой, выжимая её над унитазом. После этого, она очередной раз прополоскала своё незаменимое сокровище и, хорошенько отжав, аккуратно повязала его на голову. И только тогда натянула ночную рубашку. Всё это я так и наблюдала, открыв от изумления рот и держа перед собой ложку с окончательно остывшей кашей.
 
Но оказалось, что не я одна стала свидетелем этой трогательной сцены. В коридоре столбом застыл с несчастным видом наш зав.отделением Корнелей Петрович, видимо, решивший с утра пораньше навестить нашу палату.
По удивлённому лицу доктора было понятно, что ему не приходилось в своей жизни наблюдать подобные сцены купания.

- Доброе утро! Вы уже помылись? – с задумчивым и отсутствующим выражением произнес Корнелей Петрович, направляясь к моей койке. И, видимо догадавшись, что сказал не то, что надо остановился в дверях. Затем махнул рукой, повернулся и быстрым шагом вышел в коридор.




       Через сутки беспокойную бабушку выписали. И наша жизнь потекла более ровно и обыденно. Самочувствие стало лучше, и мы с Наташей начали выходить из палаты в коридор, чтобы посидеть на стоявшем там диване.
Как-то пообедав, мы открыли фрамугу проветрить палату и уселись в коридоре на продавленный диван. Разговаривая о жизни, мы изредка поглядывали в приоткрытую дверь палаты напротив. Там, на видимой нашему взгляду койке лежала маленькая, будто высохшая старушка. На тумбочке перед ней, стояла тарелка с супом поставленная сердобольной медсестрой. Но, так как есть бабушка сама, по-видимому, не могла, приходилось ждать, когда найдётся добрая душа и покормит её. И как раз в палату к старушке быстрыми шагами забежала постовая сестра. Мы продолжали разговаривать и поглядывали внутрь, ожидая, что сейчас, наконец, бабушку накормят. Но сестричка, раздав лекарство, подошла к бабкиной тумбочке, подхватила с неё полную супа тарелку и шустро вылила её содержимое в стоящее у двери мусорное ведро.

- Ну вот и пообедали – раздался откуда-то из дальнего угла палаты грустный женский голос.

Не смотря на то, что от жалости к старушке слёзы навернулись на глаза, мы с трудом удерживались, что бы ни расхохотаться. Вот про такие ситуации и говорят – смех сквозь слёзы.
 
Наконец настал и мой долгожданный день! Меня выписали домой! Приехал Семён, мы сели в машину и через пару часов я сжимала в объятиях своего сына. Ванюшка с воплем повис у меня на шее, потом долго, долго рассказывал мне свои важные новости и страшные секреты. Я слушала торопливую речь своего самого дорогого человека и в сердце ворочалась досада. На себя! На своё малодушное желание покинуть этот мир навсегда. Вдыхая родной запах прижавшегося ко мне сына, я поняла, как была безумна, когда молила судьбу о смерти. И что никакая разрушенная любовь не является поводом для того, чтобы отказаться от жизни, от солнца, от завтра и от тёплого дыхания маленького родного человечка. Помня о том, что мой ангел-хранитель, являясь страшнейшим бюрократом, исполняет желания дословно, теперь я точно формулирую то, что хочу. А желание моё…Впрочем, пусть это будет секретом, хотя я уверена, что многие и так уже догадались.

К моему глубочайшему удивлению моя семейная жизнь практически наладилась в моё отсутствие. Первая любовь Семёна так и осталась первой любовью, подтвердив, что съеденный торт нельзя есть повторно. Вот только, засевшая где-то глубоко в подсознании мысль, что гипс – это залог семейного очага, к сожалению ни как не покинет меня. И я до сих пор звонко цокаю сим медицинским изделием по полу нашей квартиры, охраняя покой своей семьи. Но я твёрдо уверена, что всё в моих силах. Стоит лишь правильно сформулировать желание…