Моя бабушка жила на улице Высокой, дом два. Она уже давно там не живёт. Вернее, она совсем уже не живёт, она умерла лет десять тому назад, а дом на улице Высокой я всё ещё вспоминаю.
Из окон дома был вид на монастырь. Монастырь стоял на вершине холма, под ним было кладбище, а по склонам холма стояли жилые дома до самого Подола, т.е. до реки Ворскла.
Это было единственное тогда кладбище в городе. Целый день туда направлялись траурные процессии. Музыка Шопена (там-там – татам – там – татам – татам – татам) была неотъемлемой частью моих летних каникул. На улицу выходили только тогда, когда хоронили молодых и красивых, когда шла длинная траурная процессия, когда рыдания слышались во дворе дома, когда играла стройная музыка, а не разноголосый пьяный оркестр местного производства.
Дом был великолепным. У дома были ставни, которые бабушка закрывала каждый вечер и открывала соответственно каждое утро. В доме стояло старое пианино с подсвечниками и треснутой декой. В проёме между окнами висело старое венецианское зеркало от пола до потолка. Зеркало было чёрным по периферии, но центр чётко отражал моё семилетнее лицо. В центре комнаты стоял не фикус, как у соседей, а огромная пальма, которой, как говорила моя бабушка, было больше ста лет. Вдоль дорожки от калитки к дому росли кусты пионов, которые цвели всё лето, источая нежнейший аромат. Пионы, я была уверена, посадила прабабушка. Красивые цветы сажают только красивые женщины, а то, что прабабушка была красивой, я не сомневалась ни минуты.
Туалет был на улице в конце огорода. При необходимости нужно было пройти через двор соседки, потом через огород и открыть туалет своим ключом. Об отсутствии дисциплины, как вы понимаете, в доме не было и речи. Ночным горшком позволяли пользоваться только детям.
Утро было солнечным. Я, вообще, не могу вспомнить дождливых дней времён моих летних каникул. После завтрака я сажала собственный огород. В вырытые желобки я сеяла различные крупы из бабушкиного шкафа: гречку, пшено, макароны-ракушки, вермишель и мак. Всходил всегда только мак и то к концу лета, но я из года в год продолжала эксперимент.
Сестра моего отца, Ольга, которая была всего на одиннадцать лет старше меня, училась танцевать чарльстон. Под пальмой в большой комнате орал проигрыватель: «Бабушка отложи-ка вязанье, заведи старый свой патефон и моё ты исполни желанье – научи танцевать чарльстон!»
Чарльстон у неё не получался. Она тренировалась, чтобы вечером на танцах в школе рабочей молодёжи, на горе, блистать. Бабушка сшила ей пышную юбку из тонкого красного вельвета с накрахмаленной батистовой подъюбкой. Подъюбка должна была показываться при экстремальных па чарльстона. Из остатков того же вельвета бабушка сшила юбку и мне, для подъюбки была использована батистовая ночная сорочка моей прабабушки с мелкими кружевами по краю. Чарльстон я освоила быстрее тётки, но бабушка запретила мне демонстрировать ей моё мастерство строго-настрого под предлогом, что я её отвлекаю.
Бабушка и я пили чай в беседке, когда калитка отворилась, и во двор вошёл Толя, бабушкин племянник, который часто приезжал к бабушке на летние каникулы из Москвы.
Ему было пятнадцать.
Чай он пить не стал, а сразу же спросил про Ольгу и направился к ней.
Я решила, что все запреты по приезде Толика отменяются, и отправилась с ним в большую комнату, где всё ещё играл проигрыватель: « Бабушка, отложи-ка вя...»
- Привет, сказал Толик.- Чарльстон? Провинция! В Москве все рок-н-ролл танцуют. Давай научу!
Он поставил привезённую пластинку на проигрыватель и начал объяснять и показывать, как, этот самый рок-н-ролл, нужно танцевать.
Толик был стилягой. Рок-н-ролл он танцевал замечательно: привычными движениями и очень ритмично.
"Number forty-seven said to number three
You're the cutest jailbird I ever did see
I sure would be delighted with your company
Come on and do the jailhouse rock with me",
-пел проигрыватель обалденную мелодию вместо надоевшей мне «Бабушки…».
Короткие брюки-дудочки и рубашка в клеточку, в которые был одет Толик, были созданы для этого танца.
Ольга суетилась мелкими шажками, не попадая в такт.
Я поняла, что в отличие от чарльстона, рок-н-ролл научиться танцевать одной невозможно. Я пошла искать своего пупса Ванечку. Ванечка был пупс средних размеров с мелковатой головкой –микроцефал. Бабушка связала ему крючком короткие брючки из красной шерсти с одной бретелькой наискось и такую же фуражечку, которая зрительно уменьшала его недостаток. Рок-н-ролл у меня с Ванечкой стал сразу же получаться и, демонстрируя это, я стала протискиваться между Толиком и Ольгой, виляя Ванечкой, как рулём велосипеда.
– Да, уйдёшь же ты, в конце концов, отсюда! – крикнул раздраженно Толик и отпихнул нас с Ванечкой под пианино.
Я упала совершенно не больно. Ванечка от удара о педаль повредил себе голову, в ней появилась вмятина.
Я взвыла. На мой вой прибежала бабушка и стала меня увещевать, что приедет папа и расправит Ванечкину голову в кипятке. За это мне бабушка разрешила посмотреть её альбом с китайскими открытками жёлтых цыплят и китаёз в шароварах.
На следующее утро я жаловалась на Толика соседскому мальчику Витьке. Ванечка мне казался совершенно чужим с изменившимся выражением лица от вмятины.
– Его нужно похоронить, – предложил мне Витька.
Похороны состоялись в конце сада у забора. Могилу вырыли рядом с захороненным ранее разбитым заварочным чайником, который бабушка искала тогда недели две. Ванечка лежал в обувной коробке. На крышке был нарисован Витькиной рукой крест. Мы пропели машинально хорошо нам известную мелодию: там-там – татам – там – татам – татам – татам. Забросали лепестками пионов и закопали коробку. Крест на могиле ставить не стали, а выложили пятиконечную звезду из белых ракушек.
* * *
Много лет спустя я была в городе моего детства. Мне очень захотелось посмотреть, сохранился ли дом на улице Высокой, номер два.
Я нашла его без труда. Покосившийся домик с оконными рамами, почти у земли. Мне открыли дверь новые хозяева дома и, узнав кто я, разрешили посмотреть комнату и двор.
Крошечная комнатка с совершенно черным зеркалом между окон. Чтобы посмотреться в него и понять, что оно уже не отображает ничего, мне пришлось согнуть ноги в коленях. Во дворе не было ни чайной беседки, ни пионов. Я узнала сад и забор, до середины вошедший в землю.
В углу сада мне захотелось поддеть ногой землю и посмотреть лежит ли там ещё обувная коробка с Ванечкой, но остановилась, вспомнив его искаженное вмятиной лицо.
«Пусть он останется в моей памяти таким, каким он танцевал со мной рок-н-ролл».