ШОУ ТРУМЭНА
Крупный план: мрачное лицо красивого молодого человека, с аккуратно уложенными волосами и стильной бородкой без усов. На вид ему лет тридцать; впрочем, может быть, и меньше. Возможно, его играет Эдвард Нортон. Щёку молодого человека пересекают несколько багрово-красных царапин.
Очень крупный план: царапины на лице Эрвина.
Голос Эрвина за кадром (декламирующий стихи):
Я один в непреклонной ночи,
Пропитанной неизменным сладковатым запахом билетов;
Европа зовёт меня голосом, подобным выдержанному вину,
Дуновением бледной плоти сокровищ искусства.
Лицом я чувствую мягкое прикосновение песни
О Марксе и Энгельсе...
Эрвин громко хихикает.
Голос Эрвина за кадром:
ЭРВИН: В конце концов, есть и такая вещь, как личное бессознательное, так? То, что... Что... Ладно, не буду сыпать банальностями. Тем более, что в юнгианстве я не силён. Ладно, хорошо, оно... Оно... О боже, я думаю, что мне позволительно иметь и собственное мнение на этот счёт.
Смена кадра. Наплыв: одна из многочисленных Грязных Пердей где-то на задворках Бронкса. Очень поздний вечер или, возможно, ночь. Вид с вертолёта.
Мы видим двух человек, идущих по улице. Лиц их мы, разумеется, пока что разглядеть не можем. Идут они неспешно, оставляя впечатление людей, увлечённых разговором. Может быть, это влюблённая парочка; может быть, и нет.
Голос Эрвина за кадром:
ЭРВИН: Контакт!
Камера быстро, но плавно опускается вниз. Люди исчезают из нашего поля зрения; зато в нём оказываются поваленные мусорные баки метрах в пятнадцати от влюблённой (?) парочки, которая должна поравняться с этими баками уже через несколько секунд. Камера резко ныряет в огромную зияющую воронку за баками; фактически, это можно назвать видом из засады.
Слышен приближающийся голос Эрвина (на сей раз он обращается не к нам):
ЭРВИН: И что делает этот обмудок? Он берёт свой попкорн, пересаживается ко мне и хватает меня за колено!
Раздаётся звонкий девичий смех, особенно отчётливо слышимый сейчас, в этой гулкой и несколько тревожной тишине. Смех настолько чистый, что кажется даже немного неестественным. АССОЦИАТИВНАЯ ПЕРЕКЛИЧКА: известное полотно Джорджо де Кирико «Меланхолия и тайна улицы». (Саспенс в чистом виде. Снять это мог бы, к примеру, Дэвид Линч.)
Голос Эрвина за кадром:
ЭРВИН (уныло): Хотя кого, честно говоря, интересует моё мнение? Точнее сказать, на что оно вообще может повлиять? Я даже не знаю, как это можно по-настоящему охарактеризовать. Хотя... хотя иногда что-то проскальзывает.
Вновь слышен смех; принадлежать он может только очень юной девушке или, скорее, девочке-подростку. В общем-то, мы уже догадываемся – кому именно.
Голос Эрвина (вновь обращённый не к нам):
ЭРВИН: И ты прикинь, этот козлое#нный мистер хватается за моё вонючее, с-сука, б#дь, колено, как будто я ему ПИДАРАС какой-нибудь!!! Я ему говорю: ты, б#дь, урод, гондон лысый, отвали сейчас же от моего хренова колена, а то я тебе живо глаз на жопу натяну! Понял, пидор? Ах ты х#есос!
Парочка наконец-то попадает в объектив, но всего на пару секунд, не больше – слишком быстро проходит мимо. За это время мы успеваем мельком увидеть спутницу Эрвина (то, что мужчина – это Эрвин, подразумевается само собой). Естественно, это Шарлиз. Она полностью обнажена, если не считать изысканных сандалий с завязками на щиколотках и грёбаной гавайской мужской рубашки, небрежно обвязанной вокруг её бёдер. Рука Эрвина – что характерно! – лежит у неё на плечах. Обнять её за талию он не может: слишком велика разница в росте.
АССОЦИАТИВНАЯ ПЕРЕКЛИЧКА: что-то гаденькое из «Лолиты» (вариант – Владимир Набоков, делающий минет Тинто Брассу).
Удаляющийся голос Эрвина за кадром:
ЭРВИН: Ну, и я ему и говорю: ещё раз, говорю, моё, б#дь, колено тронешь, я тебя отсюда до Портленда поджопниками гнать буду. И Портленд – это не который в штате Мэн, а который в штате Орегон, б#дь! Ну, он, короче, собздел, говорит: ну, типа, извини, я думал, что, ну, это... А я ему говорю: да хули ты, б#дь, думал, я чего тебе – на х#соса похож, что ли? Нет, я что – на х#соса похож, да? Что, действительно так заметно? И знаешь, что-то меня такая злость взяла, я прямо себя контролировать перестал. Х#ясь его в хлебцо! Да, прямо в кинозале. Нет, почему, совершенно серьёзно. Нет, ты понимаешь...
Их голоса затихают. Несколько секунд ничего не происходит; затем камера медленно и очень плавно поднимается вверх, демонстрируя нам мокрое, чёрное, без единой звезды небо. Это зрелище логично рифмуется с
Грустный голос Эрвина:
ЭРВИН: Впрочем, догадываться и знать – это не синонимы, к сожалению. Самое смешное то, что тогда мне казалось, будто я уже где-то там. – Пауза. - В самом центре Солнца, например.
ЗАТЕМНЕНИЕМ. За кадром слышен ехидный смех; по всей видимости, это смеётся Эрвин, хотя мы и не можем утверждать это со всей категоричностью.
Пятисекундная пауза. По её истечении сквозь черноту начинает проступать неясный
Очень крупный план: слегка расплывчатые черты чьего-то лица. Сперва это напоминает чёрно-белую фотографию какого-нибудь вавилонского барельефа, но вскоре затемнение окончательно исчерпывает себя, плавно перетекая в жиденький электрический свет, и мы видим, что это – Шарлиз. Она настороженно смотрит в камеру.
Сверхкрупный план: глаза Шарлиз. Теперь мы отчётливо видим, что они не тёмно-фиолетовые, как показалось Эрвину при их знакомстве, а роскошно серые и какие-то бархатные. Камера медленно отодвигается назад, так что мы вновь имеем возможность обозреть её лицо, затем – всю Шарлиз целиком. В облике её органично сочетаются нежность и удивительная (особенно для четырнадцатилетней девочки) циничность. Долгий, статичный (a la Дэвид Линч) кадр. Затем камера стремительно отъезжает назад. Перед нами (и перед Шарлиз: она стоит, прислонившись плечом к двери квартиры Эрвина) чья-то спина в синей сорочке и коротко стриженный светловолосый затылок. Похоже, это старина Эрв. Уже по самой его позе (левую руку он держит в кармане, а правой опирается на дверь как раз над плечом Шарлиз) нам становится отчётливо видно, какой же он всё-таки славный малый. Кажется, он что-то говорит девочке, но мы ничего не слышим – как будто они находятся внутри огромного звуконепроницаемого мыльного пузыря. Шарлиз обворожительно улыбается. Затем неожиданно включается звук; одновременно с этим улыбка Шарлиз из обворожительной превращается в натянутую.
ЭРВИН: Пожалуйста, отнесись к моим словам серьёзно. Я... ты знаешь, я не припомню, чтобы я кому-то такое говорил, но ты... ты совершенно исключительная, честно. Именно о такой девушке я и мечтал всю жизнь. Ты... ты мой идеал, воплощённый во... во плоти. То есть... ты... э-э-э... в смысле, я... я... – Он мнётся. – Чёрт, Шарлиз, я люблю тебя!
Шарлиз смотрит на него, раскрыв рот.
Эрвин ещё ближе придвигается к Шарлиз и
РЕЗКАЯ СМЕНА КАДРА: ЧЕРНОТА. ОНА ВСЕПОГЛОЩАЮЩА, СЛОВНО ПЕРЕД НАМИ ИСКЛЮЧИТЕЛЬНО, КОСМИЧЕСКИ ЧЁРНЫЙ БАРХАТНЫЙ ЗАНАВЕС, ОТДЕЛЯЮЩИЙ НАС... ОТ КОГО? ПРОХОДИТ НЕСКОЛЬКО МГНОВЕНИЙ, ПРЕЖДЕ ЧЕМ ПЕРЕД НАШИМ ВЗГЛЯДОМ ПРЕДСТАЁТ ТОТ, КТО СКРЫТ ОТ НАС ЭТИМ ЗАНАВЕСОМ... И ЭТОТ КТО-ТО, ПОЖАЛУЙ, ПРЕВОСХОДИТ ВСЕ НАШИ ОЖИДАНИЯ.
кРАСНЫЙ чЕЛОВЕК НАСТОЛЬКО ЯРОК, ЧТО ПОНАЧАЛУ КАЖЕТСЯ ОДНИМ БОЛЬШИМ И РАСПЛЫВЧАТЫМ КРАСНЫМ ПЯТНОМ. ОДЕТ ОН В АЛЫЙ ХОККЕЙНЫЙ СВИТЕР С ЭМБЛЕМОЙ «НЬЮ-ДЖЕРСИ ДЕВИЛЗ», ОТВРАТИТЕЛЬНЫЕ КЛЮКВЕННЫЕ ТУФЛИ С ЗОЛОТИСТЫМИ ПРЯЖКАМИ И СТИЛЬНЫЕ КРАСНЫЕ БРЮКИ С ТЩАТЕЛЬНО ПРОГЛАЖЕННЫМИ СТРЕЛКАМИ, ПОДДЕРЖИВАЕМЫЕ ШИРОКИМ РЕМНЁМ ИЗ КОЖИ КИРПИЧНОГО ЦВЕТА. ПОВЕРХ СВИТЕРА кРАСНОГО чЕЛОВЕКА СВЕШИВАЕТСЯ БАГРОВЫЙ ГАЛСТУК. ВОЛОС ЕГО МЫ НЕ ВИДИМ (ИХ СКРЫВАЕТ БОРДОВАЯ БЕЙСБОЛКА КОЗЫРЬКОМ НАЗАД), НО СОМНЕНИЙ В ТОМ, ЧТО ОНИ ОГНЕННО-РЫЖИЕ, У НАС БЫТЬ НЕ ДОЛЖНО. ТОЛСТОЩЁКОЕ ЛИЦО кРАСНОГО чЕЛОВЕКА ПУНЦОВО, А ГЛАЗА ЕГО НАЛИТЫ КРОВЬЮ, СЛОВНО У ПЛЕМЕННОГО БЫКА. НЕКОЕМУ ГИПОТЕТИЧЕСКОМУ АМЕРИКАНСКОМУ БУРЖУА, ВЫНЫРНУВШЕМУ ОТКУДА-НИБУДЬ ИЗ ЭПОХИ РОМАНТИЧЕСКОГО МАККАРТИЗМА, кРАСНЫЙ чЕЛОВЕК, ДОЛЖНО БЫТЬ, ПОКАЗАЛСЯ БЫ ЧЕМ-ТО ВРОДЕ ШАРЖИРОВАННОЙ КВИНТЭССЕНЦИИ КОММУНИСТИЧЕСКОЙ УГРОЗЫ С ВОСТОКА.
- ЧЁРТ, ШАРЛИЗ, Я ЛЮБЛЮ ТЕБЯ! – ГОВОРИТ кРАСНЫЙ чЕЛОВЕК, УХМЫЛЯЯСЬ. – ДА ЗДРАСТВУЕТ СЛУЧКА НА СКОРУЮ РУЧКУ! ТРАМ-ТАРАРАМ, СПАСИБО, МАДАМ! ЧЁРТ, ШАРЛИЗ, Я ЛЮБЛЮ ТЕБЯ! ЛЮБЛЮТЕБЯЛЮБЛЮТЕБЯЛЮБЛЮТЕБЯ!
нежно кладёт ладони ей на плечи. Шарлиз вздрагивает.
Крупный план: лицо Шарлиз. Нижняя губа её дрожит.
ШАРЛИЗ: Нет, Эрв, я... я не думаю, что это хорошая идея. У тебя... у тебя ещё нет... пропуска в... эту... дверь.
Несколько секунд они не отрываясь смотрят друг другу в глаза. Ещё один долгий, статичный (a la Дэвид Линч) кадр.
РЕЗКАЯ СМЕНА КАДРА: кРАСНЫЙ чЕЛОВЕК, ДЕРЖАСЬ ЗА УКРАШЕННЫЙ РЫЖЕВАТОЙ САТАНИНСКОЙ ЭСПАНЬОЛКОЙ ПОДБОРОДОК БОЛЬШИМИ ПАЛЬЦАМИ РУК, УКАЗАТЕЛЬНЫМИ ПАЛЬЦАМИ ЭНЕРГИЧНО МАССИРУЕТ СЕБЕ ПОДГЛАЗЬЯ. ЗУБЫ ЕГО, БОЛЬШЕ НАПОМИНАЮЩИЕ КЛЫКИ, ОСКАЛЕНЫ, А БАГРОВЫЙ И ОЧЕНЬ ДЛИННЫЙ ЯЗЫК ВЫСУНУТ ДАЛЕКО НАРУЖУ.
ЧТО ЗА ЗВУКИ ИСХОДЯТ ИЗ ПАСТИ кРАСНОГО чЕЛОВЕКА? ПО ВСЕЙ ВИДИМОСТИ ОН СМЕЁТСЯ, ХОТЯ МЫ И НЕ МОЖЕМ УТВЕРЖДАТЬ ЭТО СО ВСЕЙ КАТЕГОРИЧНОСТЬЮ.
Смена кадра: взрыв. Эрвин грубо вцепляется Шарлиз в плечи, впивается губами ей в шею. АССОЦИАТИВНАЯ ПЕРЕКЛИЧКА: Гэри Олдмен, прокусывающий шею Вайноне Райдер в «Дракуле».
Смена кадра: пару секунд мы видим лишь обтянутую синей сорочкой спину Эрвина; ничего не происходит. Неожиданно тишину разрывает оглушительный рёв – по всей видимости, Эрвина, хотя мы и не можем утверждать это со всей категоричностью. РЕЗКАЯ смена кадра: Эрвин держится за расцарапанную щёку; из-под пальцев у него бежит тоненький алый ручеёк.
СМЕНА КАДРА: ЛИЦО кРАСНОГО чЕЛОВЕКА.
Смена кадра: лицо Шарлиз.
Смена кадра: лицо Эрвина.
Воспользовавшись замешательством Эрвина, Шарлиз с силой толкает его; Эрвин оступается и теряет равновесие, но успевает схватить её за руку, и они вместе валятся на пол. Шарлиз оказывается сверху и начинает колотить его кулачками по лицу. Эрвин безуспешно отпихивается и отчаянно тянет руку куда-то назад. Крупный план: чья-то рука вкладывает в руку Эрвина короткую чёрную бейсбольную биту. Эрвин бьёт Шарлиз рукояткой биты по затылку. Он тяжело встаёт, обхватывает обмякшую девочку одной рукой, другой зажимает ей рот, пинком распахивает дверь своей квартиры и затаскивает Шарлиз внутрь. Дверь за ними захлопывается.
Смена кадра: дверь квартиры Эрвина. Долгий, статичный (a la Дэвид Линч) кадр. Камера начинает медленно и плавно наезжать на дверь. Может быть, мы только что слышали тоненький женский (почти детский) крик изнутри; может быть, и нет. Камера всё приближается и приближается к двери; через некоторое время сквозь густую и непроглядную черноту кожзаменителя, которым обита дверь, прорезаются крохотные льдинки звёзд; ещё через пару секунд они исчезают.
Голос Эрвина за кадром:
ЭРВИН: Конечно, всего один – но зато какой! – момент осознания.
ЗАТЕМНЕНИЕ.
Жилец из соседней квартиры представлял собой Мистера Возмущение. Это был мускулистый мужик лет сорока в майке с Ленноксом Льюисом. Заспанному Эрвину он чем-то напомнил обворожительного Генри Роллинза – вокалиста культовых рок-команд «Black Flag» и «Rollins Band».
- Так вот, - крайне недружелюбно начал Мистер Возмущение; некие неуловимые и в то же время очень явные признаки с головой выдавали в нём исключительно, космически чёрного мизантропа. – Вы бы мне объяснили, что тут у вас за ерунда происходит, а?
- О чём это вы? – неприязненно пробухтел Эрвин, взъерошив своё лицо ладонью. – Что происходит?
- Вот, б#дь, это вы мне и расскажите, что происходит! – визгливо выкрикнул лже-Роллинз, ударив себя по бедру кулаком. – У вас тут что, на х#й, дискотека, что ли, или что? Орёте, швабрите, что ли, всю ночь, у меня, б#дь, потолок осыпается! Половина четвёртого, а мне в шесть вкалывать идти, между прочим! – Он мрачно потёр двумя пальцами переносицу и сурово воззрился на Эрвина.
- Я не понимаю, о чём вы говорите, - с отвращением произнёс Эрвин. – Я сейчас спал. Вы меня разбудили. И вы же ещё предъявляете мне какие-то претензии. В чём, собственно, дело? Мне, может, тоже рано вставать.
Мистер Возмущение огляделся по сторонам, шумно вздохнув, после чего оборотился к Эрвину и смерил его с ног до головы очень хмурым взглядом.
- Что-то смешное во мне нашли, да, мистер?
- Нет, - сказал Эрвин и головокружительно зевнул. – Ничего смешного я в вас не нахожу.
- Ваше счастье, - сдержанно сказал «Роллинз». – В общем, я пошёл спать, и если я ещё раз из-за вас проснусь, то уж будьте покойны, я на вас управу найду. Ясно вам?
- Да кто бы сомневался, - угрюмо сказал Эрвин.
По лицу Мистера Возмущение пробежала судорога.
- Погодите-ка, - неожиданно сказал Эрвин, предостерегающе подняв руку. – Вы слышали?
- Слышал что?
- Крик, - сказал Эрвин и замер, приоткрыв рот. – Вроде бы женский крик. Слышали, а?
- Это же Нью-Йорк, - пробурчал Мистер Возмущение. – Здесь постоянно кто-то орёт.
Тем не менее он прислушался, втянув ноздрями воздух, после чего отмочил нечто ни с чем не сообразное: встал на четвереньки, несколько раз спастически дёрнул головой и, безобразно побагровев, прохрипел:
- Н-гх’а!..
Эрвин застыл с разинутым ртом.
Тяжело дыша, «Роллинз» поднялся на ноги и подозрительно уставился на Эрвина.
- В общем, так, - промычал он. – Никакого крика я не слышал. Единственный крик я слышал у себя за стеной. У вас в квартире, то бишь. Так что нехер пудрить мне мозги. А то в следующий раз я с вами уже по-другому буду разговаривать. Всё.
Он грузно развернулся и направился к себе. Эрвин глядел ему вслед, пока за соседом не захлопнулась дверь: этот человек вызывал в нём прилив необычайного уважения.
К Генри Роллинзу.
- Надо будет купить его альбом, - пробормотал Эрвин и наморщил лоб. – Он сказал... э-э-э... У вас в квартире. «У вас» - это значит, у меня. У меня в квартире. ЧТО ЭТО ЗНАЧИТ – У МЕНЯ В КВАРТИРЕ?!!
Последние слова он произнёс уже в движении – метнувшись обратно к себе.
Квартира была пуста – как того и следовало ожидать. По крайней мере, никаких избитых, изнасилованных, дрожащих и окровавленных девочек в ней не наблюдалось. Некоторое время Эрвин тупо взирал на собственную, сильно измятую, но всё же не вызывающую никаких подозрений постель, вслед за чем дрожащим голосом помянул чёрта, не чуя под собой ног проковылял к ночнику и включил свет.
Свет несколько его успокоил, слегка сократив частоту биения его сердца. По своим размерам ночник Эрвина больше походил на торшер, и теперь марсианский зелёный свет обливал комнату, словно вода из душа – обнажённую девушку на плакате, каковой плакат висел у него над кроватью, когда Эрвин ещё был подростком. Глядя на этот плакат, Эрвин, который ещё был подростком, и мастурбировал. Манипулировал, как сказала бы его мама. Кстати говоря, как раз она и подарила ему этот плакат, справедливо рассудив, что пускай уж лучше её сынулька будет еженощно засыпать, сжимая в кулаке одноглазого змея, нежели обрюхатит (в свои-то годы!) какую-нибудь одноклассницу. Одноглаззницу – ха-ха-ха. Следует отметить, впрочем, что в те годы Эрвин занимался этой пакостью не так уж и часто: классические детские предрассудки сделали своё чёрное дело, и Эрвина вовсе не прельщала головокружительная перспектива всю свою жизнь прожить с волосатыми ладонями. А коли уж Эрв и по сей день предпочитал пить горячую подростковую девичью кровь (его не смущало даже то, что многие его малолетние пассии не брили себе подмышки, чего он, разумеется, никогда не смог бы простить взрослой женщине), предпочитая её всякой другой крови, то стоит признать, что в чём-то мамуля Эрвина, безусловно, просчиталась.
Ну и, естественно, мамуля Эрвина никогда бы не одобрила его действий в отношении Шарлиз.
КАКИХ ЕЩЁ ДЕЙСТВИЙ В ОТНОШЕНИИ ШАРЛИЗ, МАТЬ ВАШУ!..
СМЕНА КАДРА МЫ ВИДИМ кРАСНОГО чЕЛОВЕКА СИДЯЩЕГО В ПОЗЕ РОДЕНОВСКОГО МЫСЛИТЕЛЯ НА ЧЁРНОЙ ПУСТОТЕ ТЧК КАМЕРА МЕДЛЕННО И КАК-ТО НЕУВЕРЕННО КРУЖИТ ВОКРУГ НЕГО ЗАТЕМ ОЧЕНЬ ОСТОРОЖНО ПОДЪЕЗЖАЕТ К кРАСНОМУ чЕЛОВЕКУ ВСЁ БЛИЖЕ И БЛИЖЕ ПОКА НАКОНЕЦ НЕ УПИРАЕТСЯ В НЕГО ПОЧТИ ВПЛОТНУЮ ТЧК кРАСНЫЙ чЕЛОВЕК ПОДНИМАЕТ ГОЛОВУ И СМОТРИТ В ОБЪЕКТИВ ТЧК
КОНЕЧНО ВСЕГО ОДИН НО ЗАТО КАКОЙ МОМЕНТ ОСОЗНАНИЯ МЯГКО ГОВОРИТ ОН И РАССЕЯННО УЛЫБАЕТСЯ ТЧК
ЗАТЕМНЕНИЕ.