ПОТУСКНЕВШИЕ ОБРАЗЫ
Фраза «В последнее время мир вокруг Эрвина Кемпа начал крошиться и рассыпаться в прах» неверна в принципе, поскольку мир вокруг Эрвина Кемпа начал крошиться и рассыпаться в прах задолго до его рождения, когда ещё некорректной и неверной в принципе была фраза «мир вокруг Эрвина Кемпа», поскольку самого Эрвина Кемпа в природе ещё не существовало. Другое дело, что именно в последнее время это крошение и рассыпание мира в прах стало проявляться особенно отчётливо.
Трудно сказать, когда Эрвин впервые это заметил. Трудно сказать, заметил ли он поначалу что-то вообще. Тем не менее, факт остаётся фактом: мир вокруг Эрвина Кемпа крошился и рассыпался в прах, и в определённый момент Эрвин начал чувствовать это.
- Oh, yeah, - смачно сказал Эрвин. – I can feel it.
Впрочем, оглядываясь назад, Эрвин мог бы назвать сотню пресловутых определённых моментов; вероятных точек отсчёта; эпизодов, на которых он мог бы задержать внимание и сказать: «Да, мэм, вот в этот миг я и понял, что мир вокруг меня начал крошиться и рассыпаться в прах». Однако всё это по большому счёту являлось тем, что чопорные англичане характеризуют как mental masturbation: ни на чём конкретном Эрвин остановиться не мог именно в силу количества этих самых определённых моментов.
Мир вокруг Эрвина Кемпа крошился и рассыпался в прах. Это не было метафорой: вещественные проявления этого крошения и рассыпания в прах были налицо. Например, песок, хрустевший на зубах у Эрвина, когда он ел; или звёздная пыль на экране его телевизора. Временами всё это казалось Эрвину вещественными проявлениями не крошения и рассыпания мира в прах, а его, Эрвина, собственного старения. От таких мыслей в дверь к Эрвину, ехидно ухмыляясь, вламывалась вязкая, как мартовское утро в Эдмонтоне, депрессия, и спасало от неё лишь понимание того, что все эти чёрные мысли будут актуальны в лучшем случае лет через двадцать.
Всё же мир вокруг Эрвина Кемпа крошился и рассыпался в прах. Эрвин мог похвастаться знакомством с добрым десятком людей, носящих напыщенные ниггерские имена: Деджуан, Джермэйн, Отелла, Куттино, Дешон, Демарко, Джамааль, Алонзо (он же просто Зо), Джаррен, Джюван. Живи они где-нибудь в Алабаме или, скажем, в Джорджии, им пришлось бы худо с такими именами. Да-да, разумеется, это было ещё одним (и, возможно, самым явным) доказательством того, что мир вокруг Эрвина Кемпа крошился и рассыпался в прах: десять – даже тринадцать: ещё Дониелл, Леброн и Мучи – приятелей, имена которых сделали бы расистами даже Малькольма Икс и Стивена Бико! Можно было, конечно, плюнуть на всё и переехать куда-нибудь сотней миль южнее линии Мэйсона-Диксона, но, во-первых, в целом это не решило бы проблемы (в конце концов, в нашем изъеденном чумой политкорректности, крошащемся и рассыпающемся в прах мире людей с чёрными именами везде достаточно), во-вторых, Эрвин решительно не понимал, как это можно постоянно жить в месте, где зима жарче чем лето, а лето жарче чем полдень в аду, а в-третьих, Эрвину, полжизни прожившему в дремучей Новой Англии, где до сих пор пруд пруди людей с именами вроде Джедедайа, Урия, Хепзиба и Мехитейбл, было, в общем-то, похеру. Белым Джентльменам с Юга Эрвин и вовсе желал бы в ухо нассать. По сути дела, Эрвин был банальным мизантропом. Самым парадоксальным был тот факт, что Эрвин охотно и обильно обливался слезами, когда к дому матери рядовых Райанов подъезжала угрюмого вида чёрная машина сразу с тремя похоронками или когда Сара Коннор, тихонько подвывая, в последний раз смотрела в глаза так и не защитившему её от Терминатора Кайлу Ризу. Впрочем, если вдуматься, ничего особенно парадоксального тут не было: как и большинство мерзостных подонков, задыхающихся под дикой тяжестью неподъёмного груза собственных гнусности и убожества, Эрвин был крайне сентиментален и вообще любил поплакать – подобно отвергнутому любовнику, хотя за все свои двадцать восемь непонятно для чего прожитых лет он, следует отметить, никогда и никого по-настоящему не любил. Впрочем, сам он в связи с этим находил для себя десятки и сотни всевозможных оправданий, хотя за все свои двадцать восемь непонятно для чего прожитых лет он, следует отметить, никогда и ни перед кем по-настоящему не оправдывался. Парень, говорил он себе, о какой любви может идти речь в мире, в котором возможно существование братоубийственных гражданских войн, детской проституции, легендарного кинополотна «Глубокая глотка», а также общенациональной прайм-таймовой рекламы гелевой копросмазки «Он + Он» и цепочки анальных шариков «На пике наслаждения»? Конечно, допустим, «Rage Against The Machine» было нетрудно противопоставлять себя всему более или менее цивилизованному миру, поскольку среди всего более или менее цивилизованного мира «Rage Against The Machine» пользовались почти непререкаемым авторитетом. Однако Эрвин, который пользовался почти непререкаемым авторитетом только среди костлявых шестнадцатилетних мокрощёлок из соседствующей с его домом школы, вовсе и не собирался противопоставлять себя никому и ничему: похабный конформистский афоризм о невозможности изменения обстоятельств и об изменении своего отношения к ним Эрвин, задорным юношеским максимализмом у которого пылал лишь его половой орган, сделал своим девизом очень давно, и если его когда-то и раздражало всё, что творилось вокруг, то это было уже много-много лет назад.
Вместе с тем Эрвин совершенно справедливо считал «Rage Against The Machine» абсолютно лучшей альтернативной группой девяностых. Их альбом девяносто шестого года «Evil Empire» был у него в особенном фаворе, а участившиеся в последнее время слухи о возможном уходе из группы Зака де ла Рохи Эрвин старался пропускать мимо ушей, хотя, как показало время, слухи эти нельзя было считать безосновательными (статья «Дракон лишился головы?» была напечатана даже в «Нью-Йорк Таймс», из чего можно было сделать вывод, что американская casual culture была сильно обеспокоена исчезновением своего главного официального антагониста).
- Да я не только ниггеров не люблю, - раздражённо признался Эрвин своему другу Деннису Крайцу, прочитавшему Эрвину незадолго до того свою повесть «У меня есть мечта», главный герой коей являлся чем-то вроде смеси Мартина Лютера Кинга, Че Гевары и Дж.Ф.К. – Грёбаных латиносов и наших желтожопых друзей тоже. Даже не знаю, кто из них хуже.
Денниса Эрвин ценил. Даже любил по-своему. Во-первых, у Денниса было нормальное человеческое имя: он был Деннис Крайц, а не Деджуан, не Дешон и не Демарко. Во-вторых, Крайц уже сам по себе был достаточно колоритным о****ком: он, несмотря на свои довольно скромные габариты, успел поиграть в «Хьюстон Рокетс» времён Оладжювона и Дрекслера, курил траву – не «траву», а самую что ни на есть натуральную изумрудную травку, каковую ему мешками привозили откуда-то из Луизианы, а кроме того, сочинял загадочные стихи удивительно низкого качества, которые рассылал во все нью-йоркские газеты (Эрвин подозревал, что и не только в нью-йоркские), откуда их или возвращали без объяснения причин (главная причина и так была ясна), или же не возвращали, но и не печатали. Единственным его опубликованным творением стала «юмористическая шарада», принятая порно-таблоидом «Черномазые жопасто-сисястые жидовско-коммунистические сучки на пляже и в иных местах и позах» и напечатанная в первом и последнем номере этого издания, увидевшем свет:
С конём его коль выпьешь, орлом начнёшь летать
А с мышью паразитам пинка сумеешь дать.
(Соответственно, коньяк и мышьяк). Наконец, обратив внимание на внешность Денниса Крайца, мы без труда заметим необыкновенное сходство между ним и обворожительным Фредом Дёрстом – фронтмэном и вокалистом популярной рэп-хардкоровой группы «Limp Bizkit». Деннис был прекрасно осведомлён об этом сходстве, но не выносил, когда ему об этом напоминали, так как был человеком скорее скромным и терпеть не мог показухи и дешёвых понтов.
- Господи боже мой, да ты, по-моему, всех ненавидишь, - лениво сказал Деннис. Руки его от запястий до локтей были покрыты татуировками в виде ярко-алых языков пламени, похожих на некие извращённые – в самом буквальном смысле слова – трезубцы. Денниса Эрвин ценил. Даже любил по-своему. Много, в конце концов, у вас друзей, похожих на Фреда Дёрста?
- Господи боже мой, да ты, по-моему, всех ненавидишь, - лениво сказал Деннис. – Ты вообще хоть кого-нибудь любишь?
Эрвин надолго задумался. Единственной его настоящей любовной историей была предпринятая им в семнадцатилетнем возрасте попытка завлечь в тенета амура девочку годом моложе. Звали её Моника. Красивое, ещё не скомпрометированное пышечкой-отсосницей из Орального Кабинета имя. Безнадёжно. Эрвин К. + Моника Б. = любовь в одностороннем порядке. Трагедия – вот самое подходящее слово, особенно если учитывать, что тяжелейшая депрессия, вызванная к жизни этим любовным кризисом, едва не довела Эрвина до самоубийства. М-да. Вот такая вот драматичная история. Если вы поверили в неё, что представляется мне маловероятным, но всё же возможным, значит, вы недостаточно внимательно читали начало настоящей главы: как уже отмечалось выше, за все свои двадцать восемь непонятно для чего прожитых лет Эрвин Кемп никогда и никого по-настоящему не любил.
- Нет, - сказал Эрвин наконец. – Я всех на хер ненавижу. Ну, может, кроме двойников Элвиса. Сам-то Элвис тот ещё тип был. Все южане такие. Мемфис – это где? На юге где-то, да?
- Ты знаешь, в Теннесси, кажется, - сказал Крайц, подумав.
- Ну вот видишь, в Теннесси, - помрачнел Эрвин. – Уж как я южан ненавижу, так это вообще словами не передать. По сути дела, я – банальный мизантроп.
- Не может быть, - недоверчиво произнёс Крайц. – Не верю. Как-то это не вяжется с тем Эрвином Кемпом, которого я многие годы знаю и люблю. Всё равно должен существовать некий эгрегор, должна быть какая-нибудь... ну, господи, скажем, социо-культурная группа, которая пользуется твоим уважением в несколько большей мере, нежели все остальные. Что, скажешь, не так?
- Боже ты мой, какая же ты всё-таки циничная сука, Деннис! – не выдержал Эрвин. – Ты же сам прекрасно знаешь, что нет никакой чёртовой группы! Да, хорошо, есть люди, которых я НЕ уважаю в несколько большей мере, нежели всех остальных. С этим я согласен, да, не спорю. Но уж никак не наоборот!
- Ну и кого же ты больше всех не уважаешь? Вернее, кого же ты меньше всех уважаешь?
Эрвин мельком подумал о Шарлиз.
- Ну, знаешь, я могу тебе многих перечислить, - сказал Эрвин. – Даже не отдельных каких-то индивидуумов, а целые категории. Целые, б#дь, эгрегоры. Целые п#датые социо-культурные группы, е#ть их в сраку. Я их даже не то что не уважаю, я их, б#дь, ненавижу. Скажем... скажем, маленьких феминисток.
- Кого? – искренне изумился Деннис.
- Маленьких феминисток! - прошипел уже пошедший вразнос Эрвин, обрызгав Крайца слюной. – Или фимэйл-шовинисток. Ты знаешь, что я бы с ними делал?
Деннис поощрительно улыбнулся.
- Ссал бы я им в ухо! – запальчиво прокричал Эрвин. – Вот этой вот рукой! – Он потряс под носом у Крайца сжатым кулаком. – Вот этой вот самой рукой глотки бы им резал! И насиловал бы их перед этим! Лично! Вот этими самыми руками! Доставляя им тем самым последнее – и наверняка самое сильное – удовольствие в их никчёмной задрипанной жизни! Б#дь! Жопа! П#да с ушами, чтоб я сдох! Понял теперь, как они меня достали?!
Деннис улыбнулся ещё шире.
- А что, собственно, они тебе такого сделали? Эти... ну, как ты их...
Эрвин вновь подумал о Шарлиз.
- Маленькие феминистки, - сказал он, отдуваясь. – Хочешь знать, что они мне сделали? Так я тебе скажу.
- Ну скажи.
- И скажу! – в ярости завопил Эрвин, после чего замолк в некотором затруднении.
- По-моему, Эрв, тебе просто хочется кого-нибудь изнасиловать, - продолжая ангельски улыбаться, заметил Деннис.
- Ну да, - неожиданно взорвался Эрвин, - ну и что? Что, нельзя? Что, в конце концов, плохого в том, что мне хочется хорошенько отъе#сти какую-нибудь... какую-нибудь маленькую феминистку? А? Что тут, б#дь, такого особенного? Как будто они заслуживают чего-то иного! Да если хочешь знать, они сами только об этом и мечтают! Я прочёл об этом в трактате восхитительного К. Л. Каллана «Маркс, Христос и Сатана объединяются в общей борьбе»! Кроме того, мои желания ровным счётом ничего не значат! Ты слыхал когда-нибудь о таком понятии как гражданский долг? То, что заставляет нас убивать друг друга, совершать чудовищное насилие над теми, кто вырос из одного с нами семени, из одного корня; долг – может быть, это самая кошмарная, самая отвратительная ложь из всей лжи, когда-либо существовавшей, но мы ничего не можем с этим сделать! И я считаю, что изнасилование и убийство маленьких феминисток и фимэйл-шовинисток – это общественный долг всякого образцового гражданина США!
- Бог мой, Эрв, - сказал Деннис удивлённо, - и ты ещё называешь меня циничной сукой? Что это ещё за сентенции в духе Джеймса Джоунса?
- Ну да, ты прав. Лучше я их буду называть суками. Или даже я их вообще никак не буду называть. Я их просто насиловать буду. Да и то, скорее всего, лишь в своём воображении. Слушай, как только тебе не больно так лыбиться?
Деннис рассмеялся.
- Я многих людей знал в своей жизни, - произнёс он, - самых разных, но таких как ты – никогда, честное слово.
- Это хорошо, - согласился Эрвин. – Лучше, если б я был единственным в своём роде.
- Ты и так единственный, - сказал Крайц. – У тебя ведь по-прежнему никого нет?
- Иди говна поешь, - сказал Эрвин, помрачнев.
- А если серьёзно? – не отставал Деннис.
- Я тебе серьёзно и говорю, чтоб ты отъё#ся! – повысив голос, сказал Эрвин. – Это моё личное дело, понятно?
- Нет, погоди, а эта девчушка... – наморщил лоб Деннис. – Как там её... Лиз, кажется?
Эрвин вздохнул.
- Шарлиз, - сказал он. – Её зовут Шарлиз, если ты вообще её имеешь в виду.
- Ну да, - сказал Деннис, - такая низенькая девушка, черноволосая, в дурацкой рубашке, как будто только что из Малибу откуда-нибудь.
- Какая она девушка? – удивился Эрвин. – Она же ещё ребёнок. Слушай, Дэн, вот ответь мне, пожалуйста, почему это здоровых козлов глубокого постпубертатного возраста с волосатыми ногами и яйцами, как у быка-производителя, обычно именуют мальчиками, а девчонок начинают называть девушками, едва только у них начинает прорезаться что-то, хоть отдалённо напоминающее сиськи?
- Видишь ли, считается, будто девушки развиваются гораздо быстрее, - дидактичным тоном промолвил Деннис. – Что ж, если она действительно так юна, то это, прямо скажем, не делает тебе чести. Ну ты хотя бы любишь её?
Эрвин задумался.
- Ты знаешь, - тихо произнёс он через некоторое время, - я... Странное дело, но я... я недавно держал её за руку, и... у неё на руке такой... такой мягкий пушок... еле заметный... И мне так захотелось его... Поцеловать, например... Или лизнуть. Не знаю. Это какая-то странная нежность... может быть, это и есть что-то, похожее на любовь.
- М-да? – процедил Деннис сквозь зубы. – А другой пушок у неё тебе лизнуть не захотелось?
- Где? – не понял Эрвин.
- На манде.
Эрвин оскорбился до глубины души.
- Я...
- Да, знаю, - сказал Деннис терпеливо, - ты бы мне в ухо хотел нассать вот этой вот самой рукой. Какой-то ты обидчивый в последнее время стал, ты не находишь?
- А есть повод! – посетовал Эрвин. – У тебя-то, между прочим, тоже никого. Почему бы это, спрашивается?
- Девушка, - с неудовольствием сказал Крайц. – если я захочу сунуть вам в рот, я вас позову.
- Нет, но мне очень интересно было бы послушать, - проскрипел Эрвин исполненным ехидства голосом.
- Я, кажется, сказал, что дам вам знать, когда вы понадобитесь, - сказал Деннис, повысив голос. – Ладно... Ну... Видишь ли, для меня любовь... это всего лишь... потускневший образ.
- Чей образ?
- БОГА! – рявкнул Деннис Эрвину в ухо. – Любовь для меня – это как Туринская плащаница! Туда был завёрнут бог, но теперь его там нет! Теперь это всего лишь тряпка, от которой воняет его мочой и потом! Вот что для меня значит любовь! Кусок материи с физиологическими выделениями Всевышнего! Представь себе человека, правоверного коммуниста, который бальзамирует Ленина – берёт главную коммунистическую святыню народов и засовывает руку ей прямо в жопу; что он, по-твоему, б#дь, должен чувствовать? Благоговение?
- Господи, Дэн, - сказал Эрвин, остывая, - на тебя ведь девчонки так и вешаются.
- Это потому что я похож на Фреда Дёрста, - подавленно, чуть не плача, сказал Крайц. – Всё, закрыли тему. Давай устроим перекур.
- Нет, - сказал Эрвин. – Всё. Я больше не в теме.
- А я тебя и не заставляю, - сказал Крайц.
- Ну хотя бы что ты предлагаешь? – спросил Эрвин. – Если опять «Южный сорт» или «Цветущую Луизиану» - тогда я пас, уж не обессудь. Здоровье, как говорится, дороже.
- Нет, - сказал Деннис не без гордости, - эта травка покруче будет. Доставлена прямо с Уимблдонского Центрального корта. Если ты патриот, то можешь считать, что эту траву топтали ножки Дженнифер Каприати...
- Ножищи Дженнифер Каприати, - въедливо поправил Эрвин.
- Ножищи Дженнифер Каприати. Хотя в действительности её топтали ножки Даниэлы Хантуховой. Ну что, попробуешь?
- А что ещё есть? – неуверенно спросил Эрвин.
- Ещё есть травка из-под ножек Мартины Хингис, Анны Kournikoffa и Горана Иванишевича. Но это уже на любителя. Так что, курнёшь всё-таки?
Эрвин поморщился и потёр двумя пальцами переносицу.
- Чёрт с тобой, - сказал он наконец, - давай сюда свою отраву.
- Траву, - сказал Деннис, лучезарно улыбнувшись. – Ты хотел сказать, траву.
- И благодари бога за то, что у тебя нет друзей по имени Малик, Самаки или Решол. Так-то вот.