НЕЧТО ВНЕ
- Нет, мистер Меррик, - растроганно сказала миссис Кендалл Человеку-Слону, - вы не Человек-Слон. Вы – Ромео!
- Нет, - рассудительно сказал Эрвин Кемп своему отражению в экране телевизора, - я не Ромео. Ромео, обмудок несчастный, оттопырил эту шмакодявку, Джульетту; эрго – Ромео то ещё педофилище. Хотя чёрт бы его знал, как я бы ещё на его месте поступил. Эрго – кто тогда я сам?
- Нет! – закричал Джон Меррик. – Я не животное! Я человек! Я мужчина!
- Нет, - задумчиво проговорил Эрвин Кемп, - я не животное. Я человек; я мужчина. К животным понятие «педофилище» неприменимо. Сексуальные извращения – чисто человеческая прерогатива. Впрочем, к чему это я? Ах, е#ть меня в ухо!
В сильнейшем волнении он ущипнул себя за подбородок, выдернув из бородки рыжеватую волосинку. Бородка у Эрвина была небольшая и аккуратная, без усов, словно у вокалиста какой-нибудь трэш-группы новой формации; также у Эрвина имелись и узенькие бакенбарды до середины щёк. Такой тип растительности на лице предполагал как нечто само собой разумеющееся и ношение дредлоксов, не таких, правда, как у Зака де ла Рохи, а, скорее, как у Джонни Дэвиса. Дредов, тем не менее, Эрвин не носил, а стригся достаточно коротко, можно сказать, по-спортивному. Обратив внимание на внешность Эрвина Кемпа, мы без труда заметим необыкновенное сходство между ним и обворожительным Эдвардом Нортоном – актёром, снимавшемся в художественном фильме «Американская история икс» и ряде других, не менее достойных картин. Когда Эдвард Нортон, сыгравший в фильме роль раскаявшегося нациста Дерека Виньярда, попадал в кадр, Эрвину начинало казаться, будто вместо экрана телевизора он смотрится в зеркало.
- ****оглазое я мудоёбище! – возбуждённо молвил он. – Боже мой, Шарлиз! Божество в грёбаной гавайской мужской рубашке! Моя маленькая Джульетта!
Когда Эдвард Нортон рыдал над валяющимся в заляпанном кровью школьном сортире трупом своего злоебучего тёзки Фёрлонга, Эрвин от души радовался тому, что мозги вышибли не Нортону, а этому маленькому козлое#нному змеёнышу, Джону, б#дь, Коннору, мать его. В том же самом фильме, помнится, неонацисты валтузили Нортона головой об стенку и, кажется, даже изнасиловали. Тоже в сортире, разумеется, или в душевой, где так много огромных обнажённых мужчин, эталонов людей в представлении, скажем, Ницше. Нортон лежал без чувств, у него случилось обильное кровоизлияние – то ли из носа, то ли из задницы. Согласно исследованиям «Гэллап Медиа», более тридцати процентов женщин в США подвергались сексуальному насилию в той или иной форме; аналогичная статистика по отношению к мужчинам по понятным причинам умалчивается, но вряд ли цифры существенно разнятся.
Боль! Иссушающая боль! Огонь!
Раздался звонок в дверь и когда Эрвин отворил её он увидел что на пороге стоит самое обворожительное существо на земле Шарлиз сексапильная маленькая проб#дь девочка-с-перчиком мать её туда и оттуда он действовал решительно как и подобает настоящему мужчине улучшенной копии Эдварда Нортона без промедления хрястнул её что было силы кулаком в лицо затем подхватил обмякшую малявку на руки прежде чем она успела обрушиться на пол и втащил её в квартиру теперь она была всецело в его власти
Всё в том же фильме, в самом начале, Эдвард Нортон занимался тем, что херачил свою сладенькую сучку-с-огонёчком несколькими особенно извращёнными способами. Нельзя сказать, что ей это было не по вкусу (впрочем, вообще достаточно сложно представить себе девушку, которая отрицательно отнеслась бы к процессу отхерачивания себя Эдвардом Нортоном). Таким образом, Эдвард Нортон в этом фильме участвовал в следующих процессах: 1) он херачил; 2) его херачили; 3) он размозжил голову черножопому brotha; 4) он подружился с другим черножопым brotha; 5) он загремел на зону; 6) он играл в баскетбол настолько виртуозно, что Эрвин одно время всерьёз полагал, будто в этой сцене снялся загримированный Джейсон Кидд; 7) он исколошматил старого немощного наци, каковому поступку Эрвин, с его старомодными представлениями о чести и достоинстве, не находил ни малейшего оправдания; 8) он имел лонг-хайр; 9) он имел миддл-хайр; 10) он не имел хайр вовсе. После изнасилования он передвигался враскоряку. Согласно исследованиям «Гэллап Медиа», более половины мужчин старше двадцати одного года в США подвергались сексуальному насилию в той или иной форме; аналогичная статистика в отношении женщин не ведётся по причине своей малой информативности, но вряд ли цифры существенно разнятся.
Эрвин срывал с Шарлиз одежду и нижнее бельё.
Раздался звонок в дверь и когда Эрвин отворил её он произнёс следующие исполненные глубокого недоумения слова
- Это что, такая шутка, мать вашу?
В этой части Нью-Йорка Эрвин ещё не бывал, а если и был когда-то, то уже забыл об этом. Вообще, было бы не вполне корректно называть это место частью Нью-Йорка, поскольку от всех остальных виденных им частей Нью-Йорка оно отличалось коренным образом.
Это была даже не улица, а довольно широкая асфальтовая полоса, разделённая напополам фосфоресцирующей во тьме белой пунктирной разметкой. По обе стороны от полосы совсем ничего не было (по крайней мере, визуально), и это совсем ничего было настолько совсем ничем (по крайней мере, визуально), что Эрвину жутко было даже помыслить о том, чтобы подойти к краю и заглянуть в гипотетическую бездну. Собственно говоря, более всего это походило на недостроенный мост со скоростным шоссе на нём, но недостроенным мостом со скоростным шоссе на нём это быть никак не могло, так как метрах в двухстах от того места, где стоял Эрвин, полоса асфальта обрывалась – и отнюдь не в пустоту.
Эрвин медленно пошёл вперёд, стараясь идти точно по разметке, подальше от краёв. Однако же, стоило ему скользнуть боковым зрением по тому, что было (точнее, по тому, чего не было) слева или справа от него, как у Эрвина тотчас же начиналось сильнейшее головокружение и ему приходилось по паре минут стоять на месте, глубоко вдыхая ртом и выдыхая носом. Чтобы отвлечься, Эрвин попытался последовать старому правилу канатоходцев и принялся смотреть строго вперёд – на то, чем заканчивалась асфальтовая полоса, по которой он шёл.
То, чем заканчивалась асфальтовая полоса, по которой он шёл, являло собой широченное пятиэтажное здание (намного более широкое, нежели полоса, на которой оно стояло), похожее на некую малопроизводительную фабрику где-нибудь в Детройте. Издали здание казалось сурово сжатым кулаком, а угрюмо торчащая из его крыши одинокая ржавая труба (почему-то Эрвин был совершенно убеждён в том, что труба ржавая) – вызывающе высовывающимся из этого кулака средним пальцем. По мере того, как Эрвин приближался к зданию, оно приобретало детали – причём даже такие, на которые расстояние, по идее, никакого влияния иметь не могло. For example, величественные гранитные ступени с непонятным деревом (то ли кедр, то ли клён, то ли бук, то ли вяз), непостижимым образом проросшим сквозь одну из них, Эрвин должен был узреть уже очень издалека; тем не менее, заметить этот странный объект экстерьера ему удалось, находясь лишь метрах в двадцати от. С остальными деталями дело обстояло точно так же: как будто они выныривали из некоего прозрачного, но абсолютно непроницаемого для взгляда тумана.
Из-за всего этого пространственного искажения-искривления-извращения привязанную к дереву Шарлиз Эрвин увидел только тогда, когда приблизился к таинственному зданию почти вплотную.
- Зае#нуться мне на этом месте! – возбуждённо молвил он. – Боже мой, Шарлиз! Божество в грёбаной гавайской мужской рубашке! Моя маленькая Джульетта!
Увидев Эрвина, Шарлиз принялась дёргаться и извиваться всем своим хрупким подростковым тельцем, словно червяк, насаженный на рыболовный крючок. Собственно говоря, фраза «Эрвин Кемп увидел привязанную к дереву Шарлиз Леклер» неверна в принципе, поскольку Шарлиз Леклер была не привязана к дереву, а подвешена за ноги. Неверно в принципе и определение Шарлиз Леклер как божества в грёбаной гавайской мужской рубашке, поскольку в настоящий момент на Шарлиз Леклер не было ни грёбаной гавайской мужской рубашки, ни вообще какой-либо одежды. Эрвин с сожалением вынужден был констатировать, что в значительной мере преувеличивал достоинства её фигуры и, в частности, размер её груди. Ручки-спички Шарлиз свободно болтались по ветру, равно как и её волосы. Щиколотки её были прочно перехвачены тонким, туго натянутым проводом, на котором она, собственно, и висела (впиваясь в кожу, провод этот, должно быть, причинял бедняжке невыразимые мучения), а её рот был заткнут, как кляпом, парой безумных детских шлёпанцев в виде носорогов с отверстиями в спине, в каковые полагалось просовывать стопы. К большому пальцу её левой ноги была привязана бирка с непонятной надписью «Shar.Lec. 0088PASS».
- М-м-м-руин! – страстно замычала Шарлиз, силясь выплюнуть шлёпанцы. – Э-э-э-руим!
Эрвин приблизился к ней вплотную и несколько секунд смотрел в её блестящие перевёрнутые тёмно-фиолетовые миндалевидные глаза, мокрые от слёз.
- Господи, Шарлиз, ну и развлечения у тебя, - озадаченно пробормотал он и протянул к ней руку, чтобы вытащить тапки у неё изо рта.
Шарлиз затрепыхалась с удвоенной силой.
- Мы развлекаемся вдвоём, - сказал кто-то слева от Эрвина. – Она это обожает.
Эрвин повернул голову. Одна из ведущих внутрь здания стеклянных дверей была приоткрыта, а в дверном проёме стоял, развязно прислонившись к косяку, человек. Эрвин некоторое время вглядывался в него, стараясь разглядеть в окружающей человека черноте его лицо; впрочем, когда неизвестный шагнул вперёд и попал в пятно света от большого гранёного фонаря над дверью, Эрвин решил, что лучше бы ему было оставаться в неведении.
- О боже, парень, - тоскливо сказал он и судорожно вздохнул.
- Я сказал, что она это обожает, - сказал Второй Эрвин, похлопав себя бейсбольной битой по бедру, - но следовало бы, пожалуй, выразиться иначе. – Он взъерошил свои волосы пятернёй и улыбнулся совершенно мальчишеской улыбкой. – Это приводит её в экстаз.
Шарлиз издала истошное мычание.
- Впрочем, боюсь, что вскоре положение дел изменится, - сказал Второй Эрвин задумчиво. Он продолжал улыбаться, но улыбка его замёрзла, отчего стала казаться неестественной и нервной.
- Изменится? – выдавил из себя Эрвин.
- Она же просто меня не любит, господи! – надрывно и как-то очень ненатурально выкрикнул Второй Эрвин, воздев длани к небесам. – И что бы я ни делал, я ничего, ни-че-го не способен изменить! Боже мой, как... как я могу что-то изменить, если она любит... любит... нечто... вне меня...
- Вне тебя... – пробормотал Эрвин, покачав головой. – И... что же она любит?
- Что? – переспросил Второй Эрвин; вопроса он явно не понял и выглядел озадаченным. – Что она... А, ну так я же говорю, она любит нечто вне меня.
- Нет, я имею в виду... что конкретно? – пояснил Эрвин. – Если не в тебе... то есть, вне тебя... то где?
- Где? – рявкнул Второй Эрвин и истерически расхохотался. – Неужели ты не видишь? В информационном поле, чёрт побери! В богатейших залежах пищи для ума! В аду сенсорного переедания! В том, что нас видит, в том, что вокруг нас! Посмотри на неё, глянь на эту суку! – Он запустил пятерню в волосы Шарлиз и грубо тряхнул её голову. – Она растворяется в нём каждый уик-энд, но она не видит, что я далеко, - он несколько преувеличенно зарыдал, - я так далеко от неё...
- Так, - сказал Эрвин, - погоди. А чего бы тебе не... не последовать её примеру?
Он уже полностью оправился от потрясения и искренне сопереживал второму себе, сразу успокоившемуся и посмотревшему на него с живейшим интересом.
- Скажи-ка, какой умный, - произнесло alter ego Эрвина Кемпа. – Это как же, можно поинтересоваться, - последовать её примеру?
- Ну, - неуверенно начал Эрвин, - вот ты говоришь, что она... э-э-э... она растворяется в этом... как его...
- В информационном поле, - уточнил Второй Эрвин. – В богатейших залежах пищи для ума. В аду сенсорного переедания.
- Вот-вот. Так почему ты сам в нём не это... не растворишься?
Второй Эрвин воззрился на первого с выражением весёлого изумления во взоре.
- Как же я, спрашивается, в нём растворюсь, - насмешливо протянул он, - если я в нём уже давным-давно растворился?
Эрвин не нашёлся, что ответить.
- Нет, но... – сбивчиво промолвил он. – Нет, ну... Ты же сказал, что оно... оно... вне тебя!
- Естественно, - глумливо ухмыляясь, произнёс Второй Эрвин. – Как бы я, спрашивается, в нём растворился, если бы оно было внутри меня?
Эрвин вторично не нашёлся, что ответить.
- Тогда бы уж получилось, что это оно растворилось бы во мне, - заметил Второй Эрвин глубокомысленно, после чего выждал некоторое время. Поскольку Эрвин так и не воспользовался правом на ответную реплику, он продолжил: - С другой стороны, можно лишь пожалеть, что это не так. Тогда можно было надеяться, что и она растворилась бы во мне. М-да. Пока же, к сожалению, мне приходится поступать вот таким вот образом!
Последнюю фразу он произнёс с непонятным ожесточением и, прежде чем Эрвин успел понять, что происходит, дважды с размаха ударил Шарлиз битой по рёбрам. Шарлиз исторгла из себя долгий протяжный стон; глаза её помутнели и закатились.
- Господи милосердный! – возопил глубоко шокированный Эрвин.
- Боюсь, я не тот, за кого ты меня принимаешь, - мягко возразил Второй Эрвин. – Я гораздо меньше значу в структуре мироздания, чем этот старый о****ол.
- Зачем... зачем ты это сделал? – промямлил Эрвин, утирая с глаз слёзы.
- Я пытаюсь не дать процессу растворения зайти слишком далеко, - кратко сказал Второй Эрвин. – Вредно для психики.
- Я не понимаю, - потерянно сказал Эрвин. – Это у меня просто в голове не укладывается. Если ты – это я, значит... значит, я тоже должен её любить, так? Но я бы никогда так с ней не поступил! Никогда, слышишь, никогда!
Второй Эрвин вдруг замер. Рот его приоткрылся, а взгляд сделался отсутствующим.
- Постой, паровоз, - медленно проговорил он. – Что ты имеешь в виду?
- А? – выкрикнул Эрвин.
- Как это понимать? – рявкнул Второй Эрвин. – Погоди, ты считаешь, что я – это ты?
- Но... ну... в общем-то, да, - растерянно проурчал Эрвин. – А... что?
Второй Эрвин с горящим в глазах сатанинским огнём приблизился к нему и смачно поцеловал его в губы. Эрвин отпрянул, едва не свалившись со ступеней вниз – в окружавшую их густую маслянистую черноту.
- А теперь ты тоже так думаешь? – кротко вопросил Второй Эрвин.
- Но... – протянул Эрвин. – Если ты – не я... то кто ты, чёрт возьми?
Второй Эрвин расхохотался. На сей раз в его смехе не было ничего ни болезненного, ни нервного.
- Ты же киноман, - весело сказал он, отсмеявшись. – Попробуй, угадай.
- Я... я думаю, ты... – пробубнил Эрвин.
Второй Эрвин снисходительно усмехнулся.
- Ну вспомни, - сказал он. – Было такое очень хорошее кино. Впрочем, в плохом я не снимаюсь.
- Я... я не могу так сразу, - прошептал Эрвин в полузабытьи. – Я... должен подумать.
- Ну что ж, - согласился Второй Эрвин, - это твоё право. Отойди и подумай.
- Я... подумаю, - кивнул Эрвин, отступил на несколько шагов, стараясь не смотреть в сторону безжизненно повисшей Шарлиз, и закрыл глаза.
- Ну что, придумал что-нибудь?
- Нет... боюсь, что нет.
- А теперь?
- Нет... боже мой, я не думаю, что это хорошая идея.
- Продолжай.
За дверью никого не было.
Эрвин страдальчески сморщился, затем высунулся из квартиры и обозрел всю площадку.
- Это что, - озадаченно проговорил он, - такая шутка, мать вашу?
Он зашёл обратно в квартиру, затворил дверь и тут же снова распахнул её, выпрыгнув наружу, словно притаившийся в непроходимых зарослях бамбука дымчатый леопард. Эрвин и сам не знал, кого он рассчитывал застигнуть врасплох таким смелым маневром – возможно, некоего ехидного и издевательски хихикающего гнома, прячущегося за стоявшей в углу кадкой с эзотерическим фиолетовым кактусом. По идее, гномов должно было быть даже двое, поскольку дотянуться до звонка они могли лишь в том случае, если б один из них встал на плечи другому и высоко подпрыгнул. Выглядели они так: уродливые сморщенные альпийские карлики в тирольских шляпах и с маленькими, почти игрушечными ледорубами в руках.
Впрочем, ни двух, ни даже одного гнома на площадке не обнаружилось. Другое дело, что если бы из соседней квартиры вышел на свою беду какой-нибудь человек, беднягу ожидало бы, возможно, самое большое потрясение в его жизни. Эрвин вдруг представил себе, как звонивший в его дверь сейчас стоит за дверью квартиры рядом и злорадно гыгыкает; несколько секунд он стоял на лестничной площадке, напряжённо вслушиваясь в окружавшую его тишину, затем помотал головой, зашёл в квартиру и лёг в постель. Тихо, без обычного неистовства, подрочив, он заснул; ему вновь приснился его первобытный сон (в последнее время он снился ему почти каждую ночь), в котором он чпок-чпокнул Шарлиз в пещере, на груде костей, только вместо огромной дубины из железного дерева сейчас он почему-то бил Шарлиз по голове чёрной бейсбольной битой. Густо обкончавшись во сне, Эрвин проснулся и с отвращением к себе побрёл в ванную.
- Ну и?..
- Нет. Ничего.
- По-прежнему ничего?
- Да.
- Ладно, попробуем по-другому.