SUNSET BITCH
Можно очень долго уговаривать себя что-то сделать, а в итоге не сделать ничего. Можно поступать и наоборот. Можно сперва думать, а потом делать. Можно поступать и наоборот. Людям, ведущим партизанскую войну в условиях города, приходится думать и делать одновременно или почти одновременно (некоторые японские маги из разряда очень навороченных называют это не то состоянием «мунэн», не то состоянием «мугга»). Людям, не ведущим партизанскую войну в условиях города, приходится думать о том, как избежать встречи с людьми, ведущими партизанскую войну в условиях города, и делать всё возможное, чтобы избежать этой встречи.
Без встречи одного человека с другим человеком род людской – к сожалению или к счастью – обрёл бы свой конец.
Закон сохранения жизненных форм.
Хорошо. Итак, в тот момент, когда Шарлиз Леклер впервые встретила Эрвина Кемпа, она была (очень свеженькая сучка) ровно вдвое младше него: ему – двадцать восемь лет, ей – четырнадцать. Ну – может быть, не ровно вдвое: ей – четырнадцать с небольшим, ему – двадцать восемь без малого. Тем не менее, разница достаточно существенная.
Как говорится – юппи-дуппи-ду-у-у-у!!!
Время от времени (много позже) Эрвин размышлял на странным образом волнующую его тему: что было бы, если б это ему при их первой встрече было четырнадцать (с небольшим), а ей – двадцать восемь (без малого)? Впрочем, при ближайшем рассмотрении эта мысль всегда начинала казаться ему неописуемо нелепой – представить себе двадцативосьмилетнюю Шарлиз он не смог бы даже при очень большом желании (какового, собственно, и не имел). Увеличенная в возрасте в два (или почти в два) раза Шарлиз Леклер в его представлении попросту не имела права на существование.
Ещё раз – юппи-дуппи-ду-у-у-у!!!
Хорошо. Итак, в тот момент, когда Эрвин Кемп впервые встретил Шарлиз Леклер, его облачение составляла тёмно-фиолетовая рубашка с закатанными до локтей рукавами, превосходно гармонирующая (по крайней мере, в его представлении) с чёрными, тщательно отглаженными брюками и чёрным же, тщательно отглаженным галстуком. Шарлиз Леклер была одета (очень стильненькая сучка) в обтягивающие розовые джинсы на бёдрах, грёбаную гавайскую мужскую рубашку на пару размеров больше чем нужно и безобразные армейские ботинки с высокой шнуровкой, которые скорее заставляли вспомнить о героических похождениях Мартина Шина в джунглях Камбоджи, нежели наводили на мысли о прячущихся под панцирями этих мастодонтов маленьких розовых девичьих пальчиках. Грёбаную гавайскую мужскую рубашку она носила навыпуск.
И снова – юппи-дуппи-ду-у-у-у!!!
Дуппи-юппи-ю-у-у-у!
(Так, улыбаясь, пояснил Эрвин, говорят у нас в Алабаме, когда линчуют очередного черножопого, насилуют его вшивую жёнушку и поджигают его вонючий домишко вместе с детьми и животными. Такие дела.)
Обратив внимание на внешность Шарлиз Леклер, мы без труда заметим необыкновенное сходство между ней и обворожительной Сюзан Уорд – актрисой, снимавшейся в телевизионном сериале «Сансет-Бич». Одну из серий «Сансет-Бич» Эрвин записал на видео и нередко ставил своё V на паузу, когда Сюзан Уорд, игравшая в фильме роль тупой, похотливой и лицемерной суки по имени Мэг Каммингс, попадала в кадр: это здорово помогало ему мастурбировать. Манипулировать, как сказал бы некий друг Эрвина Кемпа.
Как известно, лучший друг молодого человека – это его мама.
Манипулировать, как сказала бы его мама. Своей фальшивой свежестью, своей квазидевомариевской непорочностью и вытащенной откуда-то из глубин девятнадцатого века невинностью, маскирующей мрачный вавилонский оскал покрытой засосами и спермой жрицы Анального Секса и Бога Фистинга, Сюзан Уорд (Эрвин, чуждый какого-либо пиетета к подобного рода девчонкам, шутливо называл Сюзан Уорд п#дой ушастой) брала его за душу. Впрочем, Эрвин был бы не прочь, если б она взялась кое за что другое.
Сублимация, как говорится.
Собственно говоря, фраза «Эрвин Кемп встретил Шарлиз Леклер» неверна в принципе, поскольку Эрвин Кемп не встретил Шарлиз Леклер, а шёл вслед за ней настолько длительное время, что иная, менее хладнокровная и более мнительная юная особа вполне могла бы счесть это преследованием. Хотя, разумеется, никаких оснований полагать так у неё не было и быть не могло. Более того: если б это Шарлиз Леклер шла вслед за Эрвином Кемпом, а не наоборот, у Эрвина Кемпа, скорее всего, спастически задёргался бы левый глаз.
Эрвин шёл неспешно, прогулочным шагом; Шарлиз переставляла свои тощие подростковые ножонки гораздо более проворно (при ходьбе она огорчительно слабо виляла жопкой, можно сказать, почти совсем не виляла), однако вскоре они всё же поравнялись: сказалось общее преимущество Эрвина в росте и, как следствие, в длине конечностей. Некоторое время они молча шли рядом.
Так, и как же поступил бы на моём месте Джонни Ноксвилл?
Или… о-хо-хо, Оззи Осборн?
Посмотрим.
- Великодушно извините, юная мисс, - осторожно произнёс Эрвин наконец, - но я… я просто хотел сказать вам, что я… я мог бы сделать это в любой момент, когда бы вы меня ни попросили.
Шарлиз обеспокоено покосилась на него и притормозила.
- Сделать что?
- А вот, - сказал Эрвин и с размаха ткнул себя кулаком в лицо.
Шарлиз брезгливо поморщилась.
- Ауч! – треснувшим голосом сказал Эрвин.
Что ж, Мистер Умник, на сегодня можете забыть о страстных лобзаниях.
- Если подобным образом вы намеревались произвести на меня впечатление, - произнесла Шарлиз надменно, - то вы своей цели не достигли. Или зачем это вам понадобилось? Неужели вам не больно?
Она не убежала сразу – раз, и она вступила в разговор – два; таким образом, можно констатировать, что Эрвин достиг своей цели.
- А я люблю, когда больно, - кисло произнёс Эрвин, морщась и держась ладонью за рот, и через силу плотоядно ухмыльнулся.
- Или вы повыпендриваться любите? – недоверчиво изрекла Шарлиз. – Нет, хотя, может быть, вы мазохист?
- Что? – удивился Эрвин.
- Ну, - сказала Шарлиз, - знаете… Это производное от фамилии Захер-Мазох, насколько я понимаю. То есть, таким словом именуют людей…
- Ни в какой букве, - свободно сказал Эрвин. – Видите ли, мазохисты любят испытывать боль для достижения сексуальной гармонии с… ну, с... – он немного запутался, - с чем бы то ни было, а мне нравится испытывать боль, потому что... потому что... – Он замялся. – Да просто я люблю испытывать болевые ощущения. Вне сексуального контекста. Потому что это прикольно.
- Не вижу в этом ничего прикольного, - сказала Шарлиз мрачно.
- А я не вижу ничего прикольного в том, что до сих пор не знаю, как вас зовут, - быстро сказал Эрвин.
Он пристально смотрел на неё. Три верхние пуговицы её рубашки (грёбаной гавайской мужской рубашки) были расстёгнуты. Даже густой фиолетовый сумрак, лишь слегка разбавленный жидким светом тощих уличных фонарей, не мог скрыть от Эрвина трогательные созвездия веснушек, рассыпанных по бледной коже её шеи и груди. Судя по всему, она не носила бюстгальтер. Судя по всему, она являлась вполне типичным членом обширного племени маленьких феминисток. Или фимэйл-шовинисток. Или ещё каких-нибудь «исток».
Мистер, у вас в кармане складная рулетка или вы просто рады меня видеть?
- Знаете, что я думаю? – спросила она. – Я думаю, что подойти к незнакомой девушке на улице в половине второго ночи и хлёбнуть себя в щщи – это крайне неудачный способ знакомства. Ну вот, вы гляньте – у вас уже кровь текёт. Что, вам правда, что ли, по кайфу это всё?
«Какая она девушка? – удивился Эрвин. – Она же ещё ребёнок».
Собственно говоря, фраза «Эрвин Кемп впервые увидел Шарлиз Леклер» неверна в принципе, поскольку в настоящий момент Эрвин Кемп увидел Шарлиз Леклер не впервые.
- А знаете, что я думаю? – спросил он, вытерев кровь с подбородка тыльной стороной ладони. – Я думаю, что я с вами уже знаком. Правда, можно сказать, заочно. Я только сейчас это понял. Мы ведь живём в одном доме. Вы на четвёртом, а я – этажом выше. Пока я за вами шёл, я всё пытался понять – откуда это я вас знаю... откуда это я знаю эту очаровательную маленькую мисс?
Шарлиз презрительно покосилась на него, жутко оскалив зубы, но промолчала.
- Правда, - продолжил Эрвин, - мне почему-то казалось, что вы несколько... э-э-э... повыше ростом. Да я, честно говоря, думал, что вы и постарше.
Рост Эрвина – один метр семьдесят девять сантиметров в мерах длины Международной системы единиц. Таким образом, основная единица длины тела Эрвина равна длине пути, проходимого светом в вакууме за 1/299 792 458-ю долю секунды. Кроме того, к этой самой основной единице приплюсовано ещё семьдесят девять не самых основных единиц, то есть ещё одна длина пути, проходимого светом в вакууме за 1/299 792 458-ю долю секунды, за вычетом двадцати одного сантиметра или 0,21-й метра. Рост Шарлиз – пять футов один дюйм в единицах длины традиционной системы мер.
- Вы знаете, у меня куча времени есть для того, чтобы вырасти, - сухо заметила Шарлиз. – А что это значит, что мы с вами заочно знакомы? Точнее говоря, почему это вы со мной знакомы, а я с вами – нет?
Эрвин, надеявшийся тактично обойти этот вопрос, почесал переносицу. Шарлиз выжидающе смотрела на него.
- Ну-у... – смущённо промямлил Эрвин. – Только вы будете сердиться.
- Может, ещё и не буду, - снисходительно молвила Шарлиз.
- Да точно будете, - тоскливо вздохнул Эрвин. Ещё не поздно было отшутиться или попросту что-нибудь соврать, но Эрвина уже понесло. – В общем, дело в том, что... э-э... э-э-э... я... видите ли, я частенько... понимаете, стою у окна в ванной комнате и... э-э-э... плюю... вы понимаете... в окно.
- Блюёте в окно? – равнодушно переспросила Шарлиз, полезла в оттопыренный карман своих обтягивающих розовых штанов и выудила оттуда измятую пачку «Лаки Страйк».
- Не блюю, а п... плюю, - уточнил Эрвин. Девочка закурила. Это были фальшивые «Лаки Страйк» - настоящие воняли ещё хуже. Сам Эрвин в жизни не брал в рот сигарет, но его детство и отрочество были настолько нафаршированы канцерогенами, что Эрвин легко мог написать об их запахе балладу (и отец и мать Эрвина смолили, словно парочка локомотивов времён освоения Запада, и торчащие из их губ бычки порой казались впечатлительному мальчику трубами не то экологически ненормативного химзавода, не то нацистской газовой камеры). Балладу – обязательно с трагическим исходом: Шарлиз Леклер умирает, раздираемая метастазами, корчась и мечась в нечеловеческой агонии, а Эрвин, громогласно вопия и, может быть, даже декламируя что-то гекзаметром, покрывает поцелуями её ледяные прозрачно-фиолетовые цыплячьи ножонки!
Вот тоска-то, мать вашу.
Шарлиз выпустила – преднамеренно или нет – в лицо Эрвину некоторое количество колеблющихся сизых ноликов. Представь, просто представь себе, что засунул голову промеж ног Мэг Райан, дабы всласть вылизать её волнующую киску, а она взяла, да и бзданула тебе прямо в физиономию! Как, понравилось бы тебе это? Мудило грешный, ведь наверняка бы понравилось! Понравилось бы, сучара козлиная!
Что ж, юная Мисс Дай-Ка-Я-Тебе-В-Рот-Кончу, на сегодня можете забыть о страстных лобзаниях.
- Так вот, - встряхнулся Эрвин. – Я... плевался в окно... и тут вы... вы высунули из окна голову, по-моему, вы курили... и я... гм... короче... я не успел... короче... короче, я... – Он вздохнул и обречённо закончил: - Короче, мой плевок упал вам прямо на волосы.
«Е#ть меня в сраку, зачем я ей об этом рассказал? – мгновенно, но всё равно запоздало пронеслось у него в мозгу. – Почему нельзя было просто сказать, что я видел её в окне или в подъезде?»
- На волосы? – тихо спросила Шарлиз.
- Да, на в... в-волосы, - смущённо подтвердил Эрвин.
Шарлиз нахмурилась и медленно провела ладонью по волосам. У неё были чудесные чёрные волосы (короткая, намеренно растрёпанная стрижка дьявольски ей шла), превосходно гармонирующие (по крайней мере, в его представлении) с бледной, почти прозрачной кожей и тёмно-фиолетовыми миндалевидными глазами. Губки у неё были, что называется, au naturel, глубокого розового цвета. Губки, созданные для поцелуев.
Но всё же о страстных лобзаниях, птички мои, сегодня нечего и мечтать.
- Это было три недели назад, - неизвестно зачем добавил Эрвин. – Наверняка за это время вы уже успели помыть голову.
Шарлиз молчала, рассеянно глядя на него и чуть закусив нижнюю губку. Губку, созданную для поцелуев. Скорее всего, она была классической уроженкой Новой Англии, этакой истинной янки: севернее, скажем, Нью-Йорка, но южнее, скажем, канадской границы. Скажем, Огаста. Или, скажем, Портсмут. Или (допустим!) Бостон, кто бы его знал.
О Господи, что мне делать?
Эрвин тоже молчал и тоже глядел на неё. Все заводи, в коих, по замыслу Эрвина, должно было плескаться их дальнейшее общение, быстро и безнадёжно обмелели. Пауза несколько затянулась. В этой несколько затянувшейся паузе Эрвин лихорадочно подыскивал варианты продолжения разговора. На ум, разумеется, ничего не приходило.
Отсоси у меня конец, и дело будет с концом. Простите меня за мой французский. Господи, насколько же всё было проще в первобытном обществе!
Эрвину представилась заманчивая картина. Обёрнутая, как в сари, в шкуру леопарда Шарлиз подходит к нему. От неё несёт сладостным ароматом давно не мытого юного девичьего тела. Остренькие женские феромоны делают своё дело: вот Эрвин бьет её дубиной по голове; вот взваливает её на плечо и несёт в свою пещеру, где и овладевает ей на мамонтовой шкуре, посреди кучи обглоданных костей. А Фред Флинтстон держит им свечку!
Просто восхитительно.
- Э-э-э... Я, кажется, что-то хотел сказать... – промямлил он. – А, ну да. Вы ведь так и не сказали мне, как вас зовут!
- А оно вам надо? – беззлобно сказала Шарлиз.
Эрвин промолчал.
- Ну, - сказала она, сжалившись, - если на то пошло, то вы мне тоже не сказали.
- Разве? – удивился Эрвин. – Так я Эрвин. Эрвин Кемп.
- Ирвин Кемп? – переспросила Шарлиз.
- Эрвин, - сообщил Эрвин. – Это, вообще-то, немецкое имя. У меня папа немец. Драпанул сюда из Восточной Германии в шестьдесят втором. За десять лет до моего рождения. Представьте себе, все эти бегунки карабкались через Стену, а мой папулька, хлебать его в ухо, ухитрился перебраться через всю Атлантику. – Он бледно захихикал. – Он у меня пронырливый был козёл.
- Что-то вы без особой любви о нём говорите, - заметила Шарлиз.
- А его не за что любить, - неохотно сказал Эрвин.
- М-да, - сказала Шарлиз. – Так вы, наверное, и не Кемп?
- В самую точку попали, - сказал Эрвин. – Кемпф, в принципе, но «ф», она как-то... редуцировалась.
Шарлиз некоторое время смотрела на него, словно что-то решая.
- Ладно, я Шарлиз, - буркнула она. – Шарлиз Леклер.
- Ой, Господи, - сказал Эрвин цинично. – А вы не помесь Джона Леклера с Шарлиз Терон? Гремучий коктейль вышел бы!
Шарлиз воззрилась на него с брезгливым отвращением.
- Вы знаете, я домой пойду, - холодно промолвила она. – Мне ваше общество не то чтобы претит, но я, видите ли, должна быть дома в десять часов и никак не позже. И ничего личного. Можете меня проводить, если хотите.
Эрвин смешался. Какие, к чёрту, десять часов, если сейчас не меньше трёх ночи?
- Ну... да, конечно, - растерянно кивнул он. – Я... Ну, мне ведь в ту же сторону.
Шарлиз ничего не ответила – развернулась и пошла. Эрвину ничего не оставалось, кроме как последовать за ней.
Они зашагали синхронно, почти как на параде – снова рядом и снова молча. Через некоторое время Шарлиз начала мычать себе под нос мрачный, но довольно драйвовый мотивчик, в котором Эрвин с удивлением узнал «Hello Spaceboy» Дэвида Боуи.
«Что, если взять её за руку? – думал он, угрюмо поглядывая на режущий ночную темень тонкий прямой носик Шарлиз. – Или обнять её за плечи?»
- Знаете, мне вчера приснился странный сон... – примирительно начал Эрвин.
- Конечно, знаю, - неожиданно и резко перебила его Шарлиз. – Таким как вы всегда снятся одинаковые сны. Наверняка это был облупленный подоконник, на котором лежали жёлтые боксёрские перчатки без шнурков, сваленные в кучу старые номера «Хастлера» и стопка компакт-дисков. В крайнем случае – аудиокассет. А, ну и, конечно, портрет Эдгара Гувера в рамочке для фотографий, исполненной в североиндейском стиле. И всю ночь, или когда вам снилось, у вас перед глазами был этот подоконник. Верно? Я угадала?
- Не совсем, - озадаченно сказал Эрвин. («Или взять её руку и засунуть в карман моих брюк. Боже праведный, о чём я думаю?») – Мне приснилось, будто я дерусь с гигантским... с гигантским лобстером в хоккейном свитере «Нью-Джерси Девилз». Не знаю откуда, но откуда-то я точно знал, что это мой... я понимаю, глупо звучит, но это был мой учитель по истории в средней школе. Мистер Берковиц. У нас его дразнили Сыном Сэма.
- Как остроумно, - высокомерно сказала Шарлиз.
- М-да. Вот, и мы с ним дрались, на нём был этот свитер и очки... а я... вы уж извините за подробности, не стоит, наверное, вам это говорить, но на мне ничего не было. То есть вообще ничего.
- Га-га-га! – грубо загоготала Шарлиз. – И дело, небось, поллюцией закончилось, да?
- Н-нет, - стыдливо сказал Эрвин («Откуда она может знать о таких вещах?!»), - отнюдь.
- Да вы что? – недоверчиво ухмыльнулась Шарлиз. – Ведь вы же прижимались друг к другу. Неужели не испытывали возбуждение?
- Никакого возбуждения я не испытывал, - досадливо буркнул Эрвин, уже жалея, что вообще затеял этот разговор. С каждой минутой их общения Шарлиз нравилась ему всё меньше и меньше. – Я ударил его по лицу, его очки разбились и я порезал руку. Потом я закричал и проснулся. Или проснулся и закричал. И... всё, в общем-то.
- Очень содержательно, - сказала Шарлиз. – А что было потом?
- Э-э-э... в смысле, потом?
- Ну, потом, когда вы проснулись?
- О Господи, - сказал Эрвин. – А что, это важно?
- Может быть и важно.
- Ну... – сказал Эрвин и замялся. – Боже мой, я... ну, в общем... в принципе... я...
«Что, если я суну руку в задний карман её обтягивающих розовых штанов?»
- Всё понятно, - сказала девочка. – А ваша жена... или подруга? Как она на эти ваши вопли отреагировала?
- Вы знаете, у меня сейчас нет никого, - сокрушённо признался Эрвин.
- Никого нет? Как драматично, - бесстрастно сказала Шарлиз. – Так вы затворник, да?
- Да нет, просто так уж вышло, - сказал Эрвин. – Видите ли, я тоже иногда бываю мужчиной.
- Разумеется, - ледяным тоном сказала Шарлиз. – Иначе чего бы вы...
Не договорив, она замолчала. Впрочем, Эрвин понимал, что она имела в виду.
- Ладно, - сказал он. – Не зацикливайтесь на этом.
- А я себе голову всякой х#ней никогда не забиваю, - безапелляционно объявила Шарлиз. – Ну, мы пришли.
- Да, я знаю, - вяло согласился Эрвин.
«Что, если запустить пальцы в её волосы и прижать свои губы к её губам? Губкам, созданным для поцелуев? Интересно, засунет она свой язык мне в рот или не засунет?»
- Какая-то хрень вам снится, - сказала Шарлиз, взявшись за дверную ручку. – Вы заходите или нет?
- Да я, вообще-то, ещё погулять собирался, – сказал Эрвин. – Очень люблю по ночам гулять. Хотя в нашем районе это, конечно, не очень безопасно. Особенно для вас. Хорошо, я приличный человек. («Ты – приличный человек! – разорвал тишину всеобщий гогот. – Эрвин Кемп – приличный человек! Умора!») А попадись вам какой-нибудь черномазый... точнее, попадись вы какому-нибудь черномазому...
- Предпочитаю белых американцев, - коротко сказала Шарлиз. – Что ж, до свидания. Или как там у вас в Германии говорят – зиг хайль?
Захохотав, она скрылась за дверью. Эрвин в бешенстве заскрипел зубами и что было силы плюнул ей вслед.