Никогда не любил ни разговоров, ни юмора на эту тему. Называл его убогим и брезгливо кривился. А когда я так кривлюсь, со мной ссорятся даже самые близкие люди, а чужие норовят врезать по морде. Но так уж получилось….
Давно это было. Нас, молодых и не очень инженеров из умного проектного института послали в забытый богом колхоз. Я и Володя Сулимов работали ночными скотниками: убирали из-под коров. А в промежутках под аккомпанемент падающих лепёшек (ляп, ляп-ляп, ляп) разговаривали с ним о поэзии, и о театре, о смысле жизни, и о любви. О жизни я больше слушал: напарник был на пятнадцать лет старше меня, и у него было трое детей. Коров, видно, неплохо кормили и, и мы никак не могли наговориться: приходилось снова и снова браться за скребки. Бывало, что мы, наработавшись, засыпали, и коровы, когда ложились, пачкались. Тогда нас на рассвете будили доярки. Отборным, но добродушным матом. А потом поили парным молоком. Они хорошо к нам относились, и потому, что мы добросовестно работали, а засыпали редко. И оттого, что после утреннего купания в пруду Володя всегда приносил им букетики полевых цветов. Женщины удивлялись и смущались. А я их смешил. Иногда словами. И тем, с каким восторгом вслушивался в их затейливые ругательства. А один раз я предстал перед ними в бессменном пальто и в кальсонах: мои брюки сушились на агрегате, в котором готовилась барда - еда для коров. Прошедшей ночью я бежал в соседний коровник посмотреть, как рождается телёнок, и по пояс провалился в это самое. Еле выбрался, ну, а брюки пришлось постирать. Доярки смеялись и говорили, что мне ещё повезло, были случаи, когда провалившихся не находили.
В этот день наши институтские много острили по поводу горы говна, в которую бы я превратился, провались глубже. И насчёт таблички с надписью: «Возможно, где-то здесь покоится Мишка Андреев», которую пришлось бы установить между коровниками, если б я не вылез.
Несмотря на переодевания, регулярные хождения в баню и ежедневные стирки, от нас с Володей видимо пахло. Над нами посмеивались, но нам прощалось. Потому что Володя классно играл на гитаре и пел, а я был словоохотливым и ненудным. И ещё, потому что только мы с Володей водили девчонок в кино. А было страшновато: в клубе всегда было полно крепко поддатых местных парней. Они косились на нас и девчонок, перешёптывались, но так ни разу и не пристали. Девчонки говорили, что все наши мужчины просто трусы, я признавался, что тоже трусоват.
- Был бы трусом, не ходил бы, - возражали мне.
Я отвечал, что хожу, потому что стыдно не ходить.
Мы с Володей не злоупотребляли терпеливым отношением к нашему недостатку, и, когда собирались за общим столом или у костра, скромно садились в сторонке. И всё-таки, когда мы отправлялись на работу в свой коровник, некоторые делали вид, что облегчённо вздыхают.
Как-то утром, когда все ушли на работу, а Володя - купаться, одна из наших девчонок, Лиля, пришла ко мне. Мы болтали, обнимались и целовались, а в какой-то момент она вдруг прошептала мне на ухо: «Мишка, а от тебя, правда, пахнет». И мы заржали, как ненормальные….
Иногда мне кажется, что никогда в жизни я не был жизнерадостнее и лучше, а, может, и счастливее этого пропахшего навозом парня.