Продолжение
***
Лена и Марио стали встречаться чаще и чаще. И с каждой новой встречей узнавали друг о друге всё больше и больше. Так получилось, что определяющим моментом в их отношениях стала искренность. Искренность, возникающая спонтанно между случайными попутчиками, которые прекрасно понимают, что их пути пересеклись лишь на короткое время и скоро вновь разбегутся в разные стороны, и, вероятнее всего, больше никогда не пересекутся, поэтому они и приоткрывают друг перед другом душу, рассказывая порой о самом сокровенном, самом наболевшем.
Такая искренность возникает, однако, далеко не между всеми попутчиками! Чтобы подобное произошло, их души уже должны быть настроены на одну волну.
Лена говорила себе, что и психологи - тоже люди, им тоже время от времени хочется выговориться. Что уж тут такого особенного? Скоро их стёжки-дорожки разойдутся, и Марио исчезнет из её жизни навсегда...
А пока что им было легко друг с другом. Встреча за встречей... и покатился снежный ком дальше – не остановишь уже... Да и надо ли останавливать? Он катился и по пути вбирал в себя всё, что попадалось навстречу, до самых, казалось, незначительных мелочей. И получалось единое целое. Пусть еще шероховатое, необтёсанное, неидеальное, но – единое, но – целое. Вот так через некоторое время им обоим стало казаться, что они знают друг друга давным-давно, чуть ли не с самого детства. Вот так и пришёл день, пришёл час, когда оба поняли, что отныне у них один общий путь, одна доля на двоих.
Они поженились в самом начале весны. Их совместная жизнь стала естественным продолжением переписки и последовавших за ней встреч. Будто две близких души, две половинки одного целого наконец-то обрели друг друга. И притираться не надо было – всё встало точно на свои места. «Такое бывает только раз в жизни», - думала Лена снова и снова, спеша после работы домой.
И она, и Марио были существами домашними. Их не тяготили тихие вечера в обществе друг друга. Лене было более чем достаточно общения с самыми разными людьми в течение рабочего дня, поэтому в свободное время она наслаждалась близостью Марио, отдыхала душой в его обществе. А Марио после долгих лет одиночества в буквальном смысле светился счастьем от такого подарка судьбы.
Им было комфортно вдвоём. Они говорили друг с другом обо всём на свете: о работе, политике, культуре, вере, религии, о родных и близких, о себе и своих планах, о проблемах... Вместе чему-то радовались, вместе о чем-то печалились... Но даже когда они молчали, занимаясь каждый своим делом, они не переставали чувствовать друг друга. Любое внутреннее движение в одном из них тут же находило отклик в другом. Между ними будто существовала прочная невидимая связь, нить, амплитуда колебаний которой зависела от силы переполняющего кого-то из них в определенный момент чувства. И вот по этим колебаниям каждый из них мог тотчас же понять, что происходит внутри его второй половины.
Как гром среди ясного неба, обрушилась эта новость на них – Лену необходимо срочно оперировать. Её, которая за всю свою довольно-таки долгую жизнь в больнице лежала всего пару раз, на больничном была лишь несколько раз – для подсчёта вполне хватит пальцев одной руки (ещё и останутся), делает регулярно уже многие годы упражнения йоги, совершает с мужем (а совсем недавно с подругой) длительные воскресные прогулки по холмам и лесам в окрестностях Штутгарта, где они поселились после женитьбы...
До Рождества оставалось всего ничего - три дня, до Нового года – чуть больше недели! Ленино любимое время года, а после того как они с Марио вместе, - вдвойне: приятные предрождественские хлопоты с покупками подарков для близких и знакомых, для себя в самых разных, больших и маленьких магазинах и магазинчиках, щеголяющих друг перед другом ярким новогодним убранством; долгие бесцельные прогулки по рождественскому рынку с кружкой дымящегося глинтвейна или кулёчком обжаренного в сахаре и ещё горячего миндаля; беседы со знакомыми за праздничным столом; встречи Нового года в разных городах Европы... Вот и в этом первом году их совместной счастливой жизни она и Марио собирались встретить наступление Нового года в Вене, затем провести день в Зальцбурге и повидать друзей в Праге.
Но человек полагает, а Бог, как известно, располагает. Примерно за неделю до Рождества у Лены заболела правая рука от шеи до локтя, силы постепенно уходили из неё, труднее и труднее становилось держать даже чашку с кофе, а большой и указательный пальцы этой же руки начали терять чувствительность, неметь. Причина – выпадение межпозвонкового диска шейного отдела позвоночника.
До последнего не хотелось верить, что праздника в этом году для них с Марио не будет, что поездка в Вену, Зальцбург и Прагу не состоится, а ещё больше не верилось в то, что Лена серьёзно больна и болезнь эта не пройдет сама по себе за несколько дней, как все предыдущие простуды и недомогания...
Однако с каждым новым днём боли становились продолжительнее и сильнее, и, чтобы хоть как-то их унять, хоть чуть-чуть отдохнуть от них ночью, приходилось уже принимать сильнодействующие болеутоляющие средства, которые продавались в аптеке только по рецепту врача. Но и они не приносили облегчения надолго, а лишь часов до четырёх утра, после же – зубовный скрежет и полуобморочное забытье до восьми утра, то есть до следующего приема лекарств.
- В Вашем случае, госпожа Негри, единственная лечебная помощь – оперативное вмешательство, - спокойно, без излишних эмоций объяснял Лене руководитель нейрохирургического отделения клиники доктор Гутмахер, пожилой, интеллигентного вида господин.
Лена сразу же прониклась к нему доверием: то ли из-за его удивительного спокойствия, вызванного, по-видимому, уверенностью в своих силах, то ли благодаря его очень приятной, располагающей к себе наружности. Доктор Гутмахер был невысокого роста, но до восхищения подтянутый, худощавый, с безукоризненно благородной осанкой. Слегка выпуклый высокий лоб и правильные черты лица, обрамленные волнистыми, начинающими редеть седыми волосами и короткой опрятной бородкой, всегда внимательные голубые глаза под аккуратными, ещё довольно темными, в отличие от волос, бровями, - всё это ассоциировалось у неё почему-то с высоким профессионализмом доктора.
Его тонкие длинные пальцы плавно скользили по томографическим снимкам, закрепленным на специальной доске, висящей на одной из стен кабинета.
- Это рутинная операция, госпожа Негри, мы делаем таковые чуть ли не каждый день в нашей клинике. Если Вы хотите жить с болями и парализованной рукой до конца своей жизни, что ж – это Ваше личное дело, Ваш выбор. Если Вы всё же хотите вылечиться, то я жду Вашего решения не позднее 22 декабря.
От картины, обрисованной с такой ясностью, у Лены помутилось в голове: «Господи, я не хочу в больницу! Даже к самому замечательному-раззамечательному врачу не хочу!»
- Но ведь мне значительно лучше сегодня, доктор, - осторожно начала она. - Боли как не бывало. Врач в скорой помощи сказал даже, что я чересчур подвижна для сильных болей. Ведь вправляют же как-то диски... Без операции...
Накануне, до томографии и этого визита к доктору Гутмахеру, Лена настойчиво внушала себе, что ей значительно лучше, что, вероятнее всего, врачи ошиблись и всё можно поправить лечебным массажем... И надо сказать, внушение это оказалось настолько успешным, что утром она поднялась с постели совершенно без болей и целый день, до визита к нейрохирургу, пребывала в самых радужных надеждах...
- Временное улучшение вполне возможно, - пожал плечами доктор Гутмахер: вот ведь, вроде, женщина образованная, и я так доступно, наглядно и долго всё-то ей объяснял. – Но Вы только посмотрите на этот диск, госпожа Негри, - терпеливо продолжил он, и его тонкая с остатками августовского загара рука опять поднялась к томографическим снимкам. – Явное выпадение. Да и рука, как Вы сами подтверждаете, с каждым днём теряет чувствительность. Словом, я жду Вашего звонка до 22 декабря.
Ну, конечно же, Лена согласилась на операцию. И вот 23 декабря она пришла в клинику для урегулирования кое-каких формальностей, сдачи необходимых анализов, снятия электрокардиограммы, беседы со старшим врачом нейрохирургического отделения, а также терапевтом и анестезиологом.
В один день вместе с ней должны были оперировать и фрау Бирке, даму 65 лет (тоже выпадение межпозвонкового диска позвоночника, но в нижней части спины), с которой Лена познакомилась в ходе выполнения этих предоперационных формальностей. Бедная женщина приехала в Швабию из Саксонии, чтобы провести с дочкой и внуком Рождественские каникулы и вместе встретить Новый год, а вместо этого попала на операционный стол.
После того как все процедуры были позади, Лену пригласил в свой кабинет старший врач нейрохирургического отделения господин Берггольц, блондин средних лет, довольно высокого роста, но в противоположность доктору Гутмахеру слегка сутуловатый, чуть полноватый, зато более простой и мягкий в обращении с пациентами.
- Мы удаляем вот этот диск, - показывает на рисунке и улыбается, - а образовавшееся после этого пустое пространство заполняем искусственным материалом. Можно, конечно, и костью из бедра, но это еще одна операция, а кроме того - возможные осложнения. В последнее время мы работаем, в основном, с искусственным материалом, опыт накоплен большой. Так что никаких проблем быть не должно...
- Скажите, доктор, а после операции на шею наложат гипс?
- А причем здесь шея? Мы же оперируем Вам на спине... - увидев, как округлились Ленины глаза, он схватил лежащие перед ним на столе бумаги и уткнулся в них. - А-а, постойте, постойте... Вы фрау Негри? Извините, пожалуйста, - виновато улыбнулся. - Я принял Вас за фрау Бирке, так как мне сказали, что фрау Негри пошла делать электрокардиограмму. Нет, нет, никакого гипса не будет, лишь мягкий бандаж вокруг шеи. А сейчас я расскажу немного поподробнее о том, что мы будем с Вами делать на операционном столе. Вы будете лежать на спине. Мы сделаем надрез с левой стороны шеи, вот здесь. Не беспокойтесь, шрам будет едва заметен, он пройдет как раз по естественной складочке. И вот так, наискосок, будем оперировать. Трубка дыхательного пути и пищевод будут сдвинуты в сторону. Вас подключат к аппарату искусственного дыхания. Удалим пятый межпозвонковый диск, заполним это место искусственным материалом, и - всё. Возможные осложнения при этом... Может произойти отторжение инородного тела. Или искусственный материал может оказаться тяжелым для Вас и будет давить на нижний позвонок. В обоих случаях придётся оперировать повторно. Кроме того, возможно занесение инфекции, повреждение дыхательного пути, пищевода, голосовых связок, но всё это восстановимо, устранимо. Тяжелее всего, если при сдвиге трубки дыхательного пути и пищевода будут задеты спинномозговые нервы, в таком случае... - доктор сделал паузу, посмотрел зачем-то на свои сложенные на коленях руки, потом снова поднял глаза на Лену, - обе ноги будут парализованы...
Вероятно, увидев, что Лена изменилась в лице, побледнела, доктор попытался сгладить впечатление.
- Но это, поверьте, госпожа Негри, маловероятно. Мы проделываем более ста подобных операций в год. Я просто обязан был предупредить Вас о возможных последствиях. Это мой врачебный долг. Хотите взять домой эту пояснительную записку, изучить поподробнее?
- Нет уж, спасибо. С меня достаточно и услышанного. Надеюсь, Вы сделаете всё в самом лучшем виде.
- Вас будет оперировать сам доктор Гутмахер. Не волнуйтесь, пожалуйста. Всё будет хорошо.
Лена скрепила согласие на операцию своей подписью и покорно отдалась в руки судьбе и команде хирурга Гутмахера.
Операция была назначена на первый же рабочий день после Рождественских праздников, и оставалось только надеяться, что душевное и физическое состояние хирургов будет на должной высоте, что на операционном столе они не перепутают Лену с фрау Бирке, как это было во время собеседования с доктором Берггольцем...
Первым, кого она увидела, придя в себя в палате интенсивной терапии после двухчасовой операции, был Марио, ее Марио, стоящий в светлом прямоугольнике дверного проема. Хотя, скорее всего, даже и не увидела, а догадалась по силуэту, почувствовала, что это он.
Окружающее представлялось каким-то неестественно легким и воздушным. Люди вокруг Лены не просто ходили, постукивая, как обычно, каблуками и шурша подошвами по полу, а плавно и бесшумно проплывали в воздушном пространстве, похожем на неплотный, уже рассеивающийся туман...
Открытая же дверь, в проёме которой стоял Марио и сквозь которую в палату вливался мягкий желто-лимонный свет из коридора, казалось, находилась далеко-далеко, на другом краю света, отчего совершенно невозможно было рассмотреть лицо мужа и понять, улыбается тот или печалится, радуется или скорбит. Махнула ему легонько непослушной рукой – подойди, мол. Как долго он идёт... Неужели палата, в которой я лежу, подумалось Лене, такая огромная? Это потом уже она поняла, что так работало её воображение под воздействием наркоза, а на самом-то деле это была вполне обычных размеров палата. Почему в ней так много людей? И такая тишина? Словно в немом фильме, - все двигаются, что-то делают, говорят, но звука нет...
Как трудно пробираться сквозь толпу (по позднейшему рассказу Марио, толпы никакой и не было, только врач да медсестра)... Наконец-то муж преодолел все препятствия и приблизился к Лене, обеими руками нежно обхватил её маленькую бессильную руку и ободряюще улыбнулся. И в это же мгновение кто-то ещё склонился над ней. Совершенно незнакомая женщина... Черные коротко остриженные густые волосы, приятное, можно даже сказать, красивое лицо, вишневого цвета элегантный костюм, облегающий стройную фигуру... Врач? Медсестра? Но почему же тогда не в белом халате? Надо бы спросить у неё, как прошла операция. Язык совсем не слушается...
- Добрый день. Я Ваша пастор, - сказала склонившаяся над Леной женщина. - Пройдёт совсем немного времени, и всё образуется, всё будет хорошо, уйдут боли, забудутся страдания...
- А я её муж, - улыбнулся Марио брюнетке и пододвинул ей стул. - Садитесь, пожалуйста.
- Нет-нет, я пойду. Вы сейчас гораздо важнее, нужнее. А мы с Вами обязательно встретимся, фрау Негри, и поговорим...
Вечером того же дня Лену перевели из интенсивной терапии в обычную палату, в которой кроме неё находились ещё две женщины: уже упоминавшаяся фрау Бирке и семидесятилетняя фрау Бауэр, получившая травму позвоночника в автомобильной аварии.
Обеим соседкам принесли ужин, а Лене предложили лишь воду. Да она, по правде говоря, и сама ничего не хотела: во-первых, после наркоза мутило так, что даже вода не желала задерживаться внутри, а во-вторых, побаливало горло, и каждый, даже самый малюсенький глоток давался ей с трудом.
Лена прикрыла рукой глаза: хоть от соседской лампы свет был и слабым, но все же раздражал. Может, удастся немного поспать, а там, глядишь, и тошнота пройдет. Боли, вроде, терпимые...
Уснула? Нет, вздремнула. Прошло всего лишь несколько минут. Соседка слева включила телевизор. Звука не было, так как она слушала через наушники, только мелькали перед глазами яркие картинки (телевизор был установлен под потолком). Начались новости. Хоть Лена ничего не слышала (не было ни желания, ни сил надеть наушники), но поняла, что в Индийском океане произошло какое-то стихийное бедствие, в результате чего опять пострадало огромное количество людей. Подумалось: «Ну, что мои страдания, по сравнению с их горем...»
И все же... Первая послеоперационная ночь была жуткой. Под громкий храп фрау Бауэр слева (она могла спать только на спине) и лёгкое подхрапывание фрау Бирке справа Ленино слабое тело начало постепенно наполняться болью, сильной, но терпимой поначалу, однако вскоре перешедшей в настоящие адские муки (именно такими и должны быть адские муки, думала она в то ночное, равнодушное к ней время), когда ни лежать, ни сидеть, ни стоять уже невмоготу: всё тело от корней волос на голове до кончиков пальцев на ногах – сплошная нестерпимая боль, в борьбе с которой иссякали последние силы, мутилось сознание...
- Да Вы вызовите медсестру. Чего ждёте-то? Нажмите побыстрее вон ту красную кнопочку, - как будто из далёкого далека донёсся до Лены голос проснувшейся соседки слева. Наверное, Лена потеряла на какое-то время контроль над собой и застонала, что и разбудило фрау Бауэр.
Чуть ли не теряя сознание от невыносимой боли, дотянулась до спасительной кнопки. В палату вбежал санитар, сразу схватил руку, проверил пульс, тут же снова выскочил в коридор, буквально через пару секунд вернулся с двумя помощницами, и они все закрутились, забегали вокруг Лены.
- Измерь давление. Очень низкое. Ставьте укол в ногу. Ещё один - успокоительный - в живот. Положите её на спину. Осторожнее, осторожнее! - давал короткие указания женщинам-коллегам санитар. - Ну, как, лучше? – склонился он над больной.
- Не знаю, - еле слышно прошептала та, проваливаясь в полуобморочное забытьё.
Утром, разнося завтрак, медработник как-то странно посматривал на Лену.
- Выглядите Вы сейчас несравнимо лучше, чем ночью, - наконец улыбнулся он ей.
И в течение дня Лена нет-нет да и ловила на себе взгляд заботливого санитара. Видно, не на шутку напугала всех этой ночью.
Аппетит так и не появился, даже слегка подташнивало: то ли всё ещё от последствий наркоза, то ли от медикаментов, к которым её измученное тело никак не хотело привыкать. Но аромат утреннего кофе был настолько приятен и притягателен, что Лена не удержалась и сделала глоток, а потом другой... Всё будет хорошо, только надо немножко потерпеть... А кофе в больнице (надо же!) был на самом деле отменным.
На второй день после операции Лена стала выходить на прогулки в длинный больничный коридор, украшенный по-новогоднему: в самом конце отделения, рядышком с её палатой, стояла большая ёлка в игрушках, бусах и электрических разноцветных огоньках, так ярко и празднично отражавшихся ночью в огромном окне, что казалось, будто в коридоре не одна, а две разнаряженные лесные красавицы. Стены же коридора были увешаны гирляндами из еловых ветвей, на которых чередовались различные украшения из соломки. Красота! Но от этого стало только тоскливее, ещё больше захотелось домой, к родной и близкой душе...
По коридору мало кто гулял, больные выбирались из своих палат разве что к вечеру, когда их навещали родные и близкие. Большинство пациентов – старики и старухи – еле ноги волочили, толкая перед собой облегчающие их передвижение маленькие коляски.
- Ну, как, получилось? – полюбопытствовал один старик у другого, вышаркивающего с черепашьей скоростью из туалета.
- Не, опять ничего, - ответил тот и скорбно покачал головой.
- У меня тоже не получилось, - вздохнул первый.
- Вам-то хорошо, Вы хоть ходите, - донесся мужской голос из соседней палаты, - а я вот до трех часов утра глаз сомкнуть не мог от болей.
- Какое там хорошо! Ко мне санитарочка три раза этой ночью прибегала. Думал, до утра не доживу...
А в одной из палат лежали и вообще неходячие больные: две старушки и старичок (видимо, проблема пола их уже нисколечко не волновала), время от времени захлебывающийся жутким булькающим кашлем. Ох-хо-хо, старость и впрямь не радость...
Другое дело медицинский персонал – в основном, медсёстры и санитарки (за короткое время своего пребывания в больнице Лена видела только двоих мужчин-санитаров), молодые, спортивные, сильные. А как же иначе! Попробуй-ка попередвигай огромные медицинские кровати, да впридачу с больными на них, из операционной в стационар, из стационара на рентген, томографию или другие процедуры, потом обратно в палату; поподнимай-ка больных с постели, попереворачивай их, бедолаг, помой да переодень, накорми да уложи обратно в постель... Тяжело, а они бегают целый день и при этом ещё улыбаются. Один из санитаров так и пофлиртовать успевал: то погладит по плечику одну из санитарочек, то ткнёт пальчиком в плотный бочок другой, а то и более вольную выходку позволит с третьей...
Были среди пациентов и совершенно одинокие люди, которых за все время их пребывания в больнице никто не навещал, кроме разве представителей евангелической церкви, заботящихся о душах (нем. Seelsorger) страдающих больных.
Одной из таких одиноких душ была фрау Шветцер – очень колоритная старуха, худощавая, высоченная, чуть ли не под два метра ростом, с седыми, вечно растрёпанными волосами и скорбным неулыбчивым лицом, бродившая иногда по коридору. Время от времени она подсаживалась то к пациентам, то к посетителям, разместившимся за столиками в небольшой коридорной бухточке, оборудованной специально для отдыха и встреч.
В один из вечеров фрау Шветцер подсела к Лене и Марио и в течение получаса рассказывала им о своей несчастной женской доле. Рано оставшись без мужа, она одна воспитывала и поднимала на ноги двоих детей, обоим сумела дать хорошее образование: дочь стала экономистом, а сын - математиком.
Только дети выучились, парализовало их бабушку, мать фрау Шветцер. Лечение и уход за больной забирали уйму денег. Сбережения быстро иссякли. Фрау Шветцер не оставалось ничего другого, как только продать дом и переселиться в маленькую квартирку. Но вот и вырученные от продажи дома деньги подходили к концу.
Ожидать помощи от государства не приходилось, так как оба внука парализованной работали и имели неплохой заработок, поэтому по закону они должны были взять на себя все материальные заботы о бабушке. Чтобы избежать этих расходов, дети фрау Шветцер попросту отказались от нее, заявив властям, что у них давным-давно нет абсолютно ничего общего ни с матерью, ни с бабушкой, что они совершенно чужие люди, абсолютно не могущие существовать друг с другом.
Дочь вышла замуж за американца-миллионера, сын благополучно живёт и работает в Берлине, но с матерью отношений они не поддерживают. Наверное, придется фрау Шветцер через суд добиваться материальной поддержки от детей: одинокая и больная, она нуждается в уходе, а он, как известно, стоит денег, причем немалых...
Встретившись с фрау Шветцер на следующий день во время прогулки по коридору, Лена вежливо осведомилась о состоянии её здоровья.
- У меня новая соседка по палате, кусачая такая, злющая... Разговоры мои её раздражают, ходить по палате не разрешает, - и прошаркала мимо с опущенной головой.
А в Лениной палате тоже появилась новая соседка. Фрау Бауэр перевели в другое отделение: у неё, оказывается, кроме травмы позвоночника, ещё и с легкими было не в порядке. На место фрау Бауэр положили маленькую щупленькую старушечку, фрау Фогель, что в переводе с немецкого означает птица. Новая соседка и в самом деле была похожа на взъерошенного остроносенького воробья. Почти всё время старушка лежала на кровати в полузабытьи, время от времени тихонько постанывая. У неё были сильные непрерывные боли в районе шейных позвонков из-за какого-то воспалительного процесса, причиной которого врачи считали занесение инфекции во время имплантации зубов. Вот уж поистине не знаешь, с какой стороны ожидать беды.
- Я из Саксонии, - представилась новенькой фрау Бирке.
- Оно и заметно, - тихонько прошелестела в ответ «птичка-невеличка», так Лена называла про себя маленькую старушку.
Дело в том, что в Германии почти в каждой из земель свой диалект, причем один труднее другого для понимания. Кто считает самым непонятным швабский (есть даже швабско-немецкие словари), кто – саксонский, а иные – баварский. Слава Богу, что многие немцы говорят на литературном языке. Но фрау Бирке разговаривала явно не на литературном немецком, поэтому каждая беседа между фрау Бирке и фрау Фогель начиналась примерно так:
- Как у Вас здесь красиво, - обращается к швабской соседке Фрау Бирке. – Швабские Альбы хоть и не высоки, но до чего же живописны.
- Я Вас не понимаю, - отвечала фрау Фогель.
- Мы с фрау Негри хотим посмотреть сегодня вечером по телевизору кинокомедию. Не возражаете?
- Я Вас не понимаю, - в отчаянии шепчет «птичка-невеличка». – Кажется, радио включили...
Из коридора раздалось громкое приятное пение, кто-то профессионально выводил прославляющие Иисуса Христа песни. Позже Лена узнала, что это был хор евангелической церкви.
Накинув на себя халат, она выглянула из палаты и увидела в конце коридора, у самого входа в нейрохирургическое отделение, людей не в больничной одежде, стоящих кружочком. От нечего делать она решила подойти к ним поближе. Кроме Лены и этой группы людей в коридоре не было больше ни души. Неужели никого не тронуло это чудесное пение? Или всем так плохо, что не до песен?
Когда Лена подошла к поющим, те аж шеи повыворачивали, чтобы рассмотреть получше хотя бы одну единственную из всех лежащих в отделении больных, ради которых они устроили этот концерт накануне Нового года. И в течение вечера их пение доносилось с разных этажей и уголков больницы.
На следующий день, 31 декабря, Лена покинула больницу.
- Вы хотите встретить Новый год дома? - улыбнулся ей во время утреннего обхода доктор Гутмахер.
- Конечно, хочу. А можно?
- Если считаете, что справитесь с болями, то мы Вас выпишем.
Дома и стены помогают, подумала Лена, а всё самое страшное уже позади.
Однако рано она радовалась: не успела от одной напасти отделаться, как другая – желудочно-кишечный грипп - одолела её ослабленный организм с неимоверной силой, да ещё и в день выписки из больницы, да ещё и в канун Нового года. Болезнь так измотала Лену к полуночи, что не было мочи не только подняться с постели, но даже и открыть глаза, повернуть голову, чтобы взглянуть в окно и полюбоваться роскошным фейерверком, расцвечивающим небо над городом яркими красками и причудливыми узорами.
- Ну, здравствуй, Новый год! – прошептала она. – Все будет хорошо...
(Продолжение следует)