Пурпурное сердце

ПУРПУРНОЕ СЕРДЦЕ


       Рассказ




Коридоры Белого Дома были странно гладкими, словно бы вытертыми, и, вместо приличествовавшего им ощущения некой мощной, величавой безмятежности, подобной, скажем, ауре гигантского двухсотлетнего дуба, распространяли в воздухе миазмы тошнотворной, безнадёжной и бездумной, суетливой тоски. В воздухе физически чувствовалось что-то, что трудно было определить словами: какое-то хаотичное, бессмысленное, угрожающее мельтешение невозможных невидимых сущностей, мелких, как комары, и совершенно безмозглых, живущих (существующих?) одними лишь своими инстинктами, смертельно опасных вместе с тем. Гнусь. Казалось, что вот-вот – и из кремовых стен, визжа и громыхая костями, полезут обезумевшие кроваво-белые твари без глаз и рта. Душно - бездушные кабинеты Белого Дома всегда имеют возможность быть лишёнными присутствия в них жизни теми, кого они сами же и породили.
В вылизанной тишине коридоров, создававшей впечатление чего-то до крайности искусственного, шаги, производимые нашей процессией, звучали особенно отчётливо. Это была, впрочем, весьма даже умеренная поступь – не плац-парадная дробь, не гроханье сапожищ разбитого в бою батальона – левой! левой! левой! и вдруг ***кс – правой! Хотя, собственно, будь это даже и топаньем, создаваемым сапогами целой дивизии или корпуса, ничего принципиально не изменилось бы: в этой вязкой патине фильтруемые ею звуки видоизменялись до неузнаваемости, и совершенно невозможно было определить, шагают ли это пять, десять, или даже тридцать человек.
Мне, однако, не было особого резона гадать, поскольку я шёл в самом хвосте колонны и видел перед собой ровным счётом два по-уставному коротко стриженых затылка. Ещё один член этого эскорта бешено сопел уже в мой собственный затылок, также коротко стриженный; периодически шею мою обдавали брызги его соплей, что, конечно, совсем уж никуда не годилось. Впрочем, оторваться от него я, к вящему моему несчастью, никак не мог, поскольку тогда неминуемо уткнулся бы носом в спину идущего впереди, чего я, учитывая статус этого впередиидущего, не должен был допустить ни при каких обстоятельствах.
Мы петляли по длинным, кишкообразным и абсолютно идентичным коридорам столько времени, что мне уже стало казаться, будто всё это делается с одной целью – запудрить мне мозги. Долго уже копившееся во мне раздражение наконец нашло в моей медитативной стене незаметную трещинку и принялось выплёскиваться из своей темницы маленькими, но крайне ядовитыми порциями. Сей громокипящий кубок грозил взорваться в любой момент, однако тут взорвалось кое-что другое, резко накалив и, тем самым, как ни парадоксально, сразу же разрядив обстановку.
Следовавший в арьергарде нашей кавалькады престарелый генерал армии Першинг, президент Американского военного движения и главнокомандующий экспедиционными силами США в Первую мировую, вдруг оглушительно чихнул, обдав на этот раз уже не только меня, но и всё наше шествие. Этот в высшей степени прискорбный казус незамедлительно стал причиной крупного скандала.
- Ради всего святого, Джон! – негодующе воскликнул начальник штаба армии США генерал Маршалл. – Я понимаю, что тебе нелегко, но это уже переходит все мыслимые границы! Твоё поведение недопустимо! И это сейчас, а что будет у него?!
- П... прости, Джорджи, прости, - пробормотал красный как рак, тяжело дышащий Першинг и вытер обшлагом выпученные, обильно источающие слёзы глаза. – Я... я постараюсь держать себя в руках.
- Я бы попросил, - недовольно сказал Маршалл, утираясь куском японского флага, каковой кусок он, что было общеизвестно, использовал вместо носового платка. – Не хватало ещё, чтоб ты обчихал президента.
- Нет-нет, не беспокойся... – торопливо прохрипел Першинг; на него было больно смотреть. Во время проведения Сен-Мийельской и ряда других операций в восточной Франции мне было всего-то шесть-семь лет, поэтому славные времена, когда Першинг был для Америки тем же, кем для французов являлся Фош, прошли как бы мимо меня, и уж конечно я никогда не относился к Першингу с таким же восторженным благоговением, какое проступало, едва лишь о нём заходила речь, на лицах людей старшего поколения. Тем не менее, я знал и уважал его как одного из наиболее выдающихся полководцев в американской истории, достойно смотрящегося в ряду таких блестящих военачальников как Ли, Вашингтон, Грант и Шеридан. Теперь это была настоящая развалина; для меня являлось загадкой, как ему ещё удаётся держаться на ногах.
- Ладно, забудем об этом, - молвил Маршалл великодушно. Он взглянул на меня и сразу же отвёл глаза. Я инстинктивно вытянулся во фрунт.
- Оботрите... оботрите лицо, сержант, - сморщившись, проговорил Маршалл, не глядя на меня. – У вас... вся щека в соплях.
Я суетливо обтёрся.
- Ах ты чурка безрукая! – рявкнул на меня лейтенант Картман, который всю дорогу косился на меня с кровожадной ненавистью, совершенно удивительной по той причине, что я видел его в первый раз в жизни; по-видимому, это было своего рода модификацией или, лучше сказать, антитезой явления под расхожим наименованием «любовь с первого взгляда». – Тебе что сказали! Тебе что сказали, мымра врытая, хлебать-копать тебя туда и оттуда? Тебе сказали рожу твою чёрную вытереть, ВЫТЕРЕТЬ, а не платочком по ней повозюкать!
- Лейтенант, - негромко произнёс Маршалл, и Картман моментально умолк, причём сделал это так молниеносно, что как бы втянул обратно уже извергнутые им слова: создавалось впечатление, что он словно бы ничего и не говорил.
- Вы в порядке? – негромко осведомился Маршалл после некоторой паузы.
- Я... э-э-э... собственно... – оторопело пробубнил я.
- Я хочу знать, вы привели себя в порядок? – переспросил Маршалл с нажимом.
 – Да, сэр, так точно, сэр! – спохватившись, выкрикнул я.
- Хорошо, - сказал Маршалл; его тон позволял сделать вывод, что особенных поводов для оптимизма у него нет. – Пошли. Вот видишь, Джон, какие трудности ты создаёшь нам своим поведением.
- Я... я не хотел, Джордж... – истекая слезами, прохныкал Першинг. – Ты же знаешь, у меня и в мыслях...
Не дослушав, Маршалл плавно развернулся и размеренно, чуть припадая на одну ногу, зашагал вперёд. Несколько секунд мы в каком-то туманном оцепенении стояли на месте, ничего не предпринимая. Затем из заднего кармана брюк у Першинга неожиданно раздалось тихое, но очень отчётливое и какое-то зловещее жужжание, точно туда забралась огромных размеров муха. Это вывело престарелого генерала из состояния летаргии: он вздрогнул всем телом, словно через него пробежал электрический разряд, зачем-то засунул руки в карманы (вид у него при этом сразу сделался весьма свойский и прожжённый) и, подскакивая и хромая, судорожно заковылял вслед за бывшим подчинённым в некоем спастическом подобии спортивной ходьбы. Эта сцена смогла бы выжать слёзы из камня: казалось, что старик в любую секунду может развалиться на куски. Нам с Картманом ничего не оставалось, кроме как в некотором недоумении последовать за ними.
Происшествие словно бы послужило неким водоразделом, что ли: дальнейшие наши плутания не заняли и пяти минут, причём у меня сложилось впечатление, что этого результата можно было достигнуть гораздо раньше. Кремовые стены сменились угольно-чёрными, и вскоре перед нами предстала некая окончательная дверь – понять, что она была именно финальной, было несложно, поскольку никаких других дверей вокруг не было. Маршалл остановился подле неё и прижался к двери щекой.
Мы затормозили. Не отрываясь от двери, Маршалл сделал резкий жест, не могущий допустить двояких толкований, – тише! Мы с Картманом с благоговением взирали на его напряжённо застывшую, обтянутую грязно-зелёным мундиром спину.
- Там... там что, правда, президент? – не выдержал Картман.
Першинг зашипел на него и замахал руками, как ветряная мельница. Картман вновь продемонстрировал свою удивительную способность в буквальном смысле брать свои слова обратно. Я благоразумно молчал. Впрочем, я чувствовал ровным счётом то же самое, что и бедолага Картман: осознание того, что сейчас, здесь, вот за этой самой дверью находится ни кто иной как президент США Франклин Делано Рузвельт – чёрт побери, это каким-то образом заставляло вспомнить, кем ты являешься на самом деле. Близость Рузвельта сокрушала иллюзии.
Неожиданно спина Маршалла напряглась ещё сильнее.
- Джон, - прошептал он, не оборачиваясь. – Есть у меня сомнения насчёт этого...
Едва лишь он произнёс эти слова, как Першинг с изумительным проворством запустил руку в задний карман, откуда несколькими минутами ранее донеслось непонятное жужжание. Оттуда он извлёк что-то, что со своего места я не мог разглядеть. Не отлипая от двери, Маршалл протянул руку назад. Першинг вложил в неё извлечённую из кармана вещь. Маршалл с силой сжал её в кулаке. Немедленно вновь раздалось жужжание, и в воздухе отвратительно запахло сероводородом.
- Так, теперь ЖИВО ВСЕ ОТ ДВЕРИ! – рявкнул Маршалл. Он чуть приоткрыл дверь, швырнул внутрь то, что держал в руке, захлопнул дверь и бросился наземь, удерживая её своим телом.
Мы попадали на пол. С особенной прытью это проделал, как ни странно, Першинг. Жужжание за дверью всё усиливалось и вскоре достигло своего апогея. Я почувствовал, что ещё немного – и у меня из ушей пойдёт кровь. Я зажал ладонями уши и зажмурился.
Прошло немного времени – затрудняюсь сказать, сколько. На часы я не смотрел. Маршалл кинул гранату в апартаменты президента. Вот что меня занимало. Это, а ещё то, прекратилось ли жужжание.
Кто-то без особого почтения хлопнул меня ладонью по плечу. Я осторожно открыл глаза. Надо мной возвышался Маршалл. Непостижимым образом ему удалось сохранить форму в идеальном состоянии, в то время как мундир лежащего рядом со мною Картмана помялся и покрылся таким толстым слоем пыли, словно лейтенант только что выполз из-под руин разрушенного бомбёжкой дома. Что до Першинга, тот и вовсе выглядел на фоне Маршалла огородным пугалом.
- Встать, сержант, - негромко приказал Маршалл, бесстрастно глядя на меня.
С человеком, швырнувшим гранату в апартаменты президента, шутить не приходилось; я суетливо вскочил на ноги и вытянулся во фрунт. Картман последовал моему примеру. Першинг без особого энтузиазма попытался встать, закряхтел и остался лежать на месте.
- Джон, - укоризненно промолвил Маршалл.
- Нет, - слабо пробормотал Першинг, - я... Извините, но я уже не в том возрасте, чтобы... Я лучше полежу. Прости, Джорджи, но, я думаю, от меня там в любом случае будет слишком мало пользы. Идите без меня. Я лучше... тут... побуду.
Он вытянулся прямо на полу, подложив руки под голову, и закрыл глаза, сделавшись похожим на старого усталого курортника, приехавшего позагорать в Малибу.
Маршалл без единого слова развернулся, положил руку на стену рядом с дверью и надавил. Стенная панель слева от нас немедленно поехала в сторону, обнажив чёрный проход, из которого тянуло невыносимым, ледяным холодом.
- Вот вам и открытый космос, - сказал Маршалл. – Прошу.
- Что, т-туда? – запинаясь, пробормотал Картман.
- Именно, - сказал Маршалл бесстрастно.
- Н-но... но там... холодно, - ляпнул Картман, бессмысленно взирая на Маршалла.
- Идите, идите, - не открывая глаз, посоветовал с полу Першинг. – Награда ждёт героя. К тому же церемония обычно не затягивается.
- Ступайте, лейтенант, - сказал Маршалл. – Выполняйте приказ.
Не сводя с Маршалла выпученных глаз, Картман пригнулся и, заметно дрожа, нырнул в проход. Оттуда сразу же донёсся непонятный треск и приглушённый визг Картмана, но уже через пару секунд всё стихло.
Я посмотрел на Маршалла.
- Теперь вы, - сказал Маршалл. – Идите. Не бойтесь, президент хотел поговорить лично с вами.
- Со... мной? – переспросил я изумлённо.
- Да, сержант, да, - сказал Маршалл терпеливо. – Для него это очень важно. Не стойте столбом, не заставляйте президента ждать.
Последняя фраза почему-то несла в себе такую всесокрушающую убедительность, что я, представив себе на мгновение нетерпеливо барабанящего пальцами по столешнице Рузвельта, незамедлительно презрел все сомнения и шагнул в проход. Едва лишь я сделал пару шагов, как кто-то, по всей видимости, Маршалл, с силой пихнул меня в спину так, что я пролетел несколько метров, обо что-то споткнулся, потерял равновесие и растянулся на полу.
Несколько секунд я, не подавая признаков жизни, лежал на земле, так как при падении очень болезненно приложился головой о столешницу (как ни странно, она выглядела точь-в-точь такой, какой я её себе представлял). Затем я услышал чей-то сочный, раскатистый хохот, которому неприятно вторило тоненькое подобострастное хихиканье. Я осторожно оглянулся.
В нескольких шагах от меня, у того самого прохода, в своём знаменитом инвалидном кресле восседал президент США Франклин Делано Рузвельт и хохотал, бешено размахивая в воздухе неким позолоченным жезлом, больше смахивавшим, по правде говоря, на простую сучковатую палку. Не нужно было иметь семь пядей во лбу, чтобы понять, что этот жезл был именно тем, что послужило причиной моего, так сказать, падения. Оставалось только догадываться, специально ли Рузвельт подставил его мне под ноги – я искренне надеялся, что не специально. Угодливое хихиканье, как выяснилось, принадлежало лейтенанту Картману, каковой, вопреки моим опасениям, был жив-здоров, если не считать безобразной кровавой раны у него во лбу, которую Картман, судя по всему, даже не замечал.
- Встаньте, встаньте, - промолвил Рузвельт, отсмеявшись. Он извлёк из нагрудного кармана сорочки тоненький батистовый платок и принялся промокать им слезящиеся глаза.
Я медленно поднялся с места и осмотрелся. Осматривать, впрочем, было нечего: помещение, в котором мы находились, тонуло в густом красноватом тумане не вполне понятного происхождения, и невозможно было определить даже истинные его размеры – это мог быть огромный зал или, с той же долей вероятности, крохотный кабинет. В последнее мне верилось всё-таки больше. Акустика помещения тоже не позволяла составить о нём полное представление, так как все доносящиеся до меня звуки (в том числе и издаваемые мной самим) получались какими-то сырыми и недоделанными. На фоне всеобъемлющей красноты особенно отчётливо выделялся зияющий чёрный проход, из которого, едва лишь я взглянул на него, вышел генерал Маршалл, отряхиваясь и сдувая с мундира невидимые пылинки. Из прохода, клубясь, вырывался полупрозрачный белесый пар.
- А, Джорджи, - радушно произнёс Рузвельт. У него был необычайно богатый голос, наполненный всевозможными оттенками и моментально меняющимися тональностями. Отчего-то мне на ум пришло непонятное слово «реверберация». – Ну вот, почти все в сборе.
- Все в сборе, - сухо сказал Маршалл, с неудовольствием глядя на окровавленного Картмана. – Генерал Першинг неважно себя чувствует. Он просил передать свои извинения.
- Ай-яй-яй, - огорчился Рузвельт. – Ай-яй-яй! Как скверно. Мне бы очень хотелось видеть его здесь.
- Генерал знает, сэр, с каким уважением вы к нему относитесь, - молвил Маршалл всё тем же казённым тоном. – Он очень сожалеет, что не может присутствовать на церемонии.
- Охотно верю, охотно... – озабоченно проговорил Рузвельт. Он подкатился к Картману. – Ну что ж... Лейтенант, вы не возражаете, если мы начнём?
Вместо ответа Картман неожиданно пал на колени и со страшной силой бухнулся лбом об пол. Я сразу же догадался о природе ужасной раны у него на голове. Меня замутило.
- Сержант? – обратился ко мне Рузвельт, вопросительно взглянув на меня.
- Да... да, сэр, мистер президент, - выдавил я из себя, борясь с тошнотой.
- М-да, - сказал Рузвельт скучным голосом сморщившемуся Маршаллу. – Этого и стоило ожидать. Как это по-ниггерски. «Сэр, мистер президент». Ты не из Нью-Орлеана, нет?
Последние слова, очевидно, относились ко мне. Я молчал.
- Отвечайте, сержант, когда с вами разговаривает президент, - тускло проговорил Маршалл.
- Н-н-нет... нет, сэр, ми... сэр, - пробормотал я. – Я из Нью-Йорка.
- А, ну да, - сказал Рузвельт, словно сразу всё поняв. – Откуда же ещё. Видно, что ты с Севера. Ты из гетто?
- Н-н-н... э-э-э... – буркнул я, не зная, как ему ответить.
- Ладно, неважно, - бросил Рузвельт. Он подъехал ко мне. – Что с тобой стряслось, сынок?
- Простите?
- Что с тобой стряслось? – повторил президент. – Что за ранение ты получил? Ты же пришёл сюда, чтобы получить «Пурпурное Сердце», не так ли? «Пурпурное Сердце» просто так не получают. Куда тебя ранило?
- Ну... вот, - неловко пробубнил я и показал на уже начавший белеть шрам, тянущийся от моей левой брови к виску.
- И это всё? – переспросил Рузвельт, словно не веря глазам своим. – Эта царапина? Только она?
- М-м-м... ну, видите ли... – торопливо заурчал я. – То есть... один из наших «ворхоуков» взорвался при посадке и отлетевшей лопастью...
- Достаточно, - резко оборвал меня Рузвельт.
Я замолчал.
- То есть, ты хочешь сказать, что тебя представили к награде из-за этой царапины? – брезгливо спросил президент.
Я молчал, не находя слов для ответа.
Рузвельт как-то сник. Он приложил ладонь ко лбу, словно у него зверски болела голова (возможно, так оно и было), и некоторое время сидел молча и закрыв глаза.
- Ты же пехотинец, да? – устало произнёс он наконец. – Ведь в Пирл-Харборе не было наземного боя. За каким чёртом тебя занесло в порт?
- Видите ли, сэр, мистер президент, - пустился я в объяснения, - наш батальон расквартировали на Гавайях ещё в...
- Сам-то ты что об этом думаешь? – вновь прервал меня Рузвельт.
- О... о чём, сэр, мистер...
- Я тебе не «мистер президент»! – прикрикнул на меня Рузвельт. – Хватит меня так называть! Можешь ты хоть на минуту забыть о своём цвете кожи?!
Я сглотнул. Конечно, президент вызывал во мне благоговейный трепет и всё такое, но сейчас он явно перегибал палку.
- Ты понимаешь, - сказал Рузвельт, внезапно успокоившись. – Как бы тебе сказать, сынок... Ты знаешь, сколько мы потеряли людей в Пирл-Харборе?
- Э-э-э... что-то около двух тысяч, кажется, - сказал я.
- Что-то около двух тысяч, - повторил президент таким тоном, словно ему открылся ответ на некую величайшую загадку вселенной, и надолго задумался.
Я воспользовался этой паузой, чтобы перевести дух. У меня было такое чувство, будто меня вываляли в дегте и перьях и провели по улице в час пик.
В наступившей тишине я услышал негромкий бубнёж, доносившийся вроде бы из угла помещения. Я посмотрел туда. Генерал Маршалл что-то тихо втолковывал лейтенанту Картману, который смотрел в мою сторону в каком-то сомнамбулическом оцепенении. Я вздрогнул, повернулся к президенту и обнаружил, что он, прищурившись, глядит на меня с крайне недобрым видом.
 - Более трёх тысяч, по последним данным, - сказал он. – Многих ещё не нашли, да и вряд ли когда-нибудь найдут. Линкор «Калифорния» разрушен. «Оклахома» разрушена, «Аризону» разорвало на куски. Сотни моряков на дне гавани, многие сгорели заживо, а передо мною стоит черномазый и просит, чтобы ему вручили медаль за царапину. Господи, - в ярости воскликнул он, - иногда мне так хочется пересмотреть итоги...
- Грхм, - довольно громко произнёс Маршалл, и Рузвельт сразу замолчал.
- Ты знаешь, что ты первый цветной, получивший «Пурпурное Сердце» на этой войне, а? – спросил он, игриво подмигнув мне.
- Нет... нет, сэр, я не знал этого, - сказал я, прокашлявшись.
- Так вот, ты первый, - сказал Рузвельт. Затем он посмотрел на меня с показным интересом, точно ему пришла в голову некая занятная мысль.
- Скажи-ка мне, - молвил он с деланным равнодушием, - как ты думаешь, кого ещё из твоих ниггеров мы бы могли представить к наградам?
- У меня нет «моих» ниггеров, сэр, мистер президент, - сказал я, прикусив губу. – Я не плантатор.
- Ну да, ну да, думаю, ты предпочёл бы назвать их «чёрными братьями», - захихикал Рузвельт. Лейтенант Картман сложился пополам от хохота, будто Рузвельт сказал что-то немыслимо смешное. – Думаешь, больше достойных нет?
- Это не мне решать, сэр, - сказал я.
Неожиданно Рузвельт сделался серьёзен.
- Ты в курсе, почему ты здесь? – спросил он.
- В каком смысле, сэр?
- Почему ты здесь? – переспросил Рузвельт, глядя мне в глаза. – Почему у нас здесь такой междусобойчик, а? Без флагов, без плюмажей, без барабанной дроби, а? Никаких тебе торжественных речей, артиллерийских салютов, поздравительных спичей от сослуживцев, ничего? Почему тебе вручают награду здесь, ночью, втайне от всех, а? Ведь тебе нельзя будет носить её. Никто даже не узнает, что ты её получил, ха-ха-ха! Не будет объявления в газете, не будет наградной ленты, не будет почестей, не будет славы. Ничего не будет. Почему, как ты думаешь?
- П... потому что я ч... чёрный, так? – спросил я. Голос мой дрожал, и как я ни пытался с этим справиться, ничто не помогало. Я вдруг понял, за что меня, совершенно незнакомого человека, так возненавидел Картман. Ещё бы, я на его месте испытывал бы то же самое. Получать почётную награду ночью, тайком, как... как... как вор! Боже правый!
- Именно! – воскликнул президент с необычайным воодушевлением. – Именно потому, что ты, мать твою, сука, чёрный! Потому же, почему вам не дают званий выше мастер-сержанта и должностей ответственней помощника повара! Удивительно, как ты ещё дослужился до командира отделения! Хотелось бы знать, что думают по этому поводу твои солдаты, а?
- Они все негры, сэр, - буркнул я. Чтобы не закричать от неистово вгрызшейся в мои виски головной боли, мне пришлось на мгновенье зажмуриться и покрепче стиснуть кулаки.
Рузвельт не ответил. Он отъехал от меня на пару метров и неожиданно начал крутиться вокруг своей оси, ловко манипулируя рычажками, закреплёнными на подлокотниках его кресла. С каждым оборотом амплитуда его вращения увеличивалась, и вскоре мне пришлось отойти к столу, чтобы он меня не задел. Неожиданно плед из шотландки, покрывавший ноги президента, слетел, и я с изумлением и ужасом увидел, что вместо колёс кресло Рузвельта оснащено чем-то вроде танковых траков. Президент производил впечатление тяжёлого танка, забравшегося на траншею с пехотой противника и пытающегося завалить её землёй.
Я оцепенело взирал на него, будучи не в силах даже оглянуться на Маршалла с Картманом, чтобы проверить их реакцию на эту фантасмагорию. Происходящее казалось сном. Оно настолько казалось сном, что наверняка им и было. Эта мысль меня успокоила – но ненадолго, поскольку президент резко затормозил.
Он вырвался из кресла, словно его ударила в спину мощная пружина. Кресло, кувыркаясь, полетело в сторону; на мгновенье перед моими глазами предстала несусветная картина – из спинки кресла торчали две блестящих трубы, извергавшие слабые всполохи прозрачного фиолетового пламени. Шипя и вертясь, кресло на полной скорости пронеслось в угол, сшибло слабо пискнувшего Картмана с ног и увлекло его в туман.
Президент, безобразно оскалившись, сделал несколько неверных трясущих шажков в мою сторону. На последнем шаге ноги его подломились, и он неминуемо рухнул бы оземь, если бы не вцепился руками мне в плечи. Я непроизвольно отшатнулся и, в свою очередь, сам едва удержался на ногах.
- Больше не один черномазый не получит «Пурпурное Сердце» на этой войне! – брызгаясь слюной, зашипел мне в лицо Рузвельт. – Ни один живой черномазый, ферштейн? Даже если война продлится ещё триста лет, да хоть и пятьсот! Только посмертно, только посмертно! Ни на одной войне! Ни на одной!
- Франклин, ты имеешь дело с героем! – загрохотал в помещении чей-то громоподобный голос. Я с трудом повернул голову к владельцу столь звучного гласа и, совершенно уже без удивления, узрел генерала Першинга, несущегося к нам огромными скачками. Мною овладела смертельная апатия.
- Одумайся, Фрэнк! – ревел Першинг. – Ты создаёшь империю зла!
Рузвельт вдруг обмяк. Схватившись за сердце, он застонал и мягко сполз на пол.
Першинг подбежал к нам и несколько секунд, тяжело дыша, смотрел на неподвижно лежащего Рузвельта.
- Франклин, - тихо позвал он.
Рузвельт грузно заворочался на полу.
- Что... что такое? – прохрипел он, точно очнувшись ото сна.
Першинг склонился к нему и некоторое время молча изучал его лицо.
- Коляску президенту! – наконец рявкнул он.
Едва лишь он сказал это, как откуда-то из ставшего к этому времени пурпурным тумана показался генерал Маршалл. Он медленно шагал к нам, толкая перед собой обычную, с велосипедными колёсами, инвалидную коляску – ничего похожего на прежний инфернальный президентский дилижанс. За ним дёргающейся походкой больного церебральным параличом двигался Картман. На его груди блестела медаль.
Минуту спустя они приблизились к нам. Вместе с Першингом они подняли Рузвельта с земли и усадили его в кресло. Мгновенье-другое президент беспомощно озирался по сторонам, словно не осознавая, где он. Наконец его взгляд остановился на мне. Лицо Рузвельта прояснилось; мягкий румянец покрыл его щёки.
- А, сержант, - слабо проговорил он и вдруг подмигнул мне, указав на что-то пальцем. Я проследил за его взглядом и увидел, что он показывает на лейтенанта Картмана, а точнее – на «Пурпурное Сердце», прикреплённое к мундиру лейтенанта Картмана.
- Если б тебе повезло с пигментацией, сынок, ты бы сейчас носил такую же, - еле слышно молвил он.
Я молчал. У меня не было сил ему отвечать.
- Ты помнишь, что я тебе говорил? – спросил Рузвельт мягко. – Я всегда держу слово. Ты получишь своё «Пурпурное Сердце». Я обещаю. Генерал, - обратился он к Маршаллу, - позаботьтесь об этом.
Маршалл щёлкнул каблуками.
- Я пошлю его разведчиком на Окинаву, - сказал он, холодно улыбаясь. – Он получит Медаль Конгресса, чёрт возьми.
- Очень хорошо, - сказал Рузвельт, тепло улыбаясь. Голос его заметно окреп. – Так что не переживай, сынок, рано или поздно ты своё получишь. А теперь давайте уже выпьем чаю, в самом-то деле!
- Я приготовлю, - вызвался Першинг.
- Нет уж, мы выпьем кофе по моему рецепту, - непреклонно сказал Маршалл. – Я туда кладу лимон и корицу, а турку перед приготовлением обдаю ледяной водой и натираю имбирём. Есть тут имбирь?
- Найдём, - сказал Рузвельт. – Начинай заваривать.




       КОНЕЦ