Граждане мира

Из жизни простого гражданина мира тракториста Василия

 Я проснулся, оттого что мой дом опять начал самоперепланировку. Такая процедура занимает примерно минут пять. Никаких толчков, только легкое ощущение, что все вокруг тебя куда-то плавно поехало. Заснул на пятом этаже, а проснулся на шестнадцатом. И сам дом вчера был похож на космическую ракету, сегодня уже средневековый замок. Эта программа запущена только десять лет тому назад. Придумал ее один чувак, не помню фамилию, он за это еще нобелевскую премию получил. А то понастроили этих стандартных стекло-коробок, ну люди и стали с ума сходить от однообразия. Сейчас ведь встал, кофе выпил, комп включил - и ты уже на работе, ездить ведь сейчас не надо некуда. Отработал, можешь в бар пойти, опять же не поднимая своей задницы со стула, или на шоу какое-нибудь. Вообще, не понимаю я этих придурков, что из окон выпрыгивали. Можно ведь включить режим сверхвосприятия и сверхчувствия, и вся обстановка бара или там дискотеки какой бесшабашной у тебя в квартире окажется. Ну да, руками не потрогаешь, а зачем трогать-то, все эти завихрения от излишек образования. Вот я только среднюю школу закончил, а потом курсы трактороведения. И все. А зачем мне больше-то. О большем пускай думает мировое правительство, на своем замороченном сайте. Один раз только туда зашел, ни черта не понял. Каждые три минуты новое Постановление. И каждое ведь выполняется через пять минут. Мозги свернешь. Нет, вот, у меня есть четыре трактора, больше мне и не надо. А все-таки прикольные эти перепланировки. Над головой люстра теперь в виде рогов лося. Ковер – шкура лося. А кресло у компьютера будто пень мхом заросший. И обои такого веселенького зеленого цвета. И зачем спрашивается в лес ходить, там же комары, и будильник меня сегодня пением соловья поприветствовал. На кухне опять все чашки свой вид поменяли, теперь они в виде веселых лягушат, жаль, кабанчики мне больше нравились. Замечательный этой материал – хамелеон, все-таки гений тот лауреат, блин. И главное – отходов никаких, любую форму и любой цвет принимает, и срок годности не ограничен. Единственное, что меня немножко раздражает, это когда трусы неожиданно цвет меняют. Они, перед тем как перекраситься, шевелятся на тебе и словно тихонечко шипят, как змеюки, честное слово. Так и импотентом недолго стать. Ну, я свои права знаю, написал жалобу в комитет по легкой промышленности, в тот раздел их сайта, что нижнем бельем заведует, возмутился, мол, я свободный гражданин мира и не хочу, чтобы мои трусы шипели. Вскоре мне ответили, что я не единственный, кто обратился к ним с такой жалобой, они созвали интернет-совещание, провели экстренный социологический опрос, и решили, что трусы теперь будут менять свой цвет, только, когда граждане мира их снимут. Кофеварка в это утро предложила мне 50 сортов кофе. Не люблю я эту проблему выбора, нажал на кнопку «Как обычно». Честно говоря, не помню, что это за кофе, иногда мне кажется, в системе что-то не срабатывает, и оно все равно какое-то разное всегда, да и черт с ним, кофе оно и кофе, главное, чтоб бодрило. А бодрит оно всегда. Люблю я вот так утром немножко посидеть за чашечкой кофе помечтать, вспомнить, что-нибудь приятное из детства, неприятное я вспоминать не люблю. Лучше представить, что его вообще не было, раз оно неприятно. Это только интеллигенция недобитая любит оживлять в памяти всякую дерьмовую хреновину, чтобы пострадать, помучиться. А я лучше о Маргарите Тимуровне сейчас подумаю, хорошая была бабулька, вроде жива еще даже, недавно заметил ее на сайте одного продуктового магазина, карамельки покупала. Я ведь еще успел поучиться в школе старого типа, сегодняшняя молодежь уж и не знает, что это такое, только по рассказам родителей. А нас тогда еще не перевели на дистанционку. Мы в школу ходили. Школа наша была в одной из этих стекло-коробок, на двадцатом этаже, в то время помещения еще делились на офисные и жилые, и моя мама работала в одном из офисов этой коробки свиноводом, а папа кошковедом. И нечего смеяться, маме больше нравятся свиньи, а папе кошки, они свободные граждане мира и имеют право. В общем, тогда школы и университеты там всякие тоже к офисам приравнивались. А квартира у нас была в пяти минутах ходьбы от родительской работы и моей школы. И мы все вместе вставали по будильнику, завтракали, одевались и шли через детскую площадку. Тогда еще были все эти качели, карусели, что на ветру скрипят, я успевал на них покататься и до школы, и после школы. В классе мы сидели за партами с компьютером и дистанционным блоком. Вот такие были времена. А учителя приходили к нам на большой монитор, что был во всю стену. На стене они всегда были такие идеальные, выглаженные, причесанные, ни сморкнуться, ни кашлянут. Программа эстетической субординации все их чихи убирала, и даже если какой учитель вчера хорошенько гульнул, никаких следов похмелья, свеженький, новенький, даже не поймешь старый или молодой, какого-то универсального учительского возраста. Одна Маргарита Тимуровна приходила к нам не на монитор, а живьем. Прозвенит звонок, еще издалека слышишь, как она каблучками своими цокает, и кофточки у нее были шуршащие, светленькие такие, а на шее бусы из янтаря, они на солнце переливались, и волосы она не красила, они у нее были немного поседевшие. И мне это очень нравилось, на темно-коричневатом фоне этакие беленькие ниточки, как искорки. И от нее почему-то всегда пахло печеным яблоком с корицей. Так только от очень доброго человека пахнуть может. Она нам совсем по старинке преподавала. Учебники приносила картонно-бумажные, поистершиеся, мы их по очереди в руках держали. Она говорила: «Книга она руки запоминает, как тело человеческое, которое старится, жизнь свою проживает, стареет, и, в конце концов, умирает, но если с ней бережно и нежно, то она очень долго может прожить, а тексты, что в ваших мониторах, они же бесплотные, это все - равно что ваши разговоры без вас самих невидимками бы летали и болтали без умолку, а кто говорит, кто слушает – непонятно, а что болтать-то, если ни руку никому не пожмать, ни по лбу, рассердившись, треснуть». Вот такая она была забавная. Про греков и римлян нам рассказывала, про русских царей, американских президентов, про всякие там тоталитарные режимы. Память у меня краткосрочная, сейчас уж и не помню, как их всех там звали, в каком году и на какой территории, что было, но слушал всегда с большим интересом. А она как начнет рассказывать, разрумянится вся, глаза горят, руками машет, будто, действительно, или с каким римским императором, или деспотом средневековым спор ведет. А один раз она вот так рассказывала, рассказывала, и вдруг на середине фразы носик свой наморщила и как чихнет, и вид сразу такой растерянный. А мы всем классом хором ей: «Будьте здоровы, Маргарита Тимуровна!» И так всем сразу на душе тепло стало, так хорошо, вот бы в этот момент ну еще хоть разочек по-настоящему, а не в воспоминаниях. Правда, говорят, что уже изобрели программу «Оживи прекрасные минуты своей жизни», нужно только свою голову специальными проводами к компьютеру присоединить, вспомнить твой самый лучший, самый любимый момент, компьютер все считает и выдаст в виде красочных голограмм в режиме сверхвидения и сверхчувствия, я в новостях читал, что уже через полгода – это будет доступно каждому, скорее бы уж, так я по этому дню соскучился.
       Ну что ж пора за работу. Что у нас там сегодня. Вспахать, засеять, убрать, прополоть, полить. В общем, как обычно. Какие у нас там погодные условия, что же весьма благоприятные. Привет, братишки-тракторишки. Так, сначала техосмотр, у сеялки что-то внутрях барахлит, так, посмотрим, жмем - искать поломку, так нашли – теперь чинить, ну что, выздоровела, сестренка. Теперь посмотрим, что мы сеем, гречку, отлично. Значит, найти нежизнеспособные зерна, жмем – 10 процентов, фильтруем, удаляем, загружаем. Поехали. Люблю я запах свежевспаханного чернозема. Это там где синий трактор трудится. Включаю режим сверхвидения и сверхчувствия. Утро. Еще роса не высохла на сочной зеленой траве. Мой трактор переворачивает комья земли, вынимает корни, маленькие камушки, и земля становится такой легкой воздушной, ничего в ее теле нет теперь инородного, свободно так дышит, готова принять в себя семена. А жабок я не обижаю, нет. Я внимательный, как только сообщение - рядом живая лупоглазка, сразу режим сверхосторожности, и аккуратненько ее на лужок. Только один раз не досмотрел, и задавил, неделю потом переживал. Я считаю, что лягушка она ведь такое же право на жизнь имеет, что и каждый из нас. И вообще, как это раньше могли животных выращивать, кормить, заботиться о них, а потом убивать и есть. Здорово теперь с этой программой клонирования. Рождается животное, берут у него клетку и клонируют отдельно печень, отдельно всякие там другие органы, жировой покров, волосяной покров, мясную массу, мышечную массу, и все это растет в специальных инкубаторах, и можно без зазрения совести в пищу употреблять. А животное живет, сколько ему Богом отмерено. Не человеку это решать, сколько ему жить. Животное оно, конечно, нас глупее, но ведь такое же живое, как и мы. Пришло экстренное сообщение – инородный объект на другом поле, пришлось расстаться с моим любимым черноземом, и перейти туда, где глинисто. И откуда эта железяка взялась, сто лет таких не видел, хулиганы видно какие-то подбросили, есть ведь вредители, работать не хотят, а гадить – всегда, пожалуйста. Так. Извлекли, утилизировали. Можно продолжать дальше. Рабочий день близился к концу, пришлось отправить два сообщения в метеобюро об искусственном подогреве почвы и небольшой отсрочке дождя. Ну, вот вроде и все. Я сдал свои машины, составил маленький отчет, упомянул о железяке, пусть разберутся, чья это диверсия. Компания прислала мне благодарственное письмо, обещала повысить мне в конце месяца информационный лимит и пожелала хорошего вечера.
       Ну что ж, теперь можно и по пивку, Джим уже появился у меня на мониторе. Мы с Джимом ровесники, вместе работаем, познакомились еще на сайте, когда трудоустраивались, десять лет тому назад, правда, вживую никогда не встречались. Да и не вижу в этом особой надобности. Общение через монитор меня вполне устраивает. Джим чернокожий, лысый и почти всегда улыбается. А после рабочего дня, так приятно, чтобы тебе кто-нибудь вот так от души зубасто и весело.
- У меня вчера такой вечер, такая ночь, нет, ну тебе обязательно надо с ней познакомиться, - Джима как всегда переполняли эмоции, он тер свою гладкую черную голову, теребил ухо.
Ну опять он за свое, сколько можно объяснять, что мне, кроме моей Лило, никто не нужен.
- Опять, наверное, шлюха? – вздыхаю я.
- Нет, ну не совсем.
- Как это не совсем?
- Раньше она действительно работала в службе интим услуг, но потом поняла, что любовь за информационные блага, это нехорошо. Но ей очень хотелось приносить пользу обществу, и она стала социальным работником.
- Это те, которые со всеми этими психами и тунеядцами возятся, что ли?
- Ну, да. Стараются их на путь истинный направить. Смысл им найти для жизни, ну раз они как-то умудрились его потерять. В общем, все это неважно. Я тогда на сайт по фитнессу зашел, а она уже там в обтягивающем трико. Волосы как белые стружки, что раньше из-под рубанков вылезали. У меня ведь прадед плотник был, и у него этот рубанок с детства остался, он им просто для себя в свободное время рубанил, чтобы запах, чтобы стружки. А руки у нее пухлые такие, мягкие, как свежие булочки. Разговорились, я ей тоже приглянулся, в общем, скоро нам стало не до фитнеса, запустили мы режим сверхчувствия вместе с ее любимой секс программой. Далее Джим рассказал мне со всей свойственной ему откровенностью все в мельчайших подробностях. Занятно иногда такое послушать. Но я всегда только слушаю, не хочу ничего про Лило рассказывать. Лило только моя. А то что между нами - только наше. В общем, Джим из тех людей, которые больше любят сами рассказывать, когда другие говорят, они послушают минут пять, а потом беситься начинают, на стуле ерзать, слушать-то уже не хочется, и рот тоже рассказчику не заткнешь ведь. А я болтать-то не особо мастер, больше послушать люблю, видно, поэтому мы с ним и сошлись. Ну, раздавили мы с ним по две бутылочки, захмелели малость, что называется, стресс сняли после трудового дня и разошлись.
       А потом, как по расписанию, была мама. Как день прошел? Что сегодня ел? И когда женишься на Лило?
       Я маму очень люблю. Но иногда она так достанет. Каждый день одно и тоже. Для смеху записал два последних ее посещения, сравнил, практически один в один. Моя мама и папа живут в двадцати минутах езды от меня на скоростной электричке. Я к ним не ездил уже года четыре. Да и зачем? Мама каждый вечер в 19.00 на мониторе, папа каждый третий вечер на мониторе. Заботливые у меня родители, просто спасу от них нет.
       Через полчаса у меня встреча с моей Лило. Она в последнее время обижается на меня. За все время нашего с ней знакомства мы ни разу не занимались сексом прямого контакта. Честно сказать, подобного рода эксперименты были у меня только в ранней юности. Позже, я общался с понравившимися мне женщинами только через монитор. И признаюсь, такое общение нравилось мне куда больше. Я чувствую себя более уверенно, когда могу контролировать процесс. И потом, любая партнерша, какой бы красивой и сексуальной она не была, рано или поздно начинает приедаться, а встречаться с несколькими женщинами сразу – это не для меня. Я человек консервативный, и очень ценю верность. А когда занимаешься сексом дистанционно, можно включить одну очень симпатичную программку, ее Комитет по нравственности разработал, чтобы супруги друг другу не изменяли, так сказать, для укрепления семьи и внесения в их жизнь некого разнообразия. И кстати, после внедрения этой программы, случаи измен снизились на целых 40 процентов. К примеру, сегодня тебе хочется, чтобы твоя возлюбленная была с длинными волосами, и чтобы ее локоны падали тебе на лицо, а она, как назло, недавно стрижку короткую сделала, можно, конечно, попросить ее искусственно нарастить волосы, эта процедура занимает всего-то 10 минут. Но ведь женщина такой же свободный гражданин мира, как и ты, и ее право решать с какой прической ей более комфортно, и потом, может, через несколько дней тебе самому захочется, чтобы в твоей постели была коротко стриженная милашка. Так зачем же свое сие минутное настроение человеку навязывать, лучше включить парочку дополнительных функций, и видишь ее уже в образе сказочной русалки. Правда, есть некоторые извращенцы, которые умудряются своих партнеров чуть ли не в монстров превращать. Но таких же сразу на учет ставят. Ну, я то мужик нормальный, ну могу грудь чуть-чуть увеличить, или бедра там постройнее сделать, ноги удлинить, а чтобы волосатость на теле у женщины увеличить, или хвост какой-нибудь присобачить, блямбы ей на заднем месте нарисовать – это уж увольте, это я вам скажу, неуважение какое-то, в первую очередь, к женщине, во вторую, к самому себе.
       Народу на улице практически не было. И это неудивительно. Ведь практически все удовольствия и развлечения жители мира могут получить, не выходя из своей квартиры. Судя по свежему ветру, набухших на деревьях почках, веселому чириканью упитанных воробьев, корм которым не переставали добросовестно поставлять в очень симпатичных маленьких кормушках-избушках на дистанционном управлении, наступила весна. Так обкормили этих маленьких засранцев, что они, наверное, скоро летать перестанут, только и будут, что сидеть, где пониже и щуриться на солнце в благостной лени.
       Лило назначила мне свидание в очень странном месте, на Красной площади. Это теперь выставочный комплекс. А раньше, говорят, за этими красными стенами русский президент разных дипломатов принимал, с министрами общался, приемы на высшем уровне устраивал. А еще раньше на этой самой площади головы рубили, и разные экзекуции преступникам устраивали. Уши могли отрубить, ноздри вырвать, на кол посадить. Страшное было время. И есть на этой площади еще так называемый домик вечно живого дедушки Ленина. Его так народ любил, что даже, когда он умер, не захотел с ним расставаться, поэтому выпотрошили из дедушки все внутренности, забальзамировали, как египетского фараона, и положили в открытом гробу в этом небольшом красном домике, что назывался Мавзолеем. И люди к нему уже мертвому ходили в гости, чтобы засвидетельствовать ему свое почтение, и сказать, что он по-прежнему жив в их сердцах. А потом в этой стране власть переменилась, и вылезли наружу разные темные дедушкины дела, о которых раньше молчали. И его даже хотели убрать из его красного домика и похоронить на обычном кладбище, но потом решили, что какой бы дедушка ни был, это, что говорится, дела давно минувших дней, прошлого не изменить, к тому же он на этой квартире так обжился, что как-то негуманно его оттуда выселять. Ну и оставили. К тому же, появились все эти новые технологии, чтобы надлежащий дедушкин внешний вид поддерживать. Я когда в детстве первый раз эту историю услышал, начал фантазировать, мол, дедушка Ленин как спящая царевна, не умер, а только уснул. И найдется красавица, которая его полюбит, поцелует, и он проснется молодым и красивым, и может, еще какую-нибудь революцию совершит, и все вокруг станет совсем по-другому.
       Через пять минут я увижу мою Лило. Кроме меня, в автобусе сидела только одна маленькая аккуратненькая бабулечка с большим полосатым котом. Бабулечке на вид было лет девяносто, то есть еще не совсем древняя бабулька. В спортивном светло бежевом костюме и веселой такой красной кепке. Глазенки у нее такие живенькие, зоркие, с хитринкой и брови кустистые, на совенка похожа. Не знаю, что мной двигало, но я взял и сел рядом с ней. Кот, что мирно сопел на ее руках, чуть приоткрыл на меня свой желтый глаз, и тут же снова закрыл, видимо, не вызвал я у него особого интереса.
- Куда едешь, бабуль? – бодро спросил я.
- Правнуков навестить, у меня их четверо, - так же бодро ответила она, мы их с Васькой каждые две недели навещаем. А то скучно нам их по монитору лицезреть. Васька, вообще, дистанционно играть не умеет, а всех этих модных сверх режимов видения пугается, уши поджимает.
- А меня также как вашего кота зовут, - хмыкнул я.
- А тебя это расстраивает? Думаешь, не уважительное имя тебе родители дали.
- Нет, я человек простой, без выпендрежи, родителям виднее было, как меня называть, а что среди котов мои тезки встречаются, так мне это даже приятно и забавно.
- Хороший ты парень. И имя у тебя хорошее, русское. Сейчас ведь понятия национальности нет. В одной семье могут быть и Анджелина, и Марфуша, и Амели. А раньше люди с такими разными именами в разных странах жили.
- Да я знаю, бабуль, в школе учился.
- А ты куда едешь-то?
- На свидание с девушкой. Она меня пригласила по Красной площади погулять.
- Хорошая видно у тебя девушка, раз к истории приобщает.
- Хорошая, бабуль. И красавица каких поискать.
       Мне уже надо было выходить.
- Эх, - вздохнула моя случайная собеседница, - ненавижу эти сверх скорости, поговорить человеку с человеком спокойно не дают.
       Лило уже ждала меня на остановке. На ней был короткий темно-зеленый плащ, что развевался на ветру. И волосы тоже развевались. Черные гладкие блестящие, чуть ниже лопаток. Глаза у моей Лило раскосые, брови узкие в разлет, кожа смуглая. Прадедушка Лило из азиатов, а все остальные вроде как славяне, поэтому тело моей возлюбленной крепкое, плечи покатые, грудь высокая и руки большие сильные, и при этом мягкие такие, нежные. Страшных вампирских ногтей моя возлюбленная не отращивает, они у нее всегда коротко пострижены. Она ведь садовница, розы выращивает. Вы скажите, ну и что, причем тут ногти. А дело в том, что моя Лило особенная, она со своими розами не только через монитор, она их все время навещает, говорит, что ее розы, не должны забывать ее руки. Ведь она им все равно, что мама. А дети без теплоты материнских рук чахнуть начинают.
Мы гуляем по безлюдной площади, слышим бой часов, темно-лиловые ели на фоне красной стены. Таблички с именами умерших государственных деятелей. Домик вечно живого дедушки Ленина. Храм этот, кстати, тоже имени Василия, мне он на картинках всегда почему-то торт напоминал. Сурово здесь все как-то и тревожно. Ну, этот храм-торт вроде бы ничего, есть в нем некое дружелюбие.
- А ты сегодня другой, - говорит Лило.
- Не понял. Постарел, что ли?
- Да нет, - она немножко неуверенно поправляет рукой свои блестящие волосы, - Просто понимаешь, люди они каждый день немножко разные, это, наверное, потому, что день уже другой, и у этого дня своя маленькая жизнь, и он, зная, что жить ему совсем недолго на каждом человеке свой маленький отпечаток оставляет, ну чтобы запомниться хоть чуть-чуть. Я, наверное, непонятно говорю. – в глазах Лило появилось смущение, она чуть наморщила свой носик, будто собираясь чихнуть.
- Да какая разница – понятно, непонятно, мне тебя всегда слушать нравиться, - сказал я и как-то неуклюже чмокнул ее в прохладную щеку.
       Странно, мы с Лило так давно друг друга знаем, столько всего было, а когда вот так живьем встречаемся, вдруг ни с того, ни с сего робость появляется, и приятная чистая какая-то робость, будто мы не взрослые мужчина и женщина, а четырнадцатилетние школьники.
       Внутри Кремля было намного радостнее, чем снаружи. Все-таки нравятся мне купола из золота, особенно, когда небо чистое, голубое, без единого облачка, они тогда словно маленькие солнца, что из земли растут. И хорошо как-то на все это смотреть. Сейчас ведь все религии упразднили, ну чтобы не было всех этих межрелигиозных конфликтов. Была, правда, идея слить их все вместе, обобщить и придумать что-то новое, во что бы могло все человечество верить. Ну, пока этот вопрос находится в стадии разработки, скорее бы уж что-нибудь разработали, а то иногда так хочется верить, а пока не во что.
       Подул сильный ветер. Волосы Лило разметались, и я прижал ее к себе. Она уткнулась мне в плечо. У ее волос такой сладкий запах, что иногда хочется их жевать как душистую дурманящую траву. Жилка на смуглой шее пульсирует. Как же я все-таки ее люблю. Люблю уже за одну эту маленькую пульсирующую жилку, за мочку уха с маленькой серебряной сережкой в виде листочка папоротника.
       Лило прижимается ко мне все сильнее. Я чувствую ее ребра сквозь тонкую ткань плаща. Это так удивительно чувствовать ребра любимой женщины через одежду. И как все эти сексуальные программы не учитывают таких моментов, хотя, может, это уже и не совсем секс, а что-то большее.
       Мы еще долго гуляли по Кремлю.
- Ты знаешь, мне давно хотелось сюда пойти, - говорила Лило, - во всем этом есть какая-то большая правда. Сейчас такой правды уже нет. Когда здания чуть ли не каждый день свой внешний вид меняют, в них память не задерживается. А эти стены, эти храмы они столько всего видели: плохого, страшного, жестокого, но и светлого, наверное, тоже. Они помнят все. Людей и их дела. И наверняка, злодеи прошлого, ну были же, хоть иногда такие случаи, приходили в храм и раскаивались. Представляешь, они могли прийти куда-то и раскаяться. А сейчас куда идти, если чувствуешь, что у тебя внутри одна чернота.
- Как куда, например, в лес или поле. Поднимаешь голову вверх, и орешь прямо на солнце: «Я сволочь, но я все осознал, больше так не буду, честное слово. Может, если громко орать, Бог и услышит».
- Ты все шутишь, - Лило хихикнула. - Когда она вот так хихикает, то становится похожа на маленькую девочку, это так мило, что я всегда рад, если мне удалось ее развеселить. – А ты когда в последний раз был на своих полях?
- Да я там, вообще не был, - честно признался я.
- Это очень плохо, обязательно надо съездить, навестить их, - заявила Лило со всей серьезностью
- Съездим, навестим, - ответил я, точно скопировав ее манеру. И мы вместе расхохотались.
- Лило, а поехали ко мне, мне почему-то очень захотелось, чтобы у нас с тобой случилось это живьем.
- Да я этого уже давно хочу, - тихо ответила Лило.
***
Эта была самая прекрасная ночь в моей жизни. Ее дыхание у моего лица, ни в мониторе, ни в режиме сверхвидения. Она такая живая, а не голограмма, со своими большими нежными руками, мягкими беззащитными бедрами, что так доверчивы, к моим рукам. Ее груди, сначала, будто слегка испуганные, а потом отважные, напористые. Вся она, каждая ее косточка, каждая жилка была со мной, любила меня, и я отвечал ей тем же, всем, что было во мне, что было мной, а теперь принадлежит ей. Нет, не ей, нам, нам обоим. Мы оба теперь принадлежим нам обоим. И никто этого уже не сможет изменить. Под утро мне приснился сон, что вся информационная сеть, весь транспорт, вся система коммуникаций – все разрушилось в один момент. И мы с Лило находимся за миллионы километров друг от друга. И пешком нам никогда не дойти, даже если идти всю жизнь. Проснулся оттого, что дом опять начал самоперепланировку. Рядом черная головка Лило. Она что-то промурчала во сне, видно тоже почувствовала, это шевеление. Я облегченно выдохнул. Наверное, только когда находишь что-то по-настоящему твое, начинаешь понимать, как зыбок мир, что окружает тебя.

Из жизни министра мирового правительства

Генри Макконахи, 49-летний, грузный человек, с грубым, словно высеченным из камня неумелым ремесленником, сероватым лицом, непропорционально большими руками, громким, гудящим голосом, женат, двое детей, юрист, член правительства с… Впрочем, неважно. Его уже не существует года четыре. Он – это я. 37-летняя Эва Валентай. Пожалуй, было бы неправдой утверждать, что я хороша собой. Я родилась с кургузой фигурой, большой плоской задницей, кривыми, да еще и короткими ногами. Но самый мой большой недостаток - это маленькие глаза, настолько темные, что радужная оболочка почти сливается со зрачком, по ним нельзя прочитать о том, что твориться в моей душе, даже понять грустно или весело мне в данный момент, слишком темно и вязко, один парень, еще в юности, сказал, что в мои глаза смотреть даже не страшно, скорее тошно и муторно, они будто засасывают, как болото, из которого не выбраться. Думаете, я тогда обиделась, нет, но и оставить безнаказанным подобный выпад, не смогла. Тогда мы вместе с ним состояли в одной глупой молодежной организации, при Комитете по охране природы. Я умудрилась испортить ему все: личную жизнь, карьеру, поссорила с родителями. Фактически просто произвела ряд сетевых примитивнейших манипуляций, и все – крах человеку. Я не ненавидела его, нет, просто, то был мой первый серьезный опыт по уничтожению противника, превращению его в ничто, выпавшую из жизни жалкую дребедень, слышала, что он даже пытался выброситься из окна, хотя, это уже неинтересно. Потом я поняла, что, все-таки, чем ты лучше выглядишь, тем легче пробить себе путь на Олимп власти, но тут тоже, главное, не переборщить. Парочка пластических операций, немного химиотерапии. Ну, вот уже и задница в порядке, и грудь вполне себе ничего, и ноги, как ноги, и струящиеся каштановые локоны до плеч. В глаза раз в год закапать капельки, и вот они уже ясные и лучистые. Некоторым женщинам для удовлетворения в жизни всего только и надо, чтобы быть хорошенькими, со всеми вытекающими отсюда последствиями. Но это не про меня. Мои бесконечные сексуальные связи были только с политиками, как с мужчинами, так и с женщинами, агитация, доклады, законодательные ужимки, уничтожение противников, иногда и физическое. И вот пост министра. Довольна ли я. Увы, нет. Сейчас моим коллегам достаточно лишь запутанной игры по задуриванию мозгов населению. Их греет мысль, что нити власти действительно в их руках, хотя, многие из них, так и остаются невидимками для своих граждан. Нет, мне хотелось бы, подобно Римскому императору выехать на площадь и чтобы толпа верещала от восторга и благоговейного трепета. Мне хотелось бы легким властным движением руки с высоты своего трона, заставить топор палача опуститься на шею преступника. Запах крови, запах пота, запах власти. Да, сейчас подобное возможно только в сценарии виртуальной игры, где ты главный персонаж. Однако незачем мечтать о несбыточном. Скорее, за дело. Еще чуть-чуть и этот облезлый старик Премьер отдаст мне свой пост, компромат давно собран, его внучка – третьесортная актриска рискует превратиться в обычную шлюшку из секссервиса, ее код уже почти перешифрован, и если что, она никогда не докажет, что это она. Мы перепрограммируем его медицинский портал, и лекарства будут поставляться не те, и не в том количестве. Он поймет по рассеянности своей это не сразу, а только, когда почувствует, что все органы стали работать в разнобой. Но этого мало, что же еще, что же еще? А пускай все идет своим чередом. Мои помощники уже справятся без меня. Нужное направление я им задала. Лучше, пойду, погуляю в свой садик.
***
Я люблю только гвоздики. С их строгостью, четкостью линий, презрительным равнодушием к другим пышным чрезмерно похотливым цветам, как розы, хризантемы, лилии, и царственной отстраненностью к неуверенным скромницам незабудкам, наглым своей едкой свежатиной холопам - ландышам и безыскусным в своей пролетарской простоте ромашкам. Гвоздика, застывшая между жизнью и смертью, с едва ощутимым холодным запахом. Безупречна и бесчувственна. Включаю сверхчувствиловку и вот они белые, красные, желтые, иные будто в мраморных узорах, фиолетовые, цвета фуксии. Мертвые, живые – вечные. Однако как сегодня дурманят. Задыхаюсь… Надо уходить с сайта…Не могу… Что это за боль, будто маток колючей проволоки в груди… Помогите!!!

Из жизни осужденного на информационную смерть

Ну, вот и все. Приговор вынесли быстро. Равнодушное лицо судьи, ее короткая мальчишеская челка, голосование безликих присяжных на сайте, скорее всего, они даже не удосужились взглянуть на меня, просто прочитали мое досье. А может, их вообще не было, обычная сетевая фальсификация. Дурак. На что я надеялся, на что надеялись все мы, те, которых сейчас уже нет. Инна. Все началось с нее. Простая учительница математики в средних классах. Она любила балет. Мы хотели пожениться. Но…
Ее брат Брэд был очень похож на нее. Те же черные, как угольки, глаза, смуглая кожа, выпирающие скулы, чуть волнистые смоляные волосы.
- Ты не понимаешь насколько далеко все зашло, - говорил он и его голос звенел и переливался трелью от сознания своей правоты, готовности бороться, идти до конца, - нами управляют фантомы, часто тех, за кого мы голосуем, вообще уже несколько лет нет в живых. О какой ответственности правительства перед народом может идти речь, они отстраняют одного министра, а на его место назначается тот же только с перешифрованным кодом.
- Его слова перевернули во мне все, они перевернули мою жизнь. Зачем? Не лучше было бы навсегда остаться обманутым, как другие. Мы стали распространять разоблачающую информацию, то, что удалось накачать Бреду, взломав парочку личных сайтов министров. На нас быстро вышли. Первой попалась Инна. Она просто исчезла, как и все, осужденные на информационную смерть. Монитор отключился. Еще пятнадцать минут назад моя комната походила на теплый остров с пальмами и креслами похожими на горы чистого белого песка, переливающегося на солнце, а занавески как легкие морские волны, воздушные, невесомые. Хамелеон в состояние покоя похож на серую глину, на ощупь твердый и холодный, а выглядит так, будто его легко размять, воздух в комнате становится спертым, у меня начинает кружиться голова. Можно остаться и просто задохнуться здесь. Но инстинкт самосохранения заставляет меня выскочить на лестничную площадку. Дверь захлопывается за моей спиной намертво. Мне уже никогда не вернуться в свою квартиру. Вокруг меня возникает бледно-сероватое свечение. Это визуальная блокировка. Я могу кричать, молить о помощи, биться в истерике, никто не услышит. Я вычеркнут из этого мира. Меня просто больше нет, хотя я еще дышу, лифт спускает меня вниз. Две секунды и теперь я даже для лифта перестану существовать. Зачем же так изощренно, почему не убить меня газом еще в комнате, зачем выпускать на улицу голым. Одежда превращается в темно-коричневую жидкость, запах тухлой воды, она течет по спине, бедрам, ногам, но вскоре и от нее не остается и следа. На скамеечке старушка, на коленях ее кот жмурится на солнышке. Старушка подставила лицо солнечным лучам, улыбается каким-то приятным воспоминанием, и не знает что в паре метров от нее совершенно голый мужик. А кот вдруг подозрительно ведет ухом в мою сторону. Прислушивается, цвета плавленого золота глаза, узкие черточки зрачков. И неприятное утробное «Мяу». Говорят, что кошки видят через виртуальную блокировку, хотя точно и не установлено, скорее, не видят, а просто чувствуют ее, чувствуют, что в воздухе что-то не так. Так хочется поиграть в Человека-невидимку. Подойти к этой пожилой даме и снять с ее головы эту забавную кепку, или взять за шкирку кота и поболтать им в воздухе. Но, увы, это невозможно. Как только я приближаюсь к ним ближе, преследующее меня светло-серое свечение приобретает вид стеклянного колпака. Больше никогда в жизни мне не пожать ничьей руки. Начинает накрапывать, старушка берет кота и поспешно скрывается в подъезде. А дождь теплый, он купается в солнечных лучах. Похож на прекрасную молодую женщину, расплакавшуюся от радости или вдохновенного восторга. Я все еще не верю, что умру. Нахлынуло чувство какой-то дурацкой детской свободы. Но это ненадолго, скоро я захочу есть, пить, скоро станет холодно.
***
Прошло три дня. Я все еще жив. Пью из фонтана. Ем корм для голубей и воробьев, что разносят летающие кормушки. С голодухи даже кажется вкусным. Странно, но программа исключения из жизни учитывает далеко не все. Да, она не дает мне пользоваться транспортом, не дает войти в жилое помещение или офис, приблизиться к людям ближе, чем на два метра. Но я спокойно могу срывать яблоки и сливы в парке. Кстати, проблему одежды тоже решил. Далеко не все здания находятся под контролем сети. Например, разные самодеятельные клубы, частные музеи, театры. Я спер исторический костюм мушкетера. Меня спасает еще тот факт, что сейчас тепло. Зимой, сразу бы замерз. Интересно, а сколько продержались Инна и Брэд. Может, они еще живы. Увы, я не смогу их найти, когда их засекли, мы находились за тысячу километров друг от друга. А может, я и, правда, выживу. Раннее утро. Улицы пусты. Вижу высокого мужчину, лет сорока. Он наблюдает за воробьями, что суетятся возле кормушки. Подхожу ближе. Холодный цепкий взгляд серых глаз. Кажется, он видит меня. Но это же невозможно. Его губы кривятся в усмешке.
- Занятный костюмчик, - говорит он, - тебе идет.
Его голос будто пронизывает меня ледяным холодом.
- Вы, как вы…
Он вытаскивает из кармана кругленький мини-ком.
- Хреновая у тебя блокировка. Халтурная работа
- Вы кто?
- Я киллер.
«Так значит тех, кому случайно удается выжить вне сети, просто отстреливают» - я кинулся бежать и ударился о стеклянный колпак. Он не давал мне сдвинуться с места. Все, конец!!!
Киллер разразился громким сатанинским смехом, от которого, как мне показалось, задрожали стекла ближайших домов и затрепетали листья на деревьях.
- Кончай панику, придурок. Я тебя сейчас спасать буду. Настроение у меня, знаешь ли, хорошее.
- Спасать?
- Иди за мной, мушкетер заплесневелый.
       И я почему-то повиновался. В этом высоком крепком мужчине, в каждом его слове, каждом жесте, было столько власти, что не подчиниться было невозможно, он действовал на меня как удав на кролика. Мы спокойно вошли в здание. Поднялись на лифте и оказались в его уютной квартире, сегодня стилизованной под сосновый бор.
- Я плюхнулся на диван. Мне вдруг стало так спокойно, я окончательно убедился, что убивать меня не будут, а об остальном думать не хотелось.
- Ну и за что тебя? – спросил киллер.
- За покушение через систему сверхчувствия.
Киллер расхохотался. Правда, теперь его смех совсем не показался мне зловещим.
- Значит, тебя за мои проделки осудили? Это ж я этого любителя гвоздик, точнее любительницу. М-да, забавно. А в действительности-то что?
- Мы распространяли разоблачающую информацию.
- Тоже мне. Революционер хренов. Однако, какие же они трусы, если такого безобидного лоха испугались.
- Они сильные. Мы для них букашки.
- Они сильные, - киллер опять расхохотался. – Брось, нет более слабого человека, чем человек заболевший властью, а вместе с ней и страхом ее потерять. Есть хочешь?
       Не дождавшись моего ответа, он пошел на кухню и принес мне тарелку самых дорогих морских деликатесов. Я накинулся на еду. А киллер уткнулся в компьютер, стал что-то сосредоточенно искать.
- Ну, вот и все, - сказал он через несколько минут. Теперь ты Дэвид Маковски. Профессию дизайнера я тебе так и оставил. Для родителей ты естественно мертв. В общем, насколько я понял им на это наплевать. Ты не общался с ними 12 лет.
- Да, у них, кроме меня, еще пятеро детей. Маме просто нравился сам процесс зачатия и родов. Она чувствовала себя при этом героем. А воспитывали меня только наемные гувернантки, родителей в детстве видел в основном на мониторе. Лично раз шесть. А уж когда вырос…
- На хрена ты мне это рассказываешь? – перебил меня киллер.
- Извините, просто давно не общался с людьми.
- Еще наобщаешься. Так все, он открыл шкаф, резким движением бросил светлый спортивный костюм. Я уже снял блокировку, так что переодевайся быстро и уматывай. Ты живешь в доме напротив, на 180 этаже, кв. 1001.
- А, а, кто там раньше жил?
- Никто. Это мой личный резервный фонд.
Я уже успел переодеться.
- Простите, последний вопрос.
- Что еще?
- Инна и Брэд? Они?
Киллер опять отвернулся к компьютеру. Мне показалось, что эти пара минут длились вечность.
- Они мертвы, - сухо констатировал он. – И жестко взглянул на меня. – А ты жив. И будь добр не играй больше в политику. Ты для этого слишком слаб и глуп.
***
Вот уже месяц как я живу новой жизнью. Будто и не было тех нескольких дней изгнания. Я не понимаю, почему тот киллер, спокойно убивающий людей за информационные блага, спас меня. Видимо, я еще слишком слаб и глуп, чтобы понять это. Но я благодарен судьбе, благодарен жизни, что сжалилась надо мной.
       
Из жизни врача

 И какое же все-таки это чудо человеческий организм. Внутри каждого из нас происходит постоянная работа, работа без выходных. Глухо гудя, течет по витиеватым лабиринтам вен кровь. Сердце – центр вселенной, неутомимый труженик. Стучит и все вокруг наполняется жизнью, легкие – волшебные хрупкие мешочки с кислородом, трепетные крылья бабочки. Желудок – источник физической силы. Мужественно перерабатывающий примитивное сырье, волшебно превращая его в целительную энергию и тепло. А когда в этой живой дышащей пещере рождается еще слепая неумелая незнающая ничего жизнь, все ее обитатели начинают трудиться с удвоенной силой. Они кормят ее и ласкают, они преклоняются перед ней, ведь в этом маленьком несмышленыше родились все их дети, маленькое сердце, маленький желудок, нежные сосуды. И кто это сказал, что в работе врача нет романтики.
       Свою высшую квалификацию я получила за выведение вакцины против грибка. Вот ведь удивительно рак, спид, ишемия сердца, почечная недостаточность, кариес и многие другие недуги были повержены уже более 150 лет назад. А хитрый, ушлый грибок все никак не излечивался, чтобы совсем без последствий. Он был моим самым главным врагом. Хитрый ушлый зверек, пожирающий беззащитные ногти. После его фатальных диверсий, чаще всего людям просто наращивали искусственные ногти, да, они выглядели как настоящие. Но я уверена, нет в природе, и никогда не будет изобретен человеком материал, превосходящий живую ткань, и клонирование это тоже не выход. Задача врача вылечивать только то, что абсолютно живое. И я выиграла этот бой. Теперь о грибке можно будет только прочитать в справочнике по истории медицины. Враг повержен окончательно, и никогда никто не встретиться с ним вновь. И значит, я не зря прожила свою жизнь. Уже не зря. Но мне только тридцать два. Впереди минимум еще лет сто. А главное уже сделано. Я думаю, что настоящая любовь это когда через сверхвидение заходишь в организм человека и тебе там настолько уютно, что и выходить не хочется, даже когда уже все проверил и излечил, в общем, что-то лечить – это просто подарок судьбы. В основном, сегодня мы врачи только укрепляем и стабилизируем. И пишем отчет общего состояния человека, примерный прогноз длительности его жизни и отправляем в комитет по здравоохранению. По юности я, как и многие мои коллеги, мечтала найти лекарство от смерти. Но вот в чем дело, смерть – это не болезнь. Даже самый здоровый, самый сильный организм в конце концов отработав только ему известный положенный срок засыпает навсегда без боли и страданий, спокойно и естественно, с полным осознанием выполненной качественной работы, именуемой жизнь. Что-то я отвлеклась, так значит о любви. Все люди такие разные: глаза, волосы, руки, плечи, позвоночник, ребра, строение черепа, мышцы, полость рта, ушные раковины, только на первый взгляд кажется, что похожи, на самом деле, каждый единственен. Единственен но не мой, интересный, но не родной. У меня было четыре довольно продолжительных романа, но ни с кем не произошло того прекрасного, истинного момента, когда мы со всей честностью могли бы сказать друг другу, мое сердце слышит твое сердце, мой мозг стремиться познавать твой всю жизнь, и все нашим мышцам и костям так нужны, так небезразличны до боли твои мышцы и кости. Подруги смеются надо мной, считают чудачкой, одна даже посоветовала обратиться к психиатру. Психиатр сказал, что я абсолютная нормальна, просто слишком горячо и самозабвенно люблю свою профессию. И пока это единственная моя любовь. Он был не совсем прав, также как мою профессию, я люблю еще одного человека на этой земле, мою маму. И вот она появляется у меня на мониторе, пухленькая, со смешными белыми кудряшками, в прошлый раз мы их хорошо покормили питательным растворчиком, и из тусклых и несчастных они вновь превратились в веселые золотистые крендельки, и кожа у нее гладенькая, дышит хорошо, со всей свободой и счастьем вычищенных, увлажненных пор.
- Мамочка, какая ты сегодня у меня красивая!!!
- Это ты у меня красавица! – ее губы, улыбаются, по своей структурности они очень напоминают мои, но я почему-то улыбаюсь как-то иначе. Вот ведь загадка.
- Чем занимаешься?
- Хулиганю, - в глазах мамы детский задор, - представляешь, сама не знаю как, но вошла в личный сайт министра.
- Мамочка, ну что ты творишь а, вот наткнешься там на какую-нибудь гадость, потом спать не будешь. Они же все свихнутые, или виртуальных рабов на своих сайтах секут, или голограммных наложниц насилуют. Простым гражданам запретили. Зато сами отрываются по полной, козлы вонючие.
- Деточка, ну нельзя так плохо думать о людях. И среди власть имущих тоже попадаются хорошие. Этот Генри замечательный мальчик. У него такой чудный садик. Такого разнообразия гвоздик я никогда в жизни не видела. И пахнут как-то не по-гвоздичному. А хорошо, приятный такой дурман.
- Дурман. Мама, выходи оттуда сейчас же. Это наркота какая-нибудь давно запрещенная, еще подсядешь, возись потом с тобой.
- Ой, детка, ну нельзя же так серьезно ко всему относиться, ведь ты еще так молода, ну хорошо, хорошо, выхожу.
- Давай-ка я, на всякий случай тебя проверю, мало ли какой гадости ты там нанюхалась.
- Ну, давай, заботливая ты моя.
       Внутри у мамы так уютно. Я будто возвратилась в свой первый самый лучший самый защищенный, самый ласковый дом. Но что это, что? Не вижу, не понимаю, никаких известных мне признаков, но организм умирает.
- Помоги мне, девочка! – ее лицо все в поту, губы белые дрожат, животные крики боли, от которых у меня все рвется внутри. – Мама, нет!
Дождь. Такси. Через три минуты мы рядом. Она чуть дышит. Лопочет что-то. Не узнает меня. В мониторе костлявая тетка с ничего не выражающим статичным лицом сухим голосом вещает: вирус, покушение, зачем влезли туда, куда запрещено, ничем не могу помочь, впредь будьте более законопослушны. Исчезает.
- Тварь! – я стучу кулаком в монитор, какой такой вирус, что я не в курсе, сейчас нет неизлечимых вирусов, мне нет дела до ваших гребаных разборок, причем тут моя мама!!!
       Смерть. За что? Почему? Да будьте вы все прокляты со своими жестокими играми.
- Да у меня хватит квалификации отравить всю вашу долбанную структуру!!! Дайте противоядие, сволочи!!!
Бесполезно. Не слышат, не боятся. Мамочка, борись, этот яд не для тебя, выдохни его мамочка, выдохни!!!
Запах ландышей. Решили добить, что ли? Или просто издеваются?
На мониторе сообщение: Ты права, красотка, неизлечимых вирусов нет, живите долго и счастливо, девочки!!! Простите, не рассчитал.
       Мама удивленно смотрит на меня, будто только что вышла из глубокого, неожиданно настигшего ее сна.
- Что это было, детка?
 
Из жизни безработного музыканта Арсения

Я будто лечу куда-то вниз, в бездонный колодец, кратер, темно-фиолетовую бархатную бездну, мои волосы развеваются на ветру, совсем не чувствую собственного веса, я словно черное перо, растворившаяся в темноте, слившееся с ней в диковинном танце. Слышу хрустальный звон, будто сотни бокалов соединились в едином смертельном тосте, вокруг: то здесь, то там зажигаются звезды, они совсем рядом, кажется, что можно дотронуться рукой. Но они бестелесны, холодные мерцающие огоньки, сверху, снизу, везде. А я все падаю, падаю, падаю. Не хочу, чтобы этот полет когда-нибудь закончился. И вновь возникает она, моя не рожденная музыка, слышу такие знакомые первые аккорды, чьи-то легкие робкие пальцы пробежали по клавишам и вновь тишина. Вижу черный, огромный рояль – он стоит посреди застывшего в мраке холодной августовской ночи, леса. Полное беззвучие. Ни шелеста в кронах высоких деревьев, ни шороха насекомых в траве, даже ветер стих, вся природа будто на время затаило дыхание, чего-то ждет, какого-то условного сигнала, чтобы опять начать жить и дышать. Из-за серой рваной тучи, показывает свое бледное лицо луна, ее лучи падают на рояль, крышка сама собой открывается, ряд белых клавиш в серебристо желтом свете, слышу стрекот крыльев, большие сиренево-серые бабочки появляются на поляне, и я один из них, хрупкие, полупрозрачные крылья у меня за спиной, мы летим к роялю, к этим девственно-белым клавишам. Я опускаюсь на одну из них, и клавиша оседает подо мной, нежный минорный звук оживляет тишину, еще один – это другая бабочка нажала свою клавишу. Третья, четвертая нота, мы парим над гладкой клавиатурой и одновременно опускаемся, рождая аккорд. И лес оживает, листья трепещут нам в ответ, волшебные шорохи в траве, и птицы не желают спать, они подхватывают нашу мелодию, какофония звуков превращается в нечто волшебное, до боли ощутимое и прекрасное. И как же здорово быть частью этой высшей гармонии, одной нотой в песне волшебного леса. Резкий толчок, просыпаюсь, горячий издевательский солнечный свет бьет в глаза. Сейчас, наверное, около двух, предстоит еще один бесполезный пустой день, точнее его жалкие остатки. Ну почему нельзя вообще никогда не просыпаться.
       Зажигается монитор компьютера, на экране кудряшка Мэй, улыбается мне пластмассово:
- Привет, ну наконец-то проснулся…
- Здорово, - хриплю ей спросонья.
- И так начнем, - бодро начинает она, я нашла тебе несколько вариантов работы: композитор по утреннему пробуду, то есть будешь отбирать мелодии и звуки, под которые наши граждане будут просыпаться, аранжировщик для секс сеансов, то есть будешь подбирать музыкальное сопровождения для занятий любовью, некоторым гражданам нравиться заниматься этим под музыку, еще есть программа – музыка снимающая головную боль и депрессию, ученые выявили, что некоторые позитивные звуки воздействуют лучше лекарств, только, если тебя это заинтересует, нужно закончить двухмесячные подготовительные курсы. Ну как тебе?
- Да лажа, как обычно.
- Ну почему? - Мэй обиженно надула свои пухлые губки, - я так старалась, а ты как всегда – лажа. Что ты вообще хочешь?
- С тобой, как всегда, трахаться, - честно ответил я.
- Ну, Арсений, это же несерьезно, и вообще я прикреплена к тебе не для этого, мы с тобой должны придумать, как внести в твою жизнь хоть какую-то осмысленность и полезность.
- Но на самом деле, тебе просто нравится со мной трахаться.
- Ты хам, - Мэй изображает, что сердится, - но на самом деле ее это очень забавляет.
- Да ладно тебе кочевряжится радость, сколько у тебя на меня время отведено, уложимся минута в минуту, обещаю.
- Ну ладно, - соглашается Мэй, - только обещай мне, что в следующий раз мы наконец-то займемся делом.
- Конечно, обещаю!!! Ну, давай, что на этот раз ты придумала?
- Это будет настоящий сюрприз, обещаю. Готовься, загружаю программу. Мэй в деловом костюме исчезает, через мгновение вся моя комната заполняется зеленоватым туманом, будто издалека слышу истошный крик хищной птицы, на мониторе Мэй, теперь у нее рыжие, очень пышные волосы до самых пят, они укрывают ее обнаженное тело, Мэй выставляет ножку из компьютера, ступня у нее маленькая, пухленькая, ноготки нежно розовые, на щиколотке браслет из костей животных и ярких неотесанных камушков, на круглом колене еще такой же браслет, но побольше – и вот Мэй уже одной ногой в моей комнате, немного детское и при этом очень кокетливое движение, и уже вся она тут. Идет ко мне мягкими, кошачьими шажками сквозь рассеивающийся туман, ее волосы чуть вздрагивают при ходьбе, но нагота остается полностью прикрытой, тело заявляет о себе лишь внезапными белыми искорками, последи оранжевого зарева. А в центре комнаты горит огромный костер, на вертеле жарится жирная туша, треск поленьев, аппетитный запах жареного мяса. Я лежу на шкуре мамонта, почти ощущаю спиной жесткий ворс, все-таки удивительные эти сверхрежимы, что-то среднее между сном и реальностью, своего рода сверхчувствительный сон. Мэй встает надо мной так, что мое тело, в районе талии оказывается между ее ног. Наконец-то приподнимает свои огненно рыжие локоны. Ее бедра наряжены в трусики из мелких костей, тянусь к ним руками, чувствую гладкость прохладной кожи, то есть как бы чувствую, мои руки словно останавливаются в миллиметре от ее тела, ощущается присутствие, тепло, но нет полного взаимодействия, кстати, такое балансирование на грани порой действительно возбуждает гораздо сильнее, чем непосредственный контакт, но от секса по старинке я все равно отказаться не в силах, конечно, он более грязен, но при этом и более искренен. Касаюсь костяных трусиков, и они рассыпают – тук, тук, косточки по полу. А потом по нарастающей – трогательные, полудетские лопатки Мэй, ее прыгающие, словно литые груди, похожие на большие оливы, феерия рыжих виртуальных волос – мы уже занимаемся сексом посреди костра, на раскаленных углях, но огонь не жжет, а горячо ласкает наши тела, а вокруг костра пляшут голые голограммы туземцев, волосы на голове Мэй – теперь настоящее пламя, огонь в который я могу спокойно запустить руки, огонь, что опутал все мое тело, щекочит, дразнит, бередит. В результате мы с Мэй блистательно одновременно кончаем. Легкий полумрак, плеск горного ручья, релаксация. Минут через семь – ровно столько дала мне моя подружка, чтобы прийти в себя. А когда я открыл глаза, то вновь вернулся в свою комнату с универсальной скучной мебелью и глумящимся надо мной солнечным светом, что за время нашего кувыркания, несколько притушил яркость своего взгляда. Мэй опять была с лихо закрученными, искусственными кудрями, в деловом костюме и в мониторе.
 Я не смог удержать вздоха досады. Мэй расценила это по-своему.
- Вот, если бы ты работал, то жил бы в доме нового типа, а не в этом старье, и каждый день просыпался бы в красивой неожиданной обстановке, - Мэй так быстро переключалась, что меня порой это просто ошарашивало.
- Да ни к чему мне это. Я предпочитаю просыпаться там же, где уснул.
- Ты точно не будешь депрессировать по этому поводу, а то я могу попросить, чтобы тебя в порядке исключения пересилили.
- Почему ты так обо мне печешься?
- Работа такая.
- И только.
- Ну, еще ты мне очень нравишься.
- Потому что классно трахаюсь.
- Нет, - Мэй хихикнула, - как раз это некоторые делают намного убедительнее, а ты, ты сам, ты вообще классный, - и добавила после паузы, - хотя и бесполезный, конечно. Ну, ничего, мы что-нибудь придумаем, - успокоила она, скорее себя, чем меня, - давай, до скорого.
- Пока.
       На кухне все по старому, бледно-бежево и безлико. Единственное, что сделано здесь из хамелеона – это чашки, нет, вид и дизаин у них один и тот же каждый день – под плотное темно-синее стекло беру, но каждый день на чашке, которую я беру, возникает новая надпись воспитательного содержания, которая якобы должна заставить меня переосмыслить свое бытие. «Как ты мне надоел, а тебе не надоела такая жизнь?» - прочитал я сегодня. Синяя стеклянная поверхность вздрогнула – и появилась кислая мультяшная физиономия, состроившая мне гримасу безнадежности, отчего мне почему-то стало немного веселее. Как тунеядцу, мне положено только один сорт кофе, опять же в воспитательных целях, кофеварка пробулькала мне о том, какое разнообразие предоставляется работающим, и даже наполнила комнату самыми популярными на сегодня кофейными ароматами, чтобы вызвать у меня чувство досады, потом моим воспитанием занималась микроволновка, одарившая меня самым простейшим бифштексом с картошкой, и дразнящая запахами различных деликатесов. В пять у меня назначена встреча с другом. Но сейчас только три, до Чехии от Лондона всего-то 13 минут. Но находиться дома я больше не в силах.
***
Пустой автобус. За окном беспорядочное мельтешение красок, на такой скорости ничего не разглядеть. И вот я уже на безлюдной старой площади. Никого, только ветер и цепкие взгляды готических гарпий со стен собора. Большие старинные часы на башне бьют пять, мой друг опаздывает. Шатаюсь по площади, а сутулые гарпии будто следят за мной своими узкими глазами. Проходит пять минут. На другом конце площади появляется фигура в синем плаще, светлая голова, наверное, это Бен. И точно он, весело машет мне рукой, быстро идем друг другу навстречу. Расстояние между нами сужается. С каждым шагом Бен становится все четче и четче. Уже можно разглядеть пуговицы на его плаще и веснушки на носу, у Бена доброе открытое лицо, в светло-серых глазах искренняя радость по поводу встречи со мной. Мы поравнялись.
- Привет, Бен, - говорю я и тут же получаю довольно – таки полновесный удар в левую скулу. В голове что-то звякает, потом гудит, даже на миг площадь будто покрывается серой пеленой.
А Бен хохочет во всю глотку, показывает мне ряд своих отбеленных, маленьких, будто детских зубов. Неожиданно бью ему снизу под подбородок, голова Бена подскакивает, он едва удерживается, чтобы не упасть на спину.
Через несколько мгновений приходит в себя, плюет кровью на каменную черепицу.
- Идиот, а если бы я себе язык откусил? Это же не по правилам сообщества. Ты же видел, что у меня рот открыт, не мог подождать пока я проржусь.
- Не захотел я ждать. Хочешь, дай мне сдачи.
- С какой это стати? Я свое право на удар уже использовал. А ты нецивилизованный, не понимаешь, что если входишь в члены, то должен соблюдать устав. Я скажу, чтобы тебя исключили.
- Валяй, - я поворачиваюсь и ухожу, даже не опасаясь удара в спину от этого законченного формалиста.
       Бену 24 года, она работает в Комитете по легкой промышленности, уже женат, двухлетняя дочь, воспитанием которой он занимается только дистанционно, зачали они ее, как и многие, искусственно, он передал жене сперму через медицинский почтовый портал, поскольку оба были так заняты, что не могли найти времени, чтобы встретится и трахнуться. В клуб «Обменяемся дружескими ударами», он вступил, потому что ему посоветовал его непосредственный босс, мол, нужно периодически снимать стресс самым грубым способом, чтобы хоть иногда ощущать себя настоящим мужиком, таким, какими были наши прапрадеды». Как ни странно, этот клуб вполне официальный, во времена разгула Интернет-демократии – лет 80 назад, можно было маньячить на некоторых сайтах по полной, кишки виртуальным жертвам выпускать, на шею их им наматывать, делать кровавую кашу из мозгов, кишок и прочих прелестей нашего внутренностного мира. Потом во все это вмешалось мировое правительство, и жестокость стала отпускаться дозированными порциями, и извращения только в пределах, которые устанавливала власть, иначе на учет и принудительный курс психотерапии. А этот клуб даже получил государственную поддержку, поскольку якобы пытается возвратить людей из виртуальности к естеству, исходному физиологическому началу, о котором сейчас почти позабыли. Я вступил в клуб, чтобы в очередной раз приколоться над моей сексапильной Мэй. Просто она мне посоветовала как-то найти единомышленников хоть в чем-нибудь, чтобы не чувствовать себя выброшенным и ненужным. Куда бы еще пойти. Время 6 часов вечера…

***
На сцене гитарист, балалаечница, скрипач и арфистка. Это маленький клуб, расположенный на одной из тихих германских улочек. «Звуки живых инструментов». Сейчас мало кто из современных музыкантов держал в руках настоящий инструмент, все пользуются программами. А эти сподвижники достали где-то чудом уцелевший раритет и радуются. Играют попурри из классических, рок и джаз произведений. Получается забавно, но не более. Вроде как ищут новый подход, тяжелый металл – на балалайке, Рахманинов – на бас-гитаре. Бред полный, конечно, но для них имеет смысл. Арфистка – тоненькая светловолосая девочка лет четырнадцати, в серебристо-стальном костюме пилота космического корабля, с остренькой мышиной мордашкой, скользит по тонким струнам своими тощенькими пальцами, поджимает губы от напряжения, старается, пыхтит. Балалаечница – толстая пожилая женщина, с короткими синими волосами, в кожаных растянувшихся на коленях штанах и яркой золотой майке наяривает во всю, кажется, что еще немного и ее пухлая кисть оторвется и полетит в посетителей, гитарист – бородатый дед в красной шелковой пижаме и больших круглых солнечных очках, скрипач – десятилетий пацан в зеленых шортах, белой майке и с зеленым, странно повязанным платком на шее. Я отхлебнул пиво. Да уж, смешение стилей, без четкого представления, а что, собственно говоря, мешаем-то.
- Привет! Смотрю, думаю: ты, не ты. А что у тебя с лицом?
Передо мной возникает Мэй в обтягивающих брюках и свободной белой кофте. Светлые кудряшки утянуты в хвост, почти без косметики. А она оказывается еще совсем девчонка, на вид не больше 18-ти, и размеры груди весьма скромные.
- Привет, вот уж где точно не ожидал тебя увидеть.
- Я сюда с Джимом пришла?
- Кто такой Джим?
- Один милый чернокожий парень, тракторист, мы с ним на сайте по фитнесу познакомились. Но он уже ушел. А что с тобой приключилось на этот раз?
- Ничего особенного. Просто я был целую неделю членом клуба «Обменяемся дружескими ударами». В общем, только что вернулся с «дружеской» встречи. С первой и последней, я думаю.
Мэй расхохоталась.
- Да, вот уж не думала, что ты так воспользуешься моим советом, нет, таких единомышленников я не одобряю.
- А, не беспокойся. Я уже нарушил правила, и меня, похоже, выгонят.
- Ну и замечательно. А здесь мило, правда, такие все забавные.
- Угу, - я хмыкнул, - забавные.
- Слушай, - Мэй оживилась, - а давай ты сыграешь.
- Не надо Мэй, не хочу, нет, Мэй…
       Но она была уже на сцене и договаривалась. Через несколько мгновений Мэй обернулась ко мне и начала интенсивно махать рукой – мол, иди.
Все взгляды выжидательно обратились ко мне. Деваться было некуда. Я встал и поплелся к сцене. Музыканты расступились. Я подошел к роялю. Он был старый, раздолбанный, с поцарапанными клавишами, чудом уцелевший от утилизации. Сел на крутящуюся табуретку. Зачем-то перекрутился на ней пару раз в нависшей, уже начинающей бесить меня тишине. Сделал соответствующее движение руками, костяшки пальцев скрипнули, сто лет уже этого не делал. А ведь когда-то… И забацал им первый концерт Чайковского – торжественную часть, играл я отвратительно, пальцы как деревянные, я ими не нажимал, а брякал, а рояль вопил, будто под пыткой, в трех местах вообще не те аккорды взял. Я бы себе сам за такое исполнение руки оторвал. И вдруг раздался гром аплодисментов и крики «браво». Я еле сдержался, чтобы не прыснуть нервным смехом. Кто-то тронул меня за плечо. Это был пацан в зеленых шортах, его глаза сияли, он протянул мне гитару: «А на ней можешь, – выпалил он, захлебываясь собственным восторгом. Я сыграл им что-то из Диперпл. Опять сорвал аплодисменты. – А на ней? – не унимался пацан, протягивая мне балалайку. Сыграл какую-то импровизацию в русском стиле. Вновь хлопают, придурки.
- Слушай, - вмешалась толстуха с синими волосами, - а можешь то первое на балалайке, второе на рояле, а третье на гитаре.
- Нет, не могу, - ответил я.
- Ну почему? – просительно засюсюкала она, - у тебя обязательно получится, ты так хорошо играешь. А давайте все его попросим, - обратилась она к залу. Ну…
- Просим, просим!!!
- Да пошли вы все!!! – вдруг неожиданно сам для себя выкрикнул я и тут же испугался, я не хотел, правда, не хотел, не знаю, как это получилось. Мертвая тишина. Нет, лучше бы они все разом набросились на меня и забили
насмерть. Я видел на их лицах беспомощное недоумение и обиду, а пацан в шортах вдруг как заплачет навзрыд. Я вихрем сорвался с места, спрыгнул со сцены, чуть не упав на ближайший столик, и выбежал вон из клуба. Вечер обдал меня отрезвляющей прохладой.
- Какой же все-таки я идиот.
- Подожди, - это была Мэй, - подожди, зачем ты так?
- Что зачем?
- Ты, ты, - голос ее дрожал, - ты не уважаешь людей, тебе никого не жалко. Думаешь, если человек менее одарен, менее образован, чем ты, то с ним можно так…
- Да ничего я не думаю. Я никого не трогаю, и меня не трогайте, пожалуйста. Зачем ты меня на эту сцену вытащила. Зачем? Как будто не представляла, чем это может закончиться.
       Глаза Мэй наполнились слезами, губы подрагивали.
- Я, я же помочь тебе хотела!!! Думала, они тебе аплодировать будут, ты духом воспрянешь, уверенность в себе почувствуешь. А ты, - и она расплакалась, как маленькая девочка.
- Мэй, ну не надо ты что, - я прижал ее к себе, - совсем не те ощущения, нежели дистанционно. – Ну, из-за меня уж точно не надо. Ты хорошая добрая девочка. И все они в клубе замечательные ребята. Это я тварь неблагодарная. Откажись от меня, чего зря расстраиваться-то, бесполезно со мной все.
       Мэй подняла на меня глаза, слез там уже не было.
- Даже не мечтай! – выпалила он.- Пока не вытащу, не отстану, ты самый интересный и запущенный случай в моей скромной практике. А я упорная.
- Скорее, упертая.
- Пусть так, - не сдавалась Мэй. Но я твердо знаю, что всегда лучше хоть что-то делать, чем не делать вообще ничего. И любое дело даже самое безнадежное нужно доводить до конца.
***
Уже совсем стемнело, на небе ни звездочки, только сизые грязные разводы расплылись по черной небесной глади. Бесцельно гуляя, мы оказались за городом. Свежевспаханное поле, почва здесь тяжелая глинистая, несмотря на то, что сюда вбухано несколько тонн удобрений, земная твердь, как будто с неохотой, поддалась воли человека быть распаханной и приготовиться принять в себя совершенно нежеланный ей плод. Покорилась, но все еще досадует на свою судьбу, ей хочется вновь укрыться защитным дерном, жестким, с упругими, крепко сплетенными корнями, чувствовать себя защищенной, недоступной, нетронутой. Несколько дней назад я был здесь, наблюдал, как ярко-красный, управляемый каким-то далеким отсюда приматом-трактористом, трактор тупо и грубо насилует эту фригидную почву. У меня с собой была железная арматура, я приобрел ее на выставке «Строительные материалы былых времен», спросил: можно, в качестве сувенира приобрести. Меня приняли за ненормального коллекционера и подарили бесплатно. Сейчас ведь все мирные, никому в голову не придет бить подобной штукой по голове не согласного с тобой оппонента. В общем, я тоже никого бить тогда не хотел. Но какое-то назначение придумать этой ржавой хреновине было нужно. И я кинул ее под колеса трактора, так сказать, внес разнообразие в чей-то до тошноты размеренный рабочий день.
- И зачем ты меня сюда привел? – голосок Мэй вывел меня из задумчивости. Я ничего не ответил и сел прямо на вспаханную землю. Мэй хмыкнула, и секунду посомневавшись, села рядом со мной. Я посмотрел на ее тоненькую, такую белую в темноте шейку.
- Я привел тебя сюда, - я легонько обхватил ее шею пальцами и чуть сжал, - чтобы изнасиловать, а потом задушить, то есть, нет, сначала задушить, а потом изнасиловать, пока ты теплая. Мэй прыснула, и взяла в свои прохладные руки мои запястья. – Не верю, – и скорчила забавную детскую рожицу.
- Почему?
- Последнего маньяка изловили лет 150 тому назад, - продекламировала она тоном лектора, - подобные пагубные инстинкты выявляются до пяти лет, и успешно нейтрализуются. Так что, даже если бы они у тебя и были, то сейчас
все равно все бы давно вылечили.
- Жаль. Вот хотел себя попробовать на новом поприще. И вновь облом.
       Мэй расхохоталась.
- Какой же ты маленький и смешной, - она уже терлась своей нежной мягкой щекой о мою щеку, потом принялась покусывать мочку уха, целовать в шею своими мягкими душистыми губами. – Такой хорошенький лохматенький, я сама расстегну, хи-хи, подожди мне так неудобно, ага, вот так, да!!! Угу, давай чуть медленнее, я тебя обожаю…да, да, да, ах. Когда мы закончили лягушки на пруду уже затянули свои брачные песни. Сквозь нестройный мистический гомон, где уже не разобрать четких звуков, иногда пробивались солисты с мощным уверенным «КВА» и опять все сливалось в единую вязкую какофонию.
- А мне понравилось, - радостно констатировала Мэй, а с лягушками даже романтично.
- Мне тоже, - чуть слышно выдавил я из себя.
- Ну, теперь, наверное, по домам, - неуверенно произнесла Мэй, - а то мне, если честно, очень пить хочется.
- Ты иди, я еще немного посижу, лягушек послушаю, - сказал я.
- Ну, я надеюсь, ты не будешь тут ночевать.
- Нет. Я скоро пойду.
- Ну ладно, до завтра тогда, - Мэй чмокнула меня в щеку, и пошла, сразу же стали то здесь, то там включаться светосопровождатели, желтыми пронзительными лучами, разрежая темноту, в конце концов, высветили Мэй лунную дорожку, по которой она может спокойно дойти до ближайшей остановки. Да, в нашем заботливо-контролирующем мире – захочешь, не заблудишься, а так иногда хочется потеряться, и чтобы никто, никогда тебя не нашел. Я лег на спину, всклоченная сумрачность рассеялась, и звезды уже вели свои хрустально-холодные хороводы. А лягушки все продолжали и продолжали петь, наполняя мне сердце горячей сладкой патокой, что текла сейчас по жилам, обжигая и лаская все внутри. Хорошо им в их безыскусной и вместе с тем гениальной музыке. А ведь их никто никогда не учил петь, они родились вместе с этой песней. И почему я не поющая лягушка? Смешно? Сначала и мне было смешно. Нет, не смешно, мне было радостно. Радостно, когда я впервые понял, что играть это мое. Клавиши, струны, флейта, серебряные колокольчики, шум дождя, разлив реки, треск ломающегося льда ранней весной, все эти звуки, рожденный человеческой гениальностью или гениальностью природы были мне друзья, я слышал и чувствовал жизнь, я играл, как дышал. Мне было необходимо делать это каждый день, по много, много часов, и каждый этот час был не бесполезен, потому что он был озвучен и этим увековечен мной. Я легко учился, потом легко работал – писал релаксирующие аранжировки – мне удавалось очень гармонично соединить музыку, написанную людьми со звуками природы. Нет, я не думал, что смогу написать что-то совершенно новое, абсолютно свое. Мне было достаточно самого процесса познания. Ведь уже двести лет как не было композитора, который что-то создал, все только аранжируют уже имеющееся. И вдруг она приснилась мне, нет, мне и раньше снились музыкальные сны. Но это была музыка когда-то и где-то уже слышимая мной. А тут я понял, что ничего подобного, даже отдаленно похожего, никто, никогда не создавал. Но она приходила ко мне только во сне. А я уже не мог без нее. Я стал ею, я мог быть собой только во сне, а все остальное без нее стало лишним и чужим. Я бодрствующий стал чужим себе самому. И этот мир, эта ночь с холодными царственно-равнодушными звездами, были не моими, ведь я так хочу, так хочу подарить всему, что окружает меня свою музыку, и не могу. Я не заметил, что из моих глаз текут слезы, и уже все лицо мокрое. Ну и пусть, никто не видит, не знает, да и зачем. Зачем я нужен, если не могу сделать так, чтобы тебя услышали. Только родись, пожалуйста, родись, из глубины моей души, сердца, подсознания, не знаю чего, если для этого нужна моя жизнь, забери ее, только бы ты воплотилась из мира моих снов, в этом живом и ощущаемом мире, ты нужна здесь!!! В груди будто что-то взорвалось какой-то нереальной всепоглощающей болью. Я уже рыдал в голос или просто орал, катался по полю, мне хотелось умереть и выпустить вместе со своей жизнью эту красоту звуков. Судороги, гул в ушах, все очертания свернулись в единый душный черный ком.

Голоса словно через туманную пелену:
- Нет, ничего страшного, просто обморок, вдыхай, вдыхай.
Черный клубок где-то в районе желудка раскрутился с феерической скоростью, я открыл глаза, пушистые золотистые локоны, голубые глаза, нет, это не Мэй.
- Поднимаемся медленно, так, хорошо, держись. Это высокая крупная женщина с такими сильными уверенными руками обхватила меня за плечи и повела к скорой. Санитары как тени следовали за ней. Видно, она спокойно справилась бы и без них. В скорой меня усадили в кресло. Женщина как-то одновременно профессионально и нежно взяла меня за подбородок, я уже давно забыл про этот синяк. Прикладывает холодный металл к скуле. «Механическое повреждение ткани устранено» - пискнул мне в ухо прибор. Я вздрогнул.
- Ты что такой дерганный, - улыбнулась женщина.
- Ой, извините, я просто все еще из прострации никак не выйду. А он так пронзительно пищит.
- А вообще действительно, в следующий раз звук отключу, больным - то зачем эти доклады слушать, - от нее исходило какое-то необъяснимое спокойствие и тепло. Она достала другой прибор провела им вдоль моего тела, недоуменно посмотрела на результат, сбросила его, провела еще раз. Опять посмотрела и удивленно вскинула на меня глаза.
- Он не ошибается, я действительно, - я почувствовал, что краснею.
- И что же она с тобой сделала, если тебя потом…
- Она тут не причем, я уже после, извините, со мной, правда, ничего страшного…
- Угу, ничего страшного, все наблюдательные приборы в радиусе 100 метров зашкаливали.
Она дала мне какие-то таблетки, я их выпил.
- Через три минуты ты совсем успокоишься, ну скажи, тебя что-то напугало, расстроило, в обмороки в твоем цветущем возрасте просто так не падают. Причем твой обморок вызван чисто эмоциональными причинами.
- Да идиот я просто. Ну не знаю, почему так случилось, извините.
- А, - женщина на несколько секунд замолчала, - А у меня сегодня такой тяжелый день, я чуть маму не потеряла, представляешь. А ей только 69. У нее все было отлично со здоровьем, я уж так за этим следила. А тут покушение было на члена правительства, вирус ввели через систему сверхвосприятия. Он на этом сайте гвоздики нюхал, сайт вообще конфиденциальный, и как маму угораздило туда войти и понюхать вместе с ним.
- Ее спасли?
- Да, слава Богу.
- А члена этого?
- Не знаю.
- Лучше бы я эти гвоздики понюхал.
- Что ты несешь.
- Простите, просто мама ваша, наверное, очень хороший человек, ну раз вы у нее такая, значит и она тоже... Простите, я сам не знаю, что несу.
- Все нормально. Давай ты мне все расскажешь, хорошо. Вот я же тебе рассказала, что у меня сегодня приключилась, теперь твоя очередь.
- Вы со всеми своими больными, как с детьми разговариваете, да?
- По-разному. Иногда, да. А что в этом плохого?
- Да ничего, в общем-то. Понимаете…
Я сам не знаю, как у меня получилось, что я ей все это рассказал. Она слушала, иногда улыбалась, но в этой улыбке не было ничего насмешливого, в ней было понимание.
- Думаете, я псих? - конечно, к концу своей речи, я уже точно знал, что она так не подумает, просто нужно было чем-то закончить свой монолог.
- Нет, понимаешь, вот, я врач, материалистом по юности была. Но далеко не все в этой жизни от нас зависит, и далеко не все зависит от приложенных нами усилий. И если что-то возникло, например, музыка твоя, то она обязательно родится. Но родится в положенный ей срок. Вот лет пятьдесят тому назад были все эти эксперименты, чтобы дети у матерей быстрее вынашивались. И провалились почему-то. Хотя с научной точки зрения все было безупречно. Просто не захотела природа эту науку принять. И ты, ты просто верь, и вы обязательно встретитесь со своей музыкой. Правда, даже не сомневайся в этом.
- Так хочется вам поверить.
- Вот и поверь. Просто поверь и все.

Из жизни киллера

       Уже целый месяц как все готово. А я все медлю. Может, потому что мне нравится это ощущение - судьба мира в моих руках, а может, просто никак не решусь. Нет, я уверен, что прав. Наше гнусное общество погрязло в искусственности. Никто ничего не знает ни о себе, ни о мире, что вокруг. Пусть выживут лучшие или сильнейшие, пусть выживут особенные. Простые естественные условия – и возможности лжи и манипуляций минимальны.
       В этой иллюзии жизни, что я существую уже сорок лет, я могу только разрушать. Я – убийца, у которого не хватило бы духу даже скрутить шею воробью. Нет, сначала я просто ломал программы, потом научился перешифровывать коды людей так, что они просто терялись в сетевой паутине, муж уже никогда не мог найти жену, мать сына. Мне не казалось, что я поступаю жестоко, я не знал этих людей, мне было на них плевать. Я просто развлекался. Однажды меня засекли разведчики мирового правительства, думаете, приговорили, к информационной смерти. Ну, конечно же, нет. Они прекрасно понимали, что я не исчезну, а просто сменю очередную маску и навсегда исчезну из поля их зрения, и они меня никогда не найдут. А я был им нужен. Оказалось, что подобные манипуляции они частенько устраивают со своими политическими противниками или просто мешающими им людьми. Только я делал это более чисто и изящно. Так я стал наемником. Иногда получал заказы сразу двух лиц друг на друга. Я проделывал все настолько тонко, что ни у кого не возникало подозрений. А третий возникающий под именем того или другого из затерявшихся был благодарен мне вдвойне. Тоже и с личной жизнью. Нет, я никому не изменял, я умудрялся быть тремя разными людьми, для трех совершенно разных женщин. Если это было необходимо, то вполне убедительно фальсифицировал свою смерть. Но эта игра уже настолько осточертела мне, я хочу другой настоящей жизни, я хочу настоящей жизни для всех. Несколько дней назад я понял, что не чужд сентиментальности. Это был плевый пошлый заказ. Даже не надо было убивать, просто напугать. Пустить в сайт вирус одной противнейшей бабе, метившей в кресло Премьера. Заставить ее корчиться от боли минут сорок, а потом дать противоядие и предупреждение, чтобы вела себя тихо. Но по моей оплошности вместе с ней те поганые гвоздики понюхала одна безобидная трогательная женщина с глазами маленького ребенка и самоотверженной любовью к своей дочери талантливому врачу. Эти твари заказчики не захотели им помочь, имея противоядие под руками, просто боясь огласки. Я невидимо смотрел через монитор на двух любящих друг друга, ни в чем не повинных, беззащитных женщин, и, несмотря на приказ, оставить все как есть, дал им противоядие. Естественно это сразу было замечено, естественно меня тут же попытались убрать, естественно я от них ушел. Зачем я их спас? Ведь неизвестно выживут ли они после того, как все будет повержено в хаос. Сегодня вечером. Все решено. А сейчас пойду погуляю, полюбуюсь на последние безмятежные часы человечества.
***
Редкие прохожие. Крепкий мужчина славянской наружности и женщина с раскосыми восточными глазами. Крепко прижавшись друг к другу, стоят у визуального фонтана, фонтан голограммный, на самом деле никаких светящихся на солнце брызг и позолоченных рыб нет и прохлада от него мнимая, ведь этот парк нового типа, если снять виртуальную иллюзию, просто коротко стриженный ничем не примечательный газон, здесь и трава то плохо растет, дрянная, скудная почва. Конечно, чем трудиться над ней, легче просто обмануть зрение. Странно, но похоже, чувства парочки самые, что ни на есть, настоящие. Да и вообще им плевать на окружающую обстановку, кроме друг друга, и не видят ничего. А все-таки шли бы вы в лес ребята, не идет вам быть здесь. Незаметно подхожу ближе.
- Вась, пойдем отсюда а, мне эти обманные картинки дома надоели.
- Да мне тоже, давай сейчас съездим на мое любимое поле, где чернозем, там уж все заколосилось.
       «Ну эти, скорее всего, выживут», - решил я. Нет, конечно, им будет трудно. Но думаю, справятся. А те, которые по полгода из квартиры не вылезает, пусть сдохнут, туда им и дорога. Как же мало людей на улицах. Вот и пускай выживет более приспособленное меньшинство. Ух ты, какой старый дед. Нет, таких старых я, пожалуй, вообще не встречал.
***
Этот парк был настоящим. Вода била из фонтана, наполняя воздух живительной влагой. Листья старого клена шелестели над головой. Дед седой морщинистый, с длинной бородой, большими жилистыми руками в светлой свободной одежде сидел прямо на траве, опершись спиной о крепкий старый ствол. Он походил на доброго волшебника из сказки. Я не раздумывая сел рядом с ним, что-то захотелось пообщаться, такой занятный дед. Он повернул голову, посмотрел на меня своими ярко синими, слезившимися от ветра глазами, в которых, как мне показалась, мелькнула тень насмешки, и ничего не сказав, уставился в землю.
- Ты чего дед, старость свою не камуфлируешь, а? – спросил я.
- А я люблю свою старость, - ответил дед. Его голос был тихим, но очень внятным.
- Да прям, - не согласился я, - просто выделиться хочешь, мол, я ничего о себе не скрываю и себя не стыжусь, принимайте таким как есть, а на самом деле ты просто глупый старый дед, и твоя такая бесконечная, якобы осмысленная, честная жизнь оборвется намного раньше, чем ты думаешь.
- Мне осталось жить три дня, - спокойно ответил дед, - и последний будет самым удивительным.
- Ошибаешься. Хотя. Ну, я могу еще три дня подождать. Мне не трудно.
- Не делай этого, - сказал дед.
- А откуда ты знаешь, что я собираюсь что-то сделать? - этот старикан меня заинтриговал.
- Я не знаю, что точно ты собираешься сделать. Но знаю точно, что этого делать не нужно.
- А хочешь, я тебе расскажу? - тут меня осенило, вот, оказывается, что мне мешало осуществить мой план. Мне было просто необходимо с кем-то поделиться им. И неважно, какая реакция будет у случайного слушателя, мне нужно просто кому-то рассказать. Вот и расскажу деду. Он-то точно мне не помешает. Испугается, наверное, старая развалина, вот уж я посмеюсь.
- В общем, как только я вернусь домой, я запущу одну замечательную программку, которая разрушит всю системы коммуникации. Все разбредутся, потеряются, половина сдохнет от испуга сразу, еще часть от голода и болезней чуть позже. Но ведь кто-то все равно выживет, правда, дед, человек ведь удивительная зараза, рано или поздно ко всему приспособиться.
В глазах старика не было страха.
- Зачем это? – недоуменно спросил он.
- Ну как зачем? – начал я, растягивая слова. Лично я считаю, что человек, как был свиньей на протяжении всей мировой истории, так ей и остался. И нечего ему воодушевляться иллюзией насчет себя. Вот пусть и возвращается в свое свинское состояние и в материальном смысле. Ты дед, не думай, я своих грехов не отрицаю, и мне в аду, в который некоторые из вас все еще верят, место давно уготовлено. Я всю свою сознательную жизнь только убивал и разрушал, и вот мой талант к разрушению достиг своего пика. Так что, извини, но я исполню, то, что задумал.
- Человек не свинья, - теперь в голосе старика была жесткость, - свинья она задумана совершенно иначе, нежели человек. А ты, ты настолько одинок, что даже не осознаешь этого. Делай, как знаешь, я тебе не советчик, – он быстро, совсем не по-стариковски поднялся и энергично зашагал прочь.
- Эй, дед, мы не договорили, - крикнул я ему вослед, - но он не обернулся.

***
Одинок. Смешно. Честно сказать, я уже давно был уверен, что мне никто не нужен. Да и я тоже. А может, все-таки нужен. Бред, гуманизм. К кому я и куда с таким багажом? Ну, если, предположим, я не буду запускать эту программу. Ну и что мне делать? Отравиться? Я столько раз умело избегал смерти, что это тоже как-то несерьезно. Ладно, дед, так и быть репетиция конца света временно отменяется. Хочешь, дед, я даже для прикола кого-нибудь спасу. Какого-нибудь лоха, что по дури своей сунул нос туда, куда ему не следовало. Поиграю в брутального ангела. А что, можно, для разнообразия. И как же это вышло, что этот старый хрен, так въелся в мой мозг. Уже два дня с ним мысленно разговариваю.
       
Последний день самого старого на свете старика

Мое последнее утро встретило меня размыто серым уставшим небом и мелкими редкими каплями дождя. Все очертания за окном казались какими-то нечеткими, словно сомневающимися в своей действительности. В комнате светло, декорации под березовую рощу средней полосы. В жизни современного человека так много декораций, что иногда и сама его жизнь становиться какой-то условной, бестелесным миражом. Когда-то я, как и тот незнакомец, недавно разговорившийся со мной, думал, что могу все изменить, иногда мне даже казалось, что я знаю как. Но как, не будучи совершенным, создать совершенный мир. Мир, в котором ты являешься живой, уникальной клеткой единого организма. За свою долгую, непростую и интересную жизнь я много ошибался, и мир вокруг меня тоже ошибался много. Человечество – больное искривленное дерево, которое почему-то все равно тянется вверх, к солнцу, и может, когда-нибудь оно, в конце концов, поймет свое истинное предназначение. Только меня тогда уже точно не будет. Я не боюсь смерти, потому что уверен, что за ней обязательно будет что-то еще. А что, я узнаю уже завтра, в мире, где нет ни завтра, ни вчера. Я много любил, жену, которой нет уже 80 лет, детей, внуков, правнуков, своих друзей, которые в большинстве своем уже покинули этот мир. Но когда старость наконец-то завладела мной полностью и уже глупо и малодушно было сопротивляться ей, я понял что больше всего в этой жизни я люблю саму жизнь. Каждый новый день - крупица, подаренная нам вечностью. Новый, быстротечный, со своей единственной, короткой жизнью день спешит оставить в нашем сердце, в нашем разуме толику себя. Так дорожи же каждой минутой радостной, трагической, роковой, потому что она твоя эта минута и при этом она точно также принадлежит каждому. Наверное, в этом и заключается высшая справедливость.

***
Сижу под своим любимым деревом в парке, дождь усиливается. Но плотные кроны не дают каплям падать мне на голову. Ко мне подходит большая рыжая ушастая собака, кладет свою голову ко мне на колени, взгляд доверчивый, глаза ясные спокойные, эта собака никогда не встречалась с человеческим злом. В последнее время была замечена удивительная тенденция - животные стали добрее, даже кошки с собаками перестали воевать, валяются рядом, играют, делятся едой. Человек перестал быть жестоким потребленцем по отношению к остальным живым существам. И животные, даже самые свирепые хищники больше не нападают на людей. Знают, что человек – это их старший брат, который никогда не обидит. Люди, сидящие по своим квартирам, и предпочитающие виртуальный закат, закату настоящему, однако стали более добры и наивны по отношению друг к другу. Власть – эта гремучая смесь всех пороков и добродетелей людей, не смотря ни на что, все же в последнее время предпочитает созидать, ну или, по крайней мере, не мешает общему процессу созидания. А это уже много. Вот только настоящих глубинных открытий, прозрений сердца и души, человечеству за всю мою долгую жизнь не было суждено испытать. Да, научный прогресс, медицина, строительство, сельское хозяйство – здесь было много достижений. Но за этими достижениями совсем забыли об искусстве. Его модернизируют, декорируют, ищут новый подход, но не находят. Дождь усилился. Теперь, кажется, что он хлещет не только сверху, а вообще со всех сторон. Под деревом уже не спрятаться. Из подъезда вышла маленькая девочка. «Бусяка, бусяка!» - позвала она. Ну и имя для собаки. Мой рыжий приятель быстро вскочил и кинулся к подъезду, только уши развевались на ветру. «Домой, домой, дождь!» Я остался один. Дождь стал медленно затихать, даже робко проглянул бледный лучик солнца. Но меня почему-то потянуло домой, какое-то едва уловимое предчувствие.
***
В мониторе меня уже ждала мой лечащий врач Глэдис, прекрасная молодая женщина с мягкими воздушными локонами и очень уверенным сильным голосом.
- Ну, с чего это вы взяли, что скоро умрете? - улыбается она, - организм работает прекрасно, - живите и радуйтесь.
- Нет, девочка, я просто чувствую, что мой путь закончен. Хватит, нажился я уже.
- Лучше послушайте вот это, написал один мой юный приятель, по-моему, просто бесподобно.
       И музыка полилась, будто голоса людей всего мира слились в единый общий голос, ни гам, ни какофония, эта была песня самой жизни, что с силой океанской волны обрушивалась на уснувшие ленивые сердца, смывая коросту всего ненужного и наносного, и заставляя их чувствовать так, как им доселе было неведомо. И это был последний подарок моему затихающему сердцу, за который я так благодарен судьбе.