Предместье. Барак
Барак снаружи был чёрным, сложенным из лиственичных брёвен. Тело барака покоилось на фундаменте из огромных глыб жёлтого песчаника. Об эти глыбы, мы с пацанами точили наши перочинные ножички. Настоящие ножики были только у избранных, остальным приходилось довольствоваться самоделками из ножовочных полотен по металлу, с ручками обмотанными чёрной, тряпочной изолентой.
Во дворе барака, плечом к плечу, стояли разнокалиберные кладовки, где в основном хранился уголь и дрова, а также всякий хлам, который жалко было выбрасывать. Поколение наших бабушек, прошедших войну и голод очень неохотно прощалось с вещами, даже совсем ненужными.
В этом бараке жила моя бабушка по отцу – Елизавета Васильевна. Она была сухонькая, жилистая, курила папиросы «Красная звезда» и жутко материлась, после каждой тирады осеняя себя крестным знамением и повторяя – «Господи прости!»
В бараке была общая кухня, где стояли индивидуальные столы. На каждом столе стояла керосинка с тремя фитилями. Основным блюдом была картошка во всех проявлениях и капуста и пустые щи. С тех пор запах керосина у меня ассоциируется с детством. За керосином бегали с алюминиевыми бидончиками в керосинную лавку, где отстаивали змеиную очередь.
О, очереди! Это социалистическое явление достойно отдельного произведения. В очередях проходило полжизни. В очереди узнавали все новости и сплетни, знакомились, ругались, дрались. Телевизор в то время был так же доступен для основной массы населения, как в наши дни спутниковый телефон, поэтому очереди полностью заменяли «масс-медиа».
Улица Николаева (до сих пор не знаю, кто такой?) по которой стоял барак, была тихой и пыльной. Вдоль улицы колосились кусты акации, из плодов которой мы делали «пикульки» и страшно раздражали старших своими фиоритурами. На этой же улице находилась моя первая школа №44, она была очень красивой, так как в далёком прошлом была домом какого-то купца. Классы были маленькие, в них стояли огромные коричнево-зелёные парты с откидными крышками. Писать нас учили перьевыми ручками, которые мы макали в коричневые чернильницы-непроливайки. Обед в школьной столовой стоил 20 копеек. Меню стандартное: сосиска с картофельным пюре, компот из сухофруктов и пончики с повидлом. Отклонения были крайне редки.
Развлечения у ребятни были небогатые – игра в ножички, прятки и конечно катание на самокатах.
Отцы брали пару досок, два шарикоподшипника, круглую палку для руля, кусок проволоки – и самокат готов!
С оглушающим грохотом катили мы по асфальту, пугая дворовых псов и кошек.
Через двор от нашей улицы располагался Знаменский монастырь, он манил нас своей красотой и строгостью.
Во дворе монастыря было множество могил. Там лежала княжна Трубецкая с детьми, наш российский Колумб – Григорий Шелихов и именитые граждане города. На одной из стен монастыря висело большое чугунное распятие, оно было раскрашено красками и выглядело очень реалистично. Я частенько бегал на него смотреть. Как-то раз пьяные хулиганы разбили его камнями. И мой папаня, пребывая, в короткие промежутки времени на свободе, взялся восстановить его. Так Бог поселился на время в нашей комнате.
Когда его принесли, с отбитыми руками и ногами, мне стало так жалко его, что я разревелся…
Отец смог восстановить его. Долгими вечерами он опиливал сварные швы на руках и ногах Спасителя, затем подбирал краску. Результат был ошеломляющим. Распятие стало ещё красивее, чем раньше.
Когда отец унёс его в храм, в комнате стало пусто и грустно…
Читать я научился очень рано, поэтому в школе мне было неинтересно. С детства я был левшой, что в школе крайне не приветствовалось, когда я делал уроки бабка Лиза строго следила, чтобы ручка была в правой руке, и как только я забывался и брал в правую, тут же получал удар тапочком по голове…
Душевный дискомфорт был ужасный. Единственное, что я отвоевал было право рисовать левой рукой. Тут бабка капитулировала. Вот и сейчас пишу правой и левой, а рисую только левой.
С игрушками в те времена было проблематично, вернее они были не по карману матери, которая работала продавцом в гастрономе с зарплатой в 45 рублей. У меня была тётя Валя, которая работала в парикмахерской и приносила оттуда пробки от одеколона, пробки были разноцветные и для меня они выполняли роль солдатиков. Я строил их в боевые порядки и устраивал феерические баталии.
Зима привносила некоторое разнообразие. Во дворе барака, мужики своими силами строили из досок горку.
Долго и тщательно заливали её на морозе водой, и начиналось веселье. Там на горке я впервые понял, почему нельзя на морозе лизать санки, мой первый эксперимент закончился почти удачно, я с санками и примёрзшим к ним языком пришёл домой. Бабка Лиза из чайника отливала меня от санок, приговаривая: - « Вот байстрюк! Ишь, чо удумал, железо на морозе лизать!»
Бабка Лиза умерла на моих глазах. Была зима, морозы стояли лютые. Я не хотел идти за углём в кладовку, бабка накричала на меня, дала подзатыльник. Принеся уголь, я стоял и смотрел, как она чистит поддувало от золы. И вдруг она захрипела и упала на спину. Я, испугавшись, кинулся к соседям, с криком: - « Тётя Феня, бабушка упала!»
Соседи положили бабушку на кровать, поднесли зеркальце к губам – оно осталось незамутнённым её дыханием.
На дворе стоял 1967 год. Похоронили её на Радищевском кладбище. Единственное, что запомнилось, стужа и метель. Я тогда жутко простыл и сам чуть не отправился вслед за бабулей.
С бабкиной смертью закончилось моё проживание в бараке, но я ещё долго вспоминал наше житьё …