ДРЕВНИЕ РУССКИЕ ПОВЕСТИ
Слово пересказчика
Вот четыре замечательных памятника древнерусской литературы, четыре истинные словесные драгоценности… Каждый из нас знает, что древнерусская литература - это в первую очередь "Слово о полку Игореве". А ведь "Слово" не на пустом месте появилось! Нашим предкам было что почитать: и жития святых, и воинские повести, и даже любовные и приключенческие романы, которые тогда были вовсе не глупыми и не пошлыми, - вы и сами в этом убедитесь, прочитав "Повесть о Савве Грудцыне". Автор ее был человеком тонким, наблюдательным, хорошо знавшим людскую натуру, много путешествовавшим по Руси… Прочтите и "Повесть о Тверском Отрочем монастыре" - прочтите и удивитесь, почему все на Руси знают Тристана и Изольду, Ромео и Джульетту, а героев этой красивейшей русской любовной баллады не знает никто. Их история не менее поразительна, чем история веронских влюбленных… "Житие Петра и Февронии Муромских" сейчас известно многим, но не все его знают по тексту повести. Повесть же - не столько житие, сколько поэтическое народное сказание, легенда о любимых народом князе и княгине, которых Православная Церковь признала святыми. Не может не поразить читателя "Повесть об Азовском осадном сидении донских казаков": удивителен и описываемый здесь подвиг русских людей, выстоявших против несметной басурманской силы, но не менее удивительно и мастерство автора "Повести". Откуда простой казак, недавний крепостной крестьянин, бежавший на Дон, научился так ярко, так образно, так красиво излагать свои мысли? Поистине русский народ всегда был одарен от Бога особым литературным талантом, и мощный всплеск XIX века - явление вполне объяснимое и понятное. Более того: пока будут живы русские, будет у них и великая литература, - к такой мысли приходишь, читая древнерусские повести.
И еще. Все произведения, которые вы найдете в этом номере "Горницы", публикуются в нашем собственном пересказе. Мы не решились давать их в подлиннике, трудном для понимания, но постарались как можно бережнее заменить устаревшую лексику современной, подобно тому, как художник-реставратор бережно поновляет древнюю, потемневшую икону… А вообще-то, если повести из этой "Горницы" как-то тронут вашу душу, взволнуют, заставят задуматься - вспомните, что их неоднократно издавали на древнерусском; обязательно найдите эти издания и читайте наши повести на родном языке.
Алексей БАКУЛИН
ПОВЕСТЬ О ПЕТРЕ И ФЕВРОНИИ МУРОМСКИХ
Повесть о житии святых новых чудотворцев Муромских - благоверного и преподобного и достохвального князя Петра, нареченного в иноческом чине Давидом, и супруги его, благоверной и преподобной княгини Февронии, нареченной во иноческом чине Ефросинией.
Повесть эта написана, вероятно, в XV веке. В ней передается народное предание о жизни благоверных правителей города Мурома, князе Петре и княгине Февронии, живших в XIII столетии и скончавшихся в один день в 1228 году.
Благослови, отче.
Есть в Русской земле град, называемый Муром. Некогда княжил в нем самодержавный благоверный князь, именем, как говорят, Павел. Диавол же, искони ненавидящий весь род человеческий, подослал страшного летающего змея к жене князя сего, чтобы совращать ее на блуд. И являлся сей змей жене в своем змеином обличии, а приходящим людям казалось, будто это сам князь сидит с женою своею. И долго длился этот обман, пока жена, устав бороться, решилась, наконец, не таиться, а все мужу поведать: змей-то страшный одолевать ее начал.
Задумался князь, как ему змея прогнать, да ничего придумать не мог. И сказал он жене так:
- Слушай: как явится он к тебе опять, как начнет беседу, так ты хитростью и выведай у него, какая смерть ему страшна. Если сумеешь это вызнать и нам рассказать, то не только в веке нынешнем освободишься от злого его дыхания и сопения, и от всей его мерзости, о которой и говорить срамно, но и в будущем веке нелицемерного Судию Христа умилостивишь.
Жена мужнины слова вложила в сердце твердо, решив: "Добро! Так тому и быть".
Вот однажды прилетает к ней страшный тот змей. Она же, добрую память в сердце имея, начала подольщаться к страшилищу тому. Долго она его хвалила с почтением, и так хваля, спросила: много, мол, ты знаешь, а знаешь ли сроки кончины своей, и какова она будет, и отчего? Этот же страшный соблазнитель, обманутый добрым обманом верной жены, не думая, что тайну свою раскрывает, сказал:
- Смерть моя от Петрова плеча, от Агрикова меча!
Жена, услыхав такую речь, сохранила ее твердо в сердце своем, и когда страшилище то улетело, поведала князю, мужу своему, что сказал змей. Тут князь и совсем растерялся: что значит "смерть от Петрова плеча, от Агрикова меча"?
Был же у него брат, именем Петр. Услышал князь Петр, что змей от его тезки смерти ждет, исполнился мужества и начал мыслить, как бы ему змея убить. Одно его смущало: не ведал он, что это за Агриков меч и где его добыть.
Был у князя Петра обычай: ходить по церквам, ища уединения. За городом в женском монастыре стояла церковь Воздвижения Честного и Животворящего Креста. Пришел туда князь, чтобы помолиться в одиночестве. Тут явился ему некий младенец и сказал:
- Княже! Хочешь ли, покажу тебе Агриков меч?
Он же, помня желание свое, воскликнул:
- Покажи! Хочу его видеть!
Говорит ему младенец:
- Иди за мною.
И показал ему в алтарной стене меж камней скважину, где и лежал меч. Благоверный князь Петр взял тот меч и с того дня начал искать подходящего времени, чтобы убить змея.
Каждый день ходил он поклониться брату своему и снохе. Вот как-то, поприветствовав брата, отправился он в покои княгини и там увидал ее сидящей с мужем.
- Что же это такое? - спросил князь Петр на обратном пути у слуги. - Как сумел брат меня обогнать и первым в покои к жене прийти? Я ведь и не мешкал нимало…
Отвечал ему слуга:
- Нет, господин, брат твой не выходил из своих палат!
Все тогда понял князь и подивился пронырству лукавого змея. Вернулся он к брату и сказал:
- Останься, брате, в палатах своих, не выходи никуда, жди меня. Ныне иду биться со змеем, да с Божией помощью убит будет лукавый.
Взял он Агриков меч, пришел к снохе своей, нашел там змея, оборотившегося князем, и твердо уверя себя, что то не брат, но чудовище, ударил его мечом. Змей же, явившись в своем истинном обличии, начал корчиться, биться и, прежде чем умер, забрызгал князя своей кровью.
И от скверной той крови пошли по телу князя струпы и язвы, и тяжко заболел князь. В болезни своей искал он от врачей исцеления, но ни единый помочь ему не смог.
† † †
Слышал князь Петр, что в Рязанской земле есть много искусных врачей, и повелел везти себя в пределы Рязанские, ибо сам от великой болезни своей не мог на коне сидеть. Прибыв же в Рязанскую землю, послал дворню свою искать врачей.
Некий юноша из приближенных князя в поисках забрел в село, называемое Ласково. Подошел он к первому дому, и никем не встреченный, вошел в ворота. Поднимается на крыльцо - никого. Вошел в горницу и видит чудное зрелище: сидит посреди горницы девица, ткет полотно, а перед нею скачет заяц.
Говорит девица:
- Худо дому без ушей и палатам без очей!
Юноша тот не понял ее слов и спрашивает:
- Где тут хозяин? Живет ли в доме сем человек мужеска полу?
Отвечает девица:
- Отец мой с матерью пошли взаймы плакать, а брат отправился через ноги за смертью следить.
Совсем удивился юноша:
- Что за чудеса я вижу? Ты сидишь одна в дому, перед тобой заяц скачет, а ты мне словеса странные глаголешь, и не могу я твоих слов понять!
Она же отвечала:
- Сего ли не разумеешь? Ты зашел в дом, застал меня неприбранной, а был бы у нас пес, он бы тебя почуял и залаял. Вот и выходит, что собака - для дома уши. А был бы у нас малый ребенок, он бы тебя увидел и мне бы сказал. Малое дитя - для палат очи. О родителях моих я сказала, что они на похороны пошли: сейчас они о покойнике плачут, а как сами преставятся - по ним будут плакать; вот что такое "плач взаймы". Брат же мой, как и отец, живет тем, что дикий мед в лесу собирает, по деревьям лазает. На дерево лезет - за ногами следит, чтобы не оступиться да не убиться. Вот это и значит: "через ноги за смертью следить".
Говорит ей юноша:
- Вижу, разумна ты!.. Скажи мне имя свое.
Она отвечает:
- Имя мне Феврония.
Он ей говорит:
- Я Муромского князя Петра слуга. Ищем мы для князя нашего врачей, да не знаем тут никого. Не подскажешь ли ты, к кому нам обратиться? Если человек тот уврачует князя, то получит дорогие подарки.
Она отвечает:
- Веди князя твоего сюда. Если будет он сердцем добр и в ответах смиренен, будет и здрав!
Юноша скоро возвратился к князю и поведал ему все, что случилось. Благоверный князь Петр говорит:
- Везите меня к той девице!
И повели его в село Ласково, а вперед князь послал слуг, приказав им передать: "Кто меня хочет лечить, пусть лечит и подарки большие получит". Девица же Феврония княжеским слугам твердо сказала:
- Я хочу князя лечить, но подарков от него не требую. Скажите ему так: "Если не стану его супругой, к чему мне тогда и лечить его?"
Вернулся слуга, передал ее слова. Князь же Петр не захотел те слова и к сердцу принимать, думая: "Как мне, князю, жениться на дочери древолазца?", но отправил к Февронии послов:
- Скажите, что если есть врачество, то пусть врачует; а если исцелит, то возьму ее в жены.
Слуги так и передали княжье слово. Она, взяв сосудец малый, почерпнула хлебной закваски и, дунув на нее, сказала:
- Пусть истопят вашему князю баню, и пусть в бане помажет он струпы и язвы сей закваской, но один струп пусть оставит непомазан. И здрав будет!
Услышав такое, князь приказал истопить баню, но, желая испытать девицу, вправду ли так умна, как о ней юноша говорил, послал к нее слуг своих с малым пучком льна: если, мол, девица сия действительно премудра и хочет за меня замуж выйти, то пусть из этого льна учинит мне, пока я в бане моюсь, рубашку и порты, и полотенце.
Слуга принес ей лен и передал княжеские слова. Она ему говорит:
- Влезь на печь, найди там поленце и принеси сюда.
Он принес ей поленце. Она, отмерив пядью, говорит:
- Отсеки вот столько.
Он отсек. Она говорит:
- Отнеси это князю и скажи: "Пока я лен чешу, пусть сделает из этого обрубка ткацкий станок, чтобы мне было на чем выткать полотно".
Слуга принес князю обрубок поленца и речь девичью сказал. Князь удивился ответу ее.
Пришло время князю в баню идти. Повелением девицы помазал он хлебной закваской все свои струпы и язвы, лишь один струп оставил. И вышел из бани, чувствуя себя лучше. Наутро же исчезли с тела его все струпы, кроме одного, который он по девичьим словам, не помазал. И все удивлялись скорому исцелению. Но в жены девицу он взять не захотел - мужицкого, мол, роду, - а послал ей богатые дары. Она же те дары не приняла.
Поехал князь Петр в Муром, во отчину свою, совсем здоровым, но был на нем струп, не помазанный повелением девичьим. И начали от того струпа новые язвы расходиться по телу уже в первый день на пути в Муром. И вскоре покрылся Петр многими язвами, как и прежде.
И вновь возвратился он к девице за исцелением. Подошел к ее дому и со стыдом стал просить врачества. Она же, нимало не гневаясь, сказала:
- Если будет мне супругом, уврачую его.
Он тогда дал твердое слово, что возьмет ее в жены. Она его и исцелила тем же способом, что уже сказан нами. Он, исцеление получив, женился на ней. Так и стала она княгиней Февронией.
† † †
Пришли они во отчину свою, град Муром, и жили во всяком благочестии, ни едину из Божиих заповедей не нарушая. Немного времени прошло - отошел князь Павел жития сего, благоверный же князь Петр по брате своем стал единым самодержцем граду Мурому.
Княгиню же Февронию бояре его не любили, обижались за жен своих: не по роду своему стала она княгиней, но Господа ради, прославляющего ее за доброе житие.
Вот некто из приближенных пришел к благоверному князю Петру жаловаться на нее: мол, из-за стола всякий раз неприлично княгине встает - крошки хлебные в руку сметает, словно голодная. Благоверный князь Петр, желая испытать ее, повелел накрыть общий стол. Когда же кончился обед, она, по своему обычаю, смела крохи себе в ладонь. Князь Петр поймал ее за руку, разжал ей ладонь, а там - ладан благовонный и фимиам. С того дня оставил ее и больше не испытывал.
Через многое время приходят к нему бояре и говорят в ярости:
- Хотим все праведно тебе служить и самодержцем иметь тебя, но Февронию в княгинях видеть не хотим, и чтоб она женами нашими государствовала не желаем. Если хочешь самодержцем оставаться, бери другую княгиню. Феврония же, взяв довольно богатства, пусть идет куда хочет!
Благоверный же князь Петр, по обычаю своему нимало не гневаясь, со смирением отвечал:
- Скажите Февронии. Послушаем, что ответит.
Они же, неистовые, исполнясь безстыдства и злого умысла, решили учредить пир. И устроили его. И когда уже были в подпитии, начали разводить безстыдные речи, словно псы лающие. Говорили они:
- Государыня княгиня Феврония! Весь град и все бояре обращаются к тебе: дай нам, чего мы у тебя попросим!
Она говорит:
- Возьмите то, что просите.
Они же едиными устами говорили:
- Мы ведь все, госпожа, хотим, чтобы князь Петр самодержствовал над нами, а жены наши не хотят, чтобы ты над ними господствовала. Возьми богатства довольно себе и иди куда хочешь!
Она и говорит:
- Обещала я вам, что все, чего ни попросите, примите. Я же вам скажу: дайте и мне то, чего я у вас попрошу.
Они же, от злобы не предвидя будущего, сказали с клятвой:
- Чего ни попросишь, безпрекословно дадим!
Она и говорит:
- Ничего не попрошу, только супруга моего, князя Петра!
Они в ответ:
- Если сам он так захочет, мы возражать не станем.
Внушил им враг мысли, что если князя Петра не станет, то они иного самодержца изберут, ибо каждый из бояр в уме держал, что сам он самодержцем станет.
Блаженный же князь Петр не прилежал сердцем к временному своему самодержавию, помнил только заповеди Божии, и по заповедям Его шествуя, держался тех слов, что богогласный Матфей в своем Благовести вещает: "Иже аще пустит жену свою, разве словеси прелюбодейнаго, и оженится иною, прелюбы творит". Этот блаженный князь по Евангелию поступил: княжение свое за ничто почел, лишь бы против заповедей Божиих не пойти.
Злочестивые же бояре дали им ладьи речные - ведь у града того протекает река, называемая Окою. И поплыли князь с княгинею на ладьях по реке. Был же на судне некий слуга блаженной княгини Февронии, и жена его на том же судне помещалась. Человек тот принял помысл от лукавого беса и воззрел на святую с блудным желанием. Она же угадала злой помысл своего слуги и обличила его, сказав:
- Встань с правого борта ладьи и зачерпни воды из реки.
Он зачерпнул. Она повелела ему отхлебнуть той воды. Тот отхлебнул. Тогда она снова говорит:
- Теперь встань с левого борта и снова воды зачерпни.
И опять повелела она ему испробовать воду на вкус. Он испробовал. Тогда она спрашивает:
- Равна ли вода по вкусу или с одного борта послаще будет?
Он отвечает:
- Что тут, что там - одинаковая вода.
Тут она и говорит:
- Вот так же и естество женское: что у одной, то у другой - равно. Зачем ты, жену забыв, о чужих помышляешь?
Человек тот понял, что есть у нее прозрения дар, и с тех пор боялся худое о ней помышлять.
Близился вечер, начали к берегу причаливать. Тут одолели блаженного князя Петра раздумья: "Как буду дальше жить, своею волею самодержавие оставив?" Предивная же княгиня Феврония отвечает ему:
- Не скорби, княже: милостивый Бог, Творец и Промыслитель всему, не оставит нас в нищете!
На том берегу стали блаженному князю Петру ужин готовить. Повар нарубил деревца малые и на них котлы повесил. После ужина святая княгиня Феврония увидела те деревца, благословила их и сказала:
- Да будут на утро они деревами великими, с ветвями и листьями!
Так и стало. Проснувшись утром, увидели все дерева великие с ветвями и листьями. И когда уже хотели люди княжеские грузить пожитки на ладьи, пришли вельможи из града Мурома со словами:
- Господине княже! От всех вельмож, от всего града пришли мы к тебе, да не оставишь нас, сирых! Возвратись в свое отечество! Многие вельможи в городе погибли от меча: каждый хотел державствовать, и многие друг друга перебили. Те же, кто остались, со всем народом молят тебя: господине княже! Хоть и прогневали тебя, и раздражили, и не хотели, чтобы княгиня Феврония владычествовала над женами нашими, но теперь кланяемся со всеми домочадцами и рабами своими: и зовем, и любим, и молим - не оставь нас, рабов твоих!
† † †
И блаженный князь Петр с блаженной княгиней Февронией возвратились в град свой. И державствовали в граде своем, ходя во всех заповедях и оправданиях Господних безпорочно, принимая мольбы и творя милости всем, под их властью сущим, словно чадолюбивые отец и мать. Ибо имели они ко всем любовь равную, не любили ни гордости, ни грабительства, и богатство свое тленное не щадили, но в Бога богатели. Были они своему граду истинные пастыри, а не наемники; градом правили, служа правде, с кротостью, а не с яростью. Странников принимали, голодных кормили, нагих одевали, бедных от напастей избавляли.
Когда же к концу близилось правление их, умолили они Господа, чтобы им в один и тот же час вместе преставиться. И повелели положить их в одну могилу, чтобы в одном камне лежали два гроба, с одною лишь перегородкой между ними. Сами же они в один и тот же день облеклись в монашеские ризы. И наречен был князь Петр в иноческом чину Давидом, преподобная же княгиня Феврония наречена была Ефросинией.
В то же время преподобная Феврония, нареченная Ефросиния, в соборный храм Пречистой своими руками шила воздух с ликами святых. Преподобный же и блаженный князь Петр, нареченный Давид, прислал к ней сказать: "Сестро Ефросиние! Хочу уже отойти от тела, но жду тебя, чтобы вместе нам разрешиться". Она же отвечала: "Подожди, господине, пока дошью воздух во святую церковь!" Он вторично посылает к ней: "Не в силах я долго ждать тебя!" И в третий раз посылает: "Хочу уже преставиться и не могу тебя ждать!" Она в то время заканчивала работу, и не успела у одного святого ризы дошить, только лик его закончила, но воткнула иголку и нить перевязала, и послала Петру сказать, что вместе преставляться будут. И, помолившись, предали души свои святые в руце Божии месяца июля в 25 день.
По преставлении же их хотели люди положить блаженного Петра в городе у соборной церкви Пречистой Богородицы, а Февронию за городом в женском монастыре у церкви Воздвижения Святого Животворящего Креста, рассуждая так: "Раз были эти святые в монашеском чине, значит, не следует их рядом в могилу класть". Так и сделали, общую же могилу, вытесанную в камне, что находилась у того же соборного храма Пречистой, оставили пустой.
Утром проснувшись, обнаружили люди, что раздельные гробы князя с княгиней пусты, святые же тела их лежали в общей могиле у храма Богородицы. Люди неразумные, при жизни Февронии покоя не дававшие, и по честном ее преставлении своего обычая не оставили: снова переложили их в разные гробы и в разные концы разнесли. И снова на утро обнаружились святые в общей могиле. И больше уж не смели люди прикоснуться к святым их телам и оставили их там, где они сами повелели: у соборной церкви Рождества Пресвятой Богородицы, посреди города, которому они даны были на просвещение и спасение; те же, кто с верою прикладываются к святым мощам их, неоскудное исцеление принимают.
Мы же по силе нашей приложим наше хваление им:
Радуйся, Петре, яко дана ти бысть власть убити летящаго змия. Радуйся, Февроние, яко в женстей главе святых муж мудрость имела еси.
Радуйся, Петре, яко струпы и язвы на теле своем нося, доблествене скорби претерпел еси. Радуйся, Февроние, яко от Бога имела еси дар в девственней юности недуги целити.
Радуйся, Петре, яко заповеди ради Божия самодержавства волею оступи, еже не оставити супруги своея. Радуйся, дивная Февроние, яко твоим благословением во едину нощь малое древие велико возрасте и изнесоша ветви и листвие.
Радуйтася, честная главо, яко во одержании ваю в смирении и в молитвах и в милостыни, без гордости пожиста; тем же Христос дарова вам благодать, яко и по смерти телеса ваю неразлучно во гробе лежащее, духом же предстоита Владыце Христу. Радуйтася, преподобная и преблаженная, яко и по смерти исцеление с верою к вам приходящим невидимо подаета!
Но молим вы, о преблаженныя супруги, да помолитеся о нас, творящих верою память вашу.
Помяните же и меня, грешнейшего, списавшего сие, елико слышал; не ведая, что другие писали, ведущие больше меня. Если и грешен я, и груб, но на Божию благодать и на щедроты Его уповая, и на ваше моление ко Христу надеясь, трудился мыслями. Хотел вас, святые, на земле хвалами почтить, но даже не коснулся хвалы. Хотел ради вашего смиренного самодержавия и преподобия по преставлении вашем венцы вам сплести, но даже не коснулся плетения. Прославлены вы на небесах и венчаны истинными нетленными венцами от общего Владыки Христа, Ему же подобает всякая слава, честь и поклонение со безначальным Его Отцом и Пресвятым и Благим и Животворящим Духом, ныне, и присно, и во веки веков. Аминь.
ПОВЕСТЬ О ТВЕРСКОМ ОТРОЧЕ МОНАСТЫРЕ
Удивительно поэтическая повесть эта написана во второй половине XVII века, но рассказывается в ней о событиях, происшедших почти на 400 лет ранее. Князь Ярослав Ярославич, о котором говорится в повести - реальное историческое лицо, первый великий князь Тверской, живший в 1230-1271 годах. Жену его действительно звали Ксенией.
В лето от Рождества Христова 1265 основан был Отрочь монастырь старанием и заботой великого князя Ярослава Ярославича Тверского и великой княгини, богомудрой Ксении, на пятом году их законного брака, и по молитвам любимого княжеского отрока Григория, а во иноческом чину Гурия.
В княжение великого князя Ярослава Ярославича Тверского был у него отрок по имени Григорий, который всюду князю прислуживал, был им любим весьма и верен во всем; и великий князь посылал его по селам своим, собирать то, что положено.
Случилось тому отроку быть в селе, называемом Едимоново. Остановился он у церковного пономаря Афанасия, увидел у него дочь Ксению, весьма красивую, и начал про себя раздумывать, как бы взять ее в жены. Но боялся он как бы женитьбой сей не навлечь на себя княжеский гнев, и очень из-за этого печалился; возлюбил он ее весьма и никому из друзей о том не говорил, лишь про себя размышлял, как бы ему улучить желаемое. Случилось ему побеседовать наедине с отцом ее, Афанасием, и стал он просить выдать за него дочь и обещался во всем Афанасию помогать. Отец ее весьма удивился: "У такого великого князя пред лицом предстоит, и такое мне предлагает!" - и не нашел, что ответить ему. Пошел Афанасий к жене и дочери посоветоваться, и рассказал им все подробно. Дочь же его, исполнена Духа Святого, отвечала отцу своему так:
- Отче мой! исполни его просьбу. А что он тебе обещал взамен, в том положись на его волю и на волю Божию, тако изволившую, и сие да будет!
Была девица та благочестива и кротка, смиренна и весела, разум имела весьма велик, ходила во всех заповедях Господних и очень родителей своих почитала, от младых ногтей Христа возлюбила и Ему последовала, слушая Святое Писание от отца своего, и внимала ему прилежно всем сердцем своим.
Отрок же еще сильнее уязвился любовью и прилежно уговаривал отца ее ничего не страшиться:
- Я сам перед князем за все отвечу и умолю его, а ты не бойся!
И порешили так тому и быть: свадьбу играть в селе том, венчаться в церкви святого великомученика Димитрия Солунского, и жить тут же, если великий князь на то согласие даст.
Исполнив все, что ему князем было приказано, с радостью вернулся Григорий в Тверь, удивляясь в душе, что нигде не встречалось ему подобной девицы; и никому о том не рассказал.
Отроковица же после его отъезда говорит отцу и матери:
- Государи мои! не дивитесь обещаниям сего отрока: он свое предполагает, а Бог Свое строит. Не этот человек будет мне супругом, а тот, кого Бог подаст.
И очень удивились родители таким речам.
Названный же отрок, выбрав время благополучное, припал к ногам великого князя и со многими слезами умолял его позволить сочетаться законным браком по своему выбору, расписывая красоту и возраст, и разум девицы. Услышав такое, князь ему говорит:
- Если уж захотел жениться, так возьми себе жену из семьи вельмож богатых, а не простых людей - и не богатых, и не знатных, и не образованных, - да не будешь в поношении и унижении от своих родителей и от бояр, и от друзей. Все тебя возненавидят, и от меня будешь удален, чтобы не позорить княжеский двор.
Однако отрок много дней молил прилежно великого князя исполнить его желание и повелеть ему жить в деревне. И начал великий князь наедине его увещевать и расспрашивать подробно, чего ради такие желания у него появились. Он все и рассказал великому князю о своем обещании.
Тут князь Ярослав Ярославич исполнил прошение его и повелел приготовить все необходимое к женитьбе. Когда же подошло время обручению и венчанию, отпустил его в ладье по Волге, ибо село то возле Волги стояло, а коней обещал прислать вскорости по берегу. Отрок с радостью поклонился великому князю и пошел в ладье по Волге со всеми своими людьми.
Наутро великий князь повелел приготовить себе и всему двору своему коней, соколов да собак, чтобы поохотиться в походе: он в ту ночь видел сон, будто охотился в поле и пускал соколов на птиц; когда же пустил великий князь своего любимого сокола на птичью стаю, сокол тот всех птиц разогнал, поймал голубицу, красотой сияющую ярче золота, и принес ему за пазуху. Проснулся князь от сна своего, много размышлял о видении, но не рассказал никому, а только приказал взять всех птиц на ловлю. Так и шел князь в ту деревню, где ждал его отрок, и в пути развлекался охотой. Был же великий князь холост и молод - еще и двадцати лет не минуло ему.
Отрок же, когда пришел в ладье по реке и пристал у берега в ожидании коней, обещанных князем, послал своих вестников к девице, чтобы приготовила все необходимое к свадьбе. Девица и говорит посланным:
- Возвестите отроку: пусть помедлит, а я сама весть пришлю, когда все готово будет. Не ждали мы его прибытия так скоро, и вести нам о том не присылали.
Вестники так и передали. Девица же, провидя приход великого князя, говорит родителям своим:
- Вот и сват мой приехал, а жених еще медлит. Скоро, однако, и он явится: в поле тешится охотой и задержался там. Но подождем его немного - он прибудет.
А имени его никому из сродников своих она не сказала, лишь готовила для жениха честные дары, которые своими руками делала.
Князь же великий не знал дорогу в то село, и решил прийти туда на следующее утро или на другой день, чтобы увидеть отрока своего уже женатым; заночевал он на охоте, а село то отстояло от Твери на сорок поприщ. Ночью же увидел князь прежний сон и вновь принялся размышлять, что означает такое видение; утром опять отправился на охоту.
Отрок же, не дождавшись ни вестей от девицы, ни коней от князя, подумал: "Не иначе, как великий князь передумал и хочет вернуть меня обратно. Надо успеть свой замысел исполнить". С этой мыслью отправился он на двор, где девица готовилась к свадьбе, сел на место жениховское и приказал поскорее начинать. Девица и говорит ему:
- Не вели спешить: будет у меня еще один гость - не званый, да лучше всех званых.
Великий же князь в то время подошел близко к селу тому. Увидел он стаю лебедей на Волге-реке и повелел спустить на них всех своих соколов и ястребов, и сам пустил своего сокола любимого. И поймали они много лебедей. Сокол же великого князя, заигравшись, ударился лететь к тому селу; великий князь погнался за ним и, забыв обо всем, примчался в село; а сокол сел на церковь святого великомученика Димитрия Солунского. В то время много народу сошлось к церкви посмотреть на венчание. Князь, услыхав об этом от крестьян, велел своим людям приманить сокола, но сокол отнюдь не собирался слетать вниз, а только крылья свои поправлял и перья чистил; тогда великий князь прошел на двор, где отрок его был, - прошел, как есть, в дорожном платье. Не на свадьбу он в село приехал, но сокола искал, - Бог же иначе судил. Люди, видевшие князя, не признали его, думали, что это посланный с конями, и никто его не встретил. Девица же говорит гостям:
- Встаньте все и идите навстречу своему великому князю, моему жениху.
Они изумились. Великий князь вошел в дом, где девица и отрок сидели; все встали, поклонились и прощения попросили за свою нерасторопность; князь же повелел им сесть, чтобы увидеть жениха и невесту. Девица в то время и говорит отроку:
- Отойди от меня и дай место князю своему: он выше тебя, он жених мой, а ты моим сватом был.
Великий князь увидел ту девицу, столь прекрасную, что казалось - лучи от ее лица исходят, и говорит отроку своему Григорию:
- Уходи отсюда и ищи себе иную невесту где хочешь. Эта невеста для меня, а не для тебя. - Так возгорелся он сердцем и смутился мыслью.
Отрок по повелению его вышел, а великий князь взял девицу за руку, повел в церковь святого великомученика Димитрия Солунского, тут они обручились и сотворили целование о Христе, как подобает, и в тот же день венчались; и такая радость была у великого князя в тот день, - а дело было летом, - что повелел он крестьянам праздновать день и ночь.
Когда же после венчания шел великий князь от церкви ко двору, тогда сокол его любимый, увидя господина своего с супругою, начал трепетаться на церкви, словно от радости, и поглядывать на князя. Князь спросил своих сокольников:
- Слетел ли к вам сокол или нет?
Они отвечают:
- Не летит с церкви!
Князь взглянул на него и кликнул своим голосом. Сокол тут же прилетел к великому князю, сел на правой его руке и поглядывал на обоих - на князя и на княгиню; великий же князь отдал его сокольнику.
Отрок же, охваченный великой кручиной не ел и не пил. Великий князь, весьма его любивший и жалевший, настрого приказал ему гнать ту кручину и рассказал сны свои: то, что видел во сне, то и сбылось Божиим изволением.
И тогда отрок ночью порешил возложить печаль свою на Бога и Пречистую Богоматерь: какой путь Они для него изберут, в том пусть и наставят. Снял он с себя княжескую одежду, купил себе иное платье, крестьянское, оделся в него и спрятался ото всех, и ушел из того села тайно, и пошел лесом неведомо куда.
Утром же великий князь вспомнил о том отроке, и, не видя его, повелел своим боярам прислать его; они же искали его долго и не нашли нигде, только платье его видели. Так и возвестили великому князю. Князь весьма опечалился, и повелел искать его повсюду - и в реке, и в колодцах, боясь того, чтобы тот сам не предал себя губительной безвременной смерти; но нигде его не нашли, а только один крестьянин поведал, что де "купил у меня платье ветхое и не велел об этом никому говорить, а сам пошел в пустыню".
Великий князь повелел искать его по лесам, по дебрям, по пустыням, чтобы, как найдут, сразу приведут его; и многие леса, и дебри, и пустыни обошли и нигде его не нашли. И великий князь три дня с места не трогался.
Весьма печалился князь об отроке своем и говорил:
- Я повинен в смерти его!
Княгиня же его всячески ему печалиться не велит и говорит так:
- Так Бог велел, чтобы нам вместе быть. Если бы не Божья воля, как бы ты, великий князь, к нашей нищете снизошел бы и взял меня за себя? Так не печалься ни о чем, но иди с миром в град свой, меня с собой возьми и ни о чем не печалься.
Но великий князь весьма печален был, вздохнул, прослезился и вспомнил слова свои, сказанные Григорию: "Слова эти на мне сбылись, а его отныне уже не увижу". И возложил свою печаль на Бога и на Пречистую Его Богоматерь.
И отпустил великую княгиню свою добираться до Твери в ладье, и приказал боярам своим беречь ее, почитать и слушаться ее во всем. Сам же отправился в Тверь берегом, устраивая по пути охоты и добрался до города прежде княгини. Когда же подоспела великая княгиня, повелел он боярам своим и боярыням, и дворовым, и всему городу выйти навстречу ей. Все, слышавшие приказ, с радостью поспешили на берег Волги - и мужи, и жены, и дети - даже до младенцев. Все пошли на Волгу с подарками и встретили великую княгиню на берегу возле церкви Архангела Михаила. Прибыл туда и великий князь, и все бояре в каретах, и с такой великой честью встретив молодую, поклонились ей; и все, видя красоту ее весьма изумлялись:
- Ни очами своими не видели, ни слухом не слышали про такую жену благообразную, светящуюся, словно солнце среди звезд многих, как и княгиня наша сияет среди жен града сего ярче луны и звезд.
И проводили ее в Тверь с радостью великою и со многими дарами на княжеский двор. И была в городе радость и веселье великое, и было у великого князя пирование на многие дни для всех - от мала, до велика.
Об отроке же пропавшем ничего не было слышно долгое время. Божиим промыслом пришел тот отрок на реку Тверицу, от города Твери в пятнадцати поприщах, на место боровое, и тут поселился среди леса: хижину себе поставил и часовню, и определил место, где быть церкви честного и славного Рождества Пресвятой Богородицы. Недолго он здесь прожил, как нашли его близ живущие люди и спросили:
- Откуда ты сюда пришел, и как тебя зовут, и кто тебе велел поселиться на нашем месте?
Отрок же ничего им не отвечал, только молча кланялся, и отошли от него восвояси.
Немного еще здесь пожив, ушел он с этого места, желая подальше держаться от города, ибо узнал от пришедших людей, что город близко. Божиим изволением вышел он к устью реки Тверицы, на Волгу, возле города Твери. И возвратился в лес, избрал себе место подальше и начал молиться Пресвятой Богородице, да откроет ему, что за место сие. Ночью лег спать и во сне тонком видит на месте том поле чистое и великое весьма, и свет великий, словно луч Божественный сияющий. Встал он ото сна и задумался, что означает сие знамение, и молился Спасу и Пресвятой Владычице Богородице, да откроют ему вещь сию; в ту же ночь является ему Пресвятая Богородица и повелевает ему воздвигнуть церковь во имя честного и славного Ея Успения, и указала ему место, говоря:
- Хочет Бог прославить место сие и расширить его, и будет здесь обитель великая; ты же иди с миром в город к своему князю: он тебе будет помощник во всем и прошение твое исполнит. Ты же, когда исполнишь все и монастырь возведешь, некоторое время тут поживешь, а потом отойдешь к Богу.
Воспрянув от сна своего, весьма ужаснулся он видению тому и размышлял так: "Как мне отойти от сего места? Не хочу его никому показывать. Но, как Господу угодно, так пусть и будет". И еще подумал: "Если пойду к великому князю, он меня уговаривать начнет, однако я в его доме жить не хочу". Когда он так размышлял, пришли в тот лес мужи княжии на зверей охотиться. Отрок увидел их, узнал и скрылся; они же, увидя крест и хижину, весьма удивились, начали искать, кто тут живет, нашли и узнали: "Это отрок князя нашего!" - и обрадовались радостью великою. Ведь этот отрок три года или более того скитался по пустыни, никем не знаемый, и питал его Бог один. Взяли они его, повели к князю, и говорили:
- Великий князь до сих пор весьма о тебе печалится; а если увидит тебя живым и здоровым, возрадуется радостью великой.
Слыша такое, он с радостью шел за ними.
Когда привели его во двор великого князя и все увидели его, то возрадовались весьма и прославили Бога и возвестили о нем князю. Князь повелел ввести его в верхние палаты и при виде отрока своего весьма возрадовался и восхвалил Бога. А он поклонился великому князю и сказал:
- Прости меня, господине мой, княже, что согрешил пред тобой и опечалил тебя зело.
Говорит ему великий князь:
- Как же Бог хранил тебя до сего времени? - и поцеловал его.
Он же поклонился ему до земли и сказал:
- Прости меня, господине мой, яко согрешил перед тобой.
И поведал ему всю правду по порядку. Князь весьма тому удивлялся, прославил Бога и приказал слугам дать отроку новую одежду - да будет первым в своем чину. Он же со смирением сказал:
- Господине княже, я не того ради пришел к тебе, но чтобы ты от печали освободился и прошения моего не презрел. Молю тебя, разреши мне то место расчистить.
И все рассказал великому князю, как туда приехал и как явилась к нему Пресвятая Богородица со святителем Петром, митрополитом Московским, и место показала, где быть церкви во имя честного и славного Ее Успения, и все ему рассказал о себе подробно. Князь вздохнул глубоко, прослезился и отрока похвалил, такого страшного видения сподобившегося; и обещался во всем помогать тому месту, и беседовал с ним долгое время, и повелел поставить трапезу, но он вкусил немного хлеба и воды, а к остальной пище не притронулся. Великий князь повелел волю его исполнить, и так отпустил его с миром.
Отрок же отошел на место свое и начал, как обычно, молиться Богу и Пресвятой Богородице о помощи в создании обители той, и по молитвам Пресвятой Богородицы дело быстро совершилось. Князь же великий вскоре повелел собрать крестьян и иных людей, чтобы расчистить то место, что отрок покажет. Услыхав такое, многие горожане и сами, без приказу пошли на помощь, и вскоре очистили место то. И сам великий князь, придя на место то, видит его сияющим более других мест; отрок же, припав к его ногам, молил создать церковь деревянную и монастырь возвести. Великий князь повелел всем тут собравшимся потрудиться, и еще мастеров к ним пригласил. И так Божиею помощью и великого князя повелением вскоре дело свершилось, и освящение церкви состоялось. На другой день после освящения церкви отрок Григорий пострижен был в иноческий чин и наречен был Гурием. По пострижении своем недолгое время пожил он, преставился и погребен был в монастыре.
ПОВЕСТЬ О САВВЕ ГРУДЦЫНЕ
Повесть зело пречудна и удивления достойна о том, что случилось в граде Казани с неким купцом Фомой Грудцыным и сыном его Саввой.
Предполагается, что повесть эта написана в 70-х годах XVII века, то есть примерно через сорок лет после описываемых событий. Помимо прочего, любопытно в ней то, что неизвестный ее автор уверенно оснащает свое удивительное повествование ссылками на реальные события, лица и даже адреса, что придает повести особую достоверность и убедительность.
В 1606 году жил в городе Великом Устюге некий купец, муж славный и весьма богатый, по имени Фома Грудцын-Усов. Претерпев смуту великую и гонение на христиан от поляков, оставил он великий град Устюг и переселился южнее, в славный царственный град Казань, ибо до южных городов злочестивая литва не добиралась.
И жил тот Фома с женой своей в городе Казани даже до лет правления благочестивого великого государя Михаила Феодоровича. Был же у того Фомы сын единородный, именем Савва. Имел Фома обычай по торговым делам отъезжать вниз по Волге-реке иногда к Соли Камской, иногда в Астрахань, а иногда за Каспийское море в Персию. Этому он и сына своего Савву учил, приказывая неленостно тем делом заниматься, дабы по смерти отцовой стать наследником всему имению.
Однажды решил Фома отплыть на торговлю в Персию. Сыну же своему снарядил он струги с обычными товарами и повелел плыть в Соль Камскую, чтобы там со всяким рассуждением заниматься торговлей. И по обычаю, поцеловав жену и сына, тронулся он в путь.
Несколько дней помедлив, и сын его на снаряженных судах по повелению отца своего отправился в плавание к Соли Камской. Достигнув усольского города Орла, пристал он к берегу, и, по отцовскому совету, остановился в гостинице у некоего знакомого человека. Хозяин гостиницы и жена его, помня милости Фомы Грудцына и любовь его к своему сыну, позаботились о юноше со всем тщанием. И жил он в гостинице той немалое время.
В том же граде Орле жил мещанин по имени Бажен Второй, летами уже стар и во многих городах известен своим благонравным житием. Был он богат и дружен с Саввиным отцом. Узнал Бажен Второй, что из Казани прибыл сын Фомы Грудцына, и сказал сам себе: "Отец его со мной крепкую дружбу водит, а я, выходит, обидел юношу! Возьму его в дом свой: пусть живет у меня и питается с домашними за одним столом".
Так решив, повстречал он Савву, бредущего своим путем, и, подозвав его, начал говорить:
- Савва, друг! Разве ты не знаешь, что отец твой сильную любовь ко мне имеет? Что же ты меня обижаешь, не хочешь в моем дому жить? Теперь послушай слов моих: приходи и живи у меня, и питайся со мной за одним столом. За любовь отца твоего я тебя как сына родного приму.
Услышав такое, Савва весьма обрадовался и мужу тому славному низко поклонился. Не медля нимало, ушел он из гостиницы в дом Бажена Второго и, живя там во всяком благоденствии, был счастлив. А у Бажена Второго была жена, третьим браком приведенная, замуж взятая девою. Ненавидящий род человеческий супостат диавол, видя мужа того добродетельное житие и желая учинить возмущение в доме его, уязвил молодую жену на блудное желание к юноше, а самого юношу непрестанно склонял льстивыми словесами к падению: знал он, что женское естество легко уловляет молодые умы к любодеянию. И так Савва лестью жены той, а лучше сказать, завистью диавольской, был завлечен и попался в сеть любодеяния, ненасытно творя блуд и во все дни пребывая с нею в этом скверном деле, ни воскресений, ни праздников не помня, но забыв и страх Божий и час смертный, всегда в кале блуда, как свинья валялся.
Вот наступил праздник Вознесения Господа нашего Иисуса Христа. В навечерии праздника Бажен Второй взял Савву в святую церковь к вечернему пению. По отпущению вечерни вернулись они в дом свой и после обычного ужина возлегли каждый на ложе своем, благодаря Бога. Бажен, муж боголюбивый, всегда засыпал крепко, жена же его, подстрекаемая диаволом, восстав тайно с ложа своего, пришла к постели юноши и, разбудив, понуждала к скверному смешению блудному. Он же, хоть и молод был, но, уязвлен стрелой страха Божиего, убоялся суда Господня, размышляя: "Как в такой святой день столь скверное дело творить будем?" И, помыслив так, начал с клятвою отрекаться от нее, говоря:
- Не хочу безвозвратно погубить душу свою и в такой великий праздник осквернить тело свое.
Она же, ненасытно распаляемая похотью блуда, неослабно нудила его то ласканием, то угрозами, чтобы исполнил желание ее, и много потрудилась, но никак не смогла склонить его воли, ибо некая божественная сила помогала ему. Увидела лукавая жена, что не может подчинить юношу своей воле, распалилась на него, как змея, лютой яростью и со стоном отошла от ложа, помышляя волшебным зельем опоить его. И что замыслила, то и сотворила.
Когда начали звонить к утреннему пению, боголюбивый муж Бажен Второй скоро встал с ложа своего, разбудил и Савву и отправился на славословие Божие. Проклятая же его жена старательно готовила для юноши волшебное зелье, словно змея, желая влить в него яд свой. По отпущении Божественной литургии Бажен Второй и Савва с радостью вернулись домой.
Бажен Второй приказал принести немного вина ради святого сего праздника, ничего не подозревая о лукавом умысле жены своей. Вот принесли вино - наливает она чашу и подносит муж своему. Он, выпив, возблагодарил Бога. Она себе налила и выпила. И потом уж налила приготовленное отравленное зелье Савве. Он же, ничего не подозревая, выпил лютое это зелье. И тут начал некий огонь гореть в сердце его. Он, чувствуя это, подумал: "Много всякого пития в доме отца моего, но никогда я такого не пил, как ныне". И выпив, начал он сердцем тужить и скорбеть о той жене. Она же, как лютая львица, яростно поглядывала на него, и показалась ему весьма привлекательной. И начала она мужу своему на юношу клеветать и злые слова говорить и повелела изгнать его из дому. Богобоязливый тот муж, хотя и жалел в сердце своем юношу, но был уловлен женской лестью и приказал ему покинуть дом, обвиняя в неких проступках. Юноша с великой жалостью и печалью ушел из дома, тужа и сетуя о лукавой этой жене.
И пришел снова в ту гостиницу, где прежде обитал. Гостинник его спрашивает:
- За какую вину оставил ты дом Баженов?
А он ответил, что, мол, сам не захотел жить у них - шибко голодно было. Но сердцем он скорбел и неутешно тужил по Баженовой жене, и от великой печали начала красота лица его увядать, а тело таять. Гостинник же видел юношу сильно скорбящим и вздыхающим и недоумевал, что тому причиной.
Жил в городе том некий волхв, чародейством угадывающий, кому какая скорбь приключится, кому жить, а кому умереть. Гостинник и жена его, будучи благоразумными, пригласили тайно того волхва, чтобы узнать, отчего юноша тужит. Этот волхв, посмотрев в чародейские свои книги, обо всем догадался и сказал, что никакой иной тут причины нет, кроме тоски по жене Бажена Второго, с которой пал он в блуд. Но гостинник с женой, услышав такое, не поверили, ибо знали Бажена за мужа благочестивого и богобоязненного и жену его такой же числили. Савва же, непрестанно тужа и скорбя о проклятой жене той, день за днем так исхудал, словно великую болезнь перенес.
Однажды Савва вышел прогуляться в одиночестве за городом, чтобы развеять немного уныние и скорбь. Шел он по полю один, ни о чем другом не помышляя, как только о прискорбном разлучении своем с тою женою, и пришла ему в голову мысль злая, и сказал он про себя: "Если бы мне какой человек или хоть сам диавол помог вновь вернуть ту женщину, так я послужил бы и диаволу". И словно в припадке безумия такую мысль помыслив, пошел он дальше, но немного прошел, как услышал за собою голос, зовущий его по имени. Он обернулся и увидел юношу, быстро бегущего, хорошо одетого, рукою его манящего.
Юноша тот, а лучше сказать - супостат-диавол, рыщущий непрестанно, ища погибели человеческой, подошел к Савве, вежливо поклонился ему и сказал так:
- Брате Савво, что ж ты бегаешь от меня, словно чужой? Я ведь давно тебя поджидаю, с любовью, по-родственному. Мне давно известно, что ты из рода Грудцыных-Усовых из города Казани, а если обо мне хочешь узнать, так я из того же роду, но живу в Великом Устюге, а сюда приехал лошадьми торговать. По рождению мы братья с тобой, так будь же мне братом и другом, не отлучайся от меня: я ведь готов во всем тебе помогать.
Савва, слыша от мнимого своего брата, а вернее сказать, беса, такие слова, весьма обрадовался тому, что в дальней, незнакомой стороне удалось ему родственника найти. И поцеловал его любезно, и пошли вместе по полю тому. И говорит Савве бес:
- Брате Савво, что за скорбь такая у тебя на душе, что вся красота твоя юношеская исчезла?
Тот в ответ придумал какую-то ложь, а бес усмехнулся и говорит ему:
- Что это ты таишься от меня? Я ведь все про твою печаль знаю. А что ты мне дашь взамен, если я тебе помогу?
Савва отвечал:
- Так скажи мне, что у меня за печаль, и если правильно угадаешь, то поверю, что сможешь и помочь мне.
Бес говорит:
- Ты сокрушаешься по жене Бажена Второго, с которой тебя разлучили. Но что ты мне дашь, если я вас снова в любви соединю?
Савва отвечает:
- Сколько ни есть у меня товаров и богатства отца моего, и торговой прибыли - все тебе отдам, только верни мне прежнюю любовь!
Бес, усмехаясь, говорит ему:
- Ну что ты мне несешь? Я знаю, что отец твой весьма богат. А ты знаешь ли, что мой отец всемеро твоего богаче? Что мне до твоих товаров? Нет, ты мне дай расписочку некую, и я желание твое исполню.
Обрадовался юноша, думая: "Вот и богатство отца моего цело будет, а расписку я ему, конечно, дам!" - и того не знал, что еще в худшую пагубу впадает. Вот ведь безумие юношеское! И прежде его женская лесть уловила, и теперь в какую погибель нисходит! Когда сказал бес слова сии, юноша с радостью обещался дать расписку. Мнимый же брат, а лучше сказать, бес, тут же достал из кармана чернила и бумагу и протянул юноше, повелевая немедленно начать писание. Савва же, писать умея плохо, по наущению беса, не размышляя над тем, что пишет, вывел отречение от Христа, Истинного Бога, и предался в служение диаволу, мнимому своему брату. И по сем вернулись в город Орел.
Спрашивает Савва беса:
- Скажи, брате, где живешь, чтобы мне знать дом твой.
Бес же, рассмеявшись, отвечал:
- У меня особого дома нет, а где случится, там и ночую. Если же хочешь видеться со мной часто, ищи меня на конной площадке: я ведь говорил тебе, что приехал сюда лошадьми торговать. Но я не поленюсь сам тебя навещать. А теперь иди к лавке Бажена Второго: знаю я, что он с радостью позовет тебя обратно в свой дом.
И Савва по слову "брата своего" диавола радостно отправился к лавке Бажена Второго. Бажен, увидя Савву, с радостью начал приглашать его, говоря:
- Господине Савво! Какое я тебе зло сотворил? Зачем ушел из дома моего? Впрочем, молю тебя: возвращайся в мой дом, а я за любовь отца твоего буду тебе весьма рад!
Савва, услышав от Бажена такие слова, неизреченной радостью возрадовался и поскорее отправился к нему в дом. И, когда пришел, жена Бажена, видя юношу, диаволом подстрекаемого, с радостью его встретила, всяким ласканием его приветствовала и целовала. Юноша, уловленный лестью женскою, а паче диаволом, вновь запутался в блудной сети с проклятой той женою - ни праздников, ни страха Божия не помнящий, безпрестанно с нею в кале блуда валялся.
Вот долго ли, коротко ли, дошли до славного града Казани, до матери Саввиной слухи, что сын ее ведет житие неисправное и непорядочное, и что было с ним товару, все спустил в блуде и пьянстве. Мать, таковое о сыне своем слыша, очень огорчилась, и написала ему письмо, чтобы возвращался он в Казань, в дом отца своего. Но когда пришло к нему то послание, он, прочтя, лишь посмеялся, ни во что материнский приказ вменив. Она вновь посылает ему и второе, и третье письмо - и молениями молит, и клятвами заклинает его, чтобы немедленно возвращался в Казань. Но Савва, нимало не внимая материнской мольбе и клятве, ни во что их не ставил и только в блудной страсти упражнялся.
Через некоторое время встретил бес Савву, и пошли оба за город, в поле. Выйдя из града, говорит бес Савве:
- Брате Савво, знаешь ли, кто я такой? Ты ведь думаешь, будто я из рода Грудцыных, но это не так. Ныне же за любовь твою поведаю тебе всю истину, а ты не бойся и не стыдись зваться моим братом: я тебя как истинного брата полюбил. Если же хочешь узнать, кто я такой, то знай: я сын царский. Пойдем дальше, чтобы я смог показать тебе славу и могущество отца моего.
Такие слова говоря, привел его в место пустынное, поднял на некий холм и показал ему оттуда в раздолье лежащий великолепный город: стены его и крыши, и улицы - все чистым золотом блестело. И сказал ему:
- Вот город отца моего, но идем и поклонимся вместе отцу моему, а ту расписку, что ты дал мне, возьми и вручи моему отцу, и великой честью будешь от него почтен!
И, сказав так, отдал Савве богоотреченное его писание. О, безумие юношеское! Знал ведь, что никакого царства здесь быть не может, но вся земля тут принадлежит царю Московскому! Если бы тогда осенил себя знамением честного креста, все видения диавольские, словно тень, рассеялись бы!.. Но вернемся к рассказу нашему.
Когда подошли оба к призрачному городу и приблизились к воротам его, слетели к ним юноши, темные лицами, ризами и поясами золотыми украшенные, и усердно поклонились, честь воздавая сыну царскому, а лучше сказать, бесу, - и Савве также поклонились. Вошли во двор царский, и тут встретили их юноши, чьи одежды блистали еще сильнее, и также поклонились им. Когда же вошли в палаты царские, вышли к ним юноши, одеждой и лицами друг друга превосходящие, и воздали достойную честь сыну царскому и Савве. Войдя в палату, сказал бес:
- Брате Савво, подожди меня здесь немного: я сейчас доложу о тебе отцу моему, а потом введу тебя к нему. Когда же предстанешь перед ним, ни о чем не размышляй и не бойся - сразу же подай ему писание свое.
И сказав так, прошел во внутренние палаты, оставив Савву одного. Немного времени прошло, вернулся, взял Савву и поставил его пред лицом князя тьмы.
Тот сидел на престоле высоком, золотом и драгоценными камнями украшенном, и сам блистал славой и дорогим одеянием. Окрест престола увидел Савва множество юношей крылатых, лица же у них были - у иных сини, у иных - багряны, а у иных - как смола, черны. Подошел Савва к тому царю и, упав на землю, поклонился ему. Вопросил его царь:
- Откуда пришел сюда и каково дело твое?
Безумный же тот юноша протянул ему богоотступное свое писание и сказал, что "пришел, великий царь, послужить тебе". Древний же змей-сатана принял писание, прочел и, обернувшись к темнообразным своим воинам, молвил:
- Принял бы отрока сего, но не знаю, крепок будет или нет.
Призвав сына своего, Саввиного мнимого брата, сказал:
- Иди теперь и пообедай с братом своим.
И поклонились они оба царю, вышли в переднюю палату и приступили к обеду. И такие неизреченные и благовонные яства приносили им, что Савва удивился: "Никогда мне в отцовском доме таких яств и пития пробовать не приходилось!" Когда отобедали, взял бес Савву, вывел из дворца, и покинули они город. Тогда спросил Савва брата своего беса:
- Что за юноши крылатые стояли вокруг престола отца твоего?
Бес же, улыбаясь, ответил:
- Разве ты не знаешь, что многие народы служат отцу моему: и персы, и индийцы, и иных немало? А ты не удивляйся тому, и не смущайся братом меня назвать. Пусть я буду тебе меньшим братом, только слушайся меня во всем, что ни скажу тебе. Я рад всякое добро тебе делать.
И Савва обещался во всем быть ему послушным, и так договорившись, вернулись в город Орел, и там отошел от него бес. Савва же, вернувшись в дом Баженов, вновь предался своему гнусному делу.
В то самое время из Персии в Казань с большой прибылью вернулся отец Саввин, Фома Грудцын. По обычаю и с любовью поцеловал он жену свою и тут же спросил ее о сыне - жив ли? Она и поведала ему:
- От многих слышу о нем: по отъезду твоему в Персию отправился он в Соль Камскую и теперь ведет там жизнь непотребную, и все богатство наше, как говорят, промотал в пьянстве и блуде. Я ему часто писала, чтобы возвратился домой, а он мне ни одного письма в ответ. Жив ли, нет ли - о том не знаем!
Фома, услышав такие слова от жены своей, весьма смутился умом своим и тут же, сев, написал послание Савве с горячими просьбами без всякого замедления возвращаться в Казань, "чтобы увидеть мне, чадо, красоту лица твоего". Савва послание получил и прочел, но ни во что вменил, и чтобы к отцу своему вернуться - о том даже не подумал, а только упражнялся в неистовом блудодеянии. Увидел Фома, что не помогло письмо его, повелел приготовить подходящие струги с товаром и отправился в путь по Каме к Соли Камской. "Сам, - сказал, - сыскав, верну сына в дом свой".
Бес, узнав, что отец Саввин движется к Соли Камской, чтобы вернуть Савву в Казань, предложил Савве:
- Брате Савво, долго ли мы будем в этом малом городке обитать неотлучно? Пойдем, по иным городам погуляем, а потом сюда возвратимся.
Савва, и не думая возражать, ответил ему:
- Правильно, брате, говоришь! Идем! Но подожди: прежде возьму из богатства моего немного денег на дорогу.
Но бес ему запретил, говоря:
- Или ты не знаешь отца моего? Не знаешь, что у него повсюду села есть? Куда прибудем, там и денег найдем столько, сколько понадобится.
И с тем вышли из города Орла, и никто об этом не узнал - даже сам Бажен Второй, даже молодая жена его.
Бес же и Савва в одну ночь из Соли Камской оказались на Волге, в городе, называемом Козьмодемьянск, который от Соли Камской отстоял на 2000 поприщ. Говорит Савве бес:
- Если кто знакомый увидит тебя здесь и спросит откуда пришел, говори: мол, из Соли Камской третью неделю иду.
Савва так и говорил, пока они жили в Козьмодемьянске несколько дней.
И вновь бес в одну ночь перенес Савву из Козьмодемьянска на реку Оку, в село, называемое Павлов Перевоз. Попали они туда в четверг, когда в селе том торг бывает. Бродя по торгу, увидел Савва некоего мужа нищего, в рубища грязные одетого, на Савву во все глаза глядящего и горько плачущего. Отлучился Савва от беса на короткое время и нашел старца оного, чтобы спросить, в чем причина плача его:
- Какая тебе, отче, печаль приключилась, что неутешно так плачешь?
Старец тот святой говорит ему:
- Плачу, чадо, о погибели души твоей, ибо ты душу погубил и своею волею предался диаволу. Знаешь ли, чадо, с кем ты ныне ходишь и кого братом называешь? Это не человек, а диавол. Бес, ходя с тобою, доведет тебя до пропасти адской.
Едва вымолвил старец эти слова, обернулся Савва на мнимого своего брата, а лучше сказать, на беса. Он же, вдали стоя, грозил Савве и зубами скрежетал на него. Юноша оставил святого старца, вернулся к бесу, который и начал поносить его злыми словами:
- Чего ради с таким злым душегубцем разговорился? Разве ты не знаешь этого лукавого старца, который многих погубил: он, увидав на тебе богатое платье, захотел увести тебя от людей, удавкой удавить да мертвого раздеть. Теперь, если оставлю тебя одного, то вскорости без меня погибнешь.
И, сказав такое, с гневом увел Савву оттуда, привел в город, называемый Шуя, - там они и поселились на некоторое время.
Фома же Грудцын-Усов, придя в город Орел, всех расспрашивал о сыне своем, но никто ему ничего сообщить не мог. Все видели, что перед отцовым приездом сын его ходил по городу, а потом внезапно скрылся - неведомо куда. Кое-кто говорил, что "убоялся он прибытия твоего, потому что промотал все твое богатство, - из-за того и скрылся". Более всех Бажен Второй и жена его удивлялись, говоря, что "ночью спал у нас, а утром пошел куда-то. Мы его ждали к обеду, а он с того часу не показывался в городе нашем, и куда скрылся, того ни я, ни жена моя не знаем". Фома, многими слезами обливаясь, остался здесь пожить, ожидая сына своего, и немалое время проведя с тщетною надеждою в таком ожидании, возвратился в дом свой. И возвестил нерадостный тот случай жене своей, и оба скорбели об исчезновении единородного сына своего. В таком горе Фома Грудцын пожил некоторое время и ко Господу отошел, а жена его осталась вдовою.
Бес же с Саввой жили в городе Шуе. В то время благочестивый государь Михаил Федорович изволил послать воинство свое против короля польского под Смоленск, и по его царскому указу по всей России призывали новобранцев. В город же Шую из Москвы ради солдатского набора был послан стольник Тимофей Воронцов, который и учил новобранцев воинскому артикулу. Бес и Савва ходили смотреть учения. И говорит Савве бес:
- Брате Савво, не хочешь ли послужить царю? Давай и мы в солдаты запишемся.
Савва отвечает:
- Верно, брате, говоришь; давай, послужим!
Вот записались они в солдаты и начали вместе на учения ходить. Бес же даровал Савве такую премудрость в воинском деле, что тот и старых воинов, и начальников превзошел. Сам же бес слугой Саввиным прикинулся и оружие за ним носил.
Из Шуи новобранцев привели в Москву и отдали их в учение к некому немецкому полковнику. Тот полковник, когда пришел на учения новобранцев и увидел юношу молоденького, в учении воинском весьма искусного, ни малого порока во всем артикуле не имеющего, многих старых воинов и начальников превосходящего, весьма удивился хватке его. Призвал его к себе, полюбопытствовал, какого он роду; Савва ему все рассказал. Полковник весьма Савву возлюбил, назвал его сыном своим и подарил ему с головы своей шляпу, драгоценным бисером украшенную. И после того поручил ему три роты новобранцев, чтобы командовал ими вместо него и учил их. Бес же тайно приблизился к Савве и говорит ему:
- Брате Савво, когда тебе нечем будет жалование солдатам платить, скажи мне: я тебе принесу столько денег, сколько нужно, чтобы ропота и жалоб на тебя в команде не было.
И так у Саввы все солдаты тихо и спокойно служили, а в прочих ротах - волнения и мятежи непрестанные, ибо от голода и холода необеспеченные солдаты помирали. У Саввы же солдаты во всякой тишине и благоустроении пребывали, и все удивлялись его хватке.
Однажды стало известно о нем и самому царю. В то время на Москве немалую власть имел шурин царев, боярин Семен Лукьянович Стрешнев. Узнав про оного Савву, повелевает привести его к себе и говорит:
- Не хочешь ли, юноша, чтобы я взял тебя в мой дом и чести немалой сподобил?
Он же поклонился ему и сказал:
- Есть у меня, владыко мой, брат, - спрошу у него. Если он разрешит, то я с радостью послужу тебе.
Боярин отнюдь не запретил ему сие, но отпустил к брату, чтобы спросить у него разрешения. Савва все и поведал мнимому брату своему. Отвечает ему бес с яростью:
- Зачем хочешь отвергнуть царскую милость и служить холопу цареву? Ты ныне не хуже того боярина, от самого царя знатность получил, - не отвергай этого, но послужим-ка самому царю.
По цареву повелению все новобранцы розданы были по стрелецким полкам на подкрепление. Савву же определили на Сретенку в Земляной городок, в Зимний приказ, в дом стрелецкого сотника Якова Шилова. Сотник тот и жена его, благочестивые и благонравные, видя Саввину смекалку, весьма почитали его. Полки же на Москве стояли в полной готовности.
Однажды пришел бес к Савве и говорит:
- Брате Савво, пойдем прежде полков в Смоленск, разведаем, что творят поляки, как город укрепляют, как боевые орудия устрояют.
И в одну ночь из Москвы до Смоленска добрались и пребывали в нем три дня и три ночи, никем не видимые, сами же все видели и примечали, как поляки город укрепляют, где на опасных местах гранаты раскладывают. В четвертый же день показал бес себя и Савву полякам смоленским. Поляки, увидя их, весьма всполошились и пустились в погоню, желая их схватить. Но бес и Савва быстро выбежали из города, прибежали к реке Днепру, и тут расступилась перед ними вода, и перешли они на другой берег посуху. Поляки много по ним стреляли, но, немало им не повредив, удивлялись и говорили, что это "бесы в образе человеческом приходили в наш город". Савва же и бес снова вернулись в Москву и остановились у того же сотника Якова Шилова.
Когда же по указу царского величества пошли полки под Смоленск, тогда и Савва с братом своим в составе полков двинулись в путь. Над всеми полками стоял боярин Федор Иванович Шеин. По пути бес говорит Савве:
- Брате Савво, когда встанем под Смоленском, тогда от польских полков выйдет из города один богатырь и станет звать противника себе. Тут ты не бойся ничего, выйди на бой: я точно знаю, что ты его поразишь. На другой день снова выйдет от поляков богатырь на поединок, - ты опять выходи против него: знаю, что и этого ты поразишь. В третий день выйдет из Смоленска третий поединщик, а ты, ничего не боясь, выходи на бой - и этого поразишь. Но этот ранит тебя, а я твою язву быстро уврачую.
И по слову бесовскому послан был из города некий весьма страшный воин. На коне скакал он мимо московских полков, ища себе противника, но никто не посмел встать против него. Савва же объявил в полках:
- Вот мне бы доброго боевого коня, я бы вышел на брань против сего супротивника царю нашему!
Друзья его, услышав такое, быстро возвестили о нем боярину. Боярин повелел привести Савву, дал ему коня хорошего и оружие, думая, что скоро погибнет этот юноша от руки такого страшного исполина. Савва же, по слову брата своего беса, без размышления и без страха выехал против польского богатыря, быстро победил его, привел с конем в полки московские и от всех похвалу слышал. Бес же ездил следом, служа ему и оружие за ним нося. Во второй день выезжает из Смоленска славный некий воин, ища из войска московского противника себе, и вновь выезжает против него тот же Савва и вскоре его поражает. Удивились все храбрости Саввиной, а боярин в зависти разгневался на Савву, но скрыл злобу в сердце своем. В третий день опять выезжает из города некий славный воин, сильнее первых двух, и так призывает противника себе. Савва же, хотя и боялся ехать против такого страшного воина, но по слову бесовскому выехал и против него. Но поляк, с яростью наскочив, ранил Савву копьем в левое бедро. Савва же оправился, напал на того поляка, убил его и с конем в лагерь притащил, немалый урон смолянам причинив и все российское войско в удивление приведя. Потом начались из города вылазки, и войско с войском начали врукопашную биться. Да там, где Савва с братом своим воевали, на том крыле поляки без оглядки бежали, тыл показуя: Савва же много поляков побил, а сам ни от кого ран не получил.
Услышал боярин о храбрости юноши того, и уже не в силах скрыть тайного гнева в сердце своем, призывает Савву к шатру и говорит ему:
- Поведай мне, юноша, какого ты роду и чей ты сын?
Он поведал ему истину: что из Казани, Фомы Грудцына-Усова сын. Боярин же начал его непристойными словами поносить, говоря:
- Что за нужда тебя в такой смертный бой привела? Я же знаю, что и отец твой, и сродники немалое богатство имеют; а ты от какого гонения, от какой нищеты родителей своих оставил и сюда пришел? Вот что тебе скажу: нимало не медля, возвращайся в родительский дом и живи там в благоденствии с отцом и матерью. Если же не послушаешь меня, если услышу, что ты по-прежнему здесь находишься, то на милосердие не рассчитывай: повелю голову с тебя снять.
Так сказал боярин юноше и с яростью отошел от него. Юноша же пошел прочь со многой печалью.
Когда отошли от шатра, говорит бес Савве:
- Что ты так печалуешься об этом? Если здесь служба наша стала неугодна, вернемся в Москву и там поживем.
Прошло немало дней, и вот разболелся Савва, и так тяжка была его болезнь, что уж смерть к нему приближалась. Жена же сотника того, у которого он жил, была благоразумна и Бога боялась, и всякое попечение о Савве имела. Она ему говорила многажды, чтобы призвал иерея, исповедовал грехи свои и причастился Святых Таин, "чтобы, - говорит, - в таком тяжком недуге без покаяния не умер". Савва же отказывался, говоря, что "хоть и тяжко страдаю, но болезнь сия не к смерти". Но день ото дня болезнь его сильнее становилась. Жена же та неотступно упрашивала Савву покаяться, ибо "от того не умрешь". И наконец принужден был Савва боголюбивою той женою призвать к себе иерея. Та жена поскорей послала людей ко храму святого Николая, что в Грачах, и повелела позвать иерея той церкви. Пришел иерей, нимало не замедлив. Был тот иерей летами совершенен, муж искусный и богобоязливый. Придя, начал он молитвы покаянные читать, как это положено. И когда все люди из дома вышли, начал иерей больного исповедовать, и тут внезапно видит больной, что входит в дом огромная толпа бесов. Мнимый же его брат, а лучше сказать, бес, вместе с ними явился, но не в человеческом уже, а в своем зверовидном образе и, встав позади
ПОВЕСТЬ ОБ АЗОВСКОМ ОСАДНОМ СИДЕНИИ ДОНСКИХ КАЗАКОВ
Повесть представляет собой облеченное в форму донесения поэтическое описание действительных событий - четырехмесячной осады турками Азова. Все события, изложенные в повести, соответствуют действительности. Автором ее был, как полагают, один из казаков, посланных в Москву, очевидец и участник описываемых событий, войсковой подъячий Федор Иванович Порошин.
В 1642 году, 28 октября приехали к государю царю и великому князю Михаилу Феодоровичу с Дона, из Азова-города донские казаки: атаман казачий Наум Васильев да есаул Федор Иванов, а с ними казаков 24 человека, из тех, что сидели в Азове-городе, в турецкой осаде. И про сидение то составили казаки донесение. В донесении же том сказано вот что.
В прошлом 1641 году, 24 июня прислал турецкий царь Ибрагим-салтан на нас, казаков, четырех своих пашей да двух полковников, да ближних своих слуг, чтобы следили за пашами вместо царя. А с ними, с пашами, послал многую свою рать басурманскую, объединив против нас двенадцать своих земель. Воинских людей было двести тысяч, - это кроме собранных из крымской и нагайской орды поморских и кафимских, и черных мужиков. Все это, чтобы нас погубить, как губят они персов, и нашей смертью возвеличиться, нас же позором покрыть. Да к ним же после пришел крымский царь, да брат его Гирей-царевич со всею ордою крымскою и нагайскою, а с ним крымских и ногайских князей и мурз и простых татар, кроме добровольцев - сорок тысяч. Да с ним, с царем, пришло горских князей и черкесов из Кабарды десять тысяч. Да еще с пашами были и наемники: два полковника из немецких земель, а с ними шесть тысяч солдат. А еще с ними, с пашами, пришло, чтобы козни нам чинить, много народа из немецких земель, сведущего в осадах городов и в подкопах, мудрые изобретатели из разных государств: из Греческого царства и из великой Испании, из Венеции великой, из Стокгольма, и французские петардщики, которые умеют делать всякие осадные и подкопные хитрости и ядра изготавливают, огнем начиненные. Было у них на вооружении 129 пушек великих тяжелых. Ядра у них были великие: в пуд, в полтора и два пуда. И мелких пушек и картечных орудий было у них 674, не считая мортир, - тех было 32. И все пушки у них были цепями скованы, чтобы мы на вылазках их не утащили. И были с пашами турецкими люди из разных земель: во-первых, турки; во-вторых, крымские татары; в-третьих, греки; в-четвертых, сербы; в-пятых, арапы; в-шестых, мадьяры; седьмые - буданы; восьмые - башлаки; девятые - албанцы; десятые - волохи; одиннадцатые - молдаване; двенадцатые - черкесы; тринадцатые - немцы. И всего с пашами и с крымским царем было под Азовом по спискам их бранных ратных людей, не считая немецких изобретателей, черных мужиков и добровольцев, 256 тысяч человек.
А собирался на нас турецкий царь и размышлял у себя за морем ровно четыре года. А на пятый год он пашей своих к нам под Азов прислал. 24 июня во время ранней обедни пришли к нам паши его и крымский царь и наступили они с великими турецкими силами. Все наши поля, где у нас была степь чистая, стали разом от множества людей, что непроходимые леса темные. От силы турецкой и топота конского земля у нас под Азовом прогнулась, и воды из Дона на берег хлынули, как в половодье. Начали они, турки, по полям у нас ставить свои шатры турецкие и палатки многочисленные и юрты великие - словно горы страшные забелели. Начали у них в полках трубы великие трубить, музыка громкая, визг несказанный, голосами страшными, басурманскими. После того началась у них в полках стрельба оглушительная мушкетная и пушечная. Словно бы стояла над нами страшная гроза небесная, будто молнии, словно гром бьет от Владыки с небесе. От стрельбы их огненной стоял дым и огонь до неба, все наши городские укрепления потряслись от их стрельбы и луна померкла светлая, в кровь обратилась. Весьма страшно стало нам в те поры, трепетно и удивительно на их стройный приход басурманский смотреть. Начали они к нам как можно ближе становиться - за полверсты от Азова-города. Их янычарские предводители строем янычарским идут к нам под стены города большими полками и отрядами в шеренгах. Много знамен у них, у янычаров, - огромные черные знамена. Набаты у них гремят и трубы трубят, и барабаны бьют великие, несказанные. И пришли они вплотную к городским стенам и стали кругом в восемь рядов, от Дона до моря, рука об руку. Фитили у всех янычар кипят возле мушкетов, что свечи горят. А у всякого головы в полку янычарском по двенадцати тысячей. И все у них огненное, и платье на всех предводителях янычарских златоглавое, а на янычарах - одинаковое, красное, словно заря. Пищали у них у всех длинные, турецкие, с запалами. А на головах у всех янычаров шлемы, что горят, словно звезды. И с ними же в ряд встали двое немецких полковников с солдатами. Солдат в их полку шесть тысяч.
Тем же вечером послали к нам паши их турецкие толмачей своих басурманских, персидских и эллинских. И с ними, с толмачами, прислали для переговоров с нами янычарского голову - первого в пехотном строю. Начал нам говорить голова их янычарский речью гладкою, со слов царя своего турецкого:
"О люди Божии, люди Царя Небесного, никем в пустынях не путеводимые, никем не направляемые! Словно орлы парите вы по воздуху, словно львы свирепые, бродя по пустыням, рычите! Казачество донское и волжское, свирепое! Соседи наши ближние, непостоянные нравом, лукавые пустынножители, злые убийцы, разбойники безпощадные, несытые ваши очи, голодное ваше чрево, что никогда не насытится! Кому вы чините такие обиды великие, такие страшные грубости? Наступили вы на такую десницу могучую - на царя турецкого! Да разве вы богатыри святорусские? Где вам спастись от руки царя? Прогневали вы его величество, Мурат-салтана, царя турецкого: взяли вы его любимую вотчину, славный и прекрасный Азов-город. Напали вы на него, как волки голодные, не пощадили в нем ни взрослых мужчин, ни стариков, ни детей - всех убили до единого, и положили тем на себя лютое имя звериное. Своим воровством разделили вы государя царя турецкого с ордою крымскою. А та орда крымская турецкого царя обороняла со всех сторон. Убили вы посла турецкого Фому Кантакузина, и с ним армян и греков, а ведь он был послан к государю вашему. Вот и вторая ваша вина: лишили вы турок корабельной гавани, затворили вы Азовом-городом все море синее, не даете проходу ни кораблям, ни галерам. И ныне, соделав такую грубость лютую, что сидите в Азове, конца своего дожидаетесь? Очистите нашу вотчину, Азов-город, в сию же ночь, не мешкая. Сколько ни есть у вас тут серебра и злата, все без страха забирайте с собой в свои городки казачьи. Но если вы нынешней ночью из Азова не выйдете, назавтра не думайте в живых остаться. И кто вас, злодеев, убийц сможет укрыть от страшной, непобедимой силы царя восточного, турецкого? Кто встанет против него? Нет на свете никого равного ему ни в силе, ни в величии, одному лишь Богу небесному он уступает, один он верный страж Гроба Божия: по воле Божией избрал его Бог среди всех царей. Позаботьтесь же этой ночью о жизни вашей.
Не умрете вы от руки его, царя турецкого, смертью лютой: по своей воле он, великий государь восточный, турецкий царь, никогда не был убийцей вашему брату, вору, казаку-разбойнику. Для нашего царя истинная честь - победить где-нибудь царя великого, равного себе, а ваша кровь разбойничья ему безразлична. Если же и задержитесь царской милостью в Азове-городе на одну ночь, то завтра возьмем мы град Азов и вас, воров-разбойников, словно птицу рукой поймаем. Отдадим вас, воров, на муки лютые и грозные. Раздробим всю плоть вашу на крошки дробные. Если бы вас, воров сидело в нем и сорок тысяч, то ведь на вас прислано силы больше трехсот тысяч. Волос у вас на голове столько не насчитается, сколько сил турецких под Азовом-городом. Видите вы и сами, воры глупые, своими глазами силу нашу великую, неизреченную, как покрыли мы всю огромную степь. Сдается, что не могут ваши глаза с высоты городских стен увидеть дальний край войска нашего - только сосчитанного. Не перелетит через силу нашу турецкую никакая птица парящая: испугавшись такого множества, свалится с небес на землю. И то, воры, знайте, что от царства вашего сильного Московского ни одного человека не будет вам помощи и выручки русской. На что вы надеетесь, воры глупые? И запасу хлебного с Руси никогда к вам не присылают. Но если вы, казачество свирепое, захотите служить государю нашему, царю вольному, в рати Салтановой, тогда принесите свои разбойничьи головы повинные в службу вечную. Простит вам государь наш турецкий царь и паши его все ваши прежние казачьи грубости и нынешний захват азовский. Пожалует наш государь, турецкий царь, вас, казаков, честью великою. Обогатит вас, казаков, он, государь, многим неизреченным богатством. Построит вам, казаком, он, государь, в Царьграде у себя дворец великий. Во веки положит на вас, на всех казаков, платье златоглавое и печати богатырские с золотом и с царевым клеймом своим. Всяк человек вам, казакам, в Царьграде кланяться будет. И станет ваша слава казачья вечной во всех краях от востока до запада. Станут вас называть во веки все орды басурманские, и янычарские, и персидские святорусскими богатырями - за то, что не устрашились вы, казаки, с семью тысячами своих людей таких страшных и непобедимых сил царя турецкого - трехсот тысяч исчисленных! Насколько вас, казаков, славнее, многолюднее и богаче шах, персидский царь: владеет он всею великой Персией и богатой Индией, имеет он у себя рати многие - не хуже, чем наш государь, турецкий царь. Но и тот шах, персидский царь, никогда не решится встать на поле против сильного царя турецкого. И не сидят люди его персидские против нас, турок, многими тысячами в городах своих, ведая наше свирепство и безстрашие".
Ответ наш казачий из Азова толмачам и голове янычарскому:
"Видим всех вас и хорошо про вас все ведаем, - силы и угрозы царя турецкого знаем мы. И встречаемся мы с вами, с турками, нередко и на море, и за морем, на сухом пути. Ждали мы вас к себе под Азов много дней. Да полно, куда ваш Ибрагим, турецкий царь, ум свой подевал? Или у него, царя, кончилось за морем серебро и золото, раз он прислал за нами, казаками, за нашими окровавленными казачьими зипунами четырех своих пашей, а с ними, сказывают, рати своей турецкой триста тысяч человек? Ведь вам, туркам, известно, что с нас по сию пору никто даром зипунов не снимал. Хоть нас турецкий царь приступом возьмет в Азове такими великими силами - людьми наемными, умом немецким, а не своею царевою силою, - так царю то будет честь не большая, а Дон без наших голов не запустеет. За нас отомстить все молодцы с Дону придут. Пашам вашим от них за море бежать придется. Если же избавит нас Бог от руки царевой, если отсидимся мы в Азове, отобьем триста тысяч - а всего нас в Азове сидит отборных 7590 казаков, - срамота будет вечная царю вашему от его братии и от всех царей. Сам себя он выше всех земных царей поставил. А мы люди Божии, надежда у нас вся на Бога и на Мать Божию Богородицу, и на Их угодников, и на свою братию-товарищей, которые у нас по Дону в городках живут. По рождению мы слуги царя христианского, Царства Московского. Прозвище наше вечное - казачество великое донское безстрашное. Станем мы с ним, с царем турецким, биться, словно с худым свиным наемником. Мы, казачество вольное, предпочтем смерть животу. Мы люди известные - не шаха персидского люди: их вы, словно баб засыпаете в городах горами высокими. Хотя нас, казаков, сидит 7590 человек, а с помощью Божией не боимся ни трехсот ваших тысячей, ни немецких хитростей. Гордому этому басурману, царю турецкому и пашам вашим Бог противится за такие слова высокие. В письме он, собака смрадная, царь ваш турецкий, описывает себя равным Богу Небесному. Не взял он, басурман поганый и проклятый, Бога себе в помощники. Понадеялся он на свое великое, но тленное богатство. Сатаной, отцом своим, вознесен он до неба, а Бог его за то скинет с высоты в бездну во веки. От нашей несильной казачьей руки будет ему, царю, срамота вечная. Там, где его рати великие в полях у нас ревут и бахвалятся, завтра тут же лягут трупами многими, словно под градом. Покажет нас Бог вам собакам за наше смирение христианское, как львов яростных. Давно уж у нас в полях, вас поджидая, летают и клекочут орлы сизые, и каркают вороны черные возле Дона, и вечно лают лисицы бурые - все они ожидают вашего трупа басурманского. Накормили мы их головами вашими, когда у турецкого царя Азов брали, а теперь им опять хочется плоти вашей, так накормим же их вами досыта. Азов мы взяли у царя турецкого не воровским образом, а честным ударом, силою своею, разумом и опытом, зная ваш обычай осаду выдерживать. И сели мы в нем малым войском, разделяясь нарочно надвое для опыту: чтобы изучить турецкие силы ваши и ум, и замыслы. Это мы все примеряемся к Иерусалиму и Царьграду, чтобы узнать, как лучше взять у вас Царьград. Это ведь было царство христианское. И что вы нас, басурманы, пугаете, что нам из Руси не будет ни запасов, ни помощи, будто вам, басурманам, о том из государства Московского было писано? Да мы про то и без вас, собак, ведаем, какова нам цена в государстве Московском, и где там наше место. Государство великое и пространное Московское многолюдно, сияет оно посреди государств и орд басурманских и эллинских, и персидских, словно солнце. Не почитают нас на Руси и за псов смердящих. Сбежали мы из того государства Московского от работы вечной, от холопства полного, от бояр и дворян государевых, и здесь, поселившись в пустынях непроходимых, живем, взирая на Бога. Кто там будет о нас тужить? Все там рады концу нашему. И запасы хлебные никогда нам из Руси не присылают. Кормит нас, молодцов, Небесный Царь своею милостью: зверьми дикими да морскою рыбою. Питаемся, яко птицы небесные: не сеем, не пашем, не собираем в житницы. А серебро и золото из-за моря у вас берем. И жен себе красивых, любимых, выбирая, от вас же приводим. И Азов-город мы у вас взяли своею, казачьей волею, а не государевым повелением, из-за зипунов своих казачьих, да из-за лютых угроз ваших. И за то государь наш на нас, холопов своих дальних, изрядно сердит. Боимся от него, государя-царя, за наше взятие азовское казни себе смертной. И государь наш великий, пресветлый и праведный царь Михайло Федорович, всея России самодержец, многих государств и орд государь и обладатель. Много у него, государя-царя, таких басурманских царей, как Ибрагим ваш, турецкий царь, на великом холопстве служат. Он, государь наш, великий пресветлый царь, живет по преданию святых отец и не желает пролития крови вашей басурманской. Полон государь и богат тем, что ему от Бога дано и своими царскими оброками, и не нужно ему вашего басурманского смрадного собачьего богатства. А если было бы на то его государево повеление, если бы только восхотел он, великий государь, кровей ваших басурманских разлития и городам вашим басурманским разорения за вашу басурманскую к нему, государю, непокорность, если бы он, государь наш, повелел своим окраинам идти на вас войною, то тут собралось бы людей русских от одной окраины больше тысячи легионов. А такие это люди государевы окраинные русские, что подобны вам и, словно львы яростные, алчны сожрать живьем вашу плоть басурманскую. Только удерживает их десница царская, и по городам под страхом смертным держат их воеводы по повелению государеву. Ваш Ибрагим, царь турецкий, и в утробе матери своей не скрылся бы от руки государевой и от жестокосердия людей государевых: и оттуда бы его, собаку, распоров, вынули, да пред лицом царевым поставили. Не защитило бы царя турецкого от руки государевой, от десницы его высокой, и море Синее. В один год были бы за ним, за государем, и Иерусалим, и Царьград, а в ваших городах турецких не устоял бы и камень на камне от помыслов русских. А вы нас зовете служить ему, царю турецкому! И сулите вы нам от него честь великую и богатство многое. Но мы, люди Божии, слуги государя московского, нарицаемые по крещению христианами православными, как можем служить царю неверному, оставив пресветлый свет жизни здешней и будущей? Во тьму идти не хочется! Если же мы ему, царю турецкому, в слуги надобны, то мы, отсидев осаду, одни, без сил ваших, побываем у него, царя, за морем, под его Царьградом, посмотрим на цареградские дома, на кровь нашу. Там бы мы с ним, с царем турецким, повели бы всякие беседы, лишь бы ему наша казачья речь понравилась. Станем ему служить пищалями казачьими да своими саблями острыми. Что предки ваши, басурманы, учинили над Царьградом - взяли его приступом, убили в нем государя, царя храброго, благоверного Константина, побили христиан многие тысячи-тьмы, обагрили кровью нашею христианскою все пороги церковные, до конца искоренили всю веру христианскую, - вот так-то бы и нам учинить по образцу вашему. Взять бы Царьград приступом из рук ваших. Убить бы в нем в свою очередь вашего Ибрагима, царя турецкого, со всеми вашими басурманами, пролить бы так же вашу кровь басурманскую нечистую, тогда бы можно было и мир заключать. Это мы твердо ведаем, а больше нам с вами и говорить не о чем. И то, что вы от нас услышали, то передайте пашам вашим. Нельзя нам мириться, нельзя христианам доверять басурману. Какое тут доверие! Христианин побожится душою христианскою, так он на ней век в правде стоит, а ваш брат басурман побожится верою басурманскою, а вера ваша басурманская и житье ваше татарское - все равно, что у собак бешеных. Так зачем вашему брату-собаке верить? Рады мы будем вас завтра попотчевать, чем нас, молодцов, в Азове Бог послал. Поезжайте от нас к своим глупым пашам не мешкая. И впредь к нам с такой глупой речью не ездите. А если кто от вас опять с такой речью глупой придет, тому у нас под стеной убиту быть. Промышляйте вы тем, для чего вы от царя турецкого к нам посланы.
Мы у вас Азов взяли головами своими молодецкими, людьми немногими. А вы его у нас из казачьих рук пытаетесь забрать многими тысячами голов турецких. Кому-то из нас поможет Бог? Потерять вам под Азовым турецких голов своих многие тысячи, а не взять из рук наших казачьих во веки. Вот разве отнимет его у нас, у слуг своих, государь наш царь Михайло Федорович, всея России самодержец, да вас, собак, им пожалует по-прежнему, - вот тогда он ваш будет; но на то его воля государева".
И вот отправились из Азова-города голова и толмачи обратно в войско свое турецкое, к пашам своим, и начали рати их трубить в трубы великие. После той трубли начали у них палить орудия могучие, начали они бить в набаты, трубить в роги, и на цимбалах начали они играть весьма жалостно. И стали они расходиться по полкам своим, и строились так всю ночь до рассвета. Когда же был уже день на дворе, начали выступать из станов своих силы турецкие. Знамена их расцвели и флажки, точно цветы многие по полю. От труб великих и набатов пошел неизреченный звук. Дивен и страшен был приход их к нам под город.
Пришли к приступу немецкие двое полковников с солдатами. За ними пришел строй пехотный янычарский - сто пятьдесят тысяч. Потом и орда их вся пехотой ко граду и приступу - смел и жесток был их первый приход. Окружили они знаменами своими весь наш Азов-город. Начали башни и стены топорами сечь. А тем временем многие по лестницам на стены взошли. Тогда начали мы стрельбу из осажденного города, а до тех пор мы молчали. Уже в огне и в дыму невозможно стало видеть друг друга. На обе стороны лился огонь, и гром от стрельбы стоял, огонь и дым клубились до небеси. Как есть - гроза страшная небесная, когда бывает с небеси гром страшный с молнией. Которые были у нас подкопы из крепости за город, вырытые заранее, перед их осадой, все от множества их неизреченных сил не устояли и обвалились: не удержала силы их земля. На тех-то пропастях побито нами турецкой силы многие тысячи. Приведена у нас была мина на то место подкопное, и набита она была дробью сеченой. Убито у них под стеною города на приступе том в первый день турок - шесть голов янычарских да двое немецких полковников со всеми шестью тысячами их солдат. В тот же день на вылазке унесли мы большое знамя царя турецкого, с которым паши его к нам приступали в тот первый день до самой ночи и всю вечернюю зорю. Убито у них в тот первый день под городом кроме шести голов янычарских и двух полковников одних янычар двадцать две с половиной тысячи, не считая раненых.
На другой день в зорю утреннюю опять к нам турки под город послали толмачей своих, чтобы позволили им унести от стен мертвецов своих. И давали нам за каждого убитого янычарского голову по золотому червонцу, а за полковниковы головы давали по сто талеров. И всем войском мы решили не принимать их предложения, не взяли за битые головы серебра и золота: "Не продаем мы никогда трупов, но дорога нам слава вечная. Это вам, собакам, от нас, от Азова-города первая игрушка; это мы, молодцы, только ружья свои прочистили. Иным-то чем вас попотчевать не можем, дело у нас осадное". В тот день бою у нас с ними не было. Разбирали они своих мертвецов до самой ночи; выкопали они мертвецам своим глубокий ров от города на три версты и засыпали его горою высокой и поставили над ними многие надгробия басурманские и подписали их языками разными.
После того в третий день опять турки пришли к нам под город со всеми своими силами, только встали уже вдали от нас, а приступа к нам уже не было. Но начали их люди пешие в тот день вести к нам гору высокую, земляной великий вал, много выше города Азова. За три дня привели ее к нам. Увидели мы ту гору высокую, горе свое вечное, смерть нашу, и, прося у Бога милости и у Пресвятой Богородицы помощи, призывая на помощь чудотворцев московских и учиня промеж себя надгробное последнее прощание друг с другом и со всеми христианами православными, малою своею дружинною в семь тысяч пошли из града на прямой бой против их трехсот тысяч.
- Господь Сотворитель, Небесный Царь, не выдай нечестивым создания рук Своих: видим пред лицом смерть свою лютую. Хотят нас живых покрыть горою высокою, видя малочисленность нашу и безсилие, видя, что нас в пустынях покинули все христиане православные, убоявшись их лица страшного и великой силы турецкой. А мы, бедные, не отчаялись в Твоей к нам Владычней милости, ведая Твои щедроты великие, за веру христианскую помираючи, бьемся против трехсот тысяч за церкви Божии, за все государство Московское и за имя царское.
Положа на себя все образы смертные, выходили мы к ним на бой и единодушно крикнули, выйдя к ним:
- С нами Бог, разумейте, языцы неверные, и покоряйтеся, яко с нами Бог!
Услышали неверные из уст наших то слово, что с нами Бог, и не устоял впрямь ни один против лица нашего - побежали все от горы своей высокой. Побили мы их в тот час множество, многие тысячи. Взяли мы у них в том бою у горы шестнадцать знамен одних янычарских да двадцать восемь бочек пороху. С тем-то порохом мы, подкопавшись под ту гору высокую, всю ее разбросали. Тем взрывом побило многие их тысячи, и к нам в город живых янычар кинуло тысячу пятьсот человек. Да только мудрость земная их с тех пор покинула. Повели они другую гору позади прежней, еще более высокую, длину ей сделали в три полета стрелы, а вышину - многим выше Азова-города, а ширина ей - как бросить дважды камнем. На той-то горе они поставили весь наряд свой пушечный и пехоту привели всю турецкую, сто пятьдесят тысяч, и орду ногайскую всю с лошадей ссадили. И начали они с той горы из пушек по Азову-городу бить день и ночь безпрестанно. От пушек их страшный гром поднялся, огонь и дым клубились до неба. Шестнадцать дней и шестнадцать ночей ни на один час не смолкал их наряд пушечный. В те дни и ночи от стрельбы их все наши укрепления азовские рухнули. Стены и башни все, и церковь Предтечеву, и палаты сбили все начисто под самую подошву.
Да и наш пушечный наряд переломали весь. Одна лишь у нас во всем Азове-городе церковь Николина до половины сохранилась: потому и сохранилась, что стояла значительно ниже, к морю под горой. А мы от них прятались по ямам. Никому из нас выглянуть из ям не дали. И мы в ту пору сделали себе покои большие в земле, под их валом: большие дворы потайные. И с тех потайных дворов мы подвели двадцать восемь подкопов под их таборы. И теми подкопами учинили мы себе помощь и великое избавление. Выходили мы ночною порою на их пехоту янычарскую и побили их множество. Теми своими вылазками ночными навели мы на пехоту турецкую великий страх и урон большой учинили им в людях. И после того паши турецкие, глядя на те наши мудрые осадные промыслы, повели уже к нам из своего табора семнадцать подкопов своих. Хотели они теми подкопами пройти в ямы наши и подавить нас людьми многими. Но мы милостью Божией выведали все те подкопы их и порохом их взорвали и подавили там многие тысячи. И с тех-то пор вся их подкопная мудрость кончилась, опостылели им подкопные промыслы.
А всего турецких приступов к нам под Азов-город было двадцать четыре. Кроме первого приступа большого, жесткого и смелого, таких сильных приступов не было. Начали они уж метать в наши ямы ядра, огнем начиненные, и всякие немецкие приступные премудрости. Этим они нас пуще приступов разоряли. Побили многих из нас и опалили. А уж после тех ядер огненных оставили они все премудрости и начали нас осиливать, наступая прямым боем, своими силами.
Начали они к нам на приступ посылать каждый день людей своих, янычаров; по десяти тысяч наступают на нас целый день до ночи; а как ночь придет, на смену явятся новые десять тысяч; и те уж на нас наступают всю ночь до утра: ни часу единого не дают покоя нам. А они бьются, сменяясь, день и ночь, чтобы тем измором осилить нас. И от такого их зла и ухищрений, от безсонницы и от тяжких ран своих, и от всяких лютых нужд, и от духа смрадного трупного, изнемогли мы все и заболели болезнями лютыми осадными. А дружина наша уже совсем маленькой сделалась, сменить нас некому, и ни на один час отдохнуть нам не дают. В те поры отчаялись мы в Азове-городе живот свой сохранить и не надеялись уже на помощь от людей, только чаяли себе помощи от Вышнего Бога. Прибежим, бедные, к единственному своему помощнику, к Предтечеву образу, перед ним, светом нашим, расплачемся слезами горькими:
- Государь-свет, помощник наш, Предтеча Иван, по твоему, светову, явлению разорили мы гнездо змиево, взяли Азов-город. Побили мы в нем всех, кто христиан мучил, идолослужителей. Твой, светов, и Николин дом очистили, и украсили мы ваши чудотворные образы своими грешными и недостойными руками. До сих пор не бывало, чтобы перед образами вашими пение умолкало, так чем мы вас, светов, прогневали, что опять идете в руки басурманские? На вас, светов, надеяся, сидели мы в осаде, оставив всех своих товарищей. А теперь и впрямь видим: смерть нам от турок идет. Поморили они нас безсонницей, дни и ночи безпрестанно с ними мучаемся. Уже ноги наши под нами подгибаются, и руки наши уже не служат нам в обороне - замертвели; уже от утомления очи наши не глядят, уже от безпрестанной стрельбы пороховой глаза у нас повыгорели, уже язык наш во устах не ворочается, чтобы на басурманов закричать - такое наше безсилие, не можем в руках своих никакого оружия держать. Почитаем мы себя уже мертвецами. Через два дня, чаем, прекратится сидение наше в осаде. Теперь мы, бедные, расстаемся с вашими иконами чудотворными и со всеми христианами православными: не бывать уж нам на Святой Руси. А смерть наша, грешничья, в пустынях за ваши иконы чудотворные, за веру христианскую и за имя царское, и за все царство Московское.
Начали прощаться:
- Прости нас, холопов своих грешных, государь наш православный царь Михайло Федорович всея России! Вели наши помянуть души грешные! Простите, государи, все патриархи вселенские! Простите, государи, все митрополиты и архиепископы, и епископы! И простите все, архимандриты и игумены! Простите, государи, все протопопы, и священники, и диаконы! Простите, государи, все христиане православные, и поминайте души наши грешные с родителями! Не опозорили ничем государство Московское! Решили мы, бедные, умом своим, чтобы нам не в ямах умирать, и по смерти учинить себе славу добрую.
Подняв на руки иконы чудотворные, Предтечеву и Николину, пошли с ними против басурман на вылазку, и милостью их явною, побили мы шесть тысяч, выйдя внезапно. Увидели люди турецкие, что стоит над нами милость Божия, что ничем одолеть не умеют нас, и с тех пор перестали послать на приступ людей своих. Отдохнули мы в те поры от смертных ран и от утомления.