Энди: Что вы заладили: «Не прав, не прав»? Да, он не прав! Но представьте, что всю вашу семью перерезали, а вас самих избили до полусмерти и наступили ботинком на горло. И заметьте: из самых высоких побуждений! И вот вы хрипите под этим ботинком, скребёте ногтями пол, а от вас требуют объективности и широты взглядов. Да, сэр! Наступает момент, когда все наши взгляды суживаются до диаметра ружейного ствола!
(А. Кольвен, пьеса «Иглы кактуса»)
«Месть – это блюдо, которое подают холодным»
(Известное утверждение)
- 11 -
К нему пришла весна, запоздалая и от этого еще более безумная. Он любил в первый и последний раз. И в те дни не было ему никакого дела ни до Арты, ни до Нуменора, ни до войн, ни до собственной памяти. Все было забыто, весь мир замирал и рассыпался прахом, стоило лишь коснуться губами милой груди. Дюльмэ смеялась и вздрагивала от малейшего прикосновения, она звенела, как натянутая струна под его пальцами…
А он боялся только одного: не причинить ей случайно боль. В ответ на тревожные вопросы Дюльмэ дергала его за ухо и называла дурачком и мартышкой. Она совершенно не боялась его, вряд ли вообще понимала, кто он и что он такое, и это-то и было упоительно.
О нет, жизнь – это не вечная жертва, не кровь на клинках, не лязг оружия, даже не победы! Жизнь – это объятья, быстрый шепот и протяжный стон, глупости и дурачества, над которыми хохочешь, как сумасшедший и видишь, как запрокидывается ее голова и тянется к твоим губам ее смеющийся жадный рот…
Ах, эта темная, поцелованная солнцем кожа, гордая шея и мелкие-мелкие кудряшки черных волос! Сгиньте, бледные девы Севера, пропади ты пропадом, холодный идеал красоты западных земель!
Дюльмэ вовсе не была красавицей даже по меркам Востока. Здесь любили пышнотелых женщин, ленивых, томных, волооких. Но когда Дюльмэ плясала – это был Восток, Восток во всем его великолепии, так казалось чародею. Блестели ее зубы, блестели белки удлиненных глаз, блестели маленькие темные груди и браслеты на дивно узких запястьях…
… Кружилась блаженно голова, и кружились совсем близко от него танцовщицы, с их дразнящими взглядами и змеиными телами, жемчужными, смуглыми и даже черными как ночь…
- Кажется, этот темный цветок приглянулся дорогому гостю, - услышал Атанар-язим сквозь рокот барабанов мягкий голос эсмина. – Не откажи нам в радости, о мудрейший, прими от нас этот скромный дар в знак сердечной дружбы. Поистине, она хороша!
Чародей поймал за руку смугло-золотой вихрь из блесток, шелка и разлетающихся мелких кудряшек.
- Как зовут тебя?
- Дюльмэ, господин.
Он потянул девушку к себе, но она, смеясь, отпрянула от него. Взглянула на эсмина, тот едва заметно кивнул. Танцовщица склонила голову и опустилась на ковер подле гостя… Внимательно глянула в его бездонные черные глаза, отуманенные кальянными парами…
Улыбка ее погасла. Она снова вопросительно взглянула на эсмина, тот утвердительно прикрыл веки.
Дюльмэ поднялась и мягко, но настойчиво повлекла за собой чародея, туда, в уединенный благоуханный сумрак, где мерцала одинокая свеча, накрытая кружевным чеканным колпаком. Он пытался обнять ее по дороге, но она ускользала из его рук и бежала дальше, поблескивая и звеня. Где-то далеко позади глухо гудели барабаны, пели, звенели протяжно саунги…
«Что я делаю? Зачем? Всё это напрасно», - вспыхнула в мозгу последняя здравая мысль… и тут же утонула в перезвоне запястий на ногах Дюльмэ.
- 12 -
…Маленькая комната, убранная коврами и шелком, и почти всю ее занимает просторное низкое ложе. Подушки… подушки… резная мраморная вязь на стенах… россыпь нежных лепестков на бирюзовом шелке… дурман. Чародей опустился на ложе. Он знал, что сейчас произойдет, и готов был выть от тоски и боли.
«Отпусти ее… Отпусти», - стучало в висках, но огненная, страшная часть его естества кричала: «Не отпущу! Пускай умрет, пускай всё рушится! Плевать! Сама виновата!»
В руках у Дюльмэ оказался маленький звенящий бубен. Она ударила в него, прислушалась. Лицо ее стало необычайно серьезно. Ни тени улыбки. Но и страха в нем не было. Пушистые ресницы скрыли глаза.
Она не смотрела на того, кому принадлежала теперь. Казалось, вообще его не замечала. Медленно двинулась вдоль стены, ударяя в бубен, задавая ритм своей пляске. Движения резкие, дикие, всё ускоряющиеся.
Атанар-язим глядел и не мог оторваться от этого смугло-золотого существа в блестках и бубенцах. Она совсем не пыталась соблазнить его этой пляской, нет, он видел это! Она плясала для себя самой, с таким ожесточением, так бешено и самозабвенно, как, наверное, плясала бы, прощаясь с жизнью. И это показалось ему невыносимо.
...Неожиданно он впился пальцами в ее обнаженное плечо и рывком притянул к себе. Дюльмэ ахнула от боли, но не отвела глаз, смотрела прямо ему в лицо, смело и гневно. Бубен упал на ковер, глухо брякнули бубенцы…
- Ты знаешь, что говорят обо мне? Что я хашхи, бес, убивающий женщин, - прохрипел чародей. Лицо его потемнело. – Я и тебя могу убить… Ты понимаешь это, глупая зверушка?
Дюльмэ не отвела глаз. Ответила, насмешливо растягивая слова:
- Ты радуешься, когда убиваешь женщину? Если да – убей.
Гнев вскипел в нем лавой. Он зарычал, швырнул ее на ложе, как тряпичную куклу. Она упрямо не отводила глаза, смотрела с вызовом.
- У человека загнивал палец на ноге. Но он не пошел к лекарю, сказал: «Само пройдет!» Потом стала гнить ступня, но он опять не пошел. А когда нога загнила до колена, лекарь отрезал глупцу всю ногу. Ты и есть тот глупец! Ты же болен, больно лицо твое, больны глаза! Почему не идешь к лекарю?! Чего боишься?!
Все это Дюльмэ выкрикнула, выплюнула ему в лицо. Не было страха в ее голосе, не было дрожи, одна только ярость оскорбленной женщины, обличительная правота и сила гнева. И увидел Атанар-язим ДРУГИЕ глаза на этом темном женском лице. И бич стыда ожёг его сердце.
Щека чародея дернулась, черты исказились. Он резко отвернулся, встал.
- Уходи, - бросил отрывисто.
- Меня подарили тебе. Куда я пойду?
- Я тебя отпускаю.
- Ты боишься меня? О чудо, о диво! Боги, посмотрите на этого человека! Он испугался женщины!
Чародей удивленно обернулся к Дюльмэ. Она, сидя на ложе, смеялась и смотрела на него уже без тени враждебности. Досада, гнев и изумление боролись в нем. Он, перед кем трепетали Север и Восток, кого проклинал Запад, он, могучий, привыкший повелевать – он впервые не знал, что делать.
Рука сама потянулась к горящему светильнику, смяла его в дымящийся бесформенный медный комок. Чародей бросил его на ковер и пошел к двери.
«Пускай говорят, что хотят. Легче отдаться в руки Валаров, чем убить ее. Хватит, наигрался».
И тут Дюльмэ неожиданно соскользнула с ложа на ковер и крепко обняла его ногу.
- Отпусти, - глухо сказал он.
- Нет.
- Отпусти. Или я убью тебя.
- Не убьешь.
Он глядела на него снизу вверх, и в глазах ее было торжество и лукавство.
- Ты добр, господин. Я это вижу. Зачем сейчас убивать Дюльмэ? Это можно сделать потом.
- Потом?
- Ну да, потом. После. Если тебе не понравится.
Она поднялась с ковра и провела пальцами по его волосам, скользнула к шее, оплела ее руками. Глаза ее сияли.
- Я не знаю, как… - неожиданно для самого себя сказал он, и снова волна жгучего стыда и гнева на себя, на нее, на весь свет захлестнула его.
- Тебе ничего не нужно делать. Забудь все, отдайся мне.
«Пропади оно все пропадом», - подумал Атанар-язим, опускаясь на подушки…
…И поистине он умер и воскрес в ту ночь.
- 13 -
Держа ее на руках, он с разбега прыгал в бассейн, и фонтан хрустальных брызг достигал шелестящих пальмовых ветвей. Чтобы позабавить Дюльмэ, он творил из воды разных смешных чудищ, они прыгали и скакали вокруг его любимой, а она, смеясь, отталкивала их, плавала наперегонки и возилась с ними, пока те не растекались и не исчезали в ароматной воде.
В ее комнате цвели небывалые цветы, самые прекрасные, какие он только мог выдумать. Хмурая крепость Азд-Акеш превратилась в сплошной цветущий сад.
Черный Аюб сдержанно взирал на все эти безумства, но к Дюльмэ явно благоволил. А уж когда девушка обучила великана чек-чак (сложной разновидности игры в кости, модной в ту пору во дворце эсмина), Аюб и вовсе растаял. Дюльмэ с азартом резалась с ним в кости. Атанар-язим часто, просыпаясь, ловил на постели рядом с собой пустоту, каждый раз пугался и успокаивался, услышав звонкий голос из сада: «Ты смошенничал! Клянусь великой Матерью Назамат, я видела, как ты спрятал кость в рукав! Отдавай сейчас же, подлый унгаш!» и хохот Аюба.
Постойте… Как? Просыпаясь?.. Да, он научился спать. Он познал сладость и милосердие сна, этот несчастный бессмертный, сотворенный задолго до пробуждения эльфов и людей.
…Чуткие длинные пальцы скользят, струятся по лицу. Глаза блаженно закрыты, но он все равно чувствует, видит ее лицо, склонившееся над ним.
«Дзани, вот кто ты. Дзани, небесная дева, танцующая в облаках… Когда ты умрешь, все умрет во мне».
- Что ты шепчешь?
- Ничего.
- Неправда.
- Поцелуй меня.
- Что ты шептал сейчас?
- Поцелуешь – скажу.
- Ты хуже тар-ахшанского торговца!
- Да.
- Ну, вот тебе.
Длительное молчание… Звон в ушах…
- Теперь скажешь?
- Теперь-то уж точно не скажу.
- Ах ты, вор! Лгун, мошенник!
Удар подушкой, возня, смех… Оба катаются по пушистому ковру… И вот он побежден (уже в который раз!) и счастлив этим.
- Знаешь, на что ты похож?
- Нет, скажи мне.
- На темное солнце. Не фыркай. Я правду говорю. Я видела.
- Ты видела темное солнце?
- Давно. Еще там, в своей земле. Мать держала меня на руках и плакала, и бежала. И все люди кричали и смотрели на небо. А в небе было темное солнце.
«Солнечное затмение».
- А ты плакала?
- Нет. – Голос ее стал задумчив. – Нет, не плакала. Мне было интересно. Я даже смеялась.
- Почему?
- Люди так смешно падали на колени… И бились лбом о землю, и вопили… И не смотрели уже на небо. А мне было весело, потому что краешек солнца опять стал ярким, и никто этого не видел. Одна я видела. Я все отрывала мамины руки от лица и кричала ей: «Не бойся! Посмотри на небо!» А она не отнимала рук и все билась лбом о землю. Смешно…
Он вздрогнул, почувствовав ее щеку на своей груди.
- Вот ты похож на такое темное солнце. С маленьким ярким краешком.
Он засмеялся и прижал ее к себе.
- Ты самый великий волшебник, да?
- Нет, дзани.
- А как же твои чудеса?
- Ты мое чудо. Ты научила меня радости. Ты мой сон.
- 14 -
Увы, сон был короток. И оборвал его посланец Язур-Ханга.
Атанар-язим развернул свиток из плотной бумаги. Эсмин посылал ему розы и лилии своего сердца, учтиво осведомлялся о здоровье и настоятельно просил удостоить своим посещением Совет мужей, имеющий быть завтра в полдень.
Из сада донесся голос Дюльмэ. Она пела на гортанном языке своей земли какую-то незатейливую песенку.
«Проклятье!»
Его опять насильно втаскивали, возвращали в мир забот и обязанностей. Атанар-язим мрачно глянул на гонца.
- Велено ли тебе передать что-нибудь на словах?
- Нет, о могучий. – Гонец склонился так низко, что капля пота с его лба упала на ковер. Он тяжело дышал от быстрой скачки, лицо было в пыли.
- Ступай, – раздраженно бросил чародей. – Передай мою благодарность эсмину и скажи, что завтра в полдень я буду на Совете.
- Повинуюсь, о могучий… - Гонец попятился к двери. На пороге его шатнуло, он ухватился за дверной косяк.
- Что с тобой? – спросил резко чародей.
- Ничего, господин…
Атанар-язим поймал взгляд гонца. И мысли этого человека внезапно стали ему ясны. «О Маарах-тан-Джедал, да радуешься ты в небесах, помоги мне выбраться из этого страшного места! В глазах темнеет… Как я поскачу по этому зною? О моя Амишта!»
Атанар-язим успел подхватить падающего гонца.
- Аюб! Дугзар! Где вы там, дармоеды?
В покой вбежал Аюб, за ним еще двое слуг.
- Распустил я вас, - грозно произнес господин. – Заберите этого человека и позаботьтесь о нем как следует. Видно, у нашего эсмина нет других слуг, раз посылают такого дохляка.
Аюб принял из рук чародея сомлевшего гонца.
- Холодной воды ему, покоя, тени. Злое солнце в этом году.
- Да, господин.
- Я поеду… велено… не задерживаться, - пролепетал очнувшийся гонец.
- Не тревожься ни о чем. – Чародей положил холодную ладонь на его глаза. – Эсмин получит весть вовремя. А ты будь моим гостем, отдохни, омойся и вкуси моего хлеба. И твоя Амишта увидит тебя во здравии.
Гонец хотел было изумиться последним словам чародея, но не успел – он уже крепко спал.
…Оставшись один, Атанар-язим в раздражении отшвырнул послание эсмина в угол. О Тьма, Валар меня забери! За все надо платить. Правда, эсмин напоминал об уплате долга весьма деликатно, он не торопил чародея, дал ему целых две недели забвения и счастья, да, да… Но мысль о том, что жалкий смертный князек стал его кредитором, бесила Атанар-язима. О проклятье, разрази меня Валар!
Между тем голос Дюльмэ в саду давно затих. Повинуясь тоскливому беспокойству, которое охватывало его каждый раз, когда он долго не видел свою дзани, чародей пошел искать ее.
Раньше в крепости и слыхом не слыхивали о яиль-хадма, женской половине дома, ибо зачем льву крылья, коню – сабля, а волку – вино? Нет женщин – нет и женской половины. Но с того дня как появилась Дюльмэ, явилась и яиль-хадма: три комнаты, убранные богато и заботливо. Когда же Дюльмэ попросила купить ей служанку, то чародей просто дал ей кошелек и отпустил на городской базар под присмотром Аюба. Сперва хотел сам с ней поехать, но потом подумал – нет. Пускай развеется, отдохнет от него, от его глупой мальчишеской страсти.
«О Тьма, что со мной творится?..»
Откуда в нем эта бережность, эта забота? Ах, да стоит ли копаться в себе! Все было так странно, что оставалось только махнуть рукой. Он не поехал с ними на базар, остался ждать в крепости. Вернулись они только под вечер. Чародей уже места себе не находил от беспокойства. Он отлично знал, что все хорошо, ничего не случилось, но эти пять часов без Дюльмэ истерзали его. Вот что было страшно.
Дюльмэ вернулась такая веселая, оживленная… Они с Аюбом накупили кучу барахла и кроме этого худенькую чернокожую девушку, которая испуганно таращилась на мощные стены, молчаливую охрану, на самого чародея… Ее звали Ваути. Скоро она освоилась на новом месте, и даже начала строить глазки Дугзару, помощнику Аюба.
Он простил Дюльмэ свою тоску и забыл обо всем той ночью. Она показывала ему новые наряды, кружилась перед ним, хвастаясь, как дитя, серьгами и подвесками… Потом вдруг стала серьезной, опустилась рядом на ковер и прошептала: «Смотри. Это я купила для себя». Развернула шелковый узорчатый платок и показала чародею маленький узкий кинжал в ножнах из позолоченной кожи.
Он засмеялся.
- Как, только это – для себя? А для кого же все остальное, о боги?!
Дюльмэ без тени улыбки ответила:
- Для тебя.
И он понял, что это правда. Весь этот ворох нарядов дзани купила, чтобы нравиться ему. Трогательно и смешно, но он не посмел улыбнуться, зная, что этим обидит ее. Он только благодарно прижался губами к смуглой шее, мелким черным кудряшкам и шепнул:
- Зачем тебе кинжал? Кого ты боишься, дзани?
- Никого, - ответила Дюльмэ, задумчиво проводя пальцем по тонкому лезвию. – Но у свободной женщины должно быть жало, а у меня нет.
Да, вспомнилось ему, жало, женское жало, яиль-кса… Тонкий, узкий, коварный как змея кинжал, привилегия каждой свободной женщины на Востоке. Слабая защита в мире мужчин… Так вот о чем грезила его дзани!
Она вдруг обернулась и глянула на него в упор.
- Ты ведь отпустил меня тогда, сказал «уходи». Значит, я больше не рабыня? Нет?
- Конечно, нет.
Дюльмэ кивнула, счастливо улыбнулась.
- Ты хочешь уйти? Тебе плохо со мной? - спросил он, и голос его предательски дрогнул. Она обвила руками его шею, шепнула жарко в самое ухо: - Глупый… Ты великий волшебник и великий глупец, и нет глупее тебя под солнцем!
А дальше было счастье.
…Атанар-язим нашел Дюльмэ в нарядной комнате с низкими диванами и зеркалами. Она сидела на ковре и пришивала монетки и крошечные бубенчики к широкому поясу. Время от времени, взяв пояс в обе руки, она встряхивала его, вдумчиво прислушиваясь к звону бубенчиков. Лицо ее при этом имело серьезное, даже какое-то придирчивое выражение. О, дзани…
«Что станет со мною, когда она умрет?» Пронзенный этой мыслью, Атанар-язим замер на пороге комнаты. Он умел, если надо, ходить совершенно бесшумно, но Дюльмэ почувствовала, обернулась. Лицо ее просияло.
- Это будет пояс для Ваути. Нравится? Надо будет купить ей новые шальвары, два платья и покрывала, нарядное и для каждого дня. У нее нет ничего своего, так нельзя. Хорошо звенит, правда? – она встряхнула пояс, и бубенчики рассмеялись. – Я научу ее танцевать.
«Гляди, гляди, запоминай… Впечатай в унылую память бессмертного этот чудный миг, сказочное видение…» О если бы можно было вымолить для нее вечную молодость! Он, кажется, готов был бы валяться в ногах даже у Манвэ, надменного, ненавистного Манвэ, короля Мира. Но и Манвэ тут бессилен, он это знал.
- Кто приехал? У нас гости? – спросила Дюльмэ, роясь пальцами в блестящих монетках, рассыпанных по ковру.
- Нет, дзани. Это гонец. Эсмин ждет меня завтра в полдень.
Она промолчала в ответ, только еще усерднее стала рыться в кучке монеток и бубенчиков.
- Эсмин собирает Совет мужей, - сказал он виновато. – Я обещал быть там.
- Разве ты не сильнее эсмина? – спросила Дюльмэ, встряхнув бубенчиком. – Он должен ехать по твоему зову, а не ты.
Атанар-язим подошел, опустился рядом с нею на ковер.
- Я не могу отказать ему, дзани. Сейчас я должен ему больше, чем он мне.
Она отвернулась, опять позвенела бубенчиком…
- Я всего лишь женщина. Поезжай, куда хочешь. – В ее голосе слышалась горечь.
- Дзани… - Он просительно повернул ее к себе за плечи, заглянул в глаза. - Я ненадолго. Завтра же вернусь. И привезу тебе подарок. Что ты хочешь, чтобы я привез, скажи?
- Себя. Привези мне себя.
И такой страстный призыв был в ее голосе, такая тоска во взгляде, что чародей ужаснулся.
- Что? Что с тобою, дзани? Что-то случилось? – тревожно спрашивал он, гладя черные кудряшки. Странно – любого смертного он видел насквозь, чьи угодно мысли читал без усилий… Но мысли Дюльмэ прочитать не мог. Это пугало его. Он чувствовал себя беспомощным перед этой загадкой, часто терзался вопросом: «О чем она думает?» и не находил ответа.
Она помотала головой, отстраняясь от его рук.
- Ничего. Все хорошо, Дагу-Ама. Все хорошо.
- Как… как ты меня назвала? – он пытливо заглянул ей в глаза.
- Это на языке моей деревни. Дагу-Ама. Темное Солнце. Это ты.
- О, дзани… Дзани…
- Ты же сказал, что тебе надо ехать…
- Только завтра…
- А как же пояс, я его еще не зако…
- Молчи, женщина… Молчи…
И ее тихий смех: - Подожди… Да подожди же, глупый, порвешь! Дай я сама сниму…
Целый вечер и всю ночь он был с нею. Обессиленная Дюльмэ давно уже спала, а он все смотрел на свою дзани и легонько, боясь разбудить, целовал ее ноги.
…Когда же наутро Атанар-язим наклонился к ней, чтобы поцеловать еще и еще раз, она вдруг пытливо заглянула ему в лицо и спросила: - Ты правда скоро вернешься?
- Правда.
Дюльмэ отвела было взгляд в сторону, но тут же вновь решительно взглянула в упор на чародея.
- Я хочу сына от тебя, Дагу-Ама. А ты? Ты хочешь? – спросила она отрывисто.
Атанар-язим онемел. Его словно окатили ледяной водой. Как она смотрит! Прямо и бесстрашно, словно воин вышедший на битву. Глупость, конечно… но он испугался этого нежданного вопроса. Что сказать ей, о Тьма, что ответить? И у него невольно вырвалось:
- Ты беременна?
- Еще не знаю. Но женщины нашего племени зачинают детей только тогда, когда хотят этого сами. Так всегда было, при матери моей матери, и при всех матерях далеко, далеко назад, к предкам. Я хочу от тебя сына. А ты хочешь? – голос ее зазвенел, подобно струне саунга, готовой лопнуть.
Атанар-Язим молчал. Ее слова настолько потрясли его, что он растерялся. Никогда, за все века его существования, никто не задавал ему подобного простого и беспощадного вопроса, и сама мысль об этом ни разу не посещала его.
«Я не хочу терять тебя, но что может родиться от меня, кроме чудовища!» - вот что он хотел сказать ей, но сумел только произнести:
- Я не хочу…
Палец Дюльмэ накрыл его губы, как тогда, в их первую встречу.
- Молчи. Я пошутила. Ничего нет, Дагу-Ама, совсем ничего.
Она отскочила от него и заливисто засмеялась.
- Ничего нет! О могучий господин, как легко же тебя испугать! Ты, видно, ждешь сына от богини, ну так купи ее и заставь плясать для тебя!
Смеясь, она схватила бубен и закружилась по комнате перед окаменевшим чародеем.
- Ха-ха! И кого же она родит тебе, о бесстрашный? Зайца! Да, зайца, такого же храброго, как ты!
И тут свет померк в глазах Атанар-язима. Никто никогда не смел так оскорблять его. Никто и никогда. А эта жалкая букашка, распутная дрянная плясунья - посмела!
Он ударил ее, не думая, сколько силы вкладывает в удар. Он вообще ни о чем не думал в этот миг. Просто ударил. И вышел, не оглядываясь.
(Продолжение следует.)