ГЛАВА XXXII
СОСЕДИ
В понедельник, восемнадцатого июля, три пожилых женщины, так активно осуждавших Марию, снова сидели на своей излюбленной скамейке возле подъезда. Поглядывая неприязненными взглядами на окружающих, они ворчали:
- Вона, посмотри-ка, как разжились-то все вокруг! Важные все стали.
- Еще бы, машины-то все иностранные стали покупать! Денег куры не клюют. А на людей-то и не смотрят. Свысока на всех глядят.
- Да, цацы все такие стали! Не парой им простые люди стали, не пары.
- И не говори, и не говори! Вон Ромашкины одни чего стоят. На днях поминки устроили, у Федора годовщина была. Пригласили почти весь дом, такую гулянку закатили, слов нет!
- А никого из нас не пригласили.
- И я про то, и я про то! – продолжала разоряться старушка. – Мы для них не соседи. Я вон, над ними живу, и что? Хотя бы по-соседски, по-людски бы пригласили. Так нет же, они избранных отобрали.
- Боялись, что мы их объедим, да обопьем.
- Уж наверняка так! Хотя вон, Самарханову пригласили, а уж она-то, чем лучше нас?
- Про нее и говорить нечего, такая змея, что ядовитее и не сыщешь.
Женщина с отвращением плюнула.
- Век бы их всех не видать! Пропади они пропадом!
- А Машка-то, видали, какого себе хахаля завела?
- Ага, - спохватилась соседка сверху. – На этом, как его, на «Мерседесе» ездит.
- Да неужто? – ахнула третья женщина.
- Сама видела. А сам-то, ухажер, узкоглазый!
- Узкоглазый?
- Да, не то китаец, не то вьетнамец.
- Срам-то, какой! Позорище-то, какое!
- Ну, ей-то что, зато с деньгами.
- А уж прикидывается-то бедной. Все они такие, за деньги под кого угодно лягут.
Женщины еще какое-то время обсуждали и Марию и всех остальных соседей, затем поднялись со своих мест, и разошлись по домам. На скамейке осталась лишь одна женщина, соседка Марии с верхнего этажа. Ее звали Малахова Александра Леонидовна. Проводив своих подруг тяжелым взглядом, она продолжала сидеть, словно кого-то ожидая.
Во дворе показалась Мария, возвращавшаяся с работы. Завидев ее, Малахова поднялась с места, и заковыляла наперерез ей.
- Ой, Маша, здравствуй! – воскликнула Малахова, стараясь придать своему голосу радость, а лицу дружелюбие.
- Здравствуйте, Александра Леонидовна, - поздоровалась Мария, стараясь поскорее уйти с ее глаз долой.
- Ты сегодня какая-то нарядная, - Малахова заковыляла рядом, стараясь не отставать. – Праздник, наверное, какой-то?
- Никакого праздника, - возразила Мария. – Да и одета я, как всегда.
- Ох, а я уж и смотрю, заработалась, бедная, заработалась. Это же надо, на рынке столько торговать, в любую погоду, в любую погоду. Это же ведь никакого здоровья не хватит.
- Каждый трудится, как может, не я одна такая.
- Ох, да, труд тяжел. А ведь ты еще и соседям помогаешь. Молодец! Я сама видела, как ты Градовым продукты носишь, да и Андрюшку их на улицу выводила. Молодец, заслуга тебе в этом будет, заслуга! Да вот только не ценят они, твоей доброты-то. Недавно Татьяна, мать Андрюшкина, идет, вся отекшая, опухшая. Я ей говорю, Татьяна, берись за ум. У тебя же сын – инвалид, подумай о нем! А она мне отвечает: «А что мне думать, мы не плохо живем. Вон, говорит, Машка-то, продукты нам таскает, да и дальше будет таскать. У нее не убудет. Она, дура, говорит, вот и носит. Я ей в ножки-то кланяться не собираюсь. За счет таких, умные люди и живут». Вон, как она говорит.
- А я не ради благодарности это делаю, - возразила Мария. – Мне вовсе не нужно, чтобы кто-нибудь мне в ножки кланялся.
- Да, да, - подхватила Малахова, едва поспевая за Марией. – Но тебе же ведь трудно одной. Без мужа живешь, детей нет. А ведь обидно, когда на добро такими словами отвечают.
- Ну, а чего обижаться, пускай говорят. – Мария вошла в подъезд.
Малахова остановилась у дверей, и злобно посмотрела вслед Марии. Дождавшись, когда та скрылась в своей квартире, Малахова поднялась к себе и, достав припасенную банку молока, спустилась на третий этаж, и позвонила в квартиру Градовых. Дверь открыла Татьяна. Она уже несколько дней не пила, и следы попойки уже начали сходить с ее лица.
- Здравствуй, Таня!
- Здравствуйте, Александра Леонидовна, - не очень решительно ответила Татьяна. Визит Малаховой был для нее довольно большой неожиданностью.
- Мне, вот, родственники из деревни молока прислали. Я-то сама его не очень люблю, дай, думаю, к вам отнесу. Вам оно нужнее, чем мне.
Из комнаты, в кресле-каталке, выехал Андрей. На его измученном лице была написана подозрительность.
- Что ж, спасибо, - нехотя произнесла Татьяна, забирая банку.
- Можно пройти-то к вам? – спросила Малахова.
- Да, конечно, - Татьяна отступила, пропуская соседку в комнату.
- Здравствуй, Андрюша, - сказала Малахова, здороваясь с Андреем. – А я вам, вот, молока принесла. Молочко деревенское, полезное. Нет то, что у нас, в городе, продают.
Посмотрев на обрубки ног Андрея, она сокрушенно покачала головой.
- Ой, как же тебе тяжело! Тяжело с тобой жизнь обошлась. И ведь некому в жизни помочь, некому пожалеть. Я, вон, сегодня встретила Машку-то Ромашкину, и говорю: «Ты бы помогала продуктами семье». А она мне отвечает: «Я и так им замучилась помогать. Этот, говорит, безногий, прожорливый такой. Ничего, что калека, а жрет за троих. Я им, говорит, уже столько продуктов перевела. Хорошо еще, что покупать их не приходится. У нас, говорит, там просроченные продукты остаются. Их все равно выбрасывают, вот я им и таскаю. Все руки, говорит, уже оттянула».
- Неужели так и сказала? – ахнула Татьяна.
- Слово в слово, - побожилась Малахова. – Зачем мне врать-то?
Татьяна опешила. Андрей же лишь искоса поглядел на Малахову, но ничего не сказал.
- Она мне еще говорит, - продолжала Малахова. – Вот, у него мать-то пьяница, глядишь, упьется скоро совсем, и тогда я над этим безногим опекунство возьму. Прямо так и говорит, безногим! У них, говорит, квартира-то большая, денег-то немалых стоит. Глядишь, задурю мозги-то ему, он на меня ее и оформит.
- Вот это да! – ужаснулась Татьяна. – Вот так Машка! А я-то, дура, перед ней! Думала она, действительно, от всего сердца нам добра желает.
- Ой, что ты! – Махнула рукой Малахова. – Она без выгоды для себя ничего не сделает. Такая родную мать продаст! Уж, я ее знаю! Это только строит она из себя благодетельницу, на самом деле, она та еще штучка.
Татьяна, схватившись руками за лицо, сокрушалась:
- Надо же, надо же! Ой, не ожидала я от нее, не ожидала!
- Слышала бы ты ее речи, - продолжала подливать масло в огонь, Малахова. – Она перед соседями такого наговорит, такими делами нахвалится, что только держись.
Андрей, слушавший все это молча, покрывался краской от гнева. Но гнев был вызван совсем иным. Он был единственный, кто знал истинную цену словам Малаховой. Он знал, что та пытается просто стравить между собой их и Марию. Наконец он не выдержал и закричал:
- Да что вы это здесь занимаетесь наговорами! Ведь все сказанное вами ложь и клевета!
Он повернулся к матери.
- Мама, неужели ты не понимаешь, что она просто пытается стравить нас с тетей Машей? Она же ведьма, самая настоящая!
Он с гневом посмотрел на Малахову, которая невольно сжалась под его взглядом.
- Что вы за человек такой? Вы же просто вампир, который питается кровью людей! Вы разжигаете в людях ненависть, и питаетесь человеческой враждой! Вы наслаждаетесь злом!
Андрей подъезжал в своем кресле все ближе и ближе к Малаховой. Его трясло от гнева. Малахова же, испуганно пятилась к двери.
- Зачем вы это делаете? Зачем? Почему вы на хороших людей клевещете? Почему, таким, как вы, не живется спокойно на свете, когда вы видите человека, делающего добро другим? Такие, как вы, не смогут ночью уснуть спокойно, если не сделают кому-нибудь подлость, или поссорят родственников или соседей между собою! Мама, неужели же ты не видишь, что она просто пытается разжечь в нас ненависть к тете Маше! Не доставь ей такой радости, не доставь!
В глазах Андрея блеснули слезы.
- Убирайтесь отсюда! – закричал он Малаховой. – И забирайте с собой ваше молоко! Вы никогда не принесли бы его нам на добро, да и нужно оно было вам лишь как повод, для того, чтобы придти к нам! А единственная ваша цель была: настроить нас против тети Маши! Уходите отсюда! Мама, отдай ты ей ее молоко!
Малахова, поняв, что она раскрыта, злобно сверкнула глазами на Андрея и, подхватив банку с молоком, вышла прочь.
Татьяна растерянно переводила взгляд с двери, за которой скрылась Малахова, на сына.
- Зачем ты так поступил? А вдруг она говорит правду?
- Да не может она говорить правду! Разве ты ее не знаешь? Она же первая сплетница в нашем дворе.
Татьяна покачала головой.
- Я уже не знаю, кому верить! Я уже не верю и этой Марии.
- Да? А этой Малаховой, выходит, ты поверил? Да ей этого только и нужно. Она и добивается того, чтобы весь дом перессорить между собой. Ты только играешь ей на руку.
- Не знаю, не знаю, - промолвила Татьяна. – Но я, теперь, уже не приму помощи и от этой Марии.
- Услышала бы твои слова Малахова, эх, как бы она обрадовалась! Да тетя Маша единственная во всем нашем дворе, в ком сохранилось что-то доброе!
- Что ж в ней доброго? Да она просто купила тебя тем, что продукты носила иногда, и все.
- Она единственная, кто пытался мне моральную поддержку оказать. Ты этого не видела и не слышала, потому что пьяная была. А она пыталась! Пусть неловко, неумело, но пыталась поддержать. Тебе ведь не понять меня. Ты все время пьяная, для тебя это способ не думать обо мне и о моих проблемах.
- Но мне же тяжело! – воскликнула мать. – У меня нервы тоже не железные. Ты знаешь, каково мне одной содержать нас двоих? Твоему отцу нет никакого до нас дела! Все приходится делать мне одной. Знаешь, каково мне приходится?
- А каково мне? Мне-то ведь жить с этим! Ты не представляешь, какой ад для меня жизнь! Ты напилась, отключилась, а я-то остаюсь таким, какой я есть! У меня ноги новые не вырастают. Что меня ждет впереди, ты представляешь? У меня нет будущего!
- Но что я могу сделать? – в сердцах выкрикнула мать. – Я все равно ничего не могу изменить!
- А пьянством ты можешь изменить? Как мне жить-то, как?
- А никак! Вон, иди, да вешайся! Веревка найдется! Раз жизни у тебя нет никакой, то и зачем мучиться? Иди, да вешайся! Лучше будет!
- Ну, спасибо тебе, мамочка! – воскликнул Андрей. – Большое спасибо, не ожидал от тебя такого!
- Ну и, пожалуйста! – ответила мать, направляясь в кухню. – И так жизни нет никакой, а тут ты еще!
У Андрея из глаз потекли слезы бессилия и ярости. В раздражении, он развернул кресло-каталку, и въехал в свою комнату. Он не знал, куда деваться от отчаяния.