В старом «уазике» тряслись по бездорожью четверо человек. Рядом с водителем развалилась на сиденье высокая большая женщина - Мария Иосифовна Гаврилова, председатель комиссии по делам несовершеннолетних и защите их прав. Сзади, каждый у своего окошка, пристроились инспектор районного отдела внутренних дел Анна Герасимовна Штепт – среднего роста, худая дамочка с решительным выражением лица – и журналист районной газеты студент-практикант Андрей Говорков. Должна была еще поехать Ольга Викторовна Ермолова, работник отдела по защите интересов детей-сирот, но задержалась в суде, и решено было обойтись без нее.
Ехать было не близко – до Гая, самого дальнего от райцентра поселка. До Койвусельги дорога еще была ничего, асфальтовая, но дальше шла грунтовка: и не дорога даже, а тропа какая-то, узкая и петлистая. Несмотря на лето – август все-таки ещё лето – было прохладно: в машине поддувало во все щели. Ничего не поделать – такова работа в районной администрации: постоянные командировки, разъезды и холод. И все, в общем-то, знали, на что шли, устраиваясь. Привыкли. Но была пятница, и хотелось скорее вернуться домой. Вот и не стали дожидаться Ермолову, тем более, и делов-то в поселке всего ничего было – пустяк.
Мария Иосифовна, несмотря на опыт, немного волновалась, томилась на переднем сидении. Ворочаясь, оборачивалась назад и периодически начинала объяснять суть дела журналисту.
- Вам трудно понять смысл нашей работы, практически не возможно, - сразу расставила она все точки над «i», но, тем не менее, продолжала, - Смысл нашей работы – помогать детям. Не абстрактно ходить и вздыхать «ах, бедные детки», а делать для них что-то реальное. Любовь должна быть деятельной, - она задумалась, - Не знаю даже, как вы напишете эту статью…
- Я постараюсь… - неловко тянул журналист.
- Не знаю, не знаю… Все очень сложно. Вы поймите, в этих поселках нет работы. Вот в Гае, куда мы едем, был леспромхоз. Еще до войны его организовали. Был зверосовхоз, но все норки сдохли от алеутки. Это болезнь такая. Тогда решили снова попробовать лесом заняться, но в конце 90-х леспромхоз снова закрылся. Сами понимаете, многие предприятия закрывались, закрываются или вот-вот закроются. А другой работы в поселке нет. Кто смог – уехали. Остались пенсионеры да алкоголики, вы понимаете?
- Да-да, - тянул журналист: про дела в Гаю он уже знал.
- Вы не думайте, я это все вам рассказываю, чтобы вы проблему в целом поняли. Так вот, пенсионеры и алкоголики в поселке. Никто нигде не работает. Магазина нет, бани нет, медпункта нет, почты нет, школы нет. А он там ребенка растить хочет. Это я об Арбузове, к которому мы едем.
- А мать где?
- Мать? Да кто ее знает. Бродяжничает. Года два назад сбежала. Старших детей с собой взяла, а младшую мужу оставила. Мы сориентировались, конечно, сразу, определили девочку в детдом. Слава богу, детдомов у нас в районе три, места есть. Больше года она там уже, привыкла. Так нет же, он ее в июне разыскал, выпросил на лето домой забрать… Но какой из него отец! Во-первых, он цыган, во-вторых, алкоголик, в-третьих, инвалид… У него ноги нет – протез. И потом, он – мужчина: как мужик может девочку воспитать? Ну мы, конечно, дали ему шанс – пусть, думаем, осознает ответственность. Нет, куда там!.. Впрочем, сейчас сами все увидите, - Гаврилова вошла в раж, - Какие у него дома условия для ребенка? Что, вы думаете, он ей супы готовит? Чем он ее кормит? А спит она где? Ничего, сейчас увидите, увидите! Или вы думаете, он пить бросил, как ребенка забрал?
- Но разве детский дом – это выход?
Андрей Говорков был еще совсем мальчик, безусый и прыщавый, и сильно пытался казаться солидным. Он учился на журналиста и проходил практику в районной малотиражке. Мария Иосифовна разговаривала с ним, как с неразумным дитятей.
- Этот Арбузов, Васька – вор. Он постоянно что-нибудь ворует. Хотя там и воровать особенно ни у кого и нечего… У дачников разве что? Цыгане – они все такие: что плохо лежит, обязательно прихватят. Ворье. Чему дочка у такого отца научиться может? К сожалению, есть родители, от которых детей надо изолировать…
- То есть как – ворует?
- Так. К кому не зайдет, обязательно что-нибудь прихватит. Хорошо, если человек сразу спохватится, догонит и отберет, а если проворонит – поминай, как звали. Куда Васька ворованное девает – не известно. Перепродает куда-нибудь в другой поселок, иначе – зачем ему? Ему деньги нужны на бутылку. А как выпьет – начинает соседок гонять. Две бабки у него за стенкой живут: Михайловна и Кузьминична… как там их фамилии?.. не помню.
- Посадить его надо! – оживилась молодая, почти красивая Штепт, до того задумчиво глядевшая в окошко, - чтоб другим не повадно было. Надо ведь как-то порядок наводить.
У нее было гладкое остроносое лицо с жестким ртом и горящие глаза революционерки. Вот и пиджачок кожаный на ней.
- Ну, Аня, ты же знаешь, это они все при нас ноют и жалуются на него, а в суд свидетелями на аркане не затащишь.
- А мы с них письменные показания на месте возьмем и…
- Аня, мы не поэтому поводу едем, - устало отмахнулась Гаврилова и снова обратилась к журналисту, - Так сердце болит за Ксению Арбузову, за девочку, так болит. Васька же ее не кормит толком, не поит, спит она не понятно где – представляете, какие у цыган понятия о гигиене? Воровать он ее, опять же, заставляет.
- Почему же ему ребенка отдали? – удивился журналист.
- Да особенно и не отдавали… скорее, он сам забрал. А отобрать у него дочку навсегда за один его внешний вид можно: грязный, рваный, не мытый. Ни образования у него – умеет ли он читать и писать-то? – ни гроша за душой. Все-таки от таких родителей детей ограждать надо. Что у нас за народ! То мать детей зимой на морозе в лес уведет и там «забудет», то отец ребенка в шкаф закроет, чтобы кушать не просил. И, главное, у всех полно оправданий: работу потерял, денег нет – не прокормить, хотели одним пожертвовать, чтобы второго спасти… Да вы, наверное, телевизор смотрите. Но то телевизор, а тут с этим постоянно нос к носу сталкиваться приходится… - и Гаврилова задумалась о чем-то своем.
- Мария Иосифовна – добрейшей души человек. Она за всех детей переживает: этого в детдом устроить, этого в санаторий послать, этого проверить, как с ним родители обращаются. У нее грамот – штук двадцать: и районного, и регионального уровня. Благодарности есть. А как ее детки любят… - Штепт наклонилась к самому уху Андрея: от нее пахло дешевыми духами, - у нее скоро юбилей, напишите о ней побольше хорошего.
Тут за последним поворотом грунтовки показались заброшенные поля и первые покосившиеся домики вдоль дороги. Пейзаж был на редкость унылым. Началась асфальтовая дорога, и трясти перестало. Водитель прибавил скорость, благо улица была пустынна. Дома с натяжкой походили на жилые, разве что кое-где на веревках висело бедное бельишко да во дворах виднелись какие-то бочки и ведра.
Брошенные благоустроенные дома, построенные в свое время зверосовхозом для своих специалистов, теснились, сужали улицу, сдавливали виски. С хмурого серого неба вяло шлепались в уличную грязь капли.
Проплутав по узким улочкам, машина выскочила на переезд. Дома расступились – пространство ощутимо раздалось. Водитель переключился на первую передачу: железнодорожных путей было несколько – «уазик» затрясло, время замедлилось.
Отсюда, с переезда поселок – растянутый, размазанный, как невкусная каша по тарелке – был обнажен до последнего ничем не прикрытого закоулочка. Так что за него, за всю его убогость, паршивость, сразу становилось стыдно и хотелось скорее отвести глаза: нельзя, нельзя было это видеть, запоминать, знать. …Слева виднелись развалины когда-то красивого и просторного вокзала – две одиноких колонны устало подпирали провисшее небо.
У Андрея с непривычки тоскливо засосало под ложечкой. Факт рождения на севере в небольшом городке уже не казался ему такой уж вопиющей несправедливостью – родиться в таком вот поселке было не просто несправедливостью – непоправимой бедой. Но в окно он смотрел не отрываясь, будто боясь что-нибудь пропустить, заворожено.
…Когда попадаешь сюда первый раз, особенно в неважную погоду, кажется, что все здесь спит, стоит, не шевелится, что времени здесь нет, а только пространство – сирое, убогое, брошенное, потустороннее, и уехавшему, сбежавшему, потом долго кажется, что и не был он здесь, и не видел, и не знал, а все это ему приснилось или – еще хуже – примерещилось, ведь бывает с человеком высокая температура или запой.
За переездом поселок был застроен деревянными бараками на две квартиры.
- Нам на Диспетчерскую, - распорядилась Мария Иосифовна, и шофер послушно свернул, куда было велено.
Миновали центр – разрушенную школу, клуб, мемориал Великой Победы – гипсового солдата на постаменте. Поплутали немножко и подъехали к нужному дому. Первая выскочила Анна Герасимовна и побежала открывать калитку, словно боясь, что Васька успеет удрать. Вылезли журналист с председателем КДН; инспектор уже входила в дом.
Цыган-Васька был дома. Он заранее услышал подъехавшую чужую, райцентровскую, машину, все понял и заметался, стуча деревянной ногой. Спрятал початую бутылку со стола, начал было резать луковицу, понял, что не успеет, и, торопясь, затолкал ее почти целиком в рот. Морщась и хлопая глазами от жгучего лукового духа, Васька смахнул рукавом со стола крошки и объедки и кинулся вытаскивать чистое полотенце из шифонера. За этим делом его и застали.
- Здравствуйте, Василий, день добрый, - поздоровались вошедшие женщины; Андрей невразумительно что-то промямлил.
- Стхафс… - Васька отчаянно дожевывал лук и комкал в руках полотенце, не зная, что с ним теперь делать, - Проходите, - он сунул полотенце в карман пиджака и попытался выдвинуть гостям колченогий стул.
Сам Васька когда-то был красивым, стройным мужчиной, но сейчас даже трудно было определить, сколько ему лет. Волосы, усы, борода не то, чтоб поседели – как-то вылиняли, стали неопределенно-саврасыми, и только глаза на смугло-пергаментном лице, только зрачки остались иссиня-черными, только радужка сохранила свой черно-карий, живой цвет. Теперь эти глаза мигали, слезились и испуганно искали что-то в глазах пришедших.
- Вы понимаете, надеюсь, по какому поводу мы к вам? – не глядя, но достаточно доброжелательно осведомилась Мария Иосифовна, предложенным стулом, тем не менее, погнушавшись.
- А чё? – почти искренне не понял Васька.
Анна Герасимовна между тем непринужденно, с деланным равнодушием кружила вокруг цыгана, пытаясь определить, пил он с утра или нет. Андрей незаметно привалился к косяку входной двери и с прорезывающимся, как коренные зубы, профессиональным интересом наблюдал за происходящим. Мария Иосифовна тоже вполне профессионально оглядывала убогое цыганское жилье. Она всегда чувствовала себя выше, лучше таких вот людей. И не людей даже, а так, недоразумений. Но эта уверенность в собственной правоте жить под солнцем рождала не неприязнь и осуждение, а, скорее, ответственность. Это был ее крест: вразумить, перевоспитать, наставить на путь истинный. Пусть не родителей – хотя бы детей.
- А где Ксения? – мягко спросила она: отобрать девочку, конечно, надо было, но при этом – как-нибудь безболезненно и побыстрее.
- Ёнэ … она тут… с ребятками пошла погулять. Ихнее дело пацанское – побегать, поиграть…
- Помнишь, о чем мы тебя предупреждали, отдавая ее из детдома? Чтобы создал ребенку необходимые условия для жизни: трехразовое питание, свой уголок, свою кровать с чистым постельным бельем. Чтобы сам не пил, а работал. Ты нам что обещал?
- Так мэ , я это… - засуетился Васька, - Я работаю, я коров пасу, просто меня сегодня Егор сменил… Я зарабатываю, я Ксюшу кормлю, я… Вот! – он неловко протиснулся между представителями власти, согнулся, потом опустился на колени и полез под стол, где у него стоял шкафчик, бубня: - Как же, не кормить-то дите, я кормлю, я все покупаю, мне-то самому ничего не надо, я все дитю отдаю… вот, купил, когда автолавка последний раз была! – вытащил, наконец, из шкафчика упаковку печенья, банку сгущенки, две банки тушенки и, стоя на коленях около стола, потрясал этими продуктами, переводя взгляд с Марии Иосифовны на Анну Герасимовну.
- Это – всё? – насмешливо протянула Штепт.
Васька испугался.
Он снова нырнул под стол в шкафчик, но ничего там не найдя, быстро переполз к противоположной стене. Там из-под шкафа вытащил ящик с картошкой, ящик со свеклой, морковью… Приподнялся, подтянулся на руках, залез в навесной шкафчик, оглядываясь на женщин, вытащил крупу, сахар, банку варенья… Но те стояли с каменными лицами. Журналист же напротив, разволновался.
- Ксюшенька кашку любит с вареньем… Я молочко для нее беру у соседки, у Михайловны!
- А мы сейчас пойдем, посмотрим, где Ксения спит, - скомандовала Штент, - Проведите нас, Василий.
- Проходите, пожалуйста, ради бога…
Все прошли в дальнюю маленькую комнату. На столе лежала раскараска, цветные карандаши, пупс в сшитом грубыми неумелыми стежками платье, старый плюшевый мишка – видно было, что здесь живет ребенок. Кровать была застелена простыней, сверху покрывалом, на котором лежала подушка без наволочки.
- Нет, ну вы видите, видите, - гневно сверкнула глазами Штент и даже подтолкнула Андрея вперед, хотя ему и так неплохо было все видно, - сначала они приезжают в детдом, плачут, клянутся, что любят своих детей, а потом – мы прекрасно видим, как они их любят.
Васька затравленно глянул на Марию Иосифовну, и Андрей вдруг почувствовал себя неприлично успешным, здоровым, красивым, и ему стало неловко.
- Стекло в форточке выбито, в комнате не убрано, игрушек у ребенка хороших нет, спит он не понятно на чем. Вася, где наволочка? – Гаврилова хотела было взять подушку и поднести ее цыгану под нос, но не решилась к ней прикоснуться.
Васька беспомощно зашлепал губами…
Неожиданно в комнату влетела красивая черненькая девочка лет пяти-шести и бросилась к цыгану:
- Папа! Папа!
Васька обнял ее: доченька!
- А наволочка в стирке. Папа как раз сегодня решил стирать. И пододеяльник там же. Надо еще простыню замочить, - и она стала яростно дергать простыню из-под покрывала.
- Да-да, пойдемте, Анна Герасимовна, - председатель КДН, казалось, потеряла всякий интерес к происходящему.
- Все это не имеет значения, - резюмировала Штепт, - Вы же продолжаете пить. От вас несет и под столом – початая бутылка, - и вышла вслед за Гавриловой.
- Наше дело – защищать детей. Даже от их собственных родителей. Как вы думаете, Аня?
- Родить – дело нехитрое.
Это прозвучало, как пароль и отзыв.
- Как же так-то? – тихо спросил Васька у Андрея.
Андрей почувствовал, как вдруг внутри него что-то поднялось, подкатило к горлу. Глазам, изнутри, стало жарко и, чтобы унять этот жар, начали выступать слезы. Журналист смутился и поднял глаза к потолку. Васька выскочил из комнаты. Девочка же как вытаскивала простыню, так и осталась стоять с ней в руках. Андрей, справившись с собой, опустил глаза и посмотрел на нее. Лицо Ксюши из смуглого стало белым, рот был перекошен, а глаза впились в его зрачки. Андрей вздрогнул, и тогда девочка закричала страшно, срываясь на визг:
- Я ненавижу Гаврилову, я ненавижу, ненавижу, ненавижу-у-у-у…
Андрей не выдержал и вышел.
Женщины и Васька стояли на крыльце.
- Мы вас предупреждали, Василий? Предупреждали. У вас ребенок спит на грязных простынях, питается не понятно чем, вы пьете. А в детдоме у нее хорошее питание, чистое постельное белье, игрушки, телевизор можно смотреть, - как маленькому, объясняла Анна Иосифовна.
- Но мэ комам … я люблю ее, я люблю свою дочь, люблю, - почти плакал Васька, - люди вы или нелюди! Господи…
- Тут не о чем говорить, - перебила его Анна Герасимовна, которой хотелось скорее домой.
- Что вы говорите! – встрял Андрей, - Ну, правда, в стирке простыни... Какие простыни! Он же родной отец ей. Никакие простыни не могут заменить родительскую любовь! – он совсем растерялся от того, что приходилось говорить такие очевидные вещи; высказанные, они почему-то звучали глупо.
- Где такой закон – детей у родителей отбирать? – кричала девочка в глубине дома, - всех ненавижу! Ненавижу детдо-о-ом!
- Да? – Мария Иосифовна подняла нарисованную бровь, - Вы еще маленький мальчик, Андрей, вы еще слишком верите чувствам и мало понимаете в жизни. Ни в какой ни в стирке простыни. Это она врет. Она отца защищает. Они все своих родителей-алкоголиков защищают, ну и что? Мало ли что она кричит. У нее вообще с психикой не того: она постоянно пытается камни глотать – типичный ЗПР, ребёнок с задержкой психического развития. А в детдом ей не хочется, потому что здесь никто ее не ограничивает, делает она, что хочет, а там – дисциплина, там есть требования, есть обязанности. Там ей объяснят, что хорошо, что плохо, воспитают, жизни научат. Нечего тут целыми днями по улице шляться.
Штепт о чем-то оживленно советовалась с насупившемся водителем. Васька опустошенно опустился на ступеньки, по лицу его текли слезы. Андрей и сам был готов разрыдаться.
- А Вас бы, Вас бы закрыть в тюрьму! – сорвался он, - Чтобы не гуляли, не занимались своими делами, а подчинялись бы дисциплине. Забрать бы вас от ваших родных и друзей – Вам бы понравилось?!
- Я так и думала, что мы с вами не найдем общий язык. У вас ни грамма профессионализма. Я уже жалею, что взяла вас с собой, - и Гаврилова отвернулась.
Андрей медленно спустился с крыльца и застыл. Хорошо, у него не хватало профессионализма, не хватало жизненного опыта, не хватало слов, выразить свои мысли… Или он просто чего-то не понимал в этой жизни?
Штепт и водитель направились в дом. Васька подскочил со ступенек, но видимо, неловко, сморщился от боли, заковылял внутрь. Девочка уже не кричала – плакала громко, но без слов. Через несколько минут водитель вынес ее на плече и потащил в машину. Она била его кулаками по спине, плакала и по-прежнему не выпускала из рук простыню. Простыню пыталась вырвать у нее Штепт. За ними прискоками бежал Васька. Он не смог спуститься с крыльца, протез его подвернулся и цыган скатился вниз. Так и остался стоять на коленях на земле с нелепо вывернувшимся протезом, как со сломанной ногой.
К нему подошла работник администрации.
- Что вы так расстраиваетесь, Василий? – она согнула немного свое грузное тело, чуть приблизившись к стоящему на коленях человеку, - Мы и о вас позаботимся. В Койвусельге, в отделении временного пребывания лиц пожилого возраста и инвалидов место освободилось. Оформив вас сначала туда. А потом, глядишь, и в райцентр, в дом престарелых устроим. Там хорошо: печь топить не надо, готовить еду не надо, коров опять же пасти не надо – лежи себе на диване да телевизор смотри, а? Не надо благодарности – это моя работа, помогать людям.
- Сука ты, - честно сказал Васька.
Внимание! Это - первая глава повести "Земля Гай". Чтобы прочитать повесть целиком, воспользуйтесь ссылкой: http://magazines.russ.ru/druzhba/2006/1/ma4.html
Не любишь читать с монитора? Закажи книгу!
http://www.ozon.ru/context/detail/id/2902457/
Разве 100 рублей за несколько приятных вечеров - это дорого?
Спасибо!