Артём Киракосов
ПРО СЕБЯ
сто и одна ночь с самим собой
8 \\ 101
**** Tемпература Плода ****
Если ты репортёр: живописец, график, фотограф, писатель, оператор, поэт, музыкант – твой долг писать, просто писать, вести репортаж. Ты должен дать отзвук. Твоего сердца. Твоё сердце – истинный инструмент, камертон. Ты должен…
Я всегда наблюдаю за собой. Я писал “за собой” чуть не двадцать лет ежедневно. И не наскучило. Лучший автопортрет – мои стихи. Написанные за годы эти. Они слагаются в мелодию, мелодию жизни. Жизнь, как пульс мысли. Меня всегда интересовал я сам, что со мной, как со мной. И взгляд (беспристрастный, безжалостный иногда) изнутри на самого себя, на потаённые движения даже души меня всегда ворожил, как бесконечное меняющееся действо, имя всему этому – жизнь. Живёшь! – и пишешь!
У меня температура. Сорок. Держится второй день. Я падаю в обморок. Вижу перед собой лицо Жены. Красивое и молодое. Она возвращает меня к Жизни. Спасибо! Ей.
Я понимаю, почему со мной так: эту пуповину не перережешь, не перерезать, не перервать, не перервёшь. Я – мамочкин плод, кровно её, кровный её, связан. Пуповиной жизни живой! Я – за ней! – ... В ту жизнь, откуда ещё никто не возвращался. Я понимаю, почему плод – я, так мучаюсь, первые дни без мамы, без умершей мамы. Связь эта – не прерывается. Я это чувствую остро, как боль. Но и радость. Единая плоть – матери и дитя. Понятно, почему так вопиют к Господу о своих де-тях матери: всё болит у них – пуповина жива, её не перерубить.
Всё пространство вокруг ощущаю, как материнскую плоть \ заботу о сыне. Какая разница, что ты сам уже отец, а её уже нет (в живых!).
На распалённом лбу ощущаю прохладную руку Жены. Ладонь, чувствующая температуру и так, без измерительных приборов. Ладонь, в нежности касания которой я узнаю, наконец, материнскую. Не всякая жена идёт этот путь любви – к тебе – чтобы ты мог вспомнить её, маму. И в вечных сравнениях, потеряв родительницу, передал доверие за свою жизнь возлюбленной. Надо много прожить вместе, чтобы понять значение этой прохладной ладони, переворачивающейся на внешнюю сторону, когда стала слишком влажной и раскалённой от температуры измеряемого ласкаемого лба.
Женщина – ответственна за жизнь. Это остаётся с нею всю жизнь. Жаль, что такую простую мысль не провозгласило человечество, как ЛОЗУНГ СУЩЕСТВОВАНИЯ. И каждая должна знать – она держит ключи жизни и смерти – в ладонях своих. Всегда. И перед Богом. Боже, почему никто не написал это? Почему никто не додумался? Скорее, я просто не читал… ЖЕНЩИНА – как символ нерушимого и вечного – жизни! Жизни! И – твоя Женщина. Ты спасён. Ты подобран Ею. И ещё не понимающая, Она, что ты уже всё слышишь, воспринимаешь, Она рыдает над тобою, не стесняясь, думая, что ты ещё где-то вдали. Именно это – возвращает в жизнь. Именно это – любовь женщины. Не любимый никем… ? Я не знаю, как он выживает…выживет ли? Заряда мужской строптивости (по хорошему) хватает лишь лет до тридцати… тридцати пяти. Что потом?
Мамочка… Я чувствую связь с тобой неразрывно, неразрывную! Ещё сильнее, чем всегда. Чувствую себя ~ внутриутробно ~ в окружении материнской заботы и ласки. Нет, это связь – неразрывная – пуповина: мать и дитя – неразрывно – неразрывны – всегда! навсегда!! Мать и дитя – плоть едина в вечности вечно.
Но – пора ЖИТЬ! Вставать в новый день! И в новой этой жизни, жизни без мамы, довериться рукам другой женщины, жены. Я чувствую этот момент очень остро. Жена плачет у меня на плече. Наверное, обо мне, ожившем. Она любит меня. И – в касании тех ладоней – узнал материнские. Не могущие обмануться. «Живой! Приходит в себя». Скорая уезжает. Дают рекомендации. «Абсолютно здоров: давление, сердце, лёгкие, все органы – в норме...» Сшибли температуру.
Вспоминаю бесконечные свои детские болезни. Мамино лечение, мамину заботу. Теперь я в руках другой, своей Жены. Я ей нужен. Она доказала это. Слезами, что пролились надо мной – не умершем, нет, просто потерявшем сознание.
Такие моменты нужны в жизни. «Этапы большого пути» – подошёл бы заголовок из старосоветской партийной риторики – ко мне и моим опусам. Но, что делать, «авторское право».
Я прихожу в себя… Включаю компьютер, нажимаю первые буквы… Я – репортёр… Моя ПРАВДА – писать! писать! писать! Что бы ни было, как бы ни было – писать! Просто писать. Если ты художник, если ты писатель, если ты сочинитель, если – поэт… – твоё дело – писать! писать! писать!
Пиши!
Я вспоминаю рассказы о поздних годах Рембрандта, когда в нём проснулся и репортёр: он рисовал всё! ехал туда, где что-то происходило: казни, свадьбы, драки, влюблённые, торжества, брошенные селения, безлюдные дали, сражения, коронации, революции, остановившиеся знаменитые мельницы, море, корабли, дремучие леса, людные центры… Конечно, это лишь рассказы, но дух открытости и авторепортёрства был у него. Это один из любимых моих авторов. Тут я не оригинален. Кто не любит этого гения гениев? Какой художник избежит погружённости в любовь к нему. Рембрандт – самый яркий, самый живой мастер автопортрета. Рембрандт – мой кумир на всю жизнь. Я пишу…
Это автопортреты всё! Все! Мои! Я – в них. Какой есть. И – разный самый. Наблюдая за собой, я делюсь этим с другими. Не знаю, будет ли это кому-то интересно? Ведь я не Рембрандт.
Но – пишу…
Что-то зовёт…
Заставляет…
Не пропускать в себе ничего! ничего! ничего!
И вот – новое утро. Без мамы.
Таким женщинам не нужно ничего – они святые. Они – украшение нашей жизни. Они – те древние, от которых родились мы все, всё человечество.
Мамочка моя.
С вечным древним прекрасным именем богини – ``Лилит``!
Я горжусь, что выбран быть твоим сыном.
Вечная, светлая память тебе, Лилитушка.
Температура плода, моя, падает…
Медленно…
Жизнь продолжается…
Теперь уже без мамы, без дорогой моей. Мамочки. Мамы.
Говорят, к этому можно привыкнуть, нужно привыкнуть.
Говорят.
– Представляешь, сынок, когда закапывали твою бабушку, мою маму, я упал в обморок, – говорит мне отец. – Ты представляешь? Что это значит – мама?
Я отхожу от обморока.
Я знаю – это была пуповина. Пытались разорвать. Перерубить! Кто-то!.. Не получилось. Я буду жить так, будто мама моя всегда со мной. Мама – живая. Нечего привыкать. Это сорт женщин – святые! Они, их любовь, как ладони прохлады, ложащиеся – всегда! всегда! всегда! – на твой раскалённый температурой лоб.
СПАСИТЕЛЬНЫЕ ЛАДОНИ ВЕЧНОЙ ЛЮБВИ – МАТЕРИ, материнской!
Мама.
Мамочка.
Температура плода твоего, мамуленька, моя температура, падает, падает…
Я в надёжных руках других женщин, мамочка, они любят меня. Они слетелись, закудахтали. Звонят из других городов, стран, отовсюду, признаются в любви, плачут. Я выживу, мам. Это было прощание с тобой, мам. Это была болезнь-посвящение. Тебе, мам. Не мог же я жить так, как обычно. Когда тебя уже нет, Золотая. Это было прощание-посвящение – температура плода, твоего плода, мам, моя температура, мам. 40 – такая же, при которой ты и умерла, мам. Пора поправляться, я знаю, оживать, – ведь дела-то не ждут, – и нет времени даже на эти почести тебе: несколько дней тишины.
Господи, спасибо Тебе!
За эти несколько дней тишины.
И температуру – 40.
Температура плода, моя температура, сбитая женщинами, крутящимися вокруг меня, падает… падает…
16 – 20 февраля 2008, утро