Крылья… да, порой я даже чувствую лопатками нечто подобное им – что-то, напоминающее веер Мадам Летающее масло. Только нафига мне веер? Для непилотируемого полёта над бездной? Там и без них колбасит.
«А люди стремятся взлететь выше этой бездонности, хоть и мясо…ещё круг почёта?»
На проводе Вилли Вонка: «Прости, некогда».
Как? Это он про «полетаем»?
У меня была сестра… и, кажется, её крылья были иного рода. Она спустилась с небес сюда вот, чтобы лучше понять людей. Люди её не приняли, а он не взял назад. И тогда она предпочла грешить, чтобы окончательно умереть для этого города. Никому ты, туча, здесь не нужна. Здесь луж хватает.
Бабочке-пилигриму уже полгода от роду. Туда-сюда, оттуда… Уколбасило меня между городом туч и городом луж. Порой надо бы остановиться, где-то совершить посадку на долгие дни, но… город туч перестал уже быть гнездом. А город луж пока им не стал. И не держит.
Включить радиохэд, плюхнуться на сиденье двухчасового автобуса и на всё плевать. И на то, что новая соседка а стенкой жалуется на громкие вопли.
В этом же городе я решила рубить себе по крыльям с плеча. Когда пыталась влюбиться – не нашла понимания. И осталась реять бабочкой с чуть задетым стигматами крылом. А он… я слышала, его взор потух, но вроде бы видела его живым. Кто же из сплетников был прав…
От скуки провода смешали мне Матти Пааланена и что-то металлистское – такое получилось… В этом вся Бабочко. Ни классики, ни современники не врубаются: «Это хто?» - «Музыка!» - отвечаю. Музыка нашла меня и стала моим другом.
Мяу… говорит мой солнечный кот, прищурившись за пряно-сладким прилавком – так всегда, когда бы я ни зашла в лавку. Здесь подают к полднику любовь и мечты – а после уходят из твоей жизни навсегда. Насколько можно представить, пока кушаешь его пирожные…
Порой старинные вещи, если их вытащить из чулана, начинают вновь отражать солнце…
Мы – одни. Только у нас разные способы отдачи.
Его позиция - прям по Ренате Литвиновой: «Мне так хочется сказать кому-то «Я люблю тебя», но только мне некому это сказать».
А я… есть, кому сказать: «Лю-лю-люблю…», вот только Кому-то в этом не нуждается.
Его пряное «Мур мяу» отдаёт немного крем-брюле или корицей. А голос – как и у всех котов – истошный вопль.
Мягкой лапкой перебирает короткие волосы.
-Кто я? – спрашиваю у него.
-Мм… хомячок… декадентский.
А до него была ёжиком. Я ёжик, я упал в небытие… и пусть оно само несёт меня.
-А я знаю, что они там курили! – говорит моя гуру во время сто десятого показа «Ёжика». – Гашиш.
-Мармеладная, хочешь блинчик? – спрашивает шеф-повар. Для которого я хомячок.
И почему меня всегда называют тем, чего я не люблю… Хомячков я разлюбила, они эгоисты. Ёжиков не люблю, а мармелад – так вовсе ненавижу. Почему так?!
-Чёрт возьми, я же… я же… бабочко.
В кондитерской лавке никого нет. Только я и голос из кухни.
-Да нахъ… твоих бабочек. Они - однодневки, и так часто не заметны, что среди них тебе одиноко…
Это – То, Что Я Люблю.