(послесловие к «Пуговице»)
Вот говорят – жизнь коротка. Ничего подобного! Ее, жизни, вполне достаточно, чтобы утишить боль от удара, смириться и даже забыть. Особенно если это молодая жизнь. Дни наплывают один на другой, все забывается…
И знаете, кто особенно склонен так думать? Тот, кто нанес вам этот самый удар.
Безутешная сестра геройски погибшего капитана кавалерии, дочь славного, но, увы, дряхлеющего маршала, девица Генриетта Фрор готовилась к венцу. Наряд ее был скромен (не те времена, чтобы роскошествовать, знаете ли), но все-таки, все-таки… Белый шелк, брабантское кружево, жемчуг на шее и в волосах… Мамин жемчуг. Глаза сухи, губы сомкнуты. Зубы стиснуты. Потому что если их разжать, они опять начнут мелко стучать, не дай бог, кто-нибудь услышит. Впрочем, даже если и услышат, не беда. Она невеста, ей полагается быть в расстроенных чувствах. Нервы… Девичьи страхи… Ожидание неведомого… Ха!
Все уже было ей ведомо, этой белой, бледной невесте, отраженной в узком и высоком богемском стекле. Сумерки в зеркале, тьма в душе.
Почему-то ей вспомнилась церемония открытия памятника брату. Она не хотела присутствовать, но отец возмутился и заставил ее поехать.
«Благодарная Отчизна своему благородному сыну» – золотом на гранитном постаменте, а там, выше – Гильом в полный рост. Поза какая-то ненатуральная. Да и непохож вовсе. Кругом постные, приличнейшие лица. Военная музыка, венки, речи… (О мука, о стыд! Как же отец не понимает?!) А там, в отдалении – он, Пятый герцог Эглионский. Стоит спокойный и смотрит прямо перед собой этими своими новыми бесцветными глазами. И ни разу – ни разу! – не взглянул в ее сторону.
Что произошло между ними там, в далекой тюрьме? О чем они говорили? О ней, о ней, без сомнения. Прежде всего о ней, а уж потом о долге и обо всем прочем. Да и вообще, ей ли не знать своего брата! Он никогда не любил красивой болтовни.
Только раз Генриетта услышала из его уст ругательство. Площадное ругательство, такое ужасное, что любой портовый грузчик крякнул бы от удовольствия. И это случилось в то утро, когда Гильом увидел ее, плачущую, растерзанную, и вытряс из нее имя того, кто это с нею сделал.
Лицо брата стало белым как бумага. О, он ничего не сказал отцу. Он ничего не сказал и обидчику, его светлости наследнику. Нет, ни слова не сказал. Просто молча вошел в его личные покои и наотмашь ударил по лицу рукой в железной перчатке.
Генриетты, конечно, не было при этом, но свидетель, испуганный дежурный лакей, жарким шепотом рассказал обо всем пажу, тот – фрейлине, та – главному повару…
- Так отчего же, сударыня? Что всему причиной?
- Ах, если бы знать!
- Все это неспроста, господа. Тут какая-то грязная история, помяните мое слово.
- Ах, да расскажите подробнее, как все произошло!
- Вообразите только! Капитан вломился в бильярдную, и, не говоря ни слова, ка-ак ударит…
- Ах, неужели прямо в лицо его светлости наследнику?
- Непосредственно. Его светлость наследник бух на пол! Кровь на губах, вы подумайте!
- Ну-ну! И что же его светлость наследник?
- Ни-че-го! Вообразите! Молча встал, отер кровь платком.
- Ну, а капитан-то что?
- Бросил свою перчатку под ноги его светлости и ушел.
- И все? И так-таки ни единого словечка?
- Оба ни гу-гу!
- Боже мой! Что если герцог, наш государь, узнает!
- Тише! Об этом лучше помалкивать, душенька.
Да-с, весть о скандальном происшествии облетела дворец. Но тут старый герцог скончался, затем последовала коронация наследника… А вслед затем – война, мобилизация, сражение, разгром, пленение молодого государя, вторжение неприятеля вглубь страны… Небо послало так много бедствий, что история с железной перчаткой скоро обветшала и всеми забылась.
* * *
Она была больна ненавистью к этому человеку. Он погубил Гильома. Он втянул всех в эту несчастную войну, и (мало этого!) потерпел позорное поражение. Пять месяцев назад он взял ее, чистую Генриетту, как берут только служанок, грубо, на каком-то сундуке... и теперь благороднейшим образом выдавал замуж. И за кого?!
Ей был сделан намек. О, в самой деликатной форме… Не стоит волноваться, жених осведомлен о том, что она не девственна, и не имеет к ней претензий. Генриетта расхохоталась. Ах, даже так? У него нет претензий? Никаких? Ну, еще бы! Вероятно, он получит солидную компенсацию за такое снисхождение! И почем же нынче девственность?
Пожилая дама была обескуражена таким цинизмом, и неохотно промямлила, что да, будущий супруг Генриетты уже получил от герцога почетный и ответственный пост коменданта Патоны, города-порта на юге страны.
Невеста подняла над головой руки, затянутые в тонкие перчатки, и взялась за край фаты. Глянула прямо на своего двойника в золоченой раме… Коротко и резко засмеялась себе в лицо.
- Я-то не отравлюсь. И не надейтесь, ваша светлость!
Фата опустилась и скрыла под собой зло смеющийся рот. Ей было ради чего жить, этой белой тонкой невесте, узкой как лезвие стилета. Она знала, что отомстит, и отомстит страшно. А как - об этом мы еще подумаем.
Невеста вышла из комнаты.
Колокола… Лепестки роз… Понимающие глаза придворных…
Герцог сдержал слово: наутро после первой брачной ночи молодой супруг не имел к новобрачной никаких претензий.