«…Женщина - как бомба с часовым механизмом: не знаешь, когда взорвется. Иногда таймер устанавливают обстоятельства, а мужчины, неосознанно, запускают его ход, себе на погибель…», - добрался до середины статьи Пётр Иваныч и отложил газету. Часы показывали 19.30 – время ежевечерней прогулки.
- А что, Еленочка, - громко обратился он к жене, - не пойти ли нам прогуляться?
Ему послышался негромкий вздох, а после – вполне внятный ответ верной супружницы - Елены Андревны:
- Ну да, почему бы и нет?
Велик и могуч русский язык! В одном предложении можно утвердить отрицание и опровергнуть утверждение. Таки «Да» или всё-таки «Нет», но Пётр Иваныч и Елена Андревна стали собираться на прогулку.
Эх, прошли те сладкие времена, когда Пётр Иваныч был директором Дома Политпросвещения, ездил на служебной машине с водителем, пользовался уважением в городе и имел приличную зарплату. В вестибюле Политпросвета весь персонал подобострастно улыбался и каждого, кто «к Петру Иванычу» или «ОТ Петра Иваныча» готовы были носить на руках.
В те беззаботные времена мог Пётр Иваныч пригласить супружницу и в ресторан, и в театр, и у многочисленных друзей они были всегда желанными гостями, и у себя часто принимали. Елена Андревна любила нарядиться –- похвастаться перед знакомыми новыми украшениями, или фирменным, невиданным в социалистических универмагах, платьем, или неслыханной доселе в советской провинции зарубежной техникой: бесшумно нажималась кнопочка на дистанционке (надо же, и с дивана не нужно подниматься! – восклицали ошеломлённые знакомые), пасть видика заглатывала кассету и на экране мелькали кадры с чудовищными капиталистическими отношениями и чуждыми советской действительности явлениями: казино, секс, разбой. Знакомые наблюдали, с вытянувшимися от удивления лицами, вскрикивали от тревожного напряжения ужастиков, стыдливо улыбались на сценах любви, вернее, «занятий любовью» – именно тогда и появился данный термин, отдающий запахом спортзала; недоумённо пожимали плечами над пока ещё непонятным американским юмором, когда за кадром все ржут до изнеможения, а ты, до боли в глазах всматриваясь в экран, пытаешься понять – почему? Елена Андревна окидывала гостей доброжелательным взглядом удовлетворённой хозяйки, ненароком поправляя новые серьги, Пётр Иваныч глядел на жену умиляясь и преисполняясь гордости.
Как-то незаметно капиталистические отношения и чуждые явления переползли с экрана в реальную жизнь.
Пётр Иваныч по-прежнему ездил на работу, по-прежнему ему улыбались, разве только его политпросветовские владения потеснили приютившимся на первом этаже кафе, мотивируя: «И Вам покушать, и персоналу, да и арендная плата учреждению не помешает…» Но кушать там каждый день для Петра Иваныча с появившейся невесть откуда инфляцией – не иначе, как из враждебного забугорья – стало дорого, да и персонал не злоупотреблял кафетериевскими обедами: в кафе ошивались подозрительного вида суровые мужчины в кожаных, небрежно наброшенных куртках (даже не ошивались – не подходящий термин: они уверенно занимали места за столиком, словно для них одних места и были приготовлены, и подсесть в соседстве с ними как-то мало кто решался). Мужчины обладали колючими пронзительными взглядами - под их прицелом Пётр Иваныч проходил со свернувшимся в маленький игольчатый клубочек сердцем.
Спустя некоторое время, к зданию Политпросвета прилепились, как ракушки в известняке, несколько киосков с пёстрыми витринами, полными американских сигарет и подозрительных напитков, в вестибюль пролез пункт печати кодаковских фотографий, а ещё позже изменили вектор просветительской работы учреждения с политического в сторону культурно-массового: было решено сделать кинотеатр с новой зарубежной системой звука и бешеной ценой на билеты, отчего кино, не меняя качества, сразу стало элитарным – для узкого круга избранных.
Пётр Иваныч походил ещё немного на работу со вжатой в плечи головой, потом его тепло и торжественно, правда, несколько торопливо, проводили на заслуженный отдых.
А отдыхать Пётр Иваныч не умел. Он тяжело и неуклюже пытался помогать жене на даче – в основном, чтением газеты в тенёчке, в кресле-качалке, а осенне-зимними вечерами делать было совершенно нечего. Исчезла машина с водителем, престижная должность и приличная зарплата – вместе с ними куда-то пропала большая часть друзей. Стали редкими походы в театр, а о ресторанах с экзотическими блюдами остались только смутные воспоминания. Тоскуя, Пётр Иваныч предлагал жене пройтись. Елена Андревна совершенно не могла понять удовольствия от вечерних прогулок по тёмным подозрительным улицам, но, кроме Нового Года, дачи и дней рождений, это стало их единственным развлечением.
Где-то, в глубине души, хранилось отдалённое воспоминание о колючих настороженных взглядах суровых парней, но, назло сумрачной капиталистической действительности, Пётр Иваныч сохранял традицию ежевечерних семейных прогулок.
Елена Андревна их прелести понять не могла, однако послушно просовывала руки в рукава пальто с меховым воротником, бережно поданное мужем.
В 5-6 часов вечера тротуары были заполнены людьми, торопившимися с работы домой, забегавших по дороге в магазины – они смотрели сосредоточенно себе под ноги, словно надеялись найти упавшие баксы, толкались плечами в бесконечном броуновском движении толпы и исчезали часам к семи вечера. А в 20.00 город выглядел так, словно в нём никто и не жил-то никогда, и только наши Адам и Ева постсоветского периода, взявшись трогательно под руки, прохаживались не спеша по безлюдной улице, освещённой нервными неоновыми вспышками реклам и магазинных вывесок.
Они остановились перед погасшей витриной.
- Гляди-ка, - обращалась к супругу Елена Андревна, - нет уж продуктового, закрыли – озабоченно озиралась она по сторонам, - А что ж вместо него будет?
- Как что? Бытовая техника, должно быть, - рассуждал Пётр Иваныч.
- Рядом с домом! Петенька, может, возьмём что-нибудь в кредит? Мне так хочется огромный телевизор – чтоб во всю стену! Ивановых позовём – то-то удивятся! И повод будет – ведь сто лет уже не виделись!- воодушевлялась Елена Андревна.
- Еленочка, ну зачем тебе такой большой телевизор? У тебя глазки будут болеть! – остужал супругу Пётр Иваныч. - Да и в газетах писали: такие экраны плохо влияют на здоровье!
- Зачем же их продают?
- Деньги собирают. Прельщают людей внешним видом, а на здоровье народа им наплевать!
Елена Андревна огорчённо поджала губки.
- Ну, а кондиционер? Он, ведь, для здоровья не вреден? Очень даже полезен! Лета какие жаркие!
- Еленочка, летом мы на даче. И вентиляторы есть.
- Ну, может, мобильный?
- Ну что ты! Ну и кому ты будешь звонить? Мы ведь и так всё время вместе, не расстаёмся.
- Иванов тебе подарил, - надула губки Елена Андревна.
- Так это ж, когда было! И, потом, я его об этом не просил. Хочешь, попрошу, чтоб и тебе подарил? – усмехнулся Пётр Иваныч, поправляя соскользнувшую с его руки ладошку жены. – Да и не нужен он мне.
- Что ж ты его всегда с собой берёшь? – съехидничала Елена Андревна и её ладошка снова пропала с руки Петра Иваныча. Он настойчиво вернул её на место.
Супруги проходили мимо ювелирного. Мягко освещалась галлогеновыми лампочками вращающаяся витрина, кольца, браслетики, серёжки подмигивали, дразня, золотыми бочками Елене Андревне.
- У меня так давно не было новых украшений! – воскликнула она.
Пётр Иваныч только вздохнул.
Проходя мимо бутика с женской одеждой, коротко и горестно вздохнула Елена Андревна, едва заметным кивком головы здороваясь с вечерними платьями, выставленными в витрине, и тут же с ними прощаясь, навсегда.
- Ой, банк! Петя, здесь был банк, помнишь? Что он – лопнул? Надо же, был банк – теперь казино, - вздохнула Елена Андревна.
- Да тебе-то, что? – буркнул Пётр Иваныч, - нам всё равно класть туда нечего, - проворчал он недовольно, уводя Елену Андревну подальше от стайки поростков, нахохлившихся возле игральных автоматов.
Вскоре они уже подходили к родному дому, нырнули под тёмную арку – и тут Пётр Иваныч услышал то, чего всегда втайне побаивался, выходя с женой на прогулки –дыхание с перегаром в затылок и хриплый в спину вопрос: «Закурить не найдётся?»
У Петра Иваныча под шапкой зашевелились оставшиеся лавровым венчиком вокруг полированной полянки лысины волосы, предательски задрожал подбородок, чуть съехали вниз очки с вспотевшей переносицы, но он, полуобернувшись, осмелился предположить: «Не курю...»
«Да кого ты тормознул? С них же взять нечего!» - прохрипел сдавленным полушёпотом другой голос.
Желающий закурить зыркнул сухим колючим взглядом оценивающе по супругам из-под чёрной шерстяной шапочки, повернулся, собираясь уйти прочь. Пётр Иваныч набрал в грудь воздуха, чтобы облегчённо вздохнуть…
И тут, неожиданно для всех, в заиндевевшую тишину тёмного двора пролезла, как змия, необдуманная горячая женская фраза:
- Как это – нечего?
Всё естество Елены Андревны – не последней женщины в советском светском провинциальном обществе – всколыхнулось.
- Что мы с тобой – нищие какие?- приподняла она голову, и гордо и дерзко взглянула в глаза супругу.
У вмиг побледневшего и похолодевшего Петра Иваныча очки поползли снова вверх.
- А кулон, который ты мне подарил на юбилей? Я его никогда не снимаю!
Два тёмных удалявшихся силуэта приостановились.
- А мобильник – подарок Иванова?
Двое обернулись. Подбородок Петра Иваныча мелко-мелко затрясся, очки поехали вниз, к кончику побагровевшего носа.
- А мой меховой воротник? А твоя шапка? Хоть и не новые – но вполне приличные! Даже молью нигде не побитые!
Шапка Петра Иваныча сползла на затылок, обнажая розовый ободок лысины.
Две подозрительные личности стали приближаться. Елену Андревну несло в блаженном экстазе хвастовства.
- А мои сапожки – итальянские! Каблучки – ни разу не стёртые! – она задорно топнула ножкой. – А кожа, кожа, какая мягкая, как шёлк! – Елена Андревна, грузно подскакивая, стянула сапожок с узким голенищем и мяла его податливую кожу. Двое переглянулись…
«Уж сколько говорено о женской логике, сколько обсмеяно её невинных проявлений! И никто не отнесётся к женщинам с сочувствием: ведь, не виноваты они, что устроены иначе, что главная черта женского мышления – спонтанность, что они гораздо эмоциональнее мужчин. И это хорошо, и мужчинам это приятно. Кому понравится женщина, закованная в доспехи деловой сосредоточенности? Никому. Мужчинам нравятся их улыбки, хохот, щебет. Но у каждой медали – две стороны. Другая, не самая приятная сторона эмоциональности – импульсивность, непредсказуемость, непосредственность на грани безумия. Женщина, зачастую, сама не знает, что она произнесёт, и какие могут быть от её слов последствия…» - все эти фразы пронеслись мгновенно в голове Петра Иваныча скоростным клубящимся потоком, наезжая и опрокидывая друг друга. И припоздалым вагончиком простучала колёсами последняя: «Женщина – как бомба с часовым механизмом…бомба с часовым механизмом… бомба…»
- Не холодно тебе, Еленочка? – первое, что спросил Пётр Иваныч, очнувшись, глядя на вязаные носочки жены.
Елена Андревна стояла без обуви на первом лёгком ноябрьском снегу, всхлипывала, размазывая чёрные ручейки туши по напудренным щекам. Вместо мехового воротника сиротливо торчали обрывки ниток.
Пётр Иваныч подал руку жене, и они вошли в подъезд.
На следующий день супруги Кипятковы подали заявление в милицию: мол, подверглись разбойному нападению с применением гипноза.
Кто-то скажет: дура, баба! – и будет коренным образом не прав. Не виновата Елена Андревна – ни капельки! Ведь она – всего лишь женщина, существо, построенное на чувствах – спонтанное и эмоциональное…
И Пётр Иваныч это отлично понимал.
В 19.15 следующего дня супруги Кипятковы отпили вечерний чай. С пряниками.
Между 19.25 и 19.30 в доме Кипятковых повисла неловкая пауза – где-то в самом верху, возле люстры. Пётр Иваныч делал вид, что читает газету. Елена Андревна с тревогой наблюдала за часовой стрелкой – словно та отсчитывала её последние минуты: вот она переползла вперёд ещё на одну чёрточку, вот ещё, а секундная бежит с такой невыносимой скоростью! И тикают часы так гулко-гулко, словно в комнате совсем нет ни мебели, ни ковров, и все давно оттуда съехали, и всё покрыто пушистой грязной пылью, и только на весь пустой остывший дом: тик-так, тик-так… через всю голову, от виска к виску, как набатный колокол: ТИК-ТАК!!!
В 19.30 Пётр Иваныч молча встал, оделся и выжидательно посмотрел на супругу.
- Петенька! – умоляюще прошептала Елена Андревна с полными слёз глазами.
- Елена Андревна, я Вас приглашаю на прогулку! – твёрдо, с нажимом произнёс Пётр Иваныч и бережно подал супруге пальто – без мехового воротника.