Во всем виноват редактор. Это он выдумал кучу каких-то дурацких вопросов, типа: кому- на - руси- жить- хорошо, и сказал: « Вот съезди в какую-нибудь деревню. Поболтай с мужиками. Пусть они со своей точки зрения что-нибудь про это расскажут. А мы эти их философствования опубликуем. Будет смешно».
Я нехотя засобирался.
Как раз в то время, когда я думал, куда ехать, сосед Владимир Ильич (но не Ленин) маялся от безделья. Я говорю, поехали в деревню. Бензин оплачу.
Поехать решили к знакомому охотнику.
« Михалыч – трех медведей убил», - говорят о нем на станции Рябина (граница Самарской и Саратовской области). «Одного – кулаком», -- вечно уточняет он. Но, думаю, врет. Охотником он слывет все больше по зайцам. Увидев заячий след, он почище донцовых-марининых может выдать тебе такой детектив. С невероятными скидками, погоней, кровью. Голова кругом пойдет, дух захватит.
Добрались мы до него уже к вечеру. Моросил дождь октябрьский. Зайцев, накинув фуфайку, сидел в сенях и задумчиво курил. В дверь его постучали.
-- О! – прямо обрадовался он. -- Тя че, жена, что ли, выгнала!? Заходи давай. И водителя зови.
В избе его просторно. Старое трюмо, диван. По стенам в самодельных рамках фотокарточки. Фонарь «летучая мышь». Оленьи рога. А в печке гудит, шумит огонь, булькает варево.
Возле шестка с чугунами возится жена -- Татьяна.
-- Здрасьти, - говорим мы.
Я рассказываю Михалычу, что приехал писать про деревню. «Дак, а че тут писать? - недоумевал он. -- Нормально живем. Весело».
Вообще Михалыч – мужик искренний, кряжистый. Чем-то напоминает советский трактор «Беларусь». Все в его руках горит, спорится. Если уж возьмется стога метать, мечет без удержу. Словно кого-то обогнать хочет, соревнуется. Зачем? Не знает. Такой характер. Если уж возьмется пить, то пьет напропалую неделями. Становится черным, как грек. А спроси его: «Чего случилось-то?» Скажет: «Ничего вроде. А че должно случиться?»
Жену свою Михалыч зовет нежно – радость и сладость. А в пьяном угаре рвет на себе рубаху, как гармонь, орет, что она ему всю жизнь загубила, и вонзает в дубовую дверь с размаху кинжал.
Он рассказал нам, кто на фотках. Отец, мать. Чумазый тракторист возле своего железного коня. Он сам, с лентой наискось. «Победитель соцсоревнования». Собака на крылечке. Самолет взлетел.
-- А это внучата. Трое их у меня. Они тут в городе недалеко живут. Летом на все каникулы – сюда. Тут у нас и воздух вольный, и лес. За день набегаются. А вечером Танька козу подоит, подбегут: «Бабуль, дай попить». И прямо из ведра теплое, как собачата, лакают. Ой, вы мои засранцы, - ласково глядит на фотки. -- Ну, че там у нас? – канючит он у жены. Люди по дождю перлись. А то не по-русски как-то получается.
-- А у меня есть, - говорю. – Водка. Будете?
-- Хэ-э-х. Будете, - качает он головой. Че ж на нее теперь смотреть, штоль?
Татьяна собрала стол. Бутылка запотевшего самогона, огурцы, соленья, сало. Жареная в печке прямо целиком картошка.
-- Со свиданьицем.
Чокнулись – выпили. И еще раз. В дверь постучали.
-- А у нас все дома, - крикнул уже раскрасневшийся Михалыч.
На пороге стоял мужик. Как потом выяснилось, это Николай -- сват Михалыча.
-- А я смотрю, у вас свет в избе, дай, думаю, зайду. Льет и льет, паскуда. Я там, у околицы, застрял, елки-палки. Думал, сам справлюсь. Но – хрен.
-- Ты выпей, - настойчиво порекомендовал Михалыч и налил стакан.
-- Не, не. Даже и не уговаривай. Надо еще курам дать, свиней накормить.
-- Че ты, как красна девка. Щас и «козла» твоего вытолкаем, и свиней накормим.
Николай, щуплый, но жилистый мужик, с наколкой «люби меня» на кулаке, взял стакан, быстро опрокинул его в рот, нюхнул кусочек сала и положил обратно.
Мы оделись и вышли в дождь. Дорогой Михалыч со смехом рассказывал, кто мы и зачем приехали. Сват глянул на меня, как на блаженного, но ничего не сказал. Его «козелок» вытолкали быстро. Он загнал его в гараж возле добротного каменного дома. Ежась и потирая ладони, шмыгнул в погреб. Достал огурцов, копченого сала, бутыль.
У Николая дома – никого. Жена ушла к детям на соседнюю улицу. И мы уселись. Чокнулись – выпили. И еще раз.
-- Да напишешь ты про эту деревню! Было бы че писать - сказал сват Михалыча, когда я вытащил диктофон. - Дай нормально людям покалякать.
Речь, как обычно, зашла о государственной думе. Чаще всего звучали эпитеты «козлы», «взъебка» и словосочетание «подвесить бы их всех на ветле за яйца». Затем дали смачный поджопник Киркорову и прямо загоревали о футболе.
В разговоре русских людей ой как трудно бывает уловить переходы, сюжет. Только что «мыли кости» мазиле Евсееву, и на тебе – уже трактора, коленвалы. Причем, как и в какое мгновение «скакнули» с темы на тему, вспомнить никогда не можешь.
-- А помнишь, Михалыч, мы с тобой за сеном в Заберезово ездили. Едем, значит, а у нас бутылка. В глотке свербит, неймется. Выпить охота – страсть. Ну, мы, значит, по - быстрому накидали телегу с бортами, веревкой стянули, остановились на пригорке. Поставили трактор на ручник, и уселись под дубки. А внизу – болото. Мы его обычно по мосту, от того пригорка километра за три объезжали. Сидим, выпиваем. Комбайны уже ходят по полям. Хорошо. На трактор и внимания не обращаем. И вдруг он покатился, и прям в болото. Мы спокойно сидим, а Михалыч толкает меня в бок и говорит: «Вот долбоеб. Куда едет? Увязнет ведь». Как будто это вовсе и не наш трактор. А потом друг на друга взглянули и как заорем. Всю ночь его пришлось оттуда выковыривать. Ох, и ****юлей тогда огребли!
И пошло – поехало. Изрядно поддав, Владимир Ильич поведал, как он возил когда-то второго секретаря райкома. Любил этот секретарь деревню. Чуть что – он туда, к знакомому председателю. Самогоночка, грибочки. А еще всегда возил он в багажнике ружье. И как-то раз в ноябре приехали, я жду его. А ездили из этой деревни мы полями напрямик, чтоб быстрее. Земля уже морозцем хорошо схватилась. Темнеть стало. Он вышел пьяненький. Едем, и тут че-то такое белое впереди маячит. Со словами «****ь, заяц», он хватает ружье, расчехляет, открывает дверь, крадется, как кошка и всаживает всю пятизарядку в этого мнимого зайца. А ему хоть бы хны, тихонько двигается. Он снова заряжает – и опять всаживает весь заряд. «Заяц» не убегает, но так же тихонько двигается. То в одну сторону, то в другую. Секретарь прямо белый весь от злости. Матерится. Я вылез из машины, говорю, идем, глянем, чего там. Подошел и как начал ржать. Оказалось, это скомканная газета «Известия». Ветерок дунет – она и катится.
-- Ой, бляха-муха, – всполошился Михалыч, - сегодня ж футбол. Наши с португальцами.
-- Да ну их, - сказал Николай. Тоже мне игроки. Я думаю так: не приучен русский человек к деньгам. Немцы приучены, англичане приучены. А наши – нет. Это такой психический фактор.
-- Психологический, - уточнил я.
-- Я и говорю. Психический. В советское время все были равны. Зарплата – тоже. У спортсменов так вообще, гроши были. Теперь, вишь, они миллионеры. В чемпионате России ведь скорости так себе, а деньги гребут лопатой. Они считают, ну зачем упираться, когда все и так есть. Они теперь топ … эти … как их, ****ь?
-- Модели, модели, - уточнил Михалыч.
-- А им нужна белка и свисток.
-- Тогда уж кнут и пряник,- несмело намекнул я.
-- Че ты выебываешься, - откровенно и беззлобно сказал мне Николай. - Я и говорю. А когда этого нет – мы загибаемся. Я думаю, раз нет сборной – так и нечего пальцы гнуть. Вот сборная Зимбабве не играет же в хоккей, и нам нечего. А ты говоришь: деревня, деревня.
-- Да ладно, Кольк, че ты завелся-то? Че у те так коза-то орет, а? – интересуется Михалыч.
-- Да ее доить надо, а Вальки все нет. Где, мать ее, шляется.
-- Ну, так иди и подои.
-- Да ты че, нах. Мне больше делать, штоль, нечего. Вон у нас журналист больно умный. Три ЗИЛа, небось, с прицепом книжек прочитал. Ум прямо блещет. Поди, и козу подоишь? - обратился он ко мне издевательски. -- Хоть знаешь, откуда в магазинах молоко-то берется?
-- Да как тебе сказать? Теоретически.
И тут у мужиков загорелись глаза. Звякнуло ведро в сенях. Суета какая-то возникла.
--Идем, - махнули они головами.
Вошли во двор. Пахло летом и навозом. Щелкнул выключатель. И я увидел козу. Она надменно чего-то жевала и вовсе не глядела в мою сторону. Николай протянул мне маленькую скамейку.
--Что называется, испытано на себе, - говорю, не зная, как к этой козе подступиться. Мне объяснили.
--Только она лягачая. Прошлой осенью оставили ее на ночь на приколе. Волк приходил, она его так саданула, он и околел, - подбодрил меня Николай.
Коза все так же жует и косится.
Я беру из банки вазелин и с испугу надаиваю едва не половину ведра.
За калиткой меня встречают совсем не как героя. Мужики говорят, что это, мол, совсем бабье дело. Чего уж там такого.
У меня же ощущенье, будто прыгнул с парашютом. Охота материться.
И еще много чего было в тот вечер. И курить на воздух часто выходили. И на балалайке частушки Михалыч играл. Я даже записал одну в блокнот. « Мелкий дождик моросил, я спросил – она дала, коромыслом по ****у – закружилась голова».
И еще чокнулись. И еще выпили. И тогда Михалыч воскликнул:
-- Это у нас горючего больше нет, штоль?
-- Предлагаю этот чудесный вечер продолжить, - раздухарился мой водитель. – Николай, ты как?
-- Я – за, - икнул тот. -- Только у меня это была последняя бутыль. У Егоровых не возьмешь. Да и ночь уже, три часа. Теперь только в Сызрань. Тут недалеко. 13 километров туда и обратно… 9.
-- Ну, так и нехера время терять, - задорно воскликнул водитель.
-- Щас завязнешь, потом дня три не выйдешь.
-- Да вы че, мужики, у меня же хаммер. Если раскочегарить - на взлет пойдет.
-- Ладно, если че – вытолкаем.
Вот ведь какая штука. Бывает, идешь ночью – фонари горят и – раз, в яму какую- нибудь. Костей не соберешь. А бывает, что в кромешной темноте, где вырыты едва не котлованы, идет, кошеляясь, мужик и огибает эти ямы с ловкостью лыжника - слаломиста. Вот и мы в тот раз нигде даже не буксовали.
Выехали на большак. Чуть поодаль от нас удалялись два красных огонечка.
-- На взлет, говоришь, - подзадорил водилу Николай.
-- А хули там, - сказал Ильич. И вдавил педаль в коврик.
Огоньки медленно удалялись. Он еще сильнее вжимает педаль. Огни отдаляются. Стрелка спидометра застывает на 110.
-- Ты глянь, хорошо идет! – восклицают мужики.
И тут эти огонечки медленно отрываются от земли и взмывают вверх.
-- Твою мать! - слышится в темноте. -- Мы ж на аэродроме!
Утром я проснулся оттого, что за окном слышались дикие вопли. Михалыч в семейных трусах по колено бегал в огороде за солидным хряком. – Сучара, - тяжело дышал он. – Догоню – вые… и высушу.
Я собрал рюкзак. Михалыч дал на дорожку шмат сала, трехлитровую банку груздей и принес спрятанную в смордине водку.
Я говорю: «Не-е, мы поедем».
-- Так уж и не делают, - обиженно сказал он. -- Не по-русски это. Давай. Посошок.
Я, давясь, выпил.
-- Да, - всполошился Михалыч. - Ты там вопросы какие-то хотел задать. Погоди. Щас сват придет. Поболтаем.
Я подошел к водиле и тихонько сказал:
-- Поехали отсюда к черту.
-- Из этого рая-то? – вытаращил глаза он.