На самом рубеже семидесятых и восьмидесятых годов в Ташкенте началось строительство новой современной телевизионной башни. Рассказывали, что в проектировании принимал участие даже первый секретарь ЦК КП Уз. Ш.Р. Рашидов. Ну, если не проектировал, то, по крайней мере, формулировал техническое задание и участвовал в отборе эскизных проектов. Так вот, злые языки рассказывали, что задачу он ставил следующую: Лучше чем в Москве строить нельзя, но наша башня должна быть выше, чем в Париже. Заметьте, в сейсмоактивной зоне! Однако место для строительства выбирали грамотно.
Говорят, что в районе Бодомзара находится самая старая мечеть в Ташкенте. Также ходили слухи, что эта мечеть ни разу не пострадала в результате землетрясений, да и вообще, место это особо отмечено милостью Аллаха. В мечеть эту даже Шахиншах Пехлеви приезжал молиться, ну и Министр внутренних дел УзССР – поэт Яхъяев, который жил рядышком. Геологи долго сверлили бывшее морское дно вокруг этого святого места и научно доказали, что песко-каменная подушка, на которой покоится весь район от Бодомзара до старого кладбища, включая «Парк Победы» выдержит любой катаклизм. Подкрепленное такой научной геоподосновой, на окраине Парка Победы началось грандиозное строительство.
В те давние времена мы с мамой жили в доме, из окна которого была видна эта грандиозная стройплощадка. Я, по молодости, увлекался фотографией. Газеты тех времен сплошь пестрели индустриальными пейзажами и я, поддавшись веянию эпохи развитого социализма, тоже решил ваять фото-летопись такого грандиозного события. Техническое оснащение по тем остродефицитным временам у меня было впечатляющим: камера «Зенит ТТЛ», линейка ГДРовских объективов марки «Pentacon» и несколько разноцветных светофильтров, позволяющих на черно-белой пленке яркий ташкентский день превратить в прекрасную персидскую ночь.
В один из дней я, в домашней одежде и тапочках, обвешанный своими фото-прибамбасами вышел из дома и пошел в сторону стройплощадки. Уж очень мне хотелось сделать пару снимков, где яркое восточное небо перечеркнуто многочисленными тросами кабель-кранов, а в центре - громадный остов будущего теле-чуда. Смею заметить, что в Ташкенте выйти на улицу в тапочках или галошах, - вовсе не зазорно. Так делают практически все, в тех случаях, когда прогулка предполагается вблизи своего дома.
Расположившись в удобном для фотосессии месте, я разложил на камешке все свои светофильтры, объективы и начал прилаживать к аппарату свой любимый телеобъектив. В этот момент кто-то осторожно тронул меня за плечо. Обернувшись, я увидел строгого сержанта милиции, который с явным недоверием следил за моими действиями.
Сержант козырнул, спросил, что я делаю вблизи особоважного объекта и попросил предъявить документы. Я показал ему на свои тапочки, что являлось безусловным доказательством того, что я житель этих окрестностей, и как мог, объяснил, что хочу вовеки прославить труд узбекских строителей, а по сему готов присовокупить к своему творению еще и лик простого милицейского сержанта на фоне грандиозного строительства. Страж порядка был неумолим и повел меня в ближайший околоток, который назывался, по тем временам, «Опорный пункт милиции».
Жара. Муха лениво бьется в тюлевую занавеску открытого окна, пытаясь вылететь из кабинета на улицу. Стареющий капитан милиции мирно дремлет на казенном дерматиновом стуле. Платок, свернутый в валик и повязанный на лбу не дает каплям пота упасть в пиалу с зеленым чаем. Рядом, под столом, валяются пыльные форменные милицейские сапоги. Где-то вдалеке посвистывает перепелка. Под окнами тихо журчит арык.
Начальник опорного пункта поднял глаза и с недовольным видом уставился на меня и сержанта. Мой конвоир перемешивая русские и узбекские слова доложил, что вот этот гражданин фотографировал телебашню. Затем, выхватил у меня из рук фотоаппарат и с восточным реверансом вручил его своему начальнику, сопровождая свое действие веским и убедительным словом «мана».
Уртак начальник недовольный и босой вышел из-за стола, повертел в руках мой фотоаппарат и, заметив что-то интересное, подойдя к раскрытому окну начал внимательно рассматривать фотокамеру, стараясь прочесть надпись на телеобъективе.
Пен… Пента… Пентагон!!! – вымолвил он и аж присел оттого, что его уста произнесли ненавистное американское слово. Сержант с третьей попытки расстегнул пустую кобуру и встал в дверном проеме. Уртак капитан сел за стол, натянул ненавистные сапоги, поднял телефонную трубку и с радостью в голосе стал докладывать, что он со своими подчиненными задержал гражданина из Пентагона, который пытался сфотографировать особоважный народнохозяйственный и, вероятно, военный объект. При этом он отметил, что шпион для маскировки был обут в домашние тапочки.
Минут через двадцать, приехали трое гражданских, позвонили в адресное бюро, где им подтвердили, что я действительно прописан в соседнем доме по указанному мной адресу. Капитану милиции они показали, что на моем длиннофокусном объективе сразу после страшной надписи «Pentacon» красуется «Сделано в ГДР», а посему, я вовсе не американский наймит, и имею полное право ходить вокруг своего дома в домашних тапочках. С тем они и уехали.
Раздосадованный начальник опорного пункта снял сапоги, глотнул остывшего зеленого чая и выпроводил меня, поминая имя Аллаха. На мое предложение быть сфотографированным в его рабочем кабинете он ответил отказом.
Других попыток с близкого расстояния запечатлеть 375-метровое чудо построенное руками узбекского народа в сейсмоопасной зоне, я больше не делал. А вот в тапочках иногда прогуливался. Они, знаете ли, являются неубиенным козырем в доказательстве добропорядочности советского гражданина, волею судеб занесенного в солнечный Узбекистан.
Надпись «Pentacon» на моем телеобъективе я осторожно спилил надфилем, а вот «Сделано в ГДР» оставил. Так, на всякий случай. Вдруг без тапочек или галош окажусь вблизи особо охраняемого народнохозяйственного или, возможно, военного объекта.