Родом из детства

       
       Родом из детства

Вспоминаю ее, и сразу же память, как наяву, воспроизводит сцену из детства: прихожу к ней домой, и ее мама тут же идет в сарай и несет в руке только что снесенное их курицей яичко. Яичко теплое, светлое, почти прозрачное, словно омывается солнцем в натруженных руках ее мамы - тети Наташи.

Тетю Наташу Шмыреву я помню очень хорошо. Она была немного полная, с голубыми глазами, русыми волосами, всегда очень приветливая. В ней жила добрая русская душа, и рядом с ней было как-то уютно, спокойно, хотя ее жизнь в послевоенные годы, как и у всех ее соседей – Зайцевой тети Маруси, Лисичкиной тети Нюры, да что там говорить, у каждого жителя Серебряных Прудов, была полна забот и трудностей. «Возьми, скушай», - говорит мне тетя Наташа и не хочет слышать моих тихих отказов: «Спасибо, не надо, ну что Вы» и т.п. Ведь в трудные послевоенные годы это было такое богатство, особенно, когда своих детей много, а работник, дядя Гавриил, был один. Хватало тете Наташе своих забот, но и души ее хватало на всех.

Это детское воспоминание и чувство благодарности к Галиной маме, как и к родителям других моих детских, а потом и школьных друзей, остались и живут в моей памяти как одно из лучших видений детства, а может быть, и жизни.

Но Гале Шмыревой, потом Подоваленко, по мужу, своей подруге по школе, по жизни я этого рассказать не успела. Казалось, еще успеем все и обо всем вспомнить. А сегодня говорим о других, нынешних интересах, в кругу которых, прежде всего, дочки, внучки, их семьи, свои семьи, все происходящее вокруг.

 Так, наверное, бывает у всех, больше живем сегодняшним днем.

После окончания школы Галя первой из наших одноклассниц вышла замуж, уехала в город «Видное», южную окраину Москвы, где и прожила всю жизнь. Она была педагогом по образованию, но жители города «Видное» знали ее больше как заведующую отделом кадров центральной районной больницы.

 Она, как и ее мама, делала людям много хорошего, и, слава Богу, что в период ее болезни многие из ее окружения пытались вернуть хоть чуточку того, что получили от нее, заботясь о ее здоровье. «С ума можно сойти, на какой машине меня сегодня возили на анализы», - шутила она, разговаривая со мной по телефону после первой выписки из больницы. Ей оставалось жить совсем немного, и можно только благодарить тех, кто дарил ей эти маленькие радости, снимая с нее хотя бы иногда тяжелый груз дорог, переездов, переходов из больницы домой и обратно.

Когда-то давно, лет двадцать назад, Галя тяжело заболела, было что-то с позвоночником, и она уже не могла ходить. Но после операции она начала понемногу вставать на ослабевшие ноги, потихоньку расхаживаться, и ее муж Юра долгое время повсюду носил за ней раскладушку, чтобы она, устав, могла прилечь и снова тронуться в путь.

Почему-то этот образ раскладушки в его руках запомнился мне надолго. Можно только радоваться, что в отношениях людей, всегда сложных, противоречивых, не лишенных обид, непонимания бывают и такие светлые, нежные, наполненные заботой о другом человеке, грани, оттенки отношений. Они, наверное, и оправдывают все, что остается по другой их стороне. Как охранная грамота, выдаваемая, наверное, свыше, и далеко не каждому.

 У Гали, мне кажется, она была и в последние трудные, изводящие болью, дни ее жизни. Юра дневал и ночевал во время ее пребывания в больнице, был при ней в последние часы, минуты жизни. Я думаю, что тетя Наташа, умирая от горя видеть дочь в таком состоянии, сказала бы ему спасибо. Все-таки есть милосердие Божие в том, что родители чаще всего не доживают до этого.
 
Но тогда, после первой операции, Галя расходилась, окрепла, и все рвалась в Серебряные Пруды. Это была огромная, не остывающая с годами, а только усиливающаяся любовь. Ко всему и всем. Людям, домам, дорогам, каждой тропинке от дома до дома на нашей родной с ней Октябрьской улице и не только на ней.

Как она радовалась, когда Галя Лисичкина, по мужу Токарева, занимая тогда высокий пост в родных краях, помогла ей с приобретением кусочка земли в Бокше, недалеко от Серебряных Прудов. Место в низине, но если подняться чуть выше, то глазу открывается вся ширь и красота нашей серебрянопрудской земли. А если бы стать на минуту птицей и подняться на высоту птичьего полета, то можно увидеть и нашу серебрянопрудскую церковь с голубыми куполами.

Галя была христианкой, и истинность и глубина ее веры с годами обретали все большую опору в ее душе. Ей было дано откровение веры, и исповедовала она православное «едино крещение во оставление грехов». Она остро переживала все, что можно было назвать безбожным, безнравственным, и что комом наваливалось с годами. Что говорить, каждый из нас по-своему это пережил и переживает. Но она не роптала, не ожесточилась. Уже плохо себя чувствовала, но уходила готовить трапезу для служителей церкви, и с радостью отмечала, что там другие люди, другие ценности.

Бог одарил ее прекрасным слухом, голосом, умением видеть и слышать, прощать. Огромной любовью к дочке, потом к внучке.

Было время, когда мы работали с ее дочерью Ларисой в одном институте.

До этого периода я, может быть, наивно, но твердо верила, что у нас с моей дочкой отношения сложились, и я была счастлива их оправой добра и нежности, которые так нужны и так помогают в жизни.

Но когда я увидела, услышала, почувствовала всю глубину чувства, которое связывало Ларису с родителями, с мамой, я поняла, что привязанности родителей и детей не имеют границ. «Мамочка, мамуля», - приезд на работу, отъезд с работы – все наполнено заботой, трогательной, нежной предупредительностью.

Наверное, это были самые счастливые годы жизни Гали, годы, когда дочка была рядом, когда не было непрерывной тревоги за ее жизнь, когда все плохое было отодвинуто, сдвинуто, все лучилось и светилось, и хотелось все время благодарить и повторять, повторять слова молитвы «Да светится Имя Твое».


Может быть, ощущение покоя и света всегда мимолетны, и уже тогда у Ларисы – сегодня сложившейся поэтессы, писательницы – зародилась в подсознании тревога, о которой она потом расскажет в своей книге «Туманный долгожитель». «Опять я еду не в ту сторону, - мелькнула мысль и погасла в безысходности ситуации. Одно тревожило – снова придется проехать мимо ДОМА», - это слова из ее книги.

Опасения сбылись. Ее жизнь сложилась так, что она вышла замуж и уехала с мужем жить на его родину. По профессии Лариса – переводчик, владеет английским, французским, теперь еще голландским языками. Внешностью она больше походит на папу. Темноволоса, кареглаза. Вся состоит из тончайших натянутых струн, остро реагирующих на малейшие вибрации света и тени, добра и зла, всех проявлений человеческой силы и слабости. В последние годы после своей болезни она стала резче, неспокойнее, еще тоньше, почти на грани ирреального восприятия окружающего мира.

 Ее жизнь теперь связана с Голландией. Разговор о Голландии особый – в мире широко известна голландская живопись. Я была в Нидерландах на одной из научных конференций и не уставала удивляться красоте убранных репродукциями и цветами улиц. Ведь Голландия – это еще и знаменитые тюльпаны, наводняющие Москву ранней весной. Но Голландия – это и особый счет денег, это и принятый закон об эвтаназии, осуждаемый в мире. Это много другого, разного, подчас не сочетаемого, загадочного, таинственного, как насыпные дамбы у моря, сдерживающие натиск моря, дамбы, поддерживаемые десятилетиями трудом старожилов.

 Но Голландия для Гали стала страной, разделившей ее с дочкой. Ее, которая должна была ежечасно, если не ежеминутно знать, где дочка, как она. Любовь без границ, чувства, загнанные в последние годы постоянным страхом за здоровье и жизнь дочери. И невозможность видеть ее. Сила ее чувства была чем-то близка морю, отгороженному камнем от бескрайности своего простора, и потому мечущееся, шумящее, тоскующее, вновь и вновь сковывающееся человеком, который отвоевывал себе кусочки суши для жизни. Вечная борьба.

 Мне всегда казалось, что пережить такую разлуку невозможно.

Галя и не могла пережить. Металась, скучала, плакала от тоски. И глуха, и темна была та тоска, как и море, бившееся о дамбы в поисках простора. Но она тоже отвоевывала себе у жизни право видеть дочь, бралась за разную работу, чтобы собрать деньги на дорогу, поехать к ней, к внучке.

Внучку Гали зовут Агния. Она голубоглаза, белокожа, с папиными ямочками на щеках, улыбкой, открытой всему миру. Природа словно соединила в себе нежную голубизну российского неба и яркие цвета великих голландских живописцев, и всем лучшим из этого соединения щедро одарила Агнию. Не поскупилась на краски, их оттенки. Плеснула морскую пену на холст, напоив его влагой текучей воды. Получился очаровательный ребенок. Как «Миндальное дерево в цвету» у Винсента Ван Гога.

Агния, названная в честь Агнии Барто – ранней поэтической привязанности ее мамы, - знает уже голландский, французский, английский языки, но хорошо, немного с акцентом, говорит и на русском языке. Опять-таки сказывается влияние мамы.

Приезжая к бабушке и дедушке, она хочет все успеть посмотреть, как губка, жадно впитывает в себя новые впечатления, гоняясь за ними с одержимостью морского ветра. Но в чехарде своих забав, развлечений, поиске новых впечатлений, всегда просит, и даже требует, настаивает, чтобы ее непременно свозили в ее любимые Серебряные Пруды.

Что зовет эту девочку на мою родину, на нашу с Галей родную землю? Красота наша не очень броская. Мне почему-то кажется, что лучше всего ее видно с левой окраины деревни Благодать, если стоять лицом к деревне. Высь, поля, леса за горизонтом, бескрайность простора. Туманная дымка по утрам, восход солнца, росы на траве – все как на ладони. И взгляд твой гуляет по этой земной и небесной бескрайности, отдыхает, наслаждается. Благодать, да и только!

Но вряд ли Агния видела наши Серебряные Пруды с этого места. Ничего, все еще впереди. Для нее открыто много другой красоты и простора. Есть где побегать, поиграть, искупаться. Наверное, запомнилось и ощущение переживаемой бабушкой и мамой радости от существования в этом месте. Им хорошо – и ей хорошо. Каждый ребенок чуток и восприимчив к тональности жизни родных людей. Мир в их душах отзывался эхом в ее душе. Скорее всего, все вместе и приковало ее сердечко к Серебряным Прудам.

И если Вы, мои дорогие серебрянопрудцы, когда-то увидите девочку, похожую на нарисованный мною портрет, услышите русскую речь, в которой, если внимательно прислушаться, можно найти отголоски речи тети Наташи Шмыревой, то знайте, что корни ее здесь, в Серебряных Прудах, и что человек она для нас не случайный, не чужестранный.

Если же она пройдет мимо вас, дорогих моих земляков, торгующих прекрасной сметаной, молоком, яичками, протяните ей яичко, как тогда, в годы нашего с Галей детства, его протягивала мне ее прабабушка. Оно обязательно засветится в ваших руках, и подарит вам и ей, Агнии из далекой Голландии, свет и тепло нашей земли и русской души.

Галя умерла 6 декабря 2003 года, а 7 декабря был бы ее очередной день рождения. Говорят, так бывает часто, что эти две даты стремятся друг к другу, чтобы соединить зарю жизни и ее закат. Видимо, в этом есть какой-то замысел Божий, который нам не дано понять.

Уход – он не сравним ни с чем. Не восполним.

В больнице перед операцией, когда мы с мужем ее навестили, меня поразила словно бы и нетронутая временем васильковая голубизна ее глаз. Она ждала лета, рвалась в Бокшу.

Не дождалась…

Мне каждый день хочется набирать номер ее телефона, чтобы услышать ее голос.

Может быть, она уже увидела своих маму, отца, других близких людей. Как знать?

И уже не так страшно собираться в далекий путь, зная, что, может быть, мы еще встретимся.

Я горжусь дочкой Гали, и утешаюсь в дни печали ее «Молитвой перед сном».

 Почувствуйте и Вы сопричастность с ней, как ее слова сопричастны с Вами.

«Я починаю с Богом тишину
В миру Начал, законченных к почину –
Нетронутость, ушедшую ко дну,
И Благостность, завернутую в тину.
Лесных озер мучительный покой,
Где тишина рождается из всплеска.
Я отряхаю, словно прах мирской,
Свои шаги у края перелеска.
Кто приходил сюда, в лесную жуть,
Под окончанье бурного июля,
Где душ невинность причащала студь,
Где помыслы недобрые тонули,
Тот отдыхал от боли и дорог,
Тот оставлял здесь злато и каменья,
И начиналось Время, видит Бог,
На грани непорочного виденья…
Я починаю с Богом Благодать
Лесных озер, подернутых остудой,
И если б было что-нибудь отдать –
То б отдала, и не ушла отсюда!
Я ни за что бы здесь не умерла,
Я бы вонзилась в сердцевину лета,
И утонув в бездонности стекла,
Вновь начала бы с Ветхого Завета».


Наверное, лучше не скажешь.
У каждого из моих земляков свои потери, утраты.
И я верю, что кто знал Галю лично, обязательно помянут ее добрым словом. А люди, не знавшие Галю - найдут в чем-то для себя опору в ее любви к земле, Серебряным Прудам. У ее дочки есть стихотворение со словами:
«Когда мне больно так, что не вздохнуть,
Когда мне пусто так, что нечем жить,
И время мнет в руке земную суть,
И порвана единственная нить,
Я все долги мирские раздаю,
И налегке, бессильной и босой,
Я прихожу и в дверь твою стучу,
И на ступени падаю росой…»

И я тоже стучусь к вам, дорогие мои земляки.
Стучусь, и прошу прощения у Вас за наши неприходы, уходы. Прощения, утешения. Светлой памяти ушедшей от нас.