Ну вы знаете, что у нас в стране демократия. Это такой порядок, когда каждый может говорить все, что думает, и ему за это ничего не будет. Вот например: один мой знакомый репортер снял сюжет про первомайскую демонстрацию, да возьми и забудь одно должностное лицо упомянуть. И ему за это ничего не было. Ни зарплаты, ни работы, ни моральной компенсации. Одна только полная свобода слова.
Или вот совсем недавно. Одна журналистка из новостей сняла сюжет про ДТП. Кто-то там погиб – то ли водитель, то ли пассажир. И надо же было случиться, чтобы одним из участников происшествия был… неважно кто. Большой человек на оч-чень дорогом «мерсе». Такие по нашим дорогам меньше двухсот в час не едут. А большим людям огласка ни к чему. Топнул большой человек ножкой – ищет теперь журналисточка новую работу.
Говоря о свободе слова, как правило, приводят в пример журналистов, погибших из-за профессиональной деятельности. И мало кто понимает, что нас медленно убивают каждый день. Я имею в виду настоящих журналистов, тех, которые могут считаться совестью народа. Успокойтесь. Их уничтожают не физически, а всего лишь морально. И в первую очередь это касается телевидения, где журналистика уже давно превратилась в шоу-бизнес.
… С утра – звонок. Высокопоставленный господин Г. недоволен. Судорожно глотая вдруг набежавшую слюну, спрашиваю: чем? Оказывается, господина высокопоставленного Г. в прошлой программе не показали в кадре. А от его воли зависит финансирование программы.
И половина следующей передачи посвящается извинительным реверансам.
После чего в редакцию звонит недовольный господин Б.. Нащупывая в ящике стола валидол, спрашиваю: чем? Оказывается, вышеозначенного господина Г. слишком много показывали в прошлой программе, и это вызвало праведное негодование господина Б., Бог знает что с Г. не поделившего. Руководство в трансе, журналист получает нагоняй и напутствие: если где-нибудь на съемках будет присутствовать означенный Г., обязательно его снимать. Но интервью не брать ни в коем случае, чтобы не раздражать господина Б. А в остальном – само собой, полная демократия и свобода творчества.
Вот и приходится приспосабливаться, изворачиваться, чтобы и вышестоящих ублажить, и не сфальшивить по возможности. Что, мемориальную досочку открыли? Господин Д. собственноручно простыночку с нее сдернул? Вот и прекрасно, и очень хорошо, пусть сдергивает, пусть зрители видят, какой он культурный и образованный. Им же, зрителям, невдомек, что свое высокоинтеллектуальное выступление господин Д. за две минуты до мероприятия выспросил у краеведа, который на эту доску, может быть, жизнь положил. И в интервью повторит его слово в слово. И забудет сразу же. И когда камеры выключатся, господин Д. и иже с ним повернутся к журналистам затылком и снимут приятную улыбочку с лица, чтобы зря не пылилась. А мы попутно вспомним тех, кому эта памятная доска установлена, или каким - действительно славным – событиям посвящена. Это в лучшем случае. В новостях даже этого не сделают…
То бишь, получается, что рассказываешь о великом нашем прошлом, и делать это, безусловно, нужно и важно. Но сдабривается все это такой ложкой дегтя – пиар называется. Попробуй-ка означенного господина Д., или Г., или Б., не показать, и тогда уж они тебе покажут. Кузькину мать.
Но все это – сущий пустяк перед различного рода заседаниями, съездами, конгрессами, конференциями, слушаниями и круглыми столами. На профессиональном сленге все это называется одним емким словом – заседалово. Ох, уж этот мне бич всех журналюг, гремучая смесь из вранья, словоблудия, глупости, бессмыслицы и очковтирательства! Сколько лапши мы снимаем со своих ушей, чтобы потом – не по злому умыслу, а хлеба насущного ради – навешать ее вам, дорогие мои зрители, слушатели, читатели и почитатели. Да будут благословенны те из вас, которые за долгие годы нашей дерьмократии научились нам, журналистам, не верить!
А еще бывают сюжеты про акции милосердия. Это ведь у нас, простых смертных, милосердие, а у больших людей – акции. Когда приезжают они в какой-нибудь Богом забытый детский дом, дарят детишкам телевизор или там игрушки. Безусловно, нужны детишкам и телевизор, и игрушки. Но зрители, опять же, не видят, как господин Н., поцеловав в кадре очередного ребеночка, за кадром брезгливо вытирает губы платочком. Этого съемочная группа показать не может.
Ну, наберешься храбрости, скажешь ему: Вы, сударь, подонок. А он тебе спокойненько так, голосом человека, который привык утираться после плевка: ну и что? Я подонок, а ты – безработный. И никому ты, кроме таких же сволочей, не нужен. А если кому и нужен, то нет у него денег, чтобы платить тебе зарплату. Так что сиди смирно, нето в угол поставлю. Если не выпорю.
Надоело слышать на съемках: это наше телевидение, они покажут как надо. Да вы хоть знаете, как вас надо?!! Врать надоело, писать под диктовку, делать в выстраданном тексте глупые, но политкорректные правки. Само слово «политкорректность», оправдание для вранья, надоело до чертиков. Звонки в редакцию по утрам – телефонный разбор полетов. Знать бы, как можно иначе…
А куда деть душу? Если плачет она, окаянная, как тот котеночек, которого я в детстве на свалке из мусорного пакета вытащила. Только ее обогреть некому, и не хватает ей воздуха. Правды не хватает. Искренности. И милосердия – настоящего.
P.S. Все буквы Г, Б, Д и Н в тексте являются творческим вымыслом. Любые совпадения с реальными событиями и фамилиями случайны.