Сказка для взрослых.
...
Пока Воронин собирался, в голове его текли важные, разумные мысли. Как он купит по дороге кофе, конфет, водки, а может быть, коньяку. Войдет в приемную, изящно протянет секретарше коробку. Именно при входе, не здороваясь, как большой друг хозяина кабинета.
- Милочка, вы сегодня обворожительны.
Он даже раза три повторил этот жест перед зеркалом, когда брился в ванной. Председатель встретит его у двери. Или нет, скорее всего, он будет сидеть в кресле. Воронин войдет и скажет… Что же он скажет?..
Воронин посмотрел на себя в зеркало. «Вы обворожительны!» - повторил мысленно. Он и раньше не считал себя красавцем, но сегодня зеркало смотрело на него и вовсе уставшими глазами. Пожалуй, «Надежды» ему не видать, как своих ушей. Он потеребил мочку уха, как будто хотел проверить: увидит или нет. Это была давняя привычка, еще с той поры, когда он носил в этом ухе серьгу. Тогда за это выгоняли из института. И окольцованные бунтари шли на железку разгружать вагоны, но серьгу все-таки не снимали.
Так что же он скажет?
Слова не складывались в предложения. Они разбегались. Воровато оглядываясь, слова исчезали в темных уголках Иван-Сергеичевой квартиры, давно не видевших швабры и щетки. И умирали там от стыда и жалости к самим себе…
Иван Сергеевич погрозил им кулаком.
- Засунь-ка ты совесть куда подальше, раз у тебя есть взрослая дочь, - сказал он зеркалу.
Через пятнадцать минут Воронин сел в такси и назвал адрес Комиссии по оценке граждан. Что говорить Председателю, он так и не придумал.
...
Первыми ее заметили обсерватории на полюсах. Когда рассчитали размеры и скорость, оказалось, что падение произойдет в Тихом океане и вызовет катастрофу, масштабы которой ученые затруднялись предугадать. Человечество будет уничтожено за несколько часов.
На Всемирном совете приняли решение строить космолайнер для эвакуации лучших представителей человечества. На борту спешно размещали все необходимое для жизни в Космосе нескольких миллионов человек. Лайнер "Надежда" должен был улететь как можно дальше от Земли и попытаться найти пригодную для жизни планету.
Отбором кандидатов на спасение занялось учреждение, немыслимое в любое другое время. Комиссия по оценке граждан работала круглосуточно. Здание днем и ночью осаждали желающие попасть на борт «Надежды».
...
В коридорах Учреждения царил полный хаос. Сновали туда и сюда, с какими-то папками, стопками бумаг, свертками, грамотами, наградами. В гардеробе раздавался тихий плач: обслуживающий персонал не брали на «Надежду». Пальто пришлось унести с собой.
Поднявшись на четвертый этаж, Воронин повернул направо и встретился с Грибковой.
Грибкова была депутатом Парламента и владельцем издательства, которое официально принадлежало ее дочери и существовало за счет государственных заказов. Эти заказы добывала для него депутат Галина Грибкова.
В числе многих ее ипостасей была должность главного редактора программы «Чистый взгляд», в которой Воронин работал штатным корреспондентом. В редакции ее называли Грыжа – тут сыграла роль и фамилия, и уникальная способность, ничего не соображая в своем деле, причинять неприятности всем, кто соображает.
- Ты уже был?.. Тебя берут?.. Так бездумно разбрасываются местами... представляешь, Бортникова берут, а это такая редкая сволочь... если бы ты знал... он их всех купил с потрохами!.. Нет, ну ты представляешь... - говоря, она дышала собеседнику в лицо, была у нее такая неприятная привычка.
- Нет, ну ты представляешь... и Митяева берут. И Петровского. И даже директора тюрьмы, скольких он там сгноил... Он еще когда депутатом был, столько гадостей наделал... Митяев этот тоже редкая сволочь... А я всю жизнь как белка в колесе, всю жизнь на таблетках. Никто и слушать не хочет, а у Петровского все равно саркома. Он все равно в пути сдохнет... - она старалась попасть своими глазами в глаза собеседника. Это была еще одна ее неприятная привычка.
Воронин пробормотал нечто вроде извинений и отошел. Он знал, что за следующим углом Грибкова и его самого тоже назовет сволочью.
Какая-то женщина сидела на полу, неподвижно смотрела перед собой и качала спящего ребенка. Рядом примостился сухонький старикашка, который еще минуту назад бегал из конца в конец, стучал по стенам клюкой и выкрикивал проклятия. Теперь он вытягивал перед собой свои тонкие сухие руки покойника и сосредоточенно их разглядывал, как будто недоумевая: и зачем ему такие руки? Какой-то идиот вертел указательным пальцем у Воронина перед глазами и кричал:
- Нравится тебе умирать, дядя??! Нравится!
Остальные стояли под стенками молча. На их белых лицах были такие огромные глаза, что каждого хотелось приласкать. Но в последние дни Воронин привык к этому; привык к тому, что люди и обиженные собаки поменялись глазами.
У самой двери, в сопровождении двух охранников, сидел хорошо, но неряшливо одетый человек. Он то и дело поправлял воротничок и галстук, как в кино про богатых делает главный герой перед важными переговорами. На пальце у него был большой бриллиант, но кончики пальцев дрожали, и наверняка, если бы с него сняли черные очки, лицо его наполнилось бы страхом смерти и страхом необратимости смерти. Лица его телохранителей отражали этот ужас, как самые лучшие в мире зеркала. Дверь отворилась, властелин кольца вошел в нее. Воронин занял очередь.
Лампы дневного света разгоняли темноту в начале и в конце коридора. У заветной двери свет лишь причудливо выхватывал из темноты чьи-то лица, неестественно белые. Приглушенные вздохи, обрывки разговоров только подчеркивали тишину; она обволакивала со всех сторон, вязкая и холодная, как мороженый кисель.
Воронин достал из кармана талончик и еще раз убедился, что его номер – семьдесят семь, время - 12.30. Оставалось еще полчаса…
...
Он попытался представить, как это будет. Вообразил собственное синее, перекошенное от асфиксии лицо и поспешно отмахнулся от возникшей перед глазами картины.
Нет уж, давайте радоваться, пока мы молоды. Я еще живой, черт подери! И он стал думать о Марии.
Как он испугался, когда увидел багрово-красное личико новорожденной.
- А почему она такая страшненькая? – оскорбил вопросом седую санитарку.
Но уже через месяц так гордился своей маленькой, хорошенькой дочкой, как иной добропорядочный отец гордился бы целой тройней. Какие у нее были серьезные глаза, какой проницательный, сосредоточенный взгляд!
Он вспомнил, как водил ее на каток в Красноярске. Она была круглая в толстой шубе, как колобок, и каталась так же. А когда они заходили в магазин игрушек, она почти всегда говорила:
- Папа, мы не будем покупать эту куклу. Я только немножечко на нее посмотрю.
И если папа был при деньгах, Мария всегда выходила из магазина с новой куклой в руках. Если же денег не было, он объявлял: «банк лопнул!», и в желанной игрушке тут же находился какой-нибудь изъян.
...Дверь открылась и выпустила того, с бриллиантом. Мужик снял очки, посмотрел поверх устремившихся на него взглядов, отстранился от своих теней и пошел к выходу уже абсолютно твердой походкой.
- Следующий!
Втиснулся маленький, юркий, суетливый. Дверь захлопнулась.
- А я тебе говорю, куда нам, пень старый, на Земле родились, на Земле и помирать надо. Нечего костями Космос засорять.
- Господи, Господи! Взяли бы моего Алешку! Господи Боже! Кого же и брать, как не его!
- А ты сотенную-то в конвертик, в конвертик положи… Чай, куда люди полетят, там и деньги будут в цене…
- Сымай серьги, дура! Золото, вот что всегда в цене!
- Не будите, люди, сыночка моего…
- Знаете, я принес им рукописи показать, я изобрел… Они же там не смогут без ученых, знаете, это же будет новый мир, кто-то должен будет его изучать… а у меня диссертация…
- А я те говорю, один хрен, здесь сдохнем и там сдохнем, да только здесь в земле лежать будем!
- Возьми сережечки-то, авось приглянутся… Да место проси во втором классе, тебе по инвалидности полагается…
- Господи, маненечко пожить бы еще! Маненечко бы еще пожить, Господи!
- Диссертация моя… десять лет… для кого?
- Сыночек мой всю ночь не спал, не шумите, люди, пожалейте сыночка моего!
...А потом ей исполнилось пятнадцать. У нее – непостижимо! – округлилась грудь, укоротились косы и юбка, и она уже матери несла все свои секреты. А Воронин с обидой замечал ее отчуждение, с негодованием – заинтересованные взгляды мужчин, с откровенной ненавистью – ухаживания мальчишек. И чем чаще смотрела в зеркало дочь, тем реже – Иван Сергеевич...
...Дверь снова отворилась, из нее выскользнуло пальтишко с гаденькой улыбочкой где-то в середине лица. По инерции раскланиваясь, улыбочка улизнула в темноту.
- Следующий!
Женщина передала в темноту спящего ребенка и отрешенно шагнула в просвет.
...Она в трех местах проколола правое ухо, носила фенечки и выкрасила волосы в розовый цвет. Оставаясь дома, запиралась в своей комнате и на полную мощность включала музыку.
Он допоздна засиживался на работе, часто уезжал и в выходные. Возвращаясь, заставал в гостях соседа из второго парадного. Отгораживаясь от виноватых взглядов жены, уходил к себе в кабинет. Потом она ушла и забрала с собой Марию.
А однажды поздно ночью она вернулась к отцу, заплаканная и потерянная, и неумело ткнулась мокрым носом в его старую вязаную кофту, а он гладил ее по розовым волосам, называл своей девочкой и старательно отворачивался в пустое окно. Эта ночь прибавила ему седины, зато подарила внука.
И он снова стирал пеленки.
…Скрипнула дверь, женщина уткнулась лицом в стену напротив. Воронин вошел. Окна приемной были плотно закрыты, багровый свет не проникал через жалюзи. Перед ним сидела девочка лет восемнадцати и спокойно, сосредоточенно строила «Цивилизацию».
- Вы сегодня еще красивее, чем всегда… - начал он не очень уверенно.
- ...
Воронин застыл посреди комнаты с коробкой конфет в протянутой руке. Ему мешало пальто. Он скользнул взглядом по сторонам и увидел на полке шкафа стопку конфетных коробок.
- Вы что-то сказали?
- ...
- Пропуск.
Воронин отдал талончик.
- Проходите. – Девочка махнула рукой на кабинет.