А началось все вроде бы с радостной информации. Товарищ посоветовал взять справки из редакций газет, в которых работал, и из Ростовского книжного издательства, выпустившего несколько моих книг и опубликовавшего в журнале «Дон» несколько моих рассказов, в том числе повесть «Приемный пункт стеклотары», занявший по рейтингу одно из первых мест в российском соревновании на лучшее произведение. Помнится, я тогда обошел Айтматова, Астафьева, Распутина, Каледина и других, выбросивших на книжный рынок, в народ, свои плахи, печальные детективы и пожары со смиренными кладбищами. Критики Ю.Скоп, Ф. Климонтович, Ф.Ветров и другие из солидных московских издательств в один голос заявили, что произведения такого духовного накала они еще не встречали.
В справках мне не отказали – я действительно работал прилежно. Директор тогдашнего - и нынешнего – Ростиздата Баев, ныне, правда, дышащего на ладан, с радостью принял меня, расспросил о житие-бытие. Это тот самый Баев, который давил меня во времена перестройки как клопа, мешая продвижению в печать моих произведений, раскрывающих суть нашей жизни при построении коммунизма. Он потомственный колхозник и заодно ярый коммунист, как и все они, приспособленец до умопомрачения. Приказал своей сотруднице выдать мне справку о полученных мною гонорарах. И правда, эту справку я получил где-то через полмесяца. Такую же выдали мне в областном архиве, хранящем сведения о моей работе в редакциях областных газет. И я не мешкая отдал их в пенсионный фонд, ожидая скорой прибавки к пенсии за свою активную работу в печати. К тому же, пенсионный фонд за реабилитацию меня, как жертвы политических репрессий, стал добавлять к пенсии не двести обещанных рублей, а вполовину меньше. Я тоже прибавил эту информацию к другим документам.
Но не тут-то было, не зря Баев так откровенно ухмылялся мне в лицо, получающий все мыслимые и немыслимые надбавки к пенсии, устроивший эти надбавки и родной своей жене, и имеющий все почетные звания, вплоть до какого-то народного, и даже профессора академии «всяких наук» - так было написано в солидном дипломе, которым он похвалялся передо мною. Он знал, что эта справка в пенсионном фонде гроша ломаного не стоит, потому что кроме всего прочего в ней нет ни слова о стаже моей работы. Только денежные выплаты, и все. Значит, можно придраться как угодно. А все потому, что…Вот тут и прояснилась вся гниль нашего нового порядка, наводимого нашим якобы родным для нас правительством, выходцем в большинстве из крестьян.
Бредихина – фамилия-то какая - начальник пенсионного обеспечения Ворошиловского района города Ростова-на-Дону, зарегистрировать эти справки отказалась, потребовав принести справку об отчислениях в соцстрах из обозначенных в них сумм. Я было возмутился, указав, что до 1991 года такие отчисления производились автоматически и приносить справку о справке по меньшей мере странно. Тем более, что речь идет о 1988 годе. Но она стояла на своем как утес. Где-то через месяц я получил от Бредихиной официальное письмо, из которого понял только одно, что это какой-то бред, ни на грош не проясняющий моих претензий к фонду. И я, опять же по наводке товарищей, пошел к адвокату, заплатил за заявление, которое она еще через один месяц составила при мне же и второпях, тысячу рублей, потом за ксерокс добавил сотни три, хотя ксерокопия входила в оплату заявления. Адвокат приехала из области, жила на квартире и имела ребенка, каждая копейка у нее была на счету. Да и времени на таких как я страдальцев, у нее видимо не хватало. Лишь бы платили, ведь без грамотного якобы адвоката заявления в суде, написанные самими гражданами, у нас не рассматриваются.
Наконец, отдал прошение в суд Ворошиловского района. Там с первого раза не приняли, сказали, что нужно принести справку об отказе пенсионного фонда в принятии моих документов с претензиями– прежняя успела устареть. Назначили новую встречу через месяц.
Не буду никого утомлять, я наконец-то прорвался к Брикез, назначенному мне судье Ворошиловского райнарсуда. И первое, что услышал из ее уст, как только началось заседание, это то, что если не нравятся порядки в нашей стране, если кто-то не желает здесь жить, то пусть убирается за границу. Я замер, начало показалось впечатляющим. С правой стороны заняла место юрист, представитель пенсионного фонда. Это была молодая девушка с лицом свекольной формы и крупными темными глазами. Такие лица бывают у южанок и они многим нравятся, хотя печати ума на них найти трудно. С первых слов она понесла такой бред, какой я не слышал от Бредихиной, ее начальницы. Дошло до того, что она заявила, что в пенсионном фонде нет копии моей трудовой книжки. Вопрос, по каким бумагам мне начислили пенсию, отпадал как хвост у ящерицы – сам собой. Чтобы смягчить этот идиотизм, судья Брикез, до заседания мило беседовавшая с молодым юристом, заострила внимание на том, что из справки, принесенной мною, не следует, что из сумм, означенных в них, производились страховые отчисления. Она ни словом не обмолвилась ни о справке из Ростиздата, как будто ее не существовало, ни о том, что мне не доплачивают половины суммы из тех денег, которые государство начислило как лицу репрессированному, а потом реабилитированному. Она сделала упор только на справку из редакций газет. А когда я заострил ее внимание на этом факте, с язвительной усмешкой развела руками и указала на лежащее перед ней заявление, составленное тоже молодым адвокатом за тысячу с лишним рублей. Мол, в нем ни словом не упоминается о справке из Ростиздата и не стоит вопрос по доплате за реабилитацию. А приписка на этот счет, сделанная от руки, в расчет не принимается. Смешно и одновременно страшно говорить о том, что судья долго не могла найти в документах этих справок, приложенных к делу. Когда же нашла, снова развела руками, не возмутившись на равнодушного адвоката и не отослав меня к нему, чтобы документ переделать. Тем временем молодой представитель от пенсионного фонда успела всучить мне в руки решение, по которому в претензиях мне отказывали. И снова я держал в своих руках непереводимый бред.
Слушание закончилось тем, что дело отложили еще на пару недель, мне предложили принести справку о том, что из сумм, выплаченных редациями газет за 1988 год, делались отчисления. О доплате за реабилитацию и о работе и суммах, полученных от Ростиздата, не прозвучало ни слова. И я снова пошел в областной архив. Там сначала снова услышал от главного специалиста Ларисы Александровны, бывшего партийного работника, что сведениями на сей счет архив не располагает. Затем она призналась, что может дать такую справку, и никакая инспекция не придерется. Ведь речь идет о 1988 годе, а отчисления в те годы производились обязательно. И даже написала своей помощнице на листе бумаги, как составить документ. Надо было мне встать, поблагодарить за внимание и пообещать презент. Но я ждал у моря погоды, ведь я до сих пор ищу справедливости. Я по прежнему верил в нее. И тогда Лариса Александровна засомневалась в своем благодушии, она решила позвонить и до конца прояснить этот вопрос.
Она звонила Бредихиной, той самой, которая была начальником Ворошиловского собеса. Что ответила ей ее подруга, здесь приводить не стоит. Никакой справки на справку я не получил.
С тем и пришел на очередное заседание суда под председательством Брикез. И первое, что от нее услышал, где моя трудовая книжка, а так-же копия с нее. Я понял, что она хочет сунуть меня носом в мою трудовую книжку, в которой нет записей о том, сколько и когда я работал над книгами и статьями, а значит, и спроса никакого быть не должно. Как нет записей о том, что я родился в лагере для политзаключенных и провел в нем вместе с родителями свои первые месяцы жизни. Там есть такие записи о работе в газетах, но за другие годы, а в этот период я пахал над романом «Ростов-папа». И никто моей работы не видел, значит, и записей о ней никаких нет. Как говорил товарищ Сталин – нет человека – нет проблем. А справки, которые выдаются мне этими организациями, что я действительно работал и получал за это деньги, не стоят выеденного яйца. Как и справка с завода Ростсельмаш, где я умудрялся на формовке в литейном цеху ставить Всесоюзные рекорды, пахать по две смены, а в третью писать статьи в рабочую газету «Ростсельмашевец», прославляя тех же рабочих и крестьян, выходцев из гущи народной, ныне стоящих у власти и сидящих в конторах.
В этой справке говорится, что с 1978 по 1981 годы я работал формовщиком, а рабочие этой категории причисляются к вредной сетке и должны идти на пенсию в 55 лет. Зато в трудовой у меня написано, что в это же самое время я «…переведен транспортировщиком горячего литья… в бригаду завхоза». Так коммунисты отомстили мне за то, что я написал о них в газету «Труд» статью о том, как они угробили четыре с половиной миллиона рублей на заведомо негодные вагранки, и что на эти деньги можно было бы построить немало квартир и детских садиков. Три с половиной года вредного стажа были сунуты коту под хвост, отбросив меня от досрочной пенсии. А со справки что теперь возьмешь, хоть она и проясняет ситуацию.
Вот и молодой юрист из пенсионного фонда под усмешки судьи Брикез раскрыла на меня свою крашенную пасть, доказывая, что я тогда не работал. А когда я спросил, за что-же мне заплатили деньги, которые указаны в справках, гаркнула с молодой злостью, что она не знает за что.
Она отрабатывала свой кусок хлеба, как и судья, как и ларисы александровны, как та же Бредихина. Как миллионы таких же женщин в различных конторах, обирающие и унижающие своих дедов и бабушек, отцов и матерей, сыновей и дочерей, забывая, что сами были дочерьми и породили детей тоже сами. Они унижали и унижают своих соотечественников, привечая выходцев из стран третьего мира, платящих им гроши за услуги, а то и за низкопробную грязную любовь. Не думая о последствиях своего страшного равнодушия, пагубного и для них же самих.
Всего лишь за кусок хлеба…