Тюремные дневники. Бутырка, Матроска, спецблок...

Мавроди Сергей
       Ниже приведены дневниковые записи, которые я вёл в тюрьме первые полгода. День за днём. (Потом, по переводе меня на спецблок, вести мне их запретили.) Ну, точнее, не совсем "первые полгода". Сначала я пробыл 10 суток на Петровке, затем месяц на Бутырке, после чего меня перевели на Матроску (обычную). Там я почти сразу попал в карцер, где и начал вести этот дневник. (По сути, это первая часть "Карцера", также публикуемого на этом сайте.)

       В принципе эти дневники были уже изданы. Но! Когда они издавались, я ещё сидел в тюрьме. Когда же я вышел и открыл их!.. Короче, то, что там издано, это не я писал. Это писал - редактор. Аминь.
       А вот ниже приведено именно то, что писал именно я. Почувствуйте разницу!

       Публиковать я, наверное, буду день за днём. Примерно. Впрочем, там видно будет.

Мой сайт: http://sergey-mavrodi.com



       ДНЕВНИК
       

       24 марта, понедельник

Привет!
Пишу тебе, сидя в карцере. («Сижу на ящике с гранатами».) Посадили на пять суток, до субботы, ****и. Замуровали демоны, в общем. После визита адвоката завели в оперчасть, обыскали и нашли пятьсот рублей. «Где взял?» – «Нашел». – «Как нашел?» – «Да так. Иду по коридору, смотрю – валяются. Ну, я поднял и как раз нёс, чтобы вам сдать». Посмеялись, составили акт. А через пару часов – в карцер. Да, сначала еще все матрасы, подушки и одеяла сменили. Выдали все новое. У сокамерников просто глаза на лоб полезли. Они неделю перед этим писали заявления – и все без толку. А тут я в оперчасти вскользь сказал, что в камере вши – и сразу, через час буквально, все сменили. Причем всем, мы просили, чтобы только у меня. А про замену всего постельного белья мы и не заикались. И нас еще переспросили, не надо ли еще чего? Но, тем не менее, через час – в карцер! В общем, все «строго по закону».
В карцер меня вся тюрьма провожала. Все встречные конвойные и врачи: «За что Вас? Держитесь, Сергей Пантелеевич!» – и пр. Короче, шоу Бени Хилла. В натуре.
Посадили меня, естественно, в камеру № 13. (Из Бутырки я уезжал тоже через бокс № 13.) Впрочем, ничего страшного. Даже наоборот. Век бы тут сидел. (Ну, точнее, весь срок.) Небольшое теплое помещение. В длину – пять шагов. В ширину – четыре шага.
 Шконка днем поднята, т.е. днем лежать и спать нельзя. Только ночью, как я понимаю. Свет днем горит, не знаю, как ночью. Наверное, после отбоя тушат или, по крайней мере, приглушают. Посмотрим. Может, позже допишу. Если не забуду. Сегодня у меня только первый день, еще здешних порядков толком не знаю. Но в принципе и так все ясно. Единственное неудобство – нет воды. Т.е. кран над туалетом включают только три раза в сутки: в завтрак, обед и ужин. Или надо дежурному стучать. А дежурный, между прочим, сегодня женщина. Страшная, конечно, но все равно как-то не хочется… Но это все так, мелочи, в общем-то. Проживем и в таком режиме. Главное, нет никого, ни сокамерников, ни этого проклятого, круглосуточно работающего телевизора – так что, отдохну хоть. Может, еще попрошусь, чтобы продлили. Нарушу что-нибудь… Непонятно только, что? Что здесь можно нарушить? Спать после отбоя не ложиться? Так я подозреваю, что всем на это глубоко наплевать. Спишь ты или гопака всю ночь отплясываешь. Отплясывай на здоровье, только имей в виду, что днем спать не придется. Шконку поднимут – и ****ец. Вон соседи завопили. Из камеры в камеру перекрикиваются. Да зычно как! Орут на всю тюрьму. Так что и здесь нет покоя… Может, впрочем, попозже угомонятся. Или мусора их уймут. Хотя не похоже что-то. В смысле, что их унимать кто-то собирается. Ну, может сами… Надоест орать. Или спать лягут. Посмотрим… С ума сойти! Начали уже орать про то, сколько каких таблеток надо съесть, чтобы то ли «приход поймать», то ли, наоборот, боли при ломке снять. Я так толком и не понял. Менты – ноль внимания. Дурдом какой-то, а не карцер. Везде, ****ь, бардак. Даже в карцере.
Ладно, время есть – продолжим наши тюремные уроки. На чем мы в прошлый раз остановились? Не помню точно… На «шконках» и «дольняках», кажется? Ну, не важно.
Из терминов, я еще про «продол», вроде, не писал. «Продол» – это свободное место между шконок в камере и коридор между камерами. «Что там на продоле происходит?» – Что там в коридоре за шум? Что там еще мусора затеяли? Какую поганку заворачивают? Шмон какой-нибудь?.. «Шмон» – это обыск, «обшмонать» — обыскать. Меня после адвоката всего до трусов обшмонали, суки. В камере шмон – это выводят всех на коридор и переворачивают все вверх дном. В худшем случае – заходишь потом в камеру, а там полный бардак. Вещи на полу вперемешку валяются, одеяла, простыни сорваны и пр. Но это, впрочем, редко бывает. Обычно в виде своего рода наказания за что-то конкретное. Например, если «зимбуру» найдут. «Зимбура» – это местный самогон, который каким-то хитрым образом варят не знаю толком, из чего именно. Если шмон длится долго (иногда часами), то загоняют всех на это время в бокс, «на сборку» – в специальную камеру, обычно без мебели. Просто пустую и тесную. Стой там, кури и жди. Пока «домой» не вернут. Кстати, на Бутырке эту зимбуру постоянно варили (и у меня курагу на эти цели выклянчивали). А их постоянно ловили и шмон в камере устраивали. (Мои вещи, впрочем, не трогали.) Кошмар какой-то. Я им уже в конце сказал: «Послушайте, нашу хату так раскидают в конце концов. Решат, что здесь одни алкоголики собрались…» – А они мне: «Да здесь все хаты пьют». – «Так все пьют, а только вы все время попадаетесь». Смеются… А мусора специально, между прочим, за этой зимбурой охотятся. Во-первых, они ее сами в этом случае выпивают в качестве приза, а во-вторых, хочешь выпить – покупай через них водку. А нечего зимбуру на халяву варить. Бизнес, в общем. Свои заморочки. Как и везде.
Ну-с, ладно. Что там дальше? Ага, про режимы. Существуют три режима: обычный, строгий и особый («полосатый»)… В смысле, в приговоре назначают: «три года обычного». Мне, вроде, светит обычный. Во-первых, первый раз, а во-вторых, преступление у меня не тяжкое (или «не особо тяжкое» – не знаю точно). «Тяжкое» – это свыше десяти лет. А у меня до десяти. Это, кстати, только потому, что судить меня будут по старому УК (уголовному кодексу). Т.к. «преступление» я совершил в 1994г, еще до принятия нового УК. По новому УК за мошенничество дают теперь не до десяти, а до пятнадцати. Вообще, у нас в стране сейчас самый настоящий тридцать седьмой год. Срока все просто какие-то чудовищные. Нереальные. Десять лет – это мелочь.
Итак, обычный, потом строгий и особый. В зависимости от тяжести преступления, наличия судимостей и пр. У меня в камере все «особисты». Их еще «полосатиками» называют, т.к. на зоне они в полосатой робе ходят. У особистов часто срока в «крытке». «Десять лет особого, из них три крытого». «Крытого» – это в тюрьме. Т.е. на зоне в тюрьме. Причем, «год крытого» означает обычно, что реально просидишь на крытом все пять. В зависимости от зоны. Т.к. за любое нарушение добавляют еще год (!). За какое? Да за любое! Например, за незастегнутую верхнюю пуговицу. Или «за плохо вымытый пол в камере», за что угодно, в общем. Плюс у особистов какие-то серьезные ограничения на число свиданий, передач и пр. ****ец, короче. Зато с сокамерниками обычно проблем никаких. Все опытные, всё прекрасно знают и понимают. Менты их обычно тоже зря не трогают. Самое неприятное на особом режиме, что условно-досрочно освободиться можно, только отсидев не менее двух третей срока. На обычном же – всего полсрока (вместе с тюрьмой). Причем освободиться по УД (условно-досрочно) – действительно вполне реально. Особенно при наличии денег. Даже сравнительно небольших. Впрочем, тут очень многое зависит от зоны. Куда попадешь. Хотя все сокамерники хором говорят, что мне-то везде хорошо будет. Мне любой хозяин (нач. зоны) рад будет.

Э-хе-хе… Побродил, побродил и решил сесть еще пописать. Обрати, кстати, внимание, как все аккуратно – строчки ровные, одна к одной… любо-дорого! Это потому, что пишу в более-менее человеческих условиях. За почти столом и сидя почти на стуле. А в камере – на коленях, скрючившись, сидя на шконке.
 Ну, ладно. Я тебе уже говорил, что нас перевели в другую хату (№ 234). Всё бы ничего, но есть одна проблема. Если в старой хате движения почти вообще не было (хата была «замороженная»), то здесь непрерывное движение («движуха»). Т.е. хата находится на перекрестке всех дорог. Малявы идут ночью непрерывно и сверху, и снизу, и сбоку. Бедные сокамерники всю ночь на решке, как обезьяны висят. Один грузы (малявы и пр.) принимает, а другой в особую тетрадку регистрирует. Когда поступила (время), от кого и кому. Это все очень серьезно. Потому что малявы зачастую – это чьи-то судьбы (например, подельники договариваются между собой, что на суде говорить и пр.). Так что если малява по пути пропала («спалилась») – начинаются серьезные разборки. В какой хате пропала и т.п., и вся хата может потом за это ответить. ( Меня, впрочем, все это не касается. Никаким боком.) А мусора все это прекрасно знают и за малявами охотятся. Врываются в камеру среди ночи. И тут целые драмы на этой почве происходят. Вплоть до драк с ментами. А драться с ментами – это вообще почти самоубийство. Изобьют до полусмерти. ( Как здесь говорят: «схвачен и отхуячен».) Трагедии, в общем, шекспировские.
 Кстати, насчет шекспировских драм. Тут прямо у меня на глазах самая настоящая «Ромео и Джульетта» разыгралась. Буквально вчера. Представляешь, один зэк (некий Зубарёк) из соседней камеры списался с какой-то телкой с воли и решил с ней пожениться (!). А ему то ли десять, то ли пятнадцать лет особого дали. Сокамерники об этом поговорили, посмеялись. Дескать, Зубарек сам сумасшедший и телку такую же сумасшедшую себе нашел. А на следующий день – продолжение. Как выяснилось, он с ней каждый день из камеры созванивался. А один день не позвонил. На следующий день звонит – отвечает ее мать: «Ты чего вчера не звонил?» – «Ну, не мог. Это же тюрьма». – «А ты ей не позвонил вчера – она себе вены вскрыла. В реанимацию увезли». Представляешь? Во страсти-то какие бывают! А? И, главное, телка-то в принципе ничего. Мне тут фотографию ее показывали… Вот так.


       25 марта, вторник, утро.

Провел первую ночь в карцере. Ничего страшного. Выдали с вечера матрас, одеяло, подушку и черный бушлат с надписью на спине «Карцер № 7». Причем здесь «№ 7», не понятно. Впрочем, не важно. Естественно, никаких простыней, наволочек и прочих излишеств. Все строго по-спартански. Отстегнули от стены шконку (или «шконарь»). Всё. Можно спать. Свет не гасится и не приглушается. Спал буквально час. Сначала соседи перекрикивались, а потом мысли всякие полезли. Хорошие… хорошие… О проекте с сайтом и пр. В общем, не спалось. А с утра опять все матрасы забрали, шконку пристегнули – сиди и пиши. Вот и пишу. Ну, да ладно… сегодня ночью высплюсь. Между прочим, ночью крыса около двери бегала. Там, оказывается, щель есть. Высунулась, я повернулся на шорох, она исчезла и больше не появлялась. Хотя и шуршала время от времени. Прекрасно выспался днем. Оказалось, что спать, сидя на стуле и положив голову на руки на столике (точнее на правую руку, а левую – на колено), вполне удобно. Терпимо, по крайней мере. Вообще мне здесь нравится все больше и больше. Спокойно, никто не мешает. Кормят тоже вполне сносно. Собственно, как в обычной камере. В общем, жить можно.
 
К вечеру в одну из камер привезли телку. Бурное оживление среди соседей. Перекрикивались с ней часа полтора. Как зовут (Света), откуда (из Медведково), за что сидит (за наркоту), как погоняло (не разобрал, что она ответила). «Погоняло» – это кличка, или кликуха. Обнаружили кучу общих знакомых (по тюрьме) и выспросили всё про них (кого осудили, кто сейчас где сидит – в какой хате и пр.) Потом, пользуясь случаем, стали выспрашивать настоящие имена всяких там местных Мадонн, Клеопатр и пр. (оказывается, все бабы всегда подписываются здесь только такими вот псевдонимами-погонялами). Телка, ни секунды не задумываясь, сразу всех сдала. Всех Оль, Марусь и пр. Всё про всех выяснив, коварные зэки перешли к ней самой.
       – Све-е-т!
– А?!
– А твое погоняло какое?
– Что?
– У тебя самой какое погоняло?
Гробовое молчание.
– Све-е-ет!!
– А?
– У тебя, говорю, погоняло какое?
– У меня нет.
Хор голосов: «Врёшь!»
Тот же голос, что и раньше:
– Обманываешь, Свет, у вас там у всех погоняло есть.
Молчание.
– Жозефина?
(Или что-то подобное, точно не расслышал.)
Молчание.
– Свет! Так ты Жозефина? Да?
Простодушная Света сразу же возмущенно закричала:
– «Нет. Я…»
(Не расслышал.)
Короче, таким нехитрым способом все и выяснили. Потом прямо к делу.
– Св-е-ет!
– А?
– А тебе здесь нравится?
– А?
– Тебе здесь нравится?
– Нравится.
– А где больше: здесь или в камере?
– А?
– Я говорю, где лучше: здесь или в камере?
– Здесь!
– А почему?
– Здесь весело!
– Слышь, Диман, дать коридорному пятьдесят баксов, он нас троих к ней в камеру на всю ночь заведет.
Смех…
– Све-е-ет!
– А?
– Ты слышала?
– Слышала!
– Ну, и как?
– Я согласна!
Всеобщее оживление.
– Так ты готовься пока, а мы с коридорным договоримся.
– Ладно.
Пауза…
– Ну, ты смотри там, только не передумай потом. Чтобы деньги порожняком не ушли. А то зайдем к тебе в хату, а ты рога выставишь: идите на ***!
Другой голос:
– Тогда по-арестантски!
– Нет, по-арестантски не надо, надо, чтоб было по добровольному согласию…
На этом диалог пока закончился. Посмотрим, что будет ночью. Шутка, наверное, но все равно интересно. Черт его знает, может, и не шутка… Посмотрим!
Меня, кстати, тоже расспрашивали. Кто да что? Но, слава Богу, ограничились одним именем. Очень удивились, что за найденные пятьсот рублей мне дали пять суток карцера. Ведь проносить деньги от адвоката здесь самое обычное дело. Все носят. Отстегиваешь потом часть менту, если найдут, – и все дела. А карцер дают только за что-то выдающееся, например, на опера бросился. Но у меня, естественно, случай особый.
Впрочем, узнав, что я сижу первый раз, потеряли ко мне всякий интерес. Пока, по крайней мере. К сожалению, баландёр (или баланда, баландос – раздатчик пищи, баланды, такой же заключенный, просто с маленьким сроком и согласившийся остаться в тюрьме на хозработы, вместо того, чтобы ехать на зону) уже заметил, кто здесь сидит – на каждой камере карцера есть надпись с фамилией, именем, отчеством заключенного. Только что баландер вслух изумленно прочитал мою фамилию. Боюсь, что скоро мое инкогнито будет раскрыто. Не хотелось бы, конечно… но, похоже, никуда от этого не денешься. Ладно. Между прочим, удивительно, но факт. Мне вот одиночка нравится, а все боятся ее, как черт ладана. «Крыша едет… мысли всякие в голову лезут…» и пр. Судя по всему, именно поэтому здесь постоянно перекрикиваются. Чтобы одному себя не чувствовать. И менты им в этом совершенно не мешают. Впрочем, менты здесь вообще редко появляются. Только при раздаче пищи и пр. Все остальное время – в коридоре никого. Ори, стучи, кричи – все бесполезно.
(Крыса, кстати, и днем здесь шастает. Ох, чует мое сердце – слопает она ночью мой хлеб… Во! Слышу, как раз кричат: «Крыс и мышей здесь!..»
«Крыса»!.. Твою мать! Так, может, это и не крыса у меня вовсе, а мышь всего лишь? Что-то не очень-то она и большая… А крысы здесь – вообще величиной с мою кроссовку?!)

Р.S. Да, кстати. Все забываю написать. К ментам здесь обращаются: «старшой». («Эй! Старшой!») Ну, как к таксисту обычно: «командир». «Здесь» – это вообще в тюрьме, а не только в карцере.


       Тот же день, приблизительно девять вечера

Заехал новенький. После обычного обмена информацией (кто? что? откуда?) узнал про Свету.
– А она красивая?
– А *** ее знает! Говорит, красивая.
– А сиськи, сиськи, сиськи у нее большие?!
– Ладно, кончай.
Сама Света что-то совсем увяла. Почти не разговаривает и только жалуется время от времени, что ей холодно. Говорят, некоторые камеры здесь совсем холодные. Так что мне, похоже, еще повезло. Надо будет принять к сведению и в следующий раз потеплее одеться.
Вон. Новенький все никак не успокоится.
– А ты давно здесь сидишь?
– Пятые сутки.
– Скучно здесь?
– Скучно. Охуеешь еще.
Ничего здесь, по-моему, не скучно! Черт! Чего-то я только что сообразил, что меня ведь могут после карцера в другую камеру поместить. Меня ведь с вещами вывели. Еще одна головная боль. Ладно, посмотрим.
– Све-ет!
– А!
– А у тебя жених есть?
– Да.
– А как зовут?
Другой голос:
– Эдик.
– А ты откуда знаешь?
– Да я с ним знаком, мы в одной хате сидели.
– Так он тоже, с Матроски?
– Да. Ему недавно два года дали.
– Так он уже осудился? Свет? Он уже осудился?
– Кто?
– Эдик.
Молчание …
– Свет!? Эдик уже осудился?
Молчание. Другой голос:
– Да она уже забыла, кто это!
– Ну да, конечно, забыла! Десятого у него суд был.
– Све-ет! Так, значит, у вас всё по-серьезному? Как у больших?
– Да.
– Не будет тебе с ним удачи. У меня нюх.
После отбоя.
– Све-ет!
– Я спать хочу.
– Какой «спать»! Я к тебе сейчас в гости приду!
– Не ходи, я уже спать легла!
Смех, женский голос:
– А ты меня согреешь?
– Согрею? Конечно, согрею, родная!
– Све-ет! А ты ****ься любила под винтом?
– Любила!!
(Под винтом – под наркотиком.)
Общий смех и оживление.
– Све-ет!
– А?
– Ну, расскажи что-нибудь!
– Что?
– Ну, что, сама не знаешь, что? Эй! Ловим тишину. Пацаны, устраиваемся поудобнее…
Мертвая тишина. Через некоторое время:
– Све-ет!
– О-о?
– Ты что, стесняешься?
– Да!
– Не стесняйся, здесь все свои!
Смех.
– Све-ет!
– А?
– А у тебя любимая поза какая?
– Сверху на мужика и раком.
Оживление.
– Све-ет! А ты сзади любила?
– Не-е-ет!!
– Ну, и зря! Много потеряла! Све-ет! У меня уже шляпка поднялась!

Ладно, всё. Судя по всему, это никогда не кончится. Ложусь спать. Свету эту завтра с утра увозят. В шесть часов.
Последний вопль:
– Свет! Давай ломай сеанс на ночь и пойдем!
       Перевод: «Света! Расскажи нам что-нибудь эротичное, подо что нам всем можно будет заняться онанизмом (“сеанс”). Кончим и будем спать».
Тьфу! Невозможно заснуть. В общем, выяснилось, что жених – таджик. Настоящее имя – Халид. Судя по всему, он и снабжал ее из своего Таджикистана наркотиками (героином). («*** ли, она таджика прикормила. Он на ****у повёлся…» – «Ну, и правильно! Сейчас все так делают!»)

       26 марта, среда

Утром проснулся от того, что по мне бегала крыса. Вообще с крысой этой надо что-то делать. Вчера ночью она только изредка высовывалась, сегодня уже откровенно бегала по всей камере, а утром вообще на меня залезла! Что же будет завтра? Надо будет ее как-то пугнуть. Чтобы боялась. Что это за наглость, в самом деле?
Поскольку до подъема время еще было, полежал, послушал утреннюю перекличку сокамерников.
Диман рассказал Вовану трогательную историю о том, как он провожал на вокзале какую-то Катюшку: «Она сидит, улыбается. Встань, говорю, мое солнышко, дай на тебя поглядеть. Счастье ты мое – и печаль». Красиво… Диман этот из блатных и, судя по всему, законченный наркоман («Я всё пробовал»). Накануне он поучал все того же Вована: «Ты ей не говори, что у меня ВИЧ! Я ей с воли позвоню, уболтаю!» – «Понял-понял!»
Про Свету я уже узнал буквально всё! Какого цвета у нее трусы (красные), какой размер груди (второй), большой ли член у жениха (нет) и пр., и пр. По ходу дела выяснилось, что многое еще она не пробовала.
– Я тебе сейчас расскажу! Хотя *** ли рассказывать, тут показывать надо!
Договорились, как и куда ей писать.
– Ой! Только через четыре-шесть (номер камеры) не пишите! Я там уже переписываюсь с одним. Он ревновать будет!
– Да ладно! Чего там ревновать! Отсосёшь потом пару раз – и все дела!
Расслышал, наконец, Светино погоняло: «Зульфия».


       Тот же день, шесть утра

Приехал баландер. На завтрак оказался «рыбкин суп». Кстати, довольно приличный. Потом подняли шконку, забрали матрас и пр., обшманали камеру и минут на десять включили воду. В общем, день пошел своим чередом… Часов в девять заехал новенький, Юра.
– Ю-юр!
– Чего?
– Тебе сколько дали?
– Десять.
– Нормально дали.
За «межкамерную связь». Проще говоря, на решке человека застукали. Когда малявы из соседних камер принимал.
Света, кажется, все-таки съехала. Напоследок Диман ее похвалил: «Молодец! Стойку держишь! Уважаю таких!»


       Тот же день, около четырех

Выпустили Димана. Трогательная сцена прощания со всем карцером.
– Ну всё, братва! Давай!
– Давай, братан!
– Давай!
Голос конвоира:
– Я вам сейчас всем дам!
Все сразу же умолкают. Какая-то суета, громыхание мисок и пр. Наконец уводят. У самого выхода он последний раз громко кричит:
– Давай, Вова!
Голос конвоира:
– Только не всем, Вова!
С грохотом лязгает стальная дверь, и на этом все заканчивается. Через пару минут конвоир возвращается. Все. Один своё отсидел. Сейчас его на сборку и «домой». В знакомую и привычную тюремную камеру. Хату.
Вообще сегодня необычно тихо. Смена строгая, старшой постоянно сидит в коридоре, так что все помалкивают. Только воду постоянно просят включить.
– Старшой!
– Ну?
– Включи воду.
– Я тебе что, так и буду все время включать? Полчаса же назад тебе включали!
– Какие полчаса? В обед!
– Так обед и был полчаса назад!
Молчание. Через пару минут опять:
– Старшой!
– Ну?
– Включи воду.
– Да полчаса назад тебе включали!
И т.д. В конце концов вода все же включается. Все довольны. Через некоторое время слышится:
– Старшой!
– Ну?
– Выключи воду.
И так целый день.
Что-то мне не спится больше. Наверное, выспался. Тихо, времени полно, так что продолжим наши «тюремные университеты». Я тебе уже упоминал по телефону, что за лавэ можно заказать проститутку. Объясняю подробности. К сожалению, это только при перевозке. Когда на суд везут или еще куда. Перевозят обычно в автозэке. Это такой крытый металлический фургон, типа хлебного.
Так вот, есть два варианта.
Во-первых, можно договориться с конвоирами, чтобы остановили по дороге и сняли обычных проституток. Завели их в автозэк и т.д. Но тут масса технических сложностей. Прежде всего, трудно проституток найти. Увидев людей в форме (конвоиров) они обычно сразу же разбегаются. Кроме того, народу в автозэке должно быть немного.
Гораздо проще и надежней второй вариант. Но это только, когда везут в суд. Там есть уже свои, местные проститутки, работающие специально с зэками. Всех остальных зэков выводят, тебе заводят проститутку с водкой и продуктами (обычно – курица-гриль) и оставляют на несколько часов. Стоит это удовольствие от ста долларов до двухсот (в зависимости от клиента, как мне объяснили).
Вообще на судах за лавэ можно всё. Жену могут тебе в бокс подсадить… ну, и водка, продукты… были бы деньги! Когда пьяного зэка привозят из суда назад в тюрьму и менты на сборке начинают возмущаться: «Ты чего такой пьяный? Чего вы все с суда такие пьяные приезжаете?» Он обычно отвечает: «А чего ты хотел? Такие срока дают…»
Срока действительно дают чудовищные. Например, у меня на Бутырке сидел сокамерник. Несудимый. Тридцать четыре года, жена, дочь четырнадцати лет. Ехали с приятелем пьяные на машине, их кто-то подрезал, он за ним погнался. Догнал, вытащил из машины и, угрожая пневматическим пистолетом, стал требовать денег – компенсацию (он ударил машину, когда его подрезали). Прохожие вызвали милицию. Завели дело. Суд. Дали шесть с половиной лет (!). Два года в тюрьме уже отсидел.
Второй случай… Молодой парень, до этого отсидел за что-то там шесть лет. На свободе погулял-то всего два месяца. Вышел пьяный с телкой из винного магазина. Там стояли три парня. Чего-то они повздорили, он достал перочинный нож, сказал, что он только что с зоны откинулся и сейчас всех их тут порежет. Велел выворачивать карманы. Ни у кого ничего не оказалось, только у одного пачка сигарет «Kent». Дали двенадцать с половиной лет особого. За пачку сигарет.
       В продолжение темы пьянства… Только что привозили ужин. Баландёр в страшном состоянии. Пока наливал мне чай, два раза уронил кружку. Потом поинтересовался, как у меня дела, пожелал удачи и, пошатываясь, уехал дальше. Чай, естественно, совершенно холодный.
Ладно, продолжим. Что у нас вообще творится – это уму непостижимо! Например, как арестовали моего сокамерника (одного из лидеров курганских). Задержали на улице. Потом половина группы к нему домой с обыском поехала, а другая половина его бить повезла. Завезли куда-то под мост и начали бить. Сломали два ребра, отбили всё что можно и пр. Пока не потерял сознание. Когда очнулся, говорит, потерял всякую ориентацию: где он и что с ним, и прямо в наручниках ломанулся бежать. Естественно, сразу же поскользнулся и упал в ближайшую лужу. А это был март месяц. Его так всего мокрого в камеру и бросили. Получил воспаление легких и вообще выжил каким-то чудом. Кровь в моче чуть ли не месяц была, и ноги месяца два не сгибались – отбили всё. Даже в туалет, говорит, стоя ходил.
Второго били двадцать три дня! Подозревали, что кого-то он там не того убил. Мента, что ли, какого-то. Так приезжали каждый день с Петровки опера и по несколько часов били. Сразу сказали: «Можешь нам ничего не говорить. Мы из тебя не показания выбивать приехали». А напарника, говорит, вообще в ледяную прорубь опускали. Говорит, что когда в тюрьму его привезли, тело все синее было. Сплошной синяк. Врачи брать отказались. Они, мол, живых мертвецов не принимают. Ну, на следующий день волшебным образом все необходимые справки вдруг появились: где-то упал, на что-то наткнулся и т.д., и т.п.
Ладно, не пугайся. Мне все это не грозит. Это я специально написал, чтобы ты поняла, насколько наш сайт перспективен. И о чем там речь пойдет. Ведь общество совершенно не представляет себе, что здесь, за решёткой творится. Ну, знают все, конечно, что в милиции у нас бьют, слышали краем уха… Но вот, что такое «бьют» – об этом представления у всех обычно самые младенческие. Где-то на уровне подзатыльников, оплеух и тумаков. Из репертуара школы и детского сада, одним словом. А здесь, увы, всё по-взрослому…
 
Чем ближе отбой (в 22.00), тем больше меня беспокоит ситуация с крысой. Что же все-таки мне с ней делать? Есть два пути. Можно объявить войну, а можно попытаться заключить мир. Войну – это чем-то в нее запустить. Например, тапочком. Или кроссовкой. Но они, вроде, умные и злопамятные. Укусит еще ночью за что-нибудь... Мир – это положить ей хлеба. Все равно у меня его почти две буханки уже скопилось. Пусть жрет хлеб, а меня не трогает. В смысле, ко мне, по крайней мере, не бегает (чего ей, собственно, вообще от меня надо?). Но тут есть шанс приманить сюда вообще всех окрестных крыс и мышей, со всей, так сказать, округи. Вот и думай… Или, может, плюнуть и оставить всё, как есть? Чего она, в конце концов, мне сделает? Ну, отъест что-нибудь несущественное… Или все-таки хлеба ей положить? А?.. Нет уж! *** ей, а не хлеба! (Как бы только это проклятие не сбылось буквально!) Перспектива приманить сюда целую стаю крыс меня совсем не радует. Значит, война…

Перед самым отбоем опять привезли Свету. Оказывается, ее просто возили на суд.
– Света!
– А?
– Осудили?
– Не-ет! Перенесли на одиннадцатое.
– Ну, как там?
– Нормально.


       27 марта, четверг, утро

Крыса сегодня вела себя на удивление спокойно. Так… под утро что-то зашебуршилась, высунулась из своей норы. Но стоило мне пошевелиться – сразу же исчезла и больше вообще не появлялась. Ну, и славно!
Только что был подъем. Мент был совершенно пьяный и потому на редкость вежливый. Что у них там за попойка вчера была? Сначала баландос, теперь мент… Зимбуру, что ли, у нас отняли?
Ладно, завтрак что-то пока не несут, поэтому продолжу свои заметки. Интересно отметить, что шконка в карцере сплошная. Дно сплошное. Это очень удобно. В камерах же дно шконок состоит из продольных металлических полос. Как правило, достаточно далеко друг от друга расположенных.
 В результате спать на такой шконке практически невозможно. Буквально проваливаешься между этими полосами. Чтобы нормально спать, дно шконки надо предварительно оплести веревками, протягивая их между полосами поперек шконки. Только тогда можно спать. Веревки покупают у баландосов, обычно за одну-две пачки сигарет. А к баландосам они попадают от ментов, которые изымают их при шмонах (срывают дороги между камерами). Такой вот тюремный бизнес. А вьют веревки из носков, свитеров и пр.
Еще одна постоянная головная боль – это заточки. Дело в том, что в тюрьме запрещено держать в камерах любые колюще-режущие предметы. Но еду-то резать надо? Сало, например. Как его вообще можно отрезать без ножа? Поэтому зэки вынуждены изворачиваться, делать так называемые заточки. Обычно заточка – это ступинатор (металлическая пластина, вытащенная из подошвы какой-нибудь обуви, например, кроссовок), заточенный с одной стороны. Рукояткой служит использованная зажигалка. В худшем случае – просто алюминиевая ложка с заточенным черенком. Но ложкой резать плохо. Алюминий быстро тупится. Заточки обычно куда-нибудь прячут. Но далеко не спрячешь, ведь она все время нужна, поэтому прячут обычно просто под крышку стола, куда-нибудь ее там втыкая. Менты же все эти места прекрасно знают, и при шмонах заточки зачастую изымают («отметают»). Новую заточку приходится потом либо покупать все у того же баландоса, либо затягивать из какой-нибудь соседней хаты (если у них есть лишняя). Иногда на это уходит несколько дней, и все это время вся камера буквально мучается. Приходится ломать руками хлеб, колбасу, сыр и т.д. и т.п.
Баландос в тюрьме – это что-то вроде мелкого торговца. Помимо веревок и заточек через него обычно можно купить также водку (или спирт), травку, что-то из продуктов. Например, десяток вареных яиц стоит сто рублей. Но продукты к баландосам попадают из больнички, т.е. фактически воруются у таких же зэков (больных, к тому же), поэтому продукты у баландосов покупают неохотно. В принципе на это на тюрьме смотрят косо. Хотя, некоторые все равно покупают. Ведь, раз есть предложение, значит должен быть и спрос. Иначе бы не предлагали.
– Лё-ёш!
– А?
– Свету видел?
– Да!
– Ну и как?
– Я ебу бабу-Ягу!
– Ей на одиннадцатое отложили.
– Ясно.
Голос конвойного:
– Кончай базарить!
– Света-а! Св-е-ет!! Свети-ик!!! Света-а, радость моя!!
Гробовое молчание.
– Наверное, на бабу-Ягу обиделась…
Какое-то шевеление у двери. Долго рассматривают меня в глазок, потом один шепчет другому: «Что-то пишет». Не заинтересовались бы, что именно! Боже упаси! Сразу же изымут! Отметут.
– Све-ет!
– А?
– Тебе сколько дали?
– Десять!
– Мне тоже десять, но я уже скоро выхожу.
– Везёт!
– Чего «везёт», я здесь уже третий раз сижу, Всю зиму, ****ь, здесь отсидел!
– Ну, ты мужчина, тебе проще! А мне каково?
– Да, тебе сложно!
– Да-а-а уж!!!
– Не застуди там чего!
– Да я за эти два дня себе уже все, что можно, застудила.
Вода тут, кстати, из крана льется совершенно ледяная. Аж руки сводит.
– Све-ет!!
– Да не ори ты там!
– Све-етка!
– Попозже поговорим.
– Чего ты делаешь там?
Молчание.
– Све-ет! Что ты там делаешь?
Молчание.

Пересменка. Старшой заходит в камеру. Веселый, в прекрасном настроении.
– Жалобы есть?
– Крысы по камере бегают.
– Ну, против крыс я сделать ничего не могу!
– Так они уже по мне бегают!
– Ну, отбивайся чем-нибудь от них, рычи!
– На кого?
Смех.
– В карцер за что попал?
– Деньги от адвоката нес.
– А зачем тебе деньги? На подкуп охраны?
– А разве нашу охрану можно подкупить?
Смех.
Между прочим, зарплата «охраны», по слухам, составляет здесь примерно двести долларов в месяц. А жить как-то надо. Но это так, к слову…

Только что отняли куртку. Суки. Специально водили на склад ее сдавать. Как бы теперь днем не замерзнуть. Вместе со мной водили Свету и какого-то грузина. Жору, кажется. Грузина – на освобождение, бедную Свету – тоже куртку сдавать. Света оказалась страшненькая (впрочем, может, это потому, что она заспанная была и без косметики). Хотя теперь ей можно только посочувствовать. Особенно, если камера у нее холодная. У меня – и то не очень-то жарко. Даже в куртке. А она и раньше-то жаловалась, что ей холодно. Значит, теперь вообще ****ец будет. Ладно, впрочем. Пишу спросонья, еще толком не проснулся. Разбудили, когда за курткой пришли. Попробую еще поспать.

*** тут поспишь! Приходил уборщик (по-местному «шнырь»), забрал излишки хлеба и заодно тряпку с пола. Сказал, что тряпку сейчас вернет. Естественно, с концами… Что, вообще, за день!

Часа через два.
– Света!
– А?
– Ты, как, золотая?
– Я всё, не могу уже! Замерзла!
Черт! Действительно холодно. Чтобы согреться, приходится теперь непрерывно ходить по камере.
– Старшой!
– Чего?
– Включи воду.
– Деньги давай!
– Я порезался.
– Чем ты там, ****ь, «порезался»?!
(Шмоны в карцере ежедневные. А часто и по два раза в сутки. Колюще-режущие предметы категорически запрещены.)
Насчет воды. Вот любопытно. Сахар к чаю дают здесь с утра и сыплют его в кружку, а сам чай дают вечером. Так что кружка весь день занята и набрать воды в нее невозможно. Можно, конечно, в миску, но она жирная и сальная, т.к. щи здесь обычно с комбижиром, который холодной водой практически вообще не отмывается. Только еще больше по всей миске размазывается. (Кстати, миска здесь тоже как-то по-особому называется. Не помню только как. Вернусь в камеру – спрошу.)
Еще из терминов. «Цинковать». Стучать особым образом (скажем, два или три раза) в стену камеры соседям, чтобы они принимали груз (по дороге). Те должны в свою очередь ответить, подтвердить, что всё поняли – «отцинковать». «Отцинкуй в два-семь». Номера камер здесь называются именно так. Не «234», а «два-три-четыре». Так удобнее, чтобы потом по сто раз не переспрашивать. Особенно, когда на решках перекрикиваются.
– Два! – три! – четыре! Два!! – три!! – четыре!!
– Говори-говори!

Всё! Узнали, что я здесь сижу! Началось. Где сижу? Сколько дали? И пр., и пр. Ладно, потерпим. Тем более, что пришел старшой.
– Старшой! Старшой!
Голос дежурного:
– А у старшого большой?
Все сразу же умолкают.
– Старшой!
– Говори.
– Один-пять.
– Ну, говори-говори.
– Говорю.
– Щас ****юлей получишь, будет тебе один-пять, на ***!
(«Один-пять» – это он назвался, что говорит из 15-й камеры. Например: «Старшой! Один-пять воду включи!»)
Дежурный (старшой) опять куда-то съебался.
– Один-три!
(Это уже мне.)
– Да!
– К тормозам подойди!
(Подойди к двери, чтобы слышнее было.)
       Но тут, к счастью, вернулся старшой со шнырем. Открыли кормушку и вернули мне мою тряпку.
Чудеса, да и только!
Насчет «маляв». Я уже писал, что малява – это записка, обычно запаянная в целлофан. Т.е. бумажная записка тщательным образом сворачивается и упаковывается в целлофановую обертку из-под сигарет. Края которой потом запаиваются на огне. Получается компактная, герметически затянутая в целлофан узкая бумажная полоска. На одной стороне обычно написано, кому (например, «Х 250 Диме», т.е. хата 250, Диме), а на другой – от кого («Х 231», т.е. от хаты 231). Если хаты не соседние, то, чтобы попасть к адресату, малява, проходит через несколько хат. И в каждой написанная на ней информация тщательно фиксируется с указанием точного времени ее прохождения через данную хату. И, если малява до адресата не дошла и по пути где-то спалилась, начинаются разборки. Выясняется, где именно это произошло и пр. Точно так же передаются «грузы». Чай, сигареты и т.п. Малявы бывают обычные и разные там хитрые. «С сопроводом», «на строгом контроле» и пр. Но тут я еще сам толком не до конца разобрался, что к чему. Просто незачем было. Вникну при случае – напишу подробнее.
– Све-ет!
– А?
– Волчок чешется?
– Ага!
– Капуста.
Прокомментировал Леха из один-два. («Капуста», как я понял из дальнейшего – дура, глупая женщина.)



       28 марта, пятница, утро

Крыса что-то совсем исчезла. Не подает вообще никаких признаков жизни. Как будто ее здесь никогда и не было. Может, это оттого, что раньше я хлеб на полу держал (на бумаге), а вчера стал на полку класть? Но, как бы то ни было…
В сущности, карцер в условиях тюрьмы – это идеальный рабочий кабинет. В камере никого нет, никто не мешает. В шесть часов утра шконку подымают. Вот тебе стул, стол – сиди, работай. Если бы шконку не подымали, так бы весь день на ней и валялся в полном отупении. Как в камере. А так – лечь нельзя, сидеть холодно, волей-неволей начинаешь ходить по камере. Через некоторое время согреваешься, оживаешь, мысли всякие появляются… В общем, процесс пошел! В самом деле, что ли, еще здесь остаться? Взять у адвоката пятьдесят рублей… единственное неудобство – позвонить отсюда нельзя.
О! Вспомнил, как миска по-тюремному называется. «Шлёнка».
В коридоре громко мяукает кошка, Господи, она-то что в карцере делает? Хотя, впрочем, «крыс и мышей ведь здесь…». Ага! Наверное, поэтому-то моя крыса и исчезла!
– Старшая!
– Ну, что ты кричишь? Не видишь, я пишу?
– Да как же я вижу?!
Ну вот…Кошка ушла, и крыса опять появилась. Прямо среди бела дня…


       Тот же день, около пяти

За стеной, в соседней камере – громкое рыдание. Истерика. Взрослый мужчина, сорок восемь лет. Статья: «превышение служебных полномочий». (Значит, из начальников.) Рыдает прямо в голос: «За что?.. И так плохо, а теперь еще и в карцер посадили!» Всхлипывания разносятся по всему карцеру. Дежурная его утешает, как может. Через полчаса подходит еще раз: «Ну, как ты там? Все нормально? Успокоился?» В ответ слышится лишь какое-то невнятное бормотание.
Вообще-то проявления подобного участия со стороны тюремного персонала, судя по всему, большая редкость. По крайней мере, на Бутырке сокамерники рассказывали мне, как у них в камере «один повесился». «Приходим с прогулки, а он на шконке висит. Я, когда его снимал, он у меня еще в руках дернулся и вздохнул, еще живой был. А врач подошел, рукой над лицом провел и говорит: “Всё, труп”. Никакого там искусственного дыхания, массажа… Даже не дотронулся. На носилки положили и унесли».
А вот и подтверждение! Дежурная вызвала кого-то по телефону, вероятно, своего начальника. «Ну, чего тут? Какая истерика? По какому поводу?.. Да ты, ****ь, на меня смотри! Я с тобой разговариваю, ****ый цвет! Поползновений никаких дурных не имеешь? Смотри, а то на Бутырку увезем, а там еще хуже!.. Психиатра? Он только до пяти работает, а сейчас уже шесть!»
Впрочем, все это даже к лучшему. Воду, по крайней мере, теперь будут наверняка включать по первому требованию. Чтобы заключенных лишний раз не нервировать. А то вдруг, ****ь, и у меня тоже истерика случится? Повешусь тут без воды на ***!
Дежурная постоянно подходит к соседу. Проверяет, как он. «Ты чего там дымишь? (Сигареты в карцере запрещены.) Смотри, чтобы я тебя в последний раз видела!»

– Свет! А тебе какие мужики нравятся?
– Высокие.
– Вот я высокий. А глаза какие?
– Голубые.
– Вот у меня голубые.
Голос Лехи из один-пять:
– А звать тебя как?
– Ромка-бандит.
– А я думал, ***лио Иглесиас!

– Свет! А ты музыку любишь?
– Люблю.
– А слышала, как вчера пели?
– Слышала.
– Понравилось?
– Понравилось.
– Мне тоже понравилось.
Немного помолчав:
– Это я пел!

Так-так… Выяснилось, что «эта сторона теплая». Выходит, мне просто повезло.

– Свет? А ты принадлежишь к интеллектуальному большинству или к интеллектуальному меньшинству?
– А что это такое?
– Как что? Интеллектуальное меньшинство – это голубые и лесбиянки! А интеллектуальное большинство – это обычные люди, которые к противоположному полу равнодушны.
– Све-ет! Ну, мы часочек найдем?
– Найдем!
– Так ты еще не передумала?
Молчание.
– Свет? Ты еще не передумала?
Молчание. Другой голос:
– Она уже под впечатлением!


       29 марта, суббота, 6 часов утра

Крыса опять не беспокоила. Сегодня вечером кончаются мои пять суток. Интересно, куда же меня теперь: «домой» или в другую хату? Ладно, посмотрим.
Кстати, адвокат вчера сказал, что на суд (о продлении срока содержания под стражей) меня, возможно, все-таки повезут…Несмотря ни на какие мои «письма». Впрочем, может оно и к лучшему… Впечатлений больше. Плюс следователь еще на неделе должен явиться. Какой-то «акт экспертизы» мне показывать. В общем, я чувствую, неделька предстоит еще та!
– Све-ет!
– А?
– Ты как?
– Нормально!
– Как спала?
– Отлично! Как упала вечером, так сразу и уснула!
– Да я слышал! Храпела на всю кичу! С добрым утром!
– Лёх! Тебя за что закрыли?
– Сутки? Мусору физической расправой угрожал!
– Ну да? Не били?
– Так… ****анули пару раз…


       Тот же день

Вернулся в свою камеру. Домой. Ну, слава Богу. Сокамерники встретили меня как родного. Обрадовались, похоже, совершенно искренне. Объятия, похлопывания по спине и пр. и пр. Оказывается, они давно уже знали, что я в карцере и даже посылали мне туда «грев, который по дороге спалился: тепляк и пр.». Т.е. посылали по своим тюремным каналам передачу, которая, однако, не дошла. Теплое белье и пр.
Из трюма меня подняли (вывели из карцера) где-то часов в одиннадцать. Сначала завели на сборку. В огромную холодную пустую камеру с лавками вдоль стен и грязным туалетом в углу. Со мной еще четыре человека. На сборке просидели часа полтора. Естественно, разговорились. Выяснилось, что двое – с тубонара (туберкулезники), а еще двое – чуть ли не из соседней хаты. Знают «Андрея курского» из моей камеры. (Андрей у нас действительно есть. И действительно, вроде, из Курска.) У нас, говорят, хата такая же, только поуже.
– И сколько у вас там человек?
– Шестнадцать.
– Шестнадцать?! Как же вы там помещаетесь?
(Камера шестиместная.)
– Вот так. Расползаемся все по своим норкам, как ужи.
– А в карцер за что?
– За пьянство.
Итак, шестнадцать человек в шестиместной камере, из них двое пьяных… «У нас там весело!» Да, похоже, у них там действительно «весело»…
Тубики (туберкулезники) тем временем разговаривают о своем: «Все-таки здоровье в этом карцере гробишь… Так вот вроде и не замечаешь, а у меня за это время два раза уже кровотечение было. Процесс ***чит!» На вид совсем молодые парни.
Так-так… значит, в соседней камере у меня ВИЧ сидел, в других – туберкулезники. А одеяла, матрасы и подушки, между прочим, утром все в одну общую кучу пихаются. Вечером же каждый просто берет себе то, что ему под руку подвернется. Да… так недолго и самому какой-нибудь «турбович» (тоже местное выражение) подцепить!
В камере меня сразу же покормили, вскипятили чай… Вообще, отношение самое трогательное. Из карцера ведь человек вернулся! В зоне, говорят, если человек возвращается из карцера, «пацаны сразу же дают ему все новое (белье, одежду) и накрывают поляну». Ведь «человек страдал».
Только-только поели, как с грохотом открывается кормушка (специальное окошко в двери камеры) и вызывают моего соседа по шконке Витю курганского. «С вещами! На сборы – 5 минут!» Общий шок. Ведь «с вещами» – это значит, в другую камеру или вообще в другую тюрьму. Сразу же начинаются лихорадочные сборы. Вещи, продукты на дорогу и пр., и пр. Времени в обрез! Ровно через пять минут кормушка открывается снова. «Руки!» – «Старшой, да я же еще не собрался!» – «Руки давай!» Щелкают наручники.
(У Вити в личном деле три креста. «Склонность к побегу. Склонность к нападению на администрацию. Склонность к суициду». Любые передвижения внутри тюрьмы – только в наручниках. Кстати, я его в свое время спросил: «А склонность к нападению на сокамерников? Почему такого пункта нет?» – «Потому что это никого не волнует».)
– Как же я в наручниках собираться буду?
– Живей давай! И вещи начинай в коридор выносить!
Витю уводят. Настроение у всех самое подавленное. Как будто потеряли близкого человека. Да, в сущности, так оно и есть. Однако минут через десять Витя вдруг совершенно неожиданно возвращается. Оказывается, его просто вывели в коридор, обшмонали все вещи и потом без всяких объяснений вернули обратно в камеру. Зачем? Почему? – Ничего не понятно. Тюрьма.
На радостях снова садимся пить чай. Дверь камеры опять с лязгом открывается. «На выход! Все выходят из камеры!»
Общий шмон. Да что тут, ****ь, у них происходит?

Вечером беру очередные уроки тюремной жизни. Лексикон, так сказать, расширяю.
«Дубок» – стол в камере с лавками по бокам.
«Стопаря выписать» – осадить человека, поставить его на место. «Ты стопаря выпиши!» – остынь, успокойся.
Рассказываю заодно про карцер. Про Свету, Леху, Ромку-бандита и прочих колоритных персонажах. «Да! Тут в тюрьме такие клоуны попадаются!.. Белочка, к примеру, заедет… Он, если три дня не пьет, у него белая горячка начинается. Глюки. Пауков начинает по стенам ловить. На общаке еще и не такого насмотришься!»
Будем, однако, надеяться, что до «общака» дело у меня все-таки не дойдет… Хотя и интересно было бы посмотреть.


       ПРОДОЛЖЕНИЕ НА МОЁМ САЙТЕ

Мой сайт: http://sergey-mavrodi.com