...продолжение...
В нашем доме было «бомбоубежище» (позже его стали называть просто «убежище») Как заходишь в парадное – слева дверь ведущая в дом, справа – за второй дверью – лестница вниз. Эта лестница была жутко длинная, солнечный свет не мог осветить ее до самого дна. Пару раз, еще в детсадошном возрасте, набравшись смелости, я пытался спуститься до конца, но не мог этого сделать. Когда уже становилось ничего не видно и идти приходилось на ощупь – бетонная стена становилась все холоднее, сырость и запах тлена достигали осязаемой концентрации – я не выдерживал и поворачивал обратно.
И на нашем доме красной краской через трафарет было написано это странное слово «УБЕЖИЩЕ». И стрелка. Я тогда уже много слов знал, но никак не мог постичь суть этого. У-бе-жи-ще… Вот «уебище» понятно, а убежище?
Или вот, например: «ебло – еблище» Тут все понятно. Ебло – это лицо, еблище – большое лицо. Значит если «убежище» нечто большое, то что тогда маленькое?
С другой стороны прослушивается фонетически «убежать».
А еще похоже на «убожество».
Может быть, это что-то на старославянском? Уже когда школьником был, пробежишь мимо надписи и как дурак сочиняешь в голове идиотские предложения: «И убежище всяк стар и млад» «хлеб наш насущный убеж ище нам днесь» «убежИще нас неразумных» и т.д.
Когда мы стали постарше, то проникли в эти подземные лабиринты и изучили их. Бетонные будки, раскиданные по городку, были частью системы – вентиляционные шахты, с влитыми в стены металлическими скобами, по которым можно было выбраться наружу или попасть внутрь. Обилие ходов, отсеков, помещений при полном отсутствии освещения пугало. Гробовая тишина. Массивные, завинчивающиеся металлические двери.
Мерзость запустения царила здесь. Полуоткрытые двери замерли и заржавели. На стенах чернел грибок, отсеки разграблены и загажены.
Но однажды все изменилось.
В какой-то момент мы стали замечать, что лестница, ведущая вниз, перестала быть такой захламленной. Двери стали закрываться и даже перестали скрипеть. Зимой из ветиляционных шахт струился теплый воздух, к ним протоптаны тропинки, а скобы стали вытертыми до блеска. Иногда мы замечали, как туда залезает Макена, Ганс, Педан или еще кто-нибудь из соседнего двора. Или под прикрытием сумерек тащили туда какие-то матрасы, диван.…Это были парни лет на шесть старше нас, мы тогда учились уже где-то в пятом-шестом, а они позаканчивали школы, но нигде не работали, носили клеши, отращивали патлы, ходили с радиолами под мышкой… вобщем, вели аморальный образ жизни. При том у них всегда были деньги. Чем они занимались, я не знаю. Работать на коммунистических стройках народного хозяйства они явно не желали, а других не было. Вот и оставалось им – идти вниз по лестнице Убежища.
В общем, они там устроили себе малину. Там стали появлятся женщины, и ходить туда все эти люди стали как на работу – практически в наглую, не скрываясь. Они все время были какие-то пьяные или под кайфом, особенно Макена, вели себя неадекватно, мы боялись попасть им под руку, в подъезд стало страшно заходить. И наверно родители маленьких детей их сдали, опасаясь за своих чад, потому что в один прекрасный вечер мы услышали милицейский громкоговоритель, выглянули в окно – а там, мать чесная! – несколько милицейских уазиков, возле каждой вентиляционной шахты засада. Мы выскочили во двор. Стоим, смотрим. Фарами освещено парадное. И милиционер как Высоцкий в фильме «А теперь горбатый» в рупор орет: «Выходим по одному!» И сколько их там поперло! Мишка смаковал потом – и Макену взяли, и Пидана! (он успел приобщится к этому сообществу, ходил туда пить вино, слушать запрещенную музыку и разглядывать американские журналы про автомобили, женщин и кока-колу). Они бежали от Пустоты, их души искали Убежища и их настигла Американская Вакуумная Бомба.
Три уазика битком вывезли.
От бомбы можно убежать. От советской милиции не убежишь.
...продолжение следует...