© Dmytro Sanin (photo)
© Dmitry Karateev & Constantin Mohilnik (text)
Видавничий Гурт КЛЮЧ:
Дмитрий Каратеев & Константин Могильник
Фрагмент книги "Liebe dich aus..."
Загрузить в WORD или PDF: http://www.scribd.com/doc/14975416/8nika
Приёмный покой
- Nun, junger Mann, как зовут, а?
- Любомир Кобрин, для пана доктора – просто Любчик.
- Also, Herr Ljubtschyk, Sie werden doch ueberleben, хотя всё могло кончиться не так, вы меня поняли. Потому что вы получили не только черепно-лицевую травму, но и повреждение грудной клетки, и ушиб полости живота. И если бы не карпатская крепость молодого организма, то я, при всей опытности, был бы ни в чём не уверен. Как вас так угораздило, а junger Mann?
Любопытно мне стало: всё-таки человек, да ещё и молодой, и карпатская крепость. Встала, прохаживаюсь – от входа-выхода до кабинета – и на молодого человека потихоньку взглядываю. Ого, какой живчик!: побит ведь, лежит ведь, а как-то весь в движении – аж подпрыгивает на каталке:
- Понимаете, пан доктор, это судьба человека. Не, не говорите, вы ещё не поняли – такого не бывает. Мне бы кто рассказал – так я б тому: да иди ты! Дурачка нашёл, да?
Звенят медсестрички зажимчиками, спиртом пахнет, но не мутнячком бабушки-Глашиным, а каким-то лекарственным, химическим, даже аппетита на него нет…
- …За 1000 километров от него уехал, ну! Надумал: подработаю ещё, второй этаж на хату надстрою, а коли выйдет – так и бассейн во дворе с фонтаном, а чего ж! И тогда посмотрит Волика, посмотрит, да и скажет: э-э-э-э, так вот кого я имею полюбить, так вот кто имеет меня побрачить!
Вращательно воет скорая помощь одна за другой: вот, Платон, ты думал, такое великое дело, что тебя побили, а тут битых ежеминутно подвозят. За тобой, Платон, уже дюжину битых байкеров кожано-железных рядком приволокли. Лежат-хрякают, а Любчик своё ведёт:
- … И ещё школяром, как приезжал я к бабуне, выйду за огород, а за огородом – сразу Тиса, а за Тисой сразу – румунска сторона. А добежать до румунов по камням – только щиколки замочить. И что это граница – так оно ж не везде что-то значит, потому что – если там стоит румунский пост, то они тебе все нырки отобьют, вот как мне румуны сегодня. Да, а если просто так идёшь, то кто ж тебя тронет. И он, чертяка, этим пользовался – Джёрджю. Перебежит – а наших же прикордонников там нет, а то б, может, обратно и не пришёл. Перебежит – и к Волике. Он ж могла туда-сюда вольно ходить как румунка-русначка, двойная гражданка, а мы – кто румун, кто руснак – должны ж своей стороны держаться, так? А то ж не по закону: как попадёшь к прикордонникам, так - йой! И всегда вот вижу – Волика, коса чуть не до воды, босиком по камушкам – ляп-ляп! – перехаживает, и сама Тиса-вода меж камушками, как та коса её. Перешла – а там уже Джёрджю – вот такой – в шапке-барашке, подвижный такой, зараза, как живчик, хоть роста – и посмотреть, как на пенёк. И внушал же я ей: Волика, ну что тебе тот румун, посмотри, как у нас тут – и лес, и поле, и речка, а там же – сама чужина. Помнишь, как осенью журавли летят: всё от нас нас на ту сторону, а сами плачут: кру, кру… То всё закордон, а тут же у нас – Утцюзнина, да, доктор: Vaterland?
Вращательно воет скорая, звякают зажимами сестрички, гладит по голове Любчика доктор:
- Ладно, ладно, junger Mann, ну, а дальше-то что?
- Ну, и надумал я тогда: Любчик, а или не поехать тебе за тот кордон, и за другой кордон, в немцы, да не заработать ли там – и на этаж, и на бассейн, и на фонтан, и чтоб уже был ты, Любчик, первый жених во всём Тячевском повете, аж до самой Бисерика Альба! И ничего я Волике не говорил, а просто пашпорт выправил и в немцы поехал. Приехал, думаю: тут заработаю – там построю: и второй этаж, и евроокна, и евродвери, и бассейн, и фонтан в огороде, и никуда не денется Волика, потому что не будет второго такого жениха во всём Тячевском повете. И, докторе милый, человек же только думает, а Пан Бог сам решает. Работаю я, значит, у вас тут на стройке. Залезли на крышу, передаём друг другу мазур - ведро по ведру, и уже раз девять передали, а на десятый – очи подымаю: курва-мама! То ж он, Джёрджю, румун клятый, ведро с мазуром от меня принимает, другому румуну передаёт. И разумно мне стало: это ж он тоже, со своего румунского берега такой фонтан настроить думает, чтобы Волика знала, что по всей румунской стороне он лучший жених с первым фонтаном. И понявши я это, докторе милый, принял ведро от другого румуна, а в ведре м;зур серый кругами блинцуется, а я ведро выше головы подымаю, да на голову глупому румуну и надеваю – вот имеешь, курва мама! Но я ж на тот момент забылся о том, что все ж тут вокруг одни румуны, и вот их характер клятый, ибо ж не стали ждать конца работы, а тут же на строительстве вшестером-восьмером меня отмутузили, курва-мама, так что уже и не знаю… Даже когда дом, и бассейн, и фонтан настановлю, так и тогда – или смогу теперь уже Волику побрачить? Докторе милый, то всё дурня, а в этом уже помогите!
- Поможем, поможем, junger Mann, но вот такой вам совет: старайтесь впредь не оказываться в национальном меньшинстве. Полежите пока в палате, подумайте об этом. Старый д-р Вольф Цфасман знает, что говорит…
Укатывают живчика-Любчика в лифт, за железные двери с круглыми иллюминаторами. Подкатили другого к доктору, а вокруг этого другого – других других человек восемь, да все такие восточно-смуглявые, орут-галдят:
- Доктор, спасайте, а то он, кажется, уже у нас…
Нагнулся доктор над пациентом – а тот чем-то, чуть ли не шпагой в живот проткнут. Присвистнул доктор:
- Эге, ребята, он таки у вас уже.
Пощупал-пощупал живот, отмотал шмотки кровавые, кивнул решительно:
- Das war es!
Да как выдернет смаху шпагу из пострадавшего:
- Это, конечно, правильно, что вы не освободили его от застрявшего острия сразу, потому что сразу бы и скончался…
Загомонили – гал-гал-гал - ребята-турки: нет худа без добра – всё же пожил чуть-чуть наш Ибрагим, после того, как его, пса неверного, наш Бурхан шампуром пронзил – гал-гал – а всё-таки его жаль: он же даже кебаба не поел перед смертью по-человеческим – там же были одни Geg;rke...
Глаза светлые вскинул доктор Цфасман:
- Какие-такие Geguerke?
- Ну, зелень, херр доктор, зелень одна у Бурхана в кебабе, баранины жалеет, одну зелень даёт – ну, одни Geguerke в тесте – ну, огурчение одно, зеленина сплошная!
Другой турок (до сих пор молчал, седоусый, солидный, даже на д-ра Цфасмана чем-то):
- Я сказал бы, что так, как Бурхан, тоже нельзя. Во-первых, он, действительно, мяса в кебаб недодаёт. И так никто у него покупать перестанет, даже свои – вон, Ибрагим как расстроился! Да ещё перед смертью. А это же вредно. А второе: он теперь сам наказан, и уже арестован, и что о турках теперь скажут люди? Скажут, как покойный Ибрагим сказал: “Раз у него тут одни Geguerke, то остаётся уже просто пойти к греку Пиндосу и питу его есть. Пита, по крайней мере, питательна - с мясом”.
Опять галдёж:
- Да как можно! Турок – и к греку! Да предатель он и собака, хоть и покойник. А Бурхана больше жаль – он ему правильно ответил. И врезал правильно.
Седой, рассудительно, аж все примолкли:
- Да, и Бурхан тоже прав: разве можно так громко кричать, как Ибрагим, что в турецком кебабе вместо мяса – одни Geguerke: одна огурятина. И что теперь о турках скажут люди? Скажут: да ну их, турок: во-первых – огурятина, а во-вторых, они ж людей сразу убивают за замечание! Пойдём, скажут, лучше мы к грекам Пиндосам!
Махнул рукой доктор:
- Побольше бы вам: а) терпимости, б) взаимного понимания, ц) логичности в высказываниях. А то никто вас не поймёт, а скажет: пойдём-ка мы лучше к грекам…
Обиделись, ушли турки. А Ибрагима, шампуром заколотого, санитары в морг покатили. К доктору следующая каталка подъехала. А на ней – мужик лежит - как тот Рыжик! – кверху жопой, и в тирольской шляпе с пером. А перо серое такое, замызганное, мордва прям! Доктор ему:
- А что это мы в такой несвойственной позиции, херр… э-э-э?
Застонало из-под шляпы:
- Херр Зепп Гшпузи, херр доктор, именно Гшпузи, потому что я тиролец, а не какой-то Хубер или Майер, а мне весь век этим тычут как иностранцу, и вот видите, видите, до чего, наконец, докатилась ксенофобия в вашей стране!
Невозмутим херр доктор:
- На что жалуемся, херр Зепп?
- А повежливее, херр доктор, нельзя? Вы думаете, если человек тиролец…
Вздохнул доктор:
- На что жалуемся, херр Гешпузи?
- Прежде всего, на то, что нет в этой стране никакой толерантности. Вот даже вы, врач-гуманист, интеллектуал, с такой небрежностью искажаете мою фамилию: меня зовут Гшпузи, а не какой-то Гешпузи, зарубите это на носу! И если в этой стране, заменившей мне родину, действительно, существует свобода, то скажите: имеет ли право одинокий человек свободно определять необходимую дозу?
Похлопал доктор Зеппа ободрительно по пояснице, дескать: имеет, имеет. А тот как взвоет:
- А-астарожно! По самому месту! Тут вам не Освенцим!
Приспустил доктор Зеппу ласково и строго штаны, рубаху призадрал, щупает:
- Ну-с… Так болит? А так?
- Es tut aber Weh!!!
- Ага – понятно: у вас переломан копчик, херр Гшпузи, увы. Как это вы так, упали что ли?
- Вот, вот! – орёт шляпа. – Вы думаете, если человек выпивает, так он уже должен валяться, как русские, на улице, да?!
- Ну-ну… Что там у вас приключилось?
- То, что меня выволокли из автомобиля и нанесли брутальный и подлый удар ногой! И ещё куда! Я вам говорю, доктор, Нюрнберг у вас не всё вымел!
- Ну-ну… И вы сразу обратились за медицинской помощью?
- Даже если в возбуждённом и вместе с тем подавленном состоянии я вошёл после этого в то же кафе и позволил себе точно такую же дозу, то не мог же я знать, что чуть попытаюсь присесть…
Доктор, сочувственно:
- А, понятно: тут он у вас и сломался. А как же ваш автомобиль? Его, выходит, угнали? Ай-ай-ай! Мюнхен, вообще-то, спокойный город, но.
- При чём тут автомобиль?! Если человек, выйдя из кафе в первый раз, случайно ошибся автомобилем, так это значит, по-вашему, что его можно брутально вышвыривать, пинать и ломать хребет?!
- Ясно, ясно, херр Гшпузи… В вашем случае требуется гипс и полная, но – утешу вас! - временная неподвижность. А лично от меня – совет: в этой стране всегда запирайте автомобиль. Хоть Германия и спокойная страна, но.
Уволакивают Зеппа кверху жопой, а к доктору Цфасману тебя, Платоша, подвозят. И амбал, конечно, рядом, и цыганка не отходит, а Вера-то - то есть, а Ника-то – издали, да из-под шарфика, как бедная родственница, на тебя, любимый, глядит. Ну, погодите, я ж вам! Слышу – цокает языком доктор, вижу – всюду щупает, кончиками пальцев до челюсти тебе дотрагивается, сам головой качает:
- Ну что вам сказать: органических повреждений не имеется, между тем как внутри практически всё отбито. Но, как у вас, у русских?: до свадьбы заживёт как на собаке, oder? Челюсть придётся проволочкой. Но утешу – не навсегда.
- Доктор! – внушает амбал. - Вы ж его в отдельную палату, за отдельную плату, понятно, да? И всё внимание чтоб обеспечить. Лично отслежу, понятно?
- За отдельную плату, молодой человек, - с этим не ко мне: администрация выставит после счёт. А отследить – это ваше право. Следующий!
Ой, Платоша, тебя уже увозят? В отдельную палату? И отслеживать? И цыганка с амбалом уходят… А как же Ника-то? А вот не уйду: я не картошка: меня в дверь – я в окошко, понял? Тем более, что вдруг и очередь рассосалась, как будто план по травматизму на эту ночь уже выполнен. Конечно, выполнен, есть у человека ночью и другие дела – поприятней. Та-ак, вот и херр доктор покурить на крыльцо вышел, а Ника – за ним, и шарфик размотала:
- Herr Doktor, haetten Sie eine Zigarette fuer die Dame?
- Aber gewiss, - не удивляется доктор, протягивает синюю пачку, и галантно, как гвоздичку, подносит огонёк.
Затянулась – задохнулась: я и вообще-то не курю, а тут какие-то термоядерные!
- Und? Schmeckt’s? - жеребцом разоржался доктор. – Учит вас медицина, учит: вредно! опасно для здоровья! тем более для женского! А я добавлю: к тому же вульгарно. И вам это вовсе не к лицу, gn;dige Frau...
- Как мило! Herr Doktor ist aber ein Kavalier alter Schule! Как счастлива должна быть женщина, которая слышит эти слова каждый день! Есть такая женщина, Herr Doktor?
- С вашей стороны, сударыня, это праздное любопытство. Меня не проведёшь: я ведь вижу, зачем вы пришли...
Ну, видишь – и видишь, грубиян ты немецкий! Вспомнилось даже, как в школе нашей Кишкин с Пяткиным: «Знаешь, как называется баба, которая курит?» – «Ну, как?» – «Курица». – «Не-а: курва!» Фу, какие пошляки!
- ...Я вижу, сударыня, зачем вы пришли, и как врач – вполне одобряю. Лучшее лекарство после травмы – молодая здоровая женщина.
- Wie meinen Sie das, Herr Doktor?
- Ja, ja, ein junges und heiles Weib! А будете курить – в два счёта отцветёте. А потом врачам надоедаете. Мой младший брат, Йоахим Цфасман, устал уже твердить избалованным девчонкам из хороших еврейских семей о здоровом образе жизни. Ставит им разные изысканные диагнозы: подсознательная фиксация на навязчивом стремлении к радикальной потере веса, а проще говоря, Magersucht – мания похудания. Или Ortswechselsucht – неуправляемая охота к перемене мест. А то ещё Fiber negativa Likiana –отрицательный жар, то есть, пониженная температура при простуде, у некоей Лики - из романа «Пентаграмма». Я, слава Богу, сорок лет в медицине, а с такими явлениями не сталкиваюсь, и, видимо, уже не столкнусь: у нас с братом слишком разная пациентура. Я, смею сказать, стою ближе к жизни: переломы копчика, колото-резаные раны, свороченные челюсти, проглоченные вилки: разноязычные, разноцветные люди – народ. А у него – дамские капризы да экзальтации. Хотя и это – часть жизни…
Доктор Цфасман решительно гасит окурок о край урны:
- Сейчас попадёте к вашему пациенту. Палата №26. Только возьмите у сестры повязку: грипп.
И вот, нацепив вместо шарфика дурацкую голубую салфетку, набросив на плечи стерильный до бумажности халат, бегу коридором второго этажа. Тусклеют и зудят неоновые лампы, темнеют на подоконниках кактусы да аспарагусы, грозятся лоб разбить углы, мелькают номера палат: двадцать вторая, двадцать четвёртая... Двадцать шестая! Но что ж это такое, Платоша: распахивается дверь №26 и - как отражение из зеркала - выскакивает оттуда в стерильном до бумажности халате и в дурацкой голубой салфетке какая-то другая барышня, и – ой! – упорхнула за угол. Та-ак, Платоша! Ты уже начинаешь? А Ника-то – прорвалась! Ника-то – сурового доктора уломала! Ника-то и про Валерика забыла! И что же видит? Нет, не верится сердцу, что ты такой! Это, может быть, ты ту барышню со мной попутал: за повязкой не разглядел. Как тогда в «Ковыл-Кино» Алик в зале: «Верка?! Ты как, вааще, здесь? А где же Галка?», а на экране Али: «Как, это ты, Азиза? А где Муния?» Весело было в юности - и теперь нехило. Влетаю в палату – и прямо в койку!