Володька Кувшинников приехал на свою малую родину в отпуск, оттянуться в разгар бабьего лета. Стояла удивительно теплая и тихая погода. Сентябрьский воздух был прозрачен настолько, что нити паутины на деревьях высвечивались до мельчайших подробностей.Но сети раскинутые пауком были пусты и неподвижны.
В лесу повисла первозданная тишина да такая, что слышался медленный шелестящий полет падающих листьев. Природа замерла, затаилась перед приходом дождливой, грязной осени. Она разукрасила себя яркими гроздьями рябины, золотом листвы и багряными россыпями клюквы на изумрудных болотах, как сорокапятилетняя женщина, перед выходом в люди.
Первым делом Володька пошел к сельской школе, в которой провел свои лучшие мальчишечьи годы. Старое, обитое тесом деревянное здание покосилось, окна были забиты досками, вокруг все поросло высокой травой.
Володька взошел на крыльцо, в деревянный тамбур из вагонки, и попытался вспомнить себя лет этак тридцать назад. «Господи, до чего же время быстро летит! Кажется еще вчера я стоял здесь, толкаясь плечами чтобы согреться с другими такими же мальчишками, пришедшими раньше, чем уборщица тетя Варя, которая открывала двери».
Вот ведь оно как! Будто этого и не было. Ему тогда казалось, что уроки в школе тянулись вечностью, одна отдушина – перемена. Было где поозорничать, даже подраться, выяснить кто есть на сегодня самый-самый… Потом пошли девчонки, легкий флирт, первые ухаживания. «Как же звали ту девчонку, на которую я тогда запал в первый раз? Кажется, Наташка? Нет, точно не помню. Погоди, а какая же у нее была фамилия-то? Кажется, вспомнил: Таратуева, точно, Наташа Таратуева. Какая же она была красавица!»
Володька, когда ее увидел впервые в своем классе, весь урок глаз не мог отвести, учительница раза два сделала ему замечания.
– Кувшинников, ты не туда смотришь. Смотри на доску.
Но все напрасно. Володька как заговоренный все смотрел и смотрел на нее. «Как же она попала тогда к нам?» – стал опять вспоминать Володька. «Кажется ее родители уехали в командировку, за границу, туда детей не пускали. Говорили, то ли в Монголию, то ли в Корею». Сейчас Володька вспомнить не мог. Точно он вспомнил одно – отец Наташи был военным, бравым капитаном. Он как-то приходил к ним на вечер в школу, рассказывал про войну, как воевал, как наши помогали братскому народу Кореи…
Что-то в этом духе. Володька глубоко вздохнул и стал вспоминать дальше.
Наташку отличали от других девчонок, совершенно удивительные глаза, смесь зеленого цвета с голубым и длиннющие пушистые ресницы. В зависимости от настроения цвет глаз ее менялся от лучисто-голубого, когда она чему-то радовалась, до темно-зеленого, цвета озерной воды, когда сердилась. Володька никогда не рассчитывал на взаимные чувства с ее стороны, он лишь скрыто любовался ее красотой. Наташка сидела на первой парте, как полагалась всем отличникам, а Володька в углу на последней, на «Камчатке», и мог издали лицезреть свою первую любовь.
Нет, Володька не был двоечником, и тройки он получал редко. Просто у него не было особых данных для отличника. Худосочный с белыми, выгоревшими на солнце волосами, стоящим хохолком на вихре. Продолговатое лицо не было ни чем примечательным, разве что любопытные серые глаза, да полные слегка приподнятые губы, выделяли его от других таких же мальчишек. И еще он слегка картавил, из-за чего старался реже говорить, стеснялся. Физически Володька был крепким и обладал недюжинной силой, так что легко выбился в лидера класса.
Кроме привлекательной внешности, у Наташки всегда была очень красивая и дорогая одежда. И хотя в школе девчонки носили обязательную школьную форму, Наташке позволялось надевать поверх нее нарядные кофточки. Однажды она пришла к потрясающем красном пуховом свитере. Весь класс, да что класс, вся восьмилетняя сельская школа на перемене глазела на нее. Володька, когда увидел ее в таком прикиде от удивления аж рот раскрыл. Сосед по парте Леха Гущин, толкнул его в плечо.
– Рот не разевай, не по тебе цветок. Она же городская, приехала пыль в глаза пускать, а потом уедет к своим папе с мамой. Ты, Володька, не смотри в ее сторону, так лучше будет и тебе и нам.
– А что ты за меня волнуешься? – вскипел было Володька.
– А то, что завтра соревнования по шахматам, а ты в облаках летаешь, и проиграем из-за твоей растерянности. Ты же лучший игрок в школе, а стал проигрывать даже Кузьке, мелюзге из второго класса, – не унимался Леха.
– Да ладно тебе, он хороший шахматист. Его отец тренирует. Я раза два с его батяней тягался: не тут то было, здорово играет. В первый раз на десятом ходу мат мне состряпал, во второй раз я сопротивлялся до конца. И Кузька натренирован им будьте-нате.
Володька даже сейчас представил, как он постоянно спорит с Лешкой Гущиным. Где-то он сейчас? Говорила тетка Груня, его дальняя родственница, что после военного училища в Заполярье служил, потом в Афгане, там ранило, а сейчас вроде бы как генерала получил и где-то на Дальнем Востоке дослуживает. Да, жизнь раскидала всех. Володя еще постоял в коридорчике школы, и с теплыми воспоминаниями вышел и направился по узкой едва заметной тропинке к поселку.
В сельском магазине, куда Володька заглянул, чтобы посмотреть, чем торгуют, встретил своего одноклассника Юрку Зимина.
– Зима! Привет!
Володька бросился навстречу однокласснику. Юра пару минут стоял в растерянности, мигая глазами, а потом наконец узнал в этом рослом красавце-мужчине Володьку Кувшинникова, и от неожиданности радостно воскликнул:
– Здорово, Кувшин! Ты ли это? Смотрю – не могу поверить. Во какой вымахал! – и Юрка высоко поднял руку над головой.
Они обнялись. Володька первым пришел в себя и предложил:
– Слушай, раз в магазине встретились, давай что-нибудь возьмем, горячительного, там, закуски, и встречу отметим?
– Идет, – не стал возражать Юрка. – Я тут уже пузырек взял, может ты еще чего хочешь?
Юрка вынул из кармана брюк бутылку водки.
– А давай, Зима, шиканем? Не каждый день встречаемся.
Володя повернулся к молодой симпатичной продавщице, с любопытством следящей за их возней.
- Значит так, девушка. Коньяк, лучше армянский. Есть?
– Армянского нет, но есть вот такой, – она достала с полки пыльную коробку «Hevessi». Завезли года два назад, так и стоит. Дорогой, кто возьмет? – как бы оправдывалась продавщица.
– Беру этот коньяк. И коробку вот тех конфет, пожалуйста.
– «Вечерний звон»? – переспросила продавщица.
– Да, да. Теперь колбаски хорошей грамм триста – четыреста. Сырокопченая есть?
– Есть.
– Вот ее, и сыра грамм триста, – и увидев на витрине зеленоватую банку с икрой продолжил, – и икорки баночку. Хлеба посвежей и пачку масла сливочного. Кажется все. А нет, еще водички минеральной.
– Какой?
– Любой.
– «Bona akva» подойдет?
– Пойдет. Вот теперь наверное все, – он повернулся к Юрику.
Тот оторопело смотрел на Володьку.
– Ты че так размахнулся, не перебор?
– Нет, в самый раз – ответил Володька.
– Вот, смотри на нового русского, – засмеялся Юра, показывая продавщице на Володьку. – Зараз у тебя товара набрал больше моей пенсии.
Девица за прилавком уважительно кивнула головой в знак согласия, ровно складывая в пакет продукты.
– Да не говори ерунду, я такой же старый русский, как и ты. В отпуск приехал, приятеля встретил школьного. Не грех и потратиться, – отшутился Володька, отстегнув три тысячные купюры и протягивая их продавщице.
– Девушка, нам бы еще из чего выпивать, поесть… разовые стаканчики, тарелки. Есть?
– Нет, и не бывает. Кто у нас разовые купит, в деревне-то? – ответила со смехом девушка.
– Ну да… Тогда давайте вот этот сервиз, – и Володька показал на упакованную в коробки какую-то посуду.
– А это китайский набор. Здесь есть рюмочки, шесть штук, шесть бокалов и шесть тарелочек. Как раз то, что вам надо, – подтвердила вежливая продавщица.
– Хватит денег, или еще добавить? – спросил ее Володька.
Та, пощелкав на калькуляторе ответила:
– Семьсот пятьдесят рублей еще нужно.
Володька достал еще одну тысячную купюру и подал продавщице.
– Сдачи не надо, – бросил он девушке тихо.
Но от Юркиного уха эта фраза школьного приятеля не ускользнула.
– Володька, неплохо было бы на сдачу сигарет взять. У меня только полпачки осталось, маловато будет.
– Бери сколько надо.
Юрик радостно улыбаясь, подошел к прилавку.
– Блок «Союза» выйдет?
– Да, еще и останется – ответила девушка.
– Во давай, а на остальные спичек, мало ли костер нужно будет развести.
Забрав все с собой, пара молодых людей вышла из магазина.
– Ну куда? – спросил Юрка Зимин.
– Как куда, конечно к речке, на наше место. К Мартыну.
– Не возражаю, – ответил Юрка, подойдя к старенькому запорожцу, со знаком «инвалид за рулем», и пошутил: – Вот мой Мерседес.
Володька ничего не ответил, он только сейчас заметил, что у Юрки на правой руке не хватает пальцев.
– Что случилось?
– Да на пилораме отхватило, – привычно ответил Юрка. – Лет пять назад инвалидность дали, да вот эту машинку выходил в собесе. Она то меня и кормит.
– Как? – не понял Володька.
– Да так. Вожу на ней бабок да теток за ягодами, на погост, в райцентр по делам. Автобусы и поезда теперь редко ходят. Вот мне и приработок. А на одну пенсию давно бы ноги протянул.
– Ты извини, я не знал, что у тебя горе, – стал было оправдываться Володька.
– Да ты не как спятил Кувшин. Это жизнь. Она ведь для всех разная. Это в школе мы все были одинаковыми.
– Ладно, садись, не боись. До Мартына мы мигом протарахтим. Через полчаса, сидя на берегу небольшой, но глубокой речки, где они в детстве купались, делая друг-другу пробки, ныряя, кто дальше и глубже, а потом трясясь от холода грелись вокруг костра.
На этот раз костер не стали разводить, сели на постеленное Юркой старое лоскутное одеяльце с сиденья, выпивали терпкий коньяк, закусывали и неторопливо говорили обо всем, что их когда то объединяло: о школе, учителях, друзьях, кто, где, кем стал.
– Слышь, Кувшин, – вдруг как-то загадочно, словно что-то запретное хотел сейчас сообщить Володьке, произнес громко Юра. – Ты помнишь, у нас в классе пятом и шестом полтора года училась девчонка, внучка бабы Кати Лукиной, она там у семафора жила, дом с кружевными окошками. Помнишь?
– Ну, помню. Он сейчас кажется там же стоит, – не понял намека Володька.
– Да я не про дом, а про ту девчонку, – усмехнулся Юра.
– Наташкой ее, кажется, звали, точно не знаю. Но фамилию как сейчас помню – Таратуева.
– Да– да, она и есть. Так вот она здесь.
– Как здесь? – не понял снова Володька.
– А так. Приехала сюда оформлять наследство. Баба Катя зимой умерла, а дом завещала Наташке. Представь, приезжаю я в сельский совет в Дворцово, подруливаю на своем драндулете, справку надо было взять на льготу, вижу серебристый «Лексус» стоит, а на крыльце девица толчется. Ну, я, значит, захожу на крыльцо, здороваюсь, она кивает, спрашивает: «Не знаете, когда откроют? Я уже тут минут пять толкусь. Ни расписания, ни объявления нет. Ждать, не ждать…» Ну и разговорились. Я и спрашиваю: «По виду вы дама не местная. Что привело в нашу глушь?» Она мне и врезала: «В этой глуши я тоже родилась, правда немного жила, даже ходила полтора года в школу, в восьмилетней училась. Так что дама я местная, живу правда сейчас в Москве. А стою за бумагами на наследство». «Кого, если не секрет?» – спрашиваю я. Она и отвечает: «Лукиной Екатерины Матвеевны, моей бабушки». Тут я и выпал в осадок. Я и говорю: «А мы же тогда с тобой в одном классе учились». Она так внимательно посмотрела на меня, даже очки сняла. Улыбнулась, знаешь, так виновато, и говорит: «Извините, но не помню». Тогда я ей своей вопрос задаю: «А кого из класса помнишь?» Она так замялась, а потом и говорит: «Кувшинникова, кажется, такая у него фамилия». Я и говорю: «Володьку?» Она радостно: «Да, Володьку…»
Володька, не веря услышанному, вскочил на ноги.
– Слушай, а не врешь? Скажи, что придумал, – еще раз попытался наехать на приятеля Володька.
– Ничего я не вру. Все как было говорю тебе. Да сам спроси, если хочешь.
– В смысле? – переспросил Володька.
– Сам у ней спроси, – икая, и уже лениво ответил Юрка.
– Она, что еще здесь?
– А где же. Документы оформляет. Эта такая волокита, врагу не пожелаешь. Я с наследниками наездился по инстанциям, знаю всю эту кухню. Иногда и наследство того не стоит. Кадастровый номер – знаешь что такое? – спросил Юрка, разливая остатки коньяка.
– Нет.
– Ну, давай, Володька, последние граммы допьем твоего напитка – и они чокнувшись рюмками выпили. – Кадастровый номер… – начал было объяснять Юрка.
– Погоди ты со своим номером. Ты лучше скажи, как мне встретится с Наташкой. Да и удобно ли? Все же столько лет, столько зим прошло. К этим столичным штучкам, сам понимаешь, просто так не подъедешь на хромой кобыле. Мало ли, что у нас было общее детство. «Лексус» даже мне не по карману. Такая тачка с наворотами на сто пятьдесят тысяч потянет, не рублей, а баксов. А теперь прикинь, какой нужно иметь доход, чтобы на такой машине ездить.
– Даже не могу себе представить, наверное, очень много – отозвался Юра. – А что ты зациклился на ее машине?. Может это и не «Лексус» вовсе, я, может, перепутал… Давай мою теперь откроем.
И Юрка не обращая внимания на возражения Володьки достал поллитровую бутылку водки и стал искать стакан побольше.
– Чего мы все из рюмочек, давай по бокалу шарахнем водочки. Глядишь, твои мозги и просветлеют. Плюнь ты на нее. Ну важная, ну красивая, ну на хорошей машине. А дальше что? Она просто баба…
Юра разлил водку в большие фужеры и взяв свой, просто, как бы само собой, произнес тост:
– За любовь, Кувшин!
Володька взял бокал и осушил его одним махом.
– Слушай Юрка организуй встречу с ней. Можешь?
– Нет проблем. Завтра же.
– На этом месте, ближе к вечеру. Идет?
– Идет.
Они что-то еще говорили друг другу, чокались, выпивали, а потом, обнявшись, пошли к машине. За руль сел Володька. Как они доехали, и как разошлись по домам, Володька помнил плохо. Утром, проснувшись у себя дома, первым делом спросил у матери:
– Юрка не знаешь как?
– А чего ему, пьянице, сделается. Уже сегодня с утра пораньше прибегал, хотел тебя разбудить, да я не дала. Опохмелила, да выгнала. Ты с ним, Володенька, не водись, споит тебя за отпуск. Ему-то хоть бы что. Привык, без водки, как без хлеба, жить не может.
– Ладно, ладно, мать, дай и мне чего-нибудь, голова трещит.
– На вот, кваску деревенского, на хмелю. Батька твой, царство ему небесное, только им и похмелялся…
– Ладно, мать, давай квас.
Выпив квасу, Володька помылся, оделся, привел себя в порядок.
– Машина отца на ходу?
– Я не знаю. Как умер, ни разу никто к ней не подходил. Отец-то держал ее в исправности, да уж больше двух лет прошло. Поди знай, что с ней? Ты сходи, посмотри. Вон ключи от сарая, где стоит, на стене висят, которые с зеленой веревочкой.
Машина «Москвич 412» завелась почти сразу, словно и не было двухлетней стоянки. Только клеймы аккумулятора накинул, да затянул их потуже. Обтерев машину от пыли и помыв внутри салона, Володька гордо подрулил к Юркиному дому. Юрка был дома, уже навеселе.
– Пива хочешь? – встретил он однокашника.
– Нее… Я квасом подлечился у матери, больше ничего не надо…
– Ну как знаешь.
– А я вот освежусь, – и Юрка вылил бутылку пива в большую кружку, сдул пену и с наслаждением выпил почти до дна. – Хорошо…
Володька присел на деревянную лавку, стоящую у стены:
– Я гляжу ты на коне?
– Завел с первого раза, словно вчера и ездила…
Володька вытянув ноги, стал вдруг ощущать, что головная боль отступает, будто это он пьет пиво, а не Юра.
– Твой батя знатный механик был, с любой поломкой шли к нему. А ты что на его похороны не приехал? – без всякой связи спросил Юрка.
– Я в командировке был, за границей. Пока до меня дозвонились, пока билеты заказал, визовые бумаги оформил, то да се, прилетел к себе домой на третьи сутки. Если бы поближе жил, то, может, и успел бы. А от Новосибирска сюда путь не ближний. Хоть и самолетом, и то только до Питера, а потом еще сутки на поезде. В общем, не успел.
– Понятно. А то народ тут всякое болтает. Мол чуть ли не убили тебя.
– Да, наш народ насчет сочинить, хлебом не корми, выдаст такое хоть стой, хоть падай. Видишь, жив здоров.
– Не то слово. Здоровей тебя на нашей станции никого не сыщешь. Вчера, после нашей отметки я в ауте, а ты на машине, хоть бы что по поселку рассекаешь.
Володька скромно промолчал, как он вчера доехал для него самого оставалось загадкой, видно на автопилоте. С ним такое иногда случалось.
– Володька, слышишь? Пока ты дрыхнул, я уже успел всех наших одноклассников объехать. Сбор на шесть часов, на Мартыне, как и договаривались.
– А сколько человек будет? – поинтересовался Володька.
– Точно пока не скажу, собирались все, а сколько приедет не знаю. Одна приедет обязательно … Так и сказала: «Приеду обязательно…»
– Кто?
– Догадайся с первого раза?
– Наташка Таратуева!
– Молодец, верно... – Юрка долил пиво. – Значит так, Кувшин мой милый, готовь спиртное, это по твоей части, остальное они все принесут с собой.
– А что брать-то? – спросил на всякий случай Володька.
– А все: вино, шампанское, коньяк и водку, конечно же. А там пусть выбирают. Советую съездить в райцентр, там выбор больше.
На этом они расстались. Ровно в шесть вечера, когда еще ласковое осеннее солнышко только-только начинало подходить к своему дневному краю, отдавая свое тепло и благодать бабьему лету, Володька подрулил на своем москвиче к Мартыну. Там никого не было.
– Это, что еще за сюрприз? – спросил сам себя Володька. – Неужели Зима все придумал, чтобы посмеяться надо мной? Ну, погоди, тебе это так не пройдет! – взяла злость Володьку.
Но тут послышалось дребезжание Юркиного запорожца, и вот он лихо лавируя между кочек, остановился у ног Володьки. Из машины Юрка выпустил двух женщин и еще одного мужика, судя по седине на висках, их ровесника. «Да это же Леха Смолин! Где же черные его кудри?» – почему-то именно их вспомнил сейчас Володька, глядя на этого еще не старого, но седого мужика в очках. Ну а девчонки – одна высокая, в черных очках, одетая в джинсовый костюм, а вторая чуть пониже, но полнее с белым гладким лицом и крашенными волосами, блондинка и тоже в черных больших очках.
– Леха!
– Володька!
Они обнялись.
– Вот, свиделись наконец-то!
Юрка подвел женщин к Володьке.
– Вот, знакомьтесь повторно.
– Да я-то его узнала, – сразу сказала полная блондинка. – Он не изменился.
Она засмеялась, сняла очки.
– Нинка, ты? – опешил Володька.
– А кто же. Я и есть. Я, Нинка Высотина, а теперь Нина Петровна Тимофеева.
Они обнялись и расцеловались. Высокая, спортивная женщина стояла несколько в стороне, смотрела, как обнимаются одноклассники, которые не виделись больше двух десятков лет. Наконец, Юрка взял Володьку за руку и подвел его к этой даме.
– Наталья Эдуардовна Таратуева-Романиди.
– Здравствуй, Володя! – Наташа сняла очки и внимательно посмотрела своим голубым взглядом в глаза Володьке, и протянула руки.
– Здравствуй, Наташа, – они поздоровались за руку. – Вот ты какая стала!
– Что, не нравлюсь?
– Да нет, – смутился Володька, – я не об этом.
– Ладно-ладно. Хватит любезничать, давайте накрывать поляну, а то от нервного напряжения у всех сосет в животе, – закричал Юрка.
Все засуетились. Парни кинулись разводить костер, девчонки стали сервировать стол: там были свежие и соленые огурчики, помидоры, яблоки и груши, большой арбуз, всякая снедь в банках, кастрюлях и тарелках. Все это было вытащено из багажника запорожца и разложено на одеяле, служившем и подстилкой и столом.
– Давайте выпьем пока шампанского, так сказать за встречу. А потом должен Егор Кузьмин подъехать, он послан за бараниной, будем готовить настоящие шашлыки, – предложил Юрка.
– Как, и Кузьма будет? – закричала Нинка.
– Будет, будет и Кузьма, – отозвался Юрка.
– Ура! – закричала все хором.
После шампанского начались школьные воспоминания.
– Ты помнишь Василия Степановича, а Анну Васильевну?..
– Вот чудаки были…
– А вот такой случай…
Говорили больше Нинка с Лехой, да неугомонный Юрка. Наташа отмалчивалась.
– Я же училась у вас меньше двух лет, поэтому не всех помню, -отговаривалась она.
Наконец приехал на велосипеде Егор Кузьмин, он привез полведра отличного маринованного мяса баранины. Когда все по очереди обнялись с Кузьмой, пошли тосты за каждого в отдельности, и за всех вместе. Потом был шашлык, потом опять тосты, только уже за учителей, за тех, кого не было с ними в этот вечер. Было весело и непринужденно. Наташа сидела на противоположной стороне от Володьки, но их взгляды периодически встречались, и тогда Наташа опускала свои длинные ресницы.
Тихая осенняя ночь подкралась незаметно. На темном небе высыпали яркие, но еще мелкие звездочки, почти полная луна выкатила на небо, озарив его колдовским серебристым светом. Все стали петь старые и давно забытые песни. Наташа поднялась и молча пошла к речке. Володька тихо сзади подошел к ней.
– Красиво?
– Здорово, я никогда в Москве не вижу неба, ни луны, ни звезд, ни тихой ночной речки.
– Да, так-то так. Но там другие красоты и прелести. Все же столица. А давай сбежим от всех? – предложил неожиданно для самого себя Володька
– Давай, – согласилась Наташа. – Только удобно ли будет?
– Удобно. Все свои…
Они тихо отошли в сторону, и сев в машину Володьки не попрощавшись, по-английски уехали в черную густоту ночи. Остановившись у школы, они ходили в темноте при свете луны и все говорили и говорили об их далеком и таком прекрасном детстве. Володька признался в любви к той маленькой, такой красивой и такой недоступной Наташе Таратуевой. Потом они целовались, глупо смеялись над собой, над всем, что им когда-то казалось важным и серьезным. И луна и звезды, кажется, смеялись вместе с ними…
Ночь они провели в машине Володьки. Только под утро, хмельной от выпитого и близости с любимой женщиной, Володька привез Наталью к дому бабы Кати.
– Когда и где встретимся, завтра? – задал он вопрос.
– Сегодня, – тихо прошептала, целуя его Наташа. – Вечером, давай в семь у школы, я туда подойду пешком, а ты на своей старушке.
– Договорились.
Они расстались до следующей бурной встречи.
Неделя пролетела, как один день. Володька похудел, осунулся, но счастливее его не было человека на свете. Мать ругала, что не ночует дома, шляется неизвестно где. Звонила жена, дети, а ей что врать старой женщине? Володька отмахивался:
– Говори что хочешь: на рыбалке, на охоте, в лесу… Ну нет меня, я в отпуск приехал отдыхать.
– Отдыхать!.. Ты на себя-то посмотри – одни глаза остались…
Страсть, которую переживали оба друг к другу была естественной и не замутненной ничем, кроме их любовных отношений. Старенький москвич служил им кровом, постелью и местом для любовных утех. Но в один из вечеров Наташа не пришла. Взволнованный Володька прямым ходом подъехал к ее дому. В доме горел свет, Наташа была одна и по виду сильно расстроена.
– Садись, Володя. Завтра я уезжаю. Вот, собираю вещи. Мне позвонили с работы, я должна через день быть на месте. Обидно, но ничего не поделаешь.
– То будет завтра, а сейчас давай поедем куда-нибудь. Время еще есть, впереди целая ночь.
– Да никуда мы не поедем, дорогой Кувшинчик. Оставайся если хочешь у меня здесь в доме, до утра. А утром я уеду…
– А как же люди, что о тебе подумают?
– Странный ты, Володька, человек, наивный, как в детстве, собственно за это я тебя и полюбила.
– А что странного? – не понял Володька.
– А то, что вся станция знает, что я твоя любовница…
– Не может быть, мы же незаметно.
– Да что ты говоришь! Незаметно твой москвич возит меня по утрам к дому? – Наташа засмеялась. – Мне-то все равно, что они все думают, просто прятаться нет смысла.
Утром прощаясь, Володька обнял Наташу.
– Ты звони, если что?
– Не буду, зачем ворошить прошлое. Если захочешь, приезжай в Москву, тогда у нас будет шанс быть вместе. А так сам понимаешь, самообманом не зачем заниматься.
Она села на свой серебристый «Лексус», который уже застоялся без дела, дала полный газ, выскочила на дорогу, так и не оглянувшись назад. Володька одиноко остался стоять около ее дома…
Вечером, придя в сельский магазин, Володька увидел продавщицу. Она была без спецодежды и оказалась удивительно хорошенькой.
– Мне бы купить консервов каких-нибудь, мать просила.
– А, тетя Клава? В общем-то я спешу, время закрывать и мне еще нужно успеть на поезд в райцентр на дискотеку…
– Да если что я довезу. У меня машина, – сказал обрадованный Вовка.
Продавщица пошла за прилавок, включила свет, и не спеша, нашла требуемые консервы. Потом достала бутылку коньяка и коробку конфет. – Вот последняя осталась, хочу себе взять попробовать. Как Вы думаете хороший коньяк?
– Замечательный, – ответил Володька.
– Ну, тогда я возьму, – и девушка поставила бутылку в сумочку, туда же положила коробку шоколада. – Я готова. Довезите до вокзала, если Вам не трудно.
Ночью старенький москвич стоял на опушке осеннего леса, за школой, мерно покачиваясь в такт любовных утех и желтые листья со стуком падали на крышу машины, но никто их не замечал.
Начавшаяся осень была в полном разгаре.