http://yashik.tv/video/view/98624/
Поэзия «от зева до чрева»
115 лет тому назад родилась Марина Цветаева
http://www.day.kiev.ua/189521/
Константин КЕДРОВ
МАРИНА ЦВЕТАЕВА
Она влюбилась в сына Наполеона — Орленка — и затеяла с ним потусторонний роман, который длился всю жизнь. Дочь профессора, влюбленного в античность, основавшего в Москве Музей изящных искусств, считала себя Персефоной — богиней, жившей полгода под землей, в потустороннем мире, и полгода на земле среди людей.
И действительно, в ее любовных пристрастиях было что-то роковое, смертельное для предмета ее влюбленности. Она словно заманила в потусторонний мир и мужа, и дочь, а потом и сама ушла вслед за ними, увлекая за собой сына. «Я для тени тебе изменила, / изменила для тени мне тень». Это можно сказать обо всех ее возлюбленных и о ней самой. Две радости Марина считала для себя недоступными — это молитва в церкви и чувственное наслаждение в любви. В самом этом сопоставлении уже сверхметафора. И в то же время это она произнесла любовное заклинание: «От зева до чрева — продольным разрезом: / Любимый! желанный! жаленный! болезный!»
Цветаева жила всюду как дома, пишут izvestia.ru. В Праге, над Влтавой, — на горе, утопающей в розах. В Медоне, под Парижем, — на вилле, увитой розами. В Коктебеле, в домике поэта-мага Волошина — и там кругом розы. И она же закончила свою жизнь в комнатушке в Елабуге. И опять же она ютилась в убогих углах и мансардах Парижа. Она была и сказочно богата, и сказочно бедна. Всеми почитаема и всеми забыта. Чего не было в ее жизни — так это скуки. А когда скука с войной и трудовой мобилизацией пришла, она предпочла петлю. «В Бедламе нелюдей / отказываюсь — жить».
Весь мир она называла «вы», а себя — «я». «Вы — с отрыжками, я — с книжками, / с трюфелем, я — с грифелем, / вы — с оливками, я — с рифмами, / с пикулем, я — с дактилем». Ей нравился высокий торжественный строй стиха. Если Ахматова душой была в эпохе Пушкина, то Цветаева еще дальше — в самом разгаре наполеоновских войн. Она, как это ни странно звучит, бонапартистка. Своего сына Мура она пророчески обрекла на гибель, сказав, что он либо станет Наполеоном, либо погибнет добровольцем. Мур действительно ушел в ополчение и погиб. Своего мужа Сергея Эфрона она тоже считала Наполеоном. Воспела его военную славу в стихах, хотя за каждую строчку ее, оставшуюся в «красной» Москве, могли расстрелять. «Не Парнас, не Синай — / Просто голый казарменный / холм. — Равняйся! стреляй!» Не у этого ли холма расстреляли ее любимого Сережу Эфрона, когда он по приказу из Москвы вернулся на родину? Парочка лебедей — Эфрон и Цветаева, — находясь в эмиграции, отбилась от «лебединого стана» и заплатила за это жизнью.
Но не надо думать, что жизнь ее состояла лишь из страдания и сострадания. Сладкое страдание любви, вернее, экстаз влюбленности, — это ее религия. Она даже родного сына любила до ревности к его первой любви. Есть версия, что Марина повесилась в момент размолвки с Муром, когда он ушел на свое первое свидание. Ко всем своим бывшим возлюбленным обращено гневное: «Как живется вам с стотысячной — / вам, познавшему Лилит?» Вековечная любовная война мужчин и женщин у Цветаевой никогда не кончается перемирием. «Я глупая, а ты умен, / живой, а я остолбенелая. / О, вопль женщин всех времен: / «Мой милый, что тебе я сделала?!»
Марина Цветаева — поэтесса-вопленница. Плачи, заговоры, заклинания — стихия ее стихов. Но это не стилизация, а экстаз. Она ненавидит эстетику и эстетов. По ее словам, эстетов будут жарить в аду на самом медленном пламени! Одного такого высказывания достаточно, чтобы остаться в веках.
Она не любила слово «поэтесса». Именовала себя «поэт». Влюблялась и в мужчин, и в женщин, переходя от нежнейших отношений к ожесточенной вражде. Хотела влюбить в себя Рильке и Пастернака. Ее письма к ним похожи на любовную переписку, хотя в жизни ничего такого не наблюдалось.
В русской поэзии, в яростной борьбе есть две враждующие традиции. Пушкинская гармоничность, уравновешенность и державинско-маяковская, раннепастернаковская экстатичность. Иногда это называют войной традиции и авангарда. Даже в раннем стихотворении, которое понравилось Брюсову, она сравнивает свои стихи с фонтаном и фейерверком. Маяковский предложил воздвигнуть себе памятник-взрыв. Цветаева тоже с бронзой несовместима. Но и фонтан фейерверков для нее слишком скромен. Кровь из вены — другое дело...
№174, пятница, 12 октября 2007
версия для печати
Другие статьи этой полосы:
Любить никогда не поздно...
Музыкальный океан по имени «Валентин Сильвестров»
«Балетные жемчужины» для примы
РЫЦАРЬ СМЕХА
70 лет назад умер Саша Черный
-------------------------------
КОНСТАНТИН КЕДРОВ
-------------------------------
http://www.nesterova.ru/apif/kedr02.shtml
Кто бы мог подумать, что в начале XXI века в поэзии возобладает линия Саши Черного. К его корням восходят все современные иронисты: Александр Еременко, Игорь Иртеньев, Тимур Кибиров, Бахыт Кенжеев и множество других имен. Сам Саша Черный, конечно же, продолжатель иронической традиции Козьмы Пруткова. Пик его славы - работа в журнале "Сатирикон", 1908-1910 годы. Удивительное время недолгого расцвета свободы слова при полном отсутствии всех остальных свобод. Надо ли удивляться, что ирония и сатира стали самыми любимыми жанрами, основательно потеснившими в поэзии лирику и высокий романтизм. "Устала, вскрывала студента. Труп был жирным и дряблым", - сие признание медички во время свидания с филологом отнюдь не способствовало любви. Эта медичка и есть муза Саши Черного, российского Гейне начала XX века. "Дама, качаясь на ветке, пикала: "Милые детки"...". Это тоже его муза. И, наконец: "Пришла проблема пола, румяная фефела", - вот три грации, вручившие Саше Черному поэтический приз.
Сам сатирик весьма тяготился такой ситуацией и даже бросил работу в "Сатириконе". Он написал бесчисленное множество грустных, лирических, меланхолических текстов, но все запомнили трех теток: медичку, фефелу и дородную даму.
Он любил жаловаться на тяжелое детство, безрадостную юность и гимназическую муштру. В то время все жаловались, ныли и едко иронизировали. Тон задал Чехов, а дальше все шло только по нарастающей.
В 1920 году мудрый иронист стремительно эмигрировал и в эмиграции окончательно заскучал. Ему оставалось еще двенадцать лет жизни. Он умер от сердечною приступа на своей даче на юге Франции. Дачу удалось построить на деньги, вырученные за именное издание с автографом тиражом в 200 экземпляров. Раскупили задорого, значит, в эмиграции его ценили, помнили и любили. На могиле эпитафия из Пушкина: "Жил на свете рыцарь бедный". Это так не похоже на его сатирическую поэзию.
Прожив 52 года, Саша Черный так и не нашел для себя чего-то самого главного. Он хотел быть детским писателем, прозаиком, популяризатором Библии. Его удивляло, что в Евангелии нет природы. Сам Саша Черный природу очень любил, но все это за пределами главных текстов.
По гамбургскому счету его поэзия - это перчатка здравого смысла, брошенная в лицо романтике. В стихотворении "Весна мертвецов" повторяется "Бобок" Достоевского, когда умершие встают из могил для веселья.
Вот вылезли скелеты
Из тесных скользких ям,
Белеют туалеты
Мужчин и рядом - дам.
"Мадам! Плохое дело...
Осмелюсь вам открыть:
Увы, истлело тело -
И нечем мне любить".
Так он мыслил в 30 лет в 1910 году. Что же стало с ним после ужасов войны и революции, лишившей его родины. "Я никогда не вернусь! Моя Россия погибла", - сказал он однажды и был абсолютно прав. А как он смеялся над этой Россией в 1910 году, не подозревая, что жить ей оставалось всего-то семь лет.
В жизни Саша Черный предстает абсолютно уравновешенным, застегнутым на все пуговицы таинственным господином. Иное дело в стихах, которые помнят до сих пор. Лично мне больше всего нравится его "Экзамен":
Пришел, навстречу грозный голос Любы:
"Когда Лойола орден основал?"
А я в ответ ее жестоко в губы.
Жестоко в губы вдруг поцеловал.
Так два часа экзамен продолжился.
Я получил ужаснейший разнос!
Но, расставаясь с ней, не удержался
И вновь поцеловал ее взасос.
Лермонтов с горечью восклицал, что жизнь такая нелепая, глупая шутка. Саша Черный эту шутку подхватил и, пока мог, шутил в унисон с этой жизнью. Шутил и даже не в унисон - в резонанс. Резонанс и стал пиком славы. Ее хватило на всю оставшуюся жизнь и даже на литературное бессмертие. Если жизнь - это шутка Бога, то Саше Черному удалось ее перешутить.
"Кто же так жестоко смеется над человеком?" - спрашивал герой Достоевского. Саша Черный не хотел быть смешным, и потому смеялся сам.
"Новые известия" http://video.mail.ru/mail/kedrov42/
МАКС И МАРКС
-------------------------------
КОНСТАНТИН КЕДРОВ
-------------------------------
http://www.nesterova.ru/apif/kedr04.shtml
Жизнь и смерть этого человека подтверждают две истины. Первая — из России нельзя уезжать. Вторая – в Россию нельзя возвращаться. Если бы Андрей Белый, Марина Цветаева и Макс Волошин не вернулись из европейской цивилизации в нашу “азиопу”, они, конечно же, прожили бы более долгую и более счастливую жизнь. Волошин с восемнадцати лет курсировал между Францией, Швейцарией. Италией, Германией, Испанией и Россией. В России он чаще всего бывал в Москве, Петербурге и Коктебеле, однако, вернувшись в 39 лет, в 1916 году, он окончательно застрял в Крыму и умер гам от третьего инсульта в 55 лет в 1932-м.
Причиной последнего инсульта стало убийство его любимой собаки, осуществленное по решению коктебельского советского начальства. До этого в течение 16 лет Волошин стойко выносил расстрелы 240 тысяч офицеров, священников, врачей, студентов и гимназистов. Он пытался быть над схваткой, дружил и с красными комиссарами, пряча у себя в доме белых, и с белыми, пряча красных. Поначалу власти любили этого тучного человека, разгуливающего но Крыму в античном мешковатом хитоне и сандалиях.
В его коктебельском доме нашли приют многие знаменитости, а потом их стараниями Луначарский выдал охранную грамоту на самою Волошина и на его мистический замок, выстроенный но всем правилам масонской архитектуры, ориентированной на звезды.
Я был крайне изумлен, когда увидел в Греции в Дельфах в точности такой же замок поэта Сикелианоса, который тоже ходил в тунике и разыгрывал среди скал трагедии Эсхила и Еврипида. Поначалу я подумал, что Волошин скопировал свой замок Монте-Кристо с имения Сикелианоса, но оказалось, что греческий поэт основал свое гнездо намного позже, в 20-х годах. Неизвестно, был ли Сикелианос масоном, зато в 1993 году на Волошинских чтениях в Коктебеле я точно узнал, что Макс Волошин был масоном 17-го градуса. Этот таинственный 17-й градус, видимо, предназначен поэтам, художникам, композиторам. Масонами 17-го градуса были Пушкин, Моцарт, Блок. Прочитав антропософские труды Штайнера, Блок записал в своем дневнике, что тот выдал тайну масонства, и припечатал учителя Белого, Цветаевой и Волошина страшным словом “изменник”. Вместе с Белым и Цветаевой Волошин строил антропософский храм Гётенаум в Дорнахе под руководством Штайнера. Тесал каменные барельефы. Строительство было прервано мировой войной.
Коктебельский “храм” возводился в 1903 году среди пустынного, непригодного для жизни комариного побережья. Иногда у Волошина гостили до трехсот человек. Именно здесь, гостя у Волошина и разгуливая без панамы, Андрей Белый получил солнечный удар, от которого и скончался. Здесь Волошин морочил голову Цветаевой и ее мужу Эфрону разного рода мистериями. В доме вспыхнул пожар. Волошин прошептал какое-то заклинание, и огонь погас. Во всяком случае так об этом вспоминает Цветаева.
Отличить правду от вымысла во всех этих мистификациях невозможно, поскольку в кругах штайнерианцев, к числу которых принадлежали Цветаева, Волошин и Белый, культивировалось превосходство фантазии над убогой реальностью. Эстетика символизма с обыденной точки зрения выглядит, как нагромождение мистического вранья. Так однажды волошинский круг выдумал поэтессу Черубину де Габриак. За нее написали стихи, дневники, придумали биографию. Черубина де Габриак стала модной поэтессой. То, что это не символ, а реальный человек по фамилии Дмитриева, никого не волновало. Между Волошиным и Гумилевым из-за Черубины состоялась дуэль. Каждый мнил себя Пушкиным, а соперника — Дантесом. К счастью, никто никого не убил, но утопили в грязи калошу. Знали бы они, что Гумилева вскоре расстреляют, а спустя годы их “символ” будет дважды арестована и умрет в ссылке в Ташкенте.
Черубина-Дмитриева – это и есть муза Макса. Эстетика символизма сделала Блока, Белого и Волошина историческими слепцами. В гибели России им грезилось пришествие чего-то нового и великого. Но вместо царства третьего завета пришел кровавый сталинизм, затянувшийся на весь век и заползший уже в третье тысячелетие.
Легенды о сверхучености Волошина следует отнести к тому же разряду символистских мистификаций. Да, он учил и древнегреческий, и французский, и немецкий (отец был немец по крови), и астрономию, и археологию, и эстетику. Он писал стихи, занимался живописью, освоил производство коктебельских акварелей, читал лекции, печатал статьи. Но, честно говоря, Волошин не был ни ученым, ни поэтом, ни археологом. Он был суперодаренной личностью, но преуспел только в одном – в создании Коктебеля. Справа от его дома гора с его профилем, и это уже не мистификация Волошина, а мистификация того, кто сотворил самого Макса специально для обживания безжизненного побережья.
По завещанию Волошина его похоронили на вершине горы, на которую и без гроба очень трудно подняться. Волошин был очень тучен, и гроб походил на куб. Его с трудом несли пятеро мужчин. Однажды в 1989 году, когда мы читали стихи над могилами Макса и его супруги, в небе появились две радуги и распростерлись от вершины горы до ее подошвы, уходящей в море, а с другой стороны бухты улыбался каменный профиль великого символиста. Это последняя мистификация масона 17-го градуса, а может, и не последняя. Такие люди рождаются в давние геологические эпохи из вулканической лавы и простираются радугами в очень отдаленное будущее.
Время покажет, кто был прав: материалист Маркс или идеалист Макс. Вместе им не ужиться ни во времени, ни тем более в вечности. Похоже, что во времени всегда побеждает Маркс, а в вечности — Макс.
вернуться к списку статей