Глава VII
Хоронили нашу дорогую бабу Дуню, Сердюк Явдоху Василівну (по-русски она почти не говорила, непривычно ей это было), сырым холодным осенним днем. Отпевали в церковке на Байковом, по православному обычаю, как положено, с надписями на бумажных ленточках, которые она вместе со всеми прочими похоронными принадлежностями возила с собой во время войны в эвакуацию и обратно в Киев. Это сегодня можно зайти в любой храм или церквушку и все купить для похорон, а тогда об этом не могло быть и речи, да еще зять большевик!
А готовилась бабушка к этому моменту задолго до происшедшего, так как осталась вдовая еще в 20-ые годы: рано умер ее муж, мой прадед по материнской линии, Трохим по имени. Крепкий мужик был: одним ударом ножа забивал быка, по словам тети Нини Костюковой, дважды нам родственницы по материнской линии, луганчанке, одесситке и очень красивой женщине. Так деньги зарабатывал после революции, когда “раскулачили” их в Луганске: отняли дом, колбасную, всю живность и скотину. Но дети все уже были взрослые, замужем, уже своих детей имели.
Скоро и сын Федор скончался от гангрены. Этот умер очень рано. Вот его медальон нашли в Луганске на разгромленном кладбище: разровняли тракторами, новый район строили, на костях, прости Господи. Теперь вот висит его медальон в семейной ограде на киевском кладбище на Байковой горе.
Про ту свою жизнь бабушка мало вспоминала, но как-то, когда ей исполнилось 100 лет, а было это в хорошо в истории нашей страны известном 1953 г. 14 марта, через 9 дней после смерти тирана и “отца всех народов”. Такое часто бывает, что родитель является тираном своих детей.
А день этот известен как день именин Евдокии и Антонины. Значит наша бабуля праздновала в этот день свой столетний юбилей. У нас дома еще хранится вырезка заметки из газеты “Вечірній Київ” под заголовком “Іменини столітньої киянки”. А так как Явдоха и есть Евдокия, то вся наша огромная в то время родня тихонечко и собралась поздравить старушку со славной датой (тирана только что похоронили, а мы тут гулять решили! Ох, как бы не донесли соседи…. Не ровен час, загремим в Сибирь. Да никто не знал, что со смертью батюшки нашего вождя кончилась его проклятое правление).
Хильнула, бабуся, як то кажуть по-нашому, то есть выпила рюмашку и почала пісні співати надтреснутым старушечьим голоском: «Ой, не ходи Якове з хати….». Слова вылетали изо рта, где торчал один-единственный зуб, а дочки и остальная родня тихонечко подпевали.
Тут же был приглашенный по случаю какой-то репортеришка из Вечерки. Выпил он, видимо, сверх дозволенной меры, развезло его. И тут он стал расспрашивать нашу Явдоху, что да как там было в «кріпацтві, чи погано а чи добре, і чи був пан поганий, чи бив її». Тут Явдоха наша раскочегарилась и начала рассказывать:
– Та ні, синку, чому поганий, добрий був пан, не зобижав мене. І панночка добра була: платячка свої віддала мені…
– Ну, а заміж ви вийшли за теж кріпака?
– Та ні. Людина заможна була. Усе мали: курочок, гусочок. Поросят. Потім переїхали до Луганську. Свою ковбасну мали. А потім оті бандiти прийшли, геть усе забрали.
– А які то бандити були: зелені чи білі?
– А чому зелені чи білі? Червоні то були, – говорит Явдоха.
Тут наш корреспондент мгновенно протрезвел. Как-никак за окном стоял март 1953 г.!
Говорят, сидел там за столом и мой дед, большевик. Сам тоже выпил достаточно, но сколько бы он ни пил, соображал всегда прекрасно. Только по блестящим глазам его было видно, что выпил не в меру. Тут он и говорит бабке с возмущением и с таким явным российским акцентом, хотя всю жизнь прожил на Украине, но русским он был, русским. Да еще поговаривал кое-кто из родственников, что дворянином, из обедневшей ветви древнего дворянского рода. Но об этом тогда «почти никто не знал, а кто знал, тот помалкивал». Иначе, не быть деду живу, не то что там каким-то торгпредом в Польше или Германии…. Ну, вот дед и говорит:
– Ты что это, баба Дуня говоришь, я что, бандитом был?
– Да ні, Мишо, - говорит бабка, - ти бандітом не був, а ті, шо прийшли і все одібрали, то самие шо ні на єсть бандіти і були.
Вот так, говорят было. Я там не была, маленькая еще была, только в первом классе. Но очень отчетливо помню те дни.
В день объявления кончини Сталина я накануне осталась ночевать у бабушки. Со мной часто такое бывало. Я очень любила там ночевать на больших Жениных чемоданах, между печкой и кроватью бабы Дуни. Мне там стелили, потому что я так просила. Уютно мне там было. В большой комнате был свободный диван и я могла там свободно спать, но мне романтики путешествий, видимо, хотелось таким образом понюхать, через чемоданы с польскими ярлыками. Огромными такими, желтыми, из настоящей свиной кожи! Я таких никогда не видела. Но в ту ночь, видимо, я все-таки спала в большой комнате на диване, потому что помню, бабушка очень рано встала, вошла в комнату и с ужасом сказала деду Сергею, маминому отчиму:
– Сережа, Сережа, – говорила она, тормоша спящего. – Сталин умер. Я только что по радио услыхала.
– Ну и черт с ним! – выругался дед. – Собаке – собачья смерть!
– Да, что ты говоришь! – возмутилась бабушка. – Сталин же.
– А вот то и говорю. Собаке собачья смерть. И слава Богу, одним гадом меньше на земле!
Я только через много лет прочла эту фразу «Собаке собачья смерть» у Ильи Эренбурга….
Но дед проснулся и пошел умываться. А я лежала, спрятав голову под одеяло, и боялась дышать. Как бы они не поняли, что я все слыхала.
Бабушка ушла в свою святая святых, – спальню, и я услышала, что она что-то строчит на машинке. Потом подошла ко мне и “разбудила” меня. А я сделала вид, что только проснулась. Вышел из третьей комнаты брат. Мы сели все завтракать. Потом пошли одеваться и отправляться в школу. И тут бабушка выносит из спальни траурные черно-красные повязки и завязывает нам поверх наших серых зимних пальтишек из солдатского сукна. Тут подошел дед и сорвал повязки с наших рукавов со словами:
– Мои внуки не будут носить траур по этому подлецу.
Дело в том, что дед наш в это время находился в Киеве по заданию лагерного начальства, – привез пыжиковые ушанки для обкомовских работников Киева как вольноотпущенный из лагеря, где в Карелии он отбывал свой срок. Эти пыжиковые шапки появились у всей моей родни чуть ли ни у первых в Киеве, не считая партийной верхушки.
Дед был человеком коммерческим. Еще в двадцатые годы он подписал самый первый договор с Хаммером о поставке в Советскую Россию карандашей Koh-i-Noor для школ. Потом он работал в КаГизе (Бог его знает, что означало это сокращение, но так говорила моя мама). Потом был директором Рыбсбыта на Украине. Это помогло всей родне не умереть с голоду в тридцатые годы, да еще доллары, которые присылал мой дед-большевик, служивший в Польше и Германии торгпредом по закупке станков и оборудования для Советского Союза. История этого моего деда, маминого и Жениного отца, не менее интересная. Поэтому расскажу ее не торопясь, в другой раз.
А пока, я думаю, деду Сергею вышло боком то, что он попал в окружение и был в Киеве в оккупации. – Ваш Сережа на извозчике разъезжал, в шубе как барин, – рассказывала бабушкина подруга-полька, которая тоже была в Киеве при немцах.
В окружение дед попал, когда рыл окопы в составе народного ополчения. Мама рассказывала всякие истории об этом. Она говорила, что когда отряд шел строем и запевал песни, то дед начинал петь громче всех, а слуха у него совсем не было. Все начинали петь за ним. Командир злился. Строй нарушался. И всех останавливали. Выстраивали заново, так как все со смеху падали. Деду приказывали: – А ты, Овчаренко, молчи! И отряд начинал все сначала, но уже без деда. – Из-за него и Киев сдали, – шутили друзья.
Дед попал в окружение со своим другом, секретарем обкома комсомола. Тот был смертельно ранен и отдал деду свои документы, а также все явки, которые оставили в Киеве отступавшие коммунисты. И дед вернулся в Киев, благо у него был приличный для этого “аусвайс” – свидетельство о крещении и о том, что он сын дворянина и мещанки. Я помню его детские фотографии на твордом картоне: очень красивый мальчик лет 9-ти - 10-ти, бархатном костюмчике с кружевным воротничком. Дед часто вставлял в свою речь французские слова и фразы, и бабушка подтрунивала над ним: - Ох, а la Francais! А потом еще говорили, что он был внебрачным сыном Г.А.Столыпина. Его младший брат с женой до сих пор живут в квартире, которую Нестеровне, маме деда подарил, как говорили, любовник, намекая на очень высокий чин этого господина.
Так вот, что делал дед Сергей в Киеве в годы оккупации, осталось тайной за семью печатями. Говорили, у него был ресторан на Евбазе, а в подвале ресторана была явочная квартира, где, якобы, встречались члены группы Ивана Кудри. Короче, деда посадили, потом выпустили и …. извинились за “недоразумение”, как это водится у нас. Но сперва человеку изуродовали жизнь, отняв последние молодые годы. На севере в Корелии, где он вначале срока валил лес, дед стал пить и пил до самого конца в восьмидесятых годах.
Они испортили жизнь бабушке. Так как она была официально на 9 лет старше деда, но внешне была совсем молодой и потрясающе красивой. И вот на нервной почве у нее развился рак. Операцию сделали удачно. И она прожила после этого семнадцать с половиной лет, но это была не жизнь, а сплошные мучения, так как рак не проходит бесследно и один не ходит….
Прожили они вместе более сорока лет. Бабашка ушла из жизни первой в 1970 году в феврале месяце, дав всем родственникам отметить их дни рождения и именины. Она когда-то сказала мне, что умрет только тогда, когда сама этого захочет.
И вот за месяца три до ее кончины я пришла к ней в гости, принесла живых раков и холодного пива. Бабуля очень любила раков. Мы сварили их, сидели на кухне и ели, запивая холодным пивом из высоких бокалов. Но бабушка вдруг сказала:
- Ты знаешь, дочечка (она так обращалась ко мне), мне уже даже раки не нравятся. Я уже жить не хочу. Устала.
– Нет, нет, только не это. Ты не смеешь так говорить! Я тебя люблю. Как я буду без тебя жить?
Бабушка знала о моей первой настоящей любви. Она разрешала мне звонить от нее, понимая, что из дому я могу стесняться, так как телефон у нас висел в коридоре. Это было давно, еще в школе….
….В школу все пришли с траурными повязками. В углу класса уже стоял бюст Сталина, и учительница составляла список тех девочек (мы были женской школой), кто будет дежурить в траурном карауле у бюста. Меня в списке не оказалось. Во-первых, отец еврей, а тут недавно гремело “дело врачей-убийц в белых халатах”. Во-вторых, повязки у меня не оказалось, чуть ли ни у единственной на весь класс!
Это были мои первые уроки истории с практическими занятиями…
У бюста дежурили все: Люда, Наташа, Тамара – у них папы были офицерами КГБ, Таня, дочка генерала, Наташа, дочь министра…. И прочие дети профессоров из университета, и пр.пр.
Школа у нас была одной из самых выдающихся в Киеве. В ней когда-то занималась Рада Хрущева. Ее портрет висел на первом этаже среди портретов выдающихся выпускников школы. Потом, когда Хрущева сняли, школу расформировали, номер ее 13-й отдали какой-то школе на Борщаговке. Учеников рассовали по близлежащим школам. Но в это время я уже работала в издательстве “Наукова думка” корректором, и нам было приказано «жечь каленным железом» все слова в текстах, где упоминался Н.С. Хрущев. А это были практически все тексты. Слова «и как сказал на XX съезде партии Н.С. Хрущев» были рефреном всех статей и книг, были ли они о сельском хозяйстве, этнографии или квантовой теории…
Да, в этом же издательстве работала бывшая соседка папы по квартире Роза Бычкова и бывшая жена Володи Давыдова, Неля Киллерог, первый главный редактор первого украинского журнала мод «Краса и мода». Ей на роду было написано быть редактором этого журнала, потому что так экстравагантно, как Неля не одевался в Киеве никто, ну разве что еще три-четыре киевские модницы, их всех я назову по имени в другом месте.
Вся эта эпопея с Хрущевым была уже вторым моим личным уроком истории.
Я так любила этот предмет в школе! Мой отец знал историю назубок, со всеми датами, династиями, переворотами…. Он-то и привил мне любовь к этому предмету, но я никогда не могла сравниться с ним по знаниям. Сколько бы институтов я ни закончила и семинаров не посетила. Он мог дать форы своему другу Сашке Каликману. Который закончил исторический факультет и уже работал по профессии, роясь в архивах ГПУ, МГБ-КГБ. Так говорил папа, потому что они часто у нас дома спорили о чем-то с хрипом, что-то доказывая друг другу.
Когда не стало моего отца, рабочие бригады, где он был бригадиром, сказали, что у них никогда не будет бригадира, который во время совместных гулянок и попоек будет им рассказывать исторические факты или читать стихи Есенина….
… И вот умирала наша 105-ти летняя прабабушка, бабушка и мама. Она уходила из жизни при полном сознании. Не хотела, просила еще немножечко дать ей пожить, до весны. Да, видно, не суждено ей было встретить свою 106-ю весну….
А случилось с ней то, что обычно случается со стариками: прелом шейки бедра, кровоизлияние и… конец. Бабушка еще довольно долго протянула, так как сердце у нее было на удивление крепким. У нее вообще никогда ничего не болело… до ста лет.
Как-то мама пришла к бабушке. Выходит бабушка Дуня, держится за бок и кряхтит. Мама ее спрашивает:
– Бабаушка, шо із Вами?
А стара відповідає:
– Та, якась колька у боці стирчить.
– Так Ви вже стара, Вам же сто років!
А бабушка ей и отвечает:
– Так хіба ж я така стара, чи шо мені сто п’ятдесят?
Трудно даже представить, что я своими глазами видела родного человека, который родился в 1853 году! Крепостной крестьянкой была наша бабуля, царствие ей небесное. Девочкой служила у пана на подворье, потом понравилась она кому-то (симпатичная была, очевидно. Моя мама на нее похожа была невероятно. Ее в семье так и называли “Сердючкой”). Вот и взяли ее так называемой “белой девкой” столы сервировать, подавать еду, порядок наводить в помещении.
Пан был поляком. Поместье в честь пана Оснача называлось Основой. Теперь это район Харькова. Вот и получается, родом моя прабабушка из Харькова. А говорят, крестьянка….
Гуляла я как-то во дворе со своей любимой собакой. Разговорилась с соседкой, Людмилой Всеволодовной Станиславской. Она оказалась родом из Харькова. А я и говорю, что вот моя прабабушка, можно сказать, тоже из Харькова родом. И рассказываю историю моей бабули Явдохи. Смотрю, Людмила Всеволодовна улыбается и вдруг говорит:
- Так отец моего мужа, Станиславского, был управляющим в этом имении у пана Оснача!
Вот о таких встречах, надеюсь, будет написана отдельная глава….