11.
Х
27.06.2007
05:00 – 15:00
Ливень. Плач. Наконец-то: прорвало небо. И – стена слёз! Не прекращаясь ни на миг. Омывала и омывала наш посеревший, помутневший, осиротевший город, и – землю! По которой мы шли – уже без него, нашего доброго дорогого друга и батюшки. Георгия. Осиротевшие и осунувшие-ся – вмиг. Понятно, почему не “плакало небо” вчера… когда хоронили: милосердие Его и здесь вели-ко к нам было. Не… столько народу! – дали похоронить спокойно, а потом уж – наплакаться вдоволь, всласть. Щедро ливнем полить эту землю и этот город, город отца… без…
С утра я провожал семью. В Аэропорт. Двойное расставание. Жену и сына. И, как только расстались, – ливень шарахнул ещё страшнее. С громом, с раскатами, как Божие присутствие естественное и страшное. Я ехал в Храм. А куда ещё ехать? Осиротевшим от горя. Единственное ме-сто – встречи и любви. Единственное место, где живёт теперь отец Георгий. Единственное место, где можно встретить его, Жору. Благословиться и утешиться – заглушить расставание. Я впервые искал утешения… И ехал к нему – с этим. А с чем было меня утешать? Я смело схватывался со всеми. И с – Богом тоже. Искать утешение… Искать утешения… к нему! К нему, у него: может сердце..? Без него нельзя: может это “зависимость” какая? Любовь? Любовь, вообще, – зависимость?
Машина неслась сама, без меня как бы, без… управления что ли? рассекая струи, по-токи целые, слёзы будто, будто сквозь слёзы. В стекло, в… Будто лицо моё. Будто, невозможно смот-реть вперёд, будто без будущего – будущее, будто – впереди – только слёзы! слёзы!
А ты любил скорость, батюшка. И благословлял ехать – быстро, так, что я на пределе волнения шёл/вёл. И – вздыхал глубоко, когда добирались, не понимал что ли ты? А, может –действительно – архангелы… и ангелы… Несли… Неслись… И сослужили тебе… «Со мной можно, ничего», – кивал, как-то, как “Шумахер” какой-то что ли. Ты – гонщик, батюшка. В жизни – ты – луч света… Дальше продолжать не буду – в школе учились все, а про “тёмное царство” знает каждый, родившийся в…
В Храме было темно, пусто. Пустынно. Это ощущали и ощутили все: по переписке… звонкам, голосам! молчании! День вчерашний (солнечный, яркий) сменился днём сегодняшним (туч-ным, тусклым). Встретил Кузина (отца Александра). Он выходил уже. Литургия закончилась. Быстро. Разошлись. В черноте – догорали свечи. В черноте полной. Около десяти – быстро… они. Около де-сяти – утра… И такая черень с утра, с самого. Это день? Или ночь? Свечи стояли прямо, без шёлохов, горели! Свечи! В этой тьме; и – “дежурные” где-то… “Свет во тьме Светит, и тьма не объяла Его”. Они ничего не сделают с нами, мы ничего не сделаем с ними. Так и будем… Так и будет… Что же. Противостояние… Это ещё наш Храм? Не успели, не отобрали? Без Александра (Настоятель вернул-ся в “отпуск”), без Георгия… Нет, так и должно быть без Георгия на Земле – черно! черно! Скорбь. И – свечи. Горящие прямо, как молитвы, во тьме. Он понимал скорбь. И как он читал Канон Андрея Критского в первые дни Великого Поста! Их нельзя было пропускать – эти дни – как он читал, лю-бил; тогда это транслировали на Радио… И мы слушали, и записывали. Плач… Плач… О грехах сво-их. Ты умел и это, отец Георгий. Ты пробирал и – нас. “До костей” нашей сухости. Через “кожу” без-различной вороватой сытости, через чёрствость самодостаточности. Чёрное – такой же твой цвет, Жора. Как он говорил о боли! Кипел и по-настоящему мучался. Мучался, потому, что чувствовал: как!! как!! как!! болит. Ему было больно! больно! от нас! и от греха! По-настоящему больно! Он бо-лел! этим. Чёрное ему тоже шло… Как и красное, белое, золотое… Он (и Александр, и Владимир), когда стояли рядом, – живые иконы. Икона – живая. «Лучшая икона – фотография», – говорил, раз-мещая у себя в Алтаре больничной Церкви иконы-фотографии святых ХХ-го… детей: умерших… живых... Жора. Милосердие твоё… пробрал ты… всех до…
И – мы не можем без тебя, как и ты без нас, говорил…
И, вот я опять к тебе: ты не оставишь? ты не откажешь? как раньше? Ты – надежда, твоё милосердно пылающее в этой мгле и непогоде сердце. У входа – твой портрет, как когда-то – отца Александра, отца Александра Меня. В самом начале нашего служения. Портрет отца Александ-ра – живая икона ХХ-го – горел, встречал нас, вдохновляя на веру! жизнь! жизнь в вере, в Боге! в мольбе! в милости! Потом портрет “попросили” снять, вынести. И вынесли. «Потом поросят убрать и книги, книги Меня, книги отца Александра», – тихо сказал ты… Слава Богу , этого не случилось; не произошло. Отец Александр Борисов отводил удар за ударом от нас, от наших дел, от нашего прихо-да, от нашей любви! Господи! сколько вы все для нас сделали! Непостижимо! Непостижимо много! Апостольски трудились, и трудитесь ещё… Вот – ты! Теперь – на месте отца Александра, Жора, – портретом – ты, Жора. И – новое поколение, пришедших после твоей проповеди, на твоих плечах, так сказать. Молодёжь. Ты привёл – сердцем (твоё любимое слово). «По молодёжи – “специалист”», – как шутили. Теперь ты, Жора, вместо отца Александра. На фото. Вместо. Портретом. В нашем Храме – это лучшая икона, сейчас по…
Жора, не откажи… Благослови их, моих родных, тех, кого любил и любишь ты так: Лену, Женю. Им… Они… Без тебя… как? Как благословлял ты нас всегда, всегда на все поездки, будто сам взлетая! ввысь! ввысь! лайнера вместо серебристого! Как хотел ты! взлететь всегда сам… сам… Я это чувствовал – всегда! всег! да! «Да, да, да, да..!» – услышал я твой призывный обычный полу-шёпот… И – благословение… «Во Имя Отца // И Сына // И Духа Святаго». Ты давал утешение нашим жёнам, девушкам, сёстрам, матерям, бабушкам, детям и внукам… Ты сам был и остаёшься – живым утешением нашим. И – их… Без… Никто не может, не мог… так… так… как ты это делал, как ты мог, Жора, как ты, Жора. Без… Не оставь их, неутешенными, осиротевшими. Никто не осиро-тел так, как они, Жора, Жора… Не оставь, я прошу! В этот – первый день твоего Служения на… Та-кой тяжёлый! Такой! Благослови их: лететь и жить... летать и жить. Теперь уже без… «Да, да, конеч-но, конечно, конечно, не волнуйся, всё как всегда: всё будет хорошо, не волнуйся, не…» «Спасибо, Жора, тебе, я знал, я был уверен, я чувствую, я чувствую…» «Бога надо чувствовать, чувствовать – всем сердцем, всем сердцем!» – говорил! «Надо ставить чувство Бога, как руку пианисту, христиа-нину», – ты был великий! великий педагог и столько раз повторял нам одно и то же, что… Аж оско-мина и пародия… А, оказалось: вошло всё – повторением именно. (“…– мать учения”.) Вошло… глу-боко! Как кол забил! – ты! Вышиб из нас… эту самоуверенную и самовлюблённую заносчивость. В сердце вонзив – любовь, любовь. Как стрелы прошедшие сквозь – твои слова. Каждая фраза твоя – режущая пространство – до смысла самого, глубин его существа, до чувства, до чувства Бога, до Бога самого, до Евангелия Его. Ты – альпинист, – первый, – а мы – за тобой, в “связке”. Господь – Верши-на… Алчет и ждёт – нашего восхождения… Да и сейчас. Навсегда… Опекай… Не бросай нас, Жо-ра…
Портрет твой… До него и не дотянуться… Высоко – и не поцеловать. Сегодня – пер-вый я – портрет твой, икону как, целую, Жора. Вы теперь – вместе. С отцом Александром. И ты – на его месте, портретом. Ты – икона живая, Жора. Да, – со своими всеми красотами. Как мы смеялись, Жора, прости, да ты и сам, – смеялся, любил посмеяться над собой, над особенностями, так сказать, своими, Жора, прости! прости! И нам даже рассказывал всякие смешные байки про себя, про свою внешность (да и нашу не забывал, честно говоря! нет!), хохотал… и над собой! и над нами. Любил!
В цветах портрет твой видит теперь весь мир. И – следит теперь – весь мир… (Интер-нет – великая сила!) Я (так высоко мне, я ведь небольшой) не могу дотянуться до тебя, Жора, – це-лую, целую тебя, Жора. Мысленно. Мысленно. Не дотягиваюсь… Не дотягиваюсь… Ты благословил их. Не оставляй их, их всех, Жора – наших жён и детей, Жора, и – всех! всех! их, Жора! С Богом! И с Богом, ну. Ты нужен им, ты нужен им, ты нужен им, слышишь, Жора, как! – хлеб! воздух! Жора!.. Жора!.. Не оставь, не оставь, не…не…
Я целовал цветы, обнимал, и благословлялся бутонами (красными и белыми – пас-хальными) – до Жоры мне не дотянуться… (Высоко! Высоко! всё-таки повесили!) А, может, специ-ально так повесили, чтоб не зацеловали… сразу… Фотопортрет. Икона. Портрет – икона. Ты. Навсе-гда с нами, теперь. Только теперь у тебя много возможностей, больше возможностей, Жора: ты ле-тишь, летишь, летишь наконец, над всеми нами и… Как ты и хотел, Жора, “на вертолёте”, пом-нишь, только – быстрее, быстрее, быстрее… Много… Много быстрее, мне кажется. Ты – успел. Ты успел стать святым. При жизни. Святой – не тот, кто безгрешен, а тот, кто посвящён Богу. Так начи-налось Евангелие. Так продолжается и сейчас. Жизнь продолжается – такая банальность!
Жора…
Жора…