6
«Nevermind»
В том же месяце, когда «Нирвана» получила свой аванс, они играли аншлаговый канадский тур и единственный концерт в Сиэтле, где они дебютировали с «Smells Like Teen Spirit». Это был тот год его жизни, о котором Кобэйн всегда говорил с ностальгией. Его самые худшие проблемы со своей семьёй были позади, он заключил контракт с «Geffen», и его слава в качестве рок-звезды выросла, подобно его любимому платану, из маленького семечка – несколько синглов и один культовый альбом. Однако этого крошечного результата в сочетании с любопытством к самому Кобэйну было достаточно, чтобы вызвать интерес в журналах и отраслевых изданиях во всей Европе и вызвать лёгкий шум энтузиазма даже в Нью-Йорке. Как писали тем летом в одном кратком очерке в «Village Voice», Кобэйн был «восходящей звездой», тем, для кого «отчуждение окупилось» а в отношении его социального происхождения «это была тайна, скрывавшая загадку за загадкой».
На самом деле, к тому времени, как появилась статья, Кобэйн и его отец помирились. Несмотря на то, что у одного интервьюера создалось впечатление, что они «говорили более часа, просто делясь сплетнями», Дон впоследствии признал, что тот телефонный звонок был «трудным», без всяких попыток потом встретиться. По одной версии, «Курт сделал всё, чтобы подчеркнуть то, что он, Дон, был несправедлив к нему». Однако также было ощущение, что, просто разговаривая со своим отцом в течение часа, Кобэйн признавал, что когда он набирался опыта рядом со своими родителями, он начал более высоко их ценить. Именно потому, что он настолько ценил их одобрение, он так обижался, когда они отказывали в этом. Отношения Кобэйна с Доном оставались неясными, но то, что это продолжало мучить его, было видно из ключей, которыми были усеяны все его тексты. И «Nevermind», и «In Utero» касались темы отцов и сыновей, как туманное присутствие тем, о которых Кобэйн не мог говорить прямо. В самом конце его жизни он признал, что его отношения с Доном были из одной области, «мы оба всё портили, и сильно». По словам бабушки Кобэйна, «они никогда не этого не признавали, но они были слишком похожи».
«Нирвана» записала свой дебютный альбом на «Geffen» в Саунд-сити в пригороде Лос-Анджелеса за 65 000 $, примерно в сто раз больше, чем было потрачено на «Bleach»*. За шесть недель пребывания в Калифорнии Кобэйн жил в меблированной комнате, предоставленной «Gold Mountain». После того, как технический вопрос аренды барабанов и гитар и недельной репетиции был под контролем Вига, Кобэйн тут же приступил к делу. Тони Селмер, сосед «Нирваны» в Вэн-Найсе, вспоминает это как «наркотики, наркотики и снова наркотики», хотя о вуаеристском хобби Кобэйна тоже позаботились. Одна пожилая женщина в том же самом комплексе, прослышав, что наверху живут «крайне сумасшедшие музыканты», однажды вечером после репетиции пригласила Кобэйна к себе. Он открыл дверь в её квартиру и обнаружил эту женщину, сидящую на стуле совершенно голой. По словам Селмера, «это была шестидесятилетняя леди в очках. Она сидела там в чём мать родила, курила сигарету с длинным мундштуком и пила из стопки. Совершенно расслабившись – в этом вообще не было ничего сексуального. Это был просто ещё один из заскоков Курта, и эта старушка сделал так, чтобы он осуществился».
Ещё одна периодически повторяющаяся фантазия выявилась, когда, после нескольких дней торга, Кобэйн убедил двух местных близняшек составить ему компанию в постели. К тому же это относительно дерзкое соглашение было усложнено дополнительным присутствием в комнате фотоаппарата, против которого возражала одна из женщин. В ходе последующего недоразумения было разбито окно, и сработала вся система пожарной сигнализации. После этого, говорит Селмер, «никто не успел опомниться, как эта блондинка, как ракета, мчалась вниз по лестнице, визжа: «Он меня ударил, он меня ударил», а через минуту за ней последовала её сестра, чей силуэт был виден благодаря освещённому подъезду, которая убегала, прихватив фотоаппарат Курта. Больше мы тех близняшек не видели».
Кобэйн также выкраивал время и для музыки. Более шести недель «Нирвана» репетировала и занималась по десять часов в день, чтобы записать тринадцать приемлемых треков и сопровождающих купюр, которых было немало. Наряду с новым материалом Кобэйн переработал большую часть работы с сессий на «Smart» за год до этого, хотя «Polly» и «Stay Away» существовали, в различных формах, со времён «Bleach». Многие впоследствии привели к открытому конфликту между импульсивным, одномоментным подходом Кобэйна к записи и ожесточённой требовательностью Вига и Энди Уоллеса. Несмотря на внушительные мелодии, слишком много материала на «Nevermind» казалось неловким и заранее записанным. В те моменты, когда это действительно брало за живое, это служило только для того, чтобы предать удивительно скучные миксы Уоллеса. Таким образом, «On A Plain» появился как триумф импровизационного блеска над пышными ценностями продукта, хотя на «Territorial Pissings» Кобэйн вернулся к статусу гаражной группы, подключив свою гитару прямо к микшерному пульту эпохи семидесятых, в стиле ранних «Sex Pistols». С другой стороны, такая песня, как «Lounge Act», была, возможно, слишком хитроумно названа для её же блага. Хотя, действительно, большая часть студийных трений было улажено («В целом, - говорит Виг, - когда я просил его сделать материал, он его делал»), и коммерческое достижение было бесспорным, критики по-прежнему размышляли, что могло случиться, раз Кобэйн и его продюсеры намеревались делать такой альбом.
Одной из причин, по которой выход «Nevermind» сразу же стал таким успешным, была в том, что он затрагивал мир, который рушился. Кобэйн точно выбрал время. Он великолепно понимал то, что чувствовали многие из его соотечественников. После нескольких лет оптимизма в середине восьмидесятых, американцы видели один конфликт, угрожающий миру, за границей, а другой дома. За границей Запад участвовал в самом большом военном развёртывании со времён Второй Мировой войны. Внутри страны армия из 42 миллионов недовольных тунеядцев образовала аудиторию, готовую к попурри из псевдоанархистских бормотаний и забавных сарказмов «Nevermind». Тексты Кобэйна, пронизанные ощущением поражения, которое зарубежная и гражданская война принесла Америке спустя всего несколько лет после того, как кампания по выборам президента была выиграна на основе «мира и процветания». В итоге это стало документом: не только искусно собранным, но и затрагивающим потребности людей. Кобэйн был мастером суровой метафоры своего времени и виртуозом при выявлении вечного настроения - желания одного поколения отличаться от другого.
Ещё одним достоинством Кобэйна была его готовность идти на компромисс. Судя по всем его разговорам об импровизации в студии, было ясно, что Виг и Уоллес могли свободно работать над своим волшебным брэндом по крайней мере на половине треков. Даже сама «Teen Spirit», далекая от того, чтобы быть моделью панк-непосредственности, эволюционировала в течение недель репетиций и изношенных аранжировок. Во-вторых, когда вариант появился в мире (чем-то напоминая хит «Boston» «More Than A Feeling» 1976 года), он был тут же доставлен Уоллесу и Вигу, как болезненный ребёнок в инкубатор. Когда критики впервые услышали «Teen Spirit» тем летом, многие поняли дистанцию между приподнятой манерой подачи песни и её идеей. Она была солнечной, она была тёмной, но у музыки и текстов было нечто общее: они превосходили всё то, что Кобэйн делал раньше, настолько полны мрачных высказываний, настолько обогащены безумной энергией, что они могли быть написаны едва ли не другим человеком. В некотором смысле, так оно и было. Слова были те же самые, что Кобэйн наспех написал однажды вечером по пути в студию. Та долгая и морозная зима на Норт Пир-стрит позволила ему сбросить бремя того, что, как он думал, было приемлемым способом написать песню и, следовательно, отказаться от клаустрофобных тем «Bleach». В том, что казалось мгновением, Кобэйн совершил прорыв, перепрыгнув от обычных тем вроде парикмахеров и толкучек к стилистическому и самобытному собственному миру. Однако большая часть музыки «Нирваны» оставалась в самой консервативной традиции рок-н-ролла, и электронные украшения Уоллеса прочно внедрили «Teen Spirit» в почву «Deep Purple» и «Aerosmith». Контраст между темой песни и её исполнением заставлял запись казаться странно бессвязной, и в более поздние годы Кобэйн отрицал выпуск «Teen Spirit» как «аншлаговый».
Хотя у биографа создалось впечатление, что Кобэйн редко пил, его поведение в Саунд-сити развивалось традиционными способами для рок-звезды. Наряду с его любимым сиропом от кашля, он каждый вечер в студии опустошал бутылку «Джека Дэниелса» и отказывался от любой еды, если она не сопровождалась эквивалентной дозой алкоголя. Как только он устроился в своей квартире, он начал принимать антибиотики из-за своего желудка, запивая таблетки бурбоном и вином. Чуть свет Кобэйн садился обедать с друзьями вроде Новоселича, Вига и Гэри Джерша, где, по словам Селмера, «выпивка текла, как Ниагара», несмотря на неоднократные предупреждения об опасностях смешивания алкоголя и таблеток. Для того, чтобы напиваться, ситуация для Кобэйна была благоприятной, потому что практически каждый был потенциальной медсестрой: он был под надёжной охраной и за ним присматривали, чтобы он не свалился. Он пил.
В более поздние годы Кобэйн наслаждался репутацией отшельника, худшими недостатками которого были сигареты и несколько чашек крепкого кофе- капуччино. Прижился имидж, изображавший его как современного святого из рок-легенды. То, что героический вид Кобэйна был в некотором роде упрощением, возможно, демонстрирует история его юности. Из-за склонности к критике своих друзей и современников его собственная бабушка по отцу рассказывает о нём как о «надломленном». Но непослушный ребенок внутри него обычно удерживался под контролем взрослого с исключительно сильными амбициями и до 1991 года - с недостатком средств, чтобы совершенно ни в чём себе не отказывать. Нищета и необычайно ранимая душа не давали ему слишком далеко отклониться от дороги настоящего успеха.
Спустя годы после «Nevermind» эта душа стала менее надёжной и, наконец, совершенно разрушилась. Несмотря на популярность и деньги, Кобэйн вернулся к привычкам своей юности, но теперь разложение происходило в более широком масштабе, и это стоило ему большего здоровья. Увеличивающаяся зависимость от алкоголя и наркотиков способствовала помрачению его рассудка. Мало того, что Кобэйн пил в студии сироп от кашля, виски и вино - к августу 1991 году в контракт «Нирваны» было включено условие об одной бутылке водки и «Glenfiddish» для каждого из них на каждом концерте – скромно по меркам «Rolling Stones», но существенно для трио, в котором пьющими были только двое. На презентации «Nevermind» той осенью Кобэйн веселился, как мог только он: банкет суррогатной пищи, запивающейся стаканами бурбона и пива. В День благодарения он со своей подружкой был на героиновом кутеже в Лондоне и Амстердаме. К Рождеству Кобэйну, как и другим, стало ясно, что он больше не может существовать без бутылок или из его домашней аптечки, или из своего шкафа со спиртным.
Одной из причин поведения Кобэйна была, конечно, его генетическая основа. Будучи ребёнком, он сам научился принимать риталин и успокоительные средства, затем пошёл по проторённому пути от марихуаны к злоупотреблению наркотиками и, наконец, к наркомании. Став взрослым, он искал цель в музыке, однако отказываясь от результатов почти таким же способом, как шестилетним ребёнком он отрекался от своих премированных художественных работ. Бремя славы вновь открыло раны детства Кобэйна. Проще говоря, по мнению его кузины, «успех только сделал Курта заложником своей ситуации», тем, кто был патологически неспособен к наслаждению этим даром, равно как его отказ от прошлого. При таком понимании Кобэйн имел вполне достаточную причину, чтобы придумать форму забвения. С алкоголем и наркотиками он нашёл нечто среднее или идеальный баланс между жизнью и смертью. Самоубийство прямыми средствами отсутствовало, но самоубийство посредством наркомании было способом распоряжаться жизнью, особенно теперь, когда у него были деньги, чтобы ни в чём себе не отказывать. Кобэйн пил и принимал наркотики больше для облегчения, чем для удовольствия и, по словам Селмера, «становился более одиноким, поскольку он становился более известным».
Это откладывало вопрос о половой жизни Кобэйна. Когда «Нирвана» играла в «Satyricon Club» в Портленде в 1989 году, они познакомились с женщиной с поразительными панк-рок-волосами, татуировкой и таким невероятным именем, которое дают жёнам музыкантов в романах Джекки Коллинз. Кортни Лав, родившаяся 9 июля 1965 года, была, как и ожидалось, беспокойным отпрыском брака между практическим психологом и человеком, который жил с «Grateful Dead». Когда её в более позднем возрасте спросили, какие ассоциации вызывает в памяти её детство, Лав ответила:
«Парни в полосатых штанах в кружке вокруг меня, и моя мать говорила мне, чтобы я исполняла роль весны. Потом – чтобы я была летом и осенью. Танцуя, пояснять это. Люди в палатках с дикими глазами, раскрашивающие моё лицо».
Сама Лав впервые познакомилась с терапией в три года, затем начала долгое движение по нисходящей спирали, посредством Англии и Новой Зеландии, которая, в конечном счёте, привела к осуждению за кражу в магазине и сроку отбывания наказания в исправительном учреждении в Орегоне. Она зарабатывала себе на жизнь, танцуя стриптиз, пела в нескольких легко забывающихся панк-группах и, после того, как о ней узнал Алекс Кокс, получила главную роль в его поп-спагетти-вестерне «Прямиком в Ад». До этого Лав получила эпизодическую роль в фильме Кокса «Сид и Нэнси», роль, сыграть которую она, возможно, была рождена. В начале 1990 года она основала хардкор-группу «Hole».
Тем, кто встречал Лав в Лос-Анджелесе и его окрестностях, не составляет труда вспомнить её. Наряду с подведёнными глазами, обесцвеченными волосами и с приятными формами стриптизёрши, Лав была бесстыдно откровенна в своей саморекламе. К концу 1990 года у неё было только одно желание: несмотря на проблемы, с которыми она сталкивалась с «Hole», она всё ещё надеялась сделать себе имя в качестве музыканта. «Кортни была явно необыкновенной, - говорит Селия Грек, женщина, которая познакомилась с ней той зимой. – Её оживляла энергия и уверенность в себе, и она была в некоторой степени театральной, хвастуньей. У неё было такое чувство, что она особенная, [то], что она не предпринимала никаких усилий скрывать. Было две возможных реакции на Кортни - или вы её заметили и полюбили, или вы её заметили и возненавидели. В отличие от Курта, её не сокрушали плохие отзывы».
То, что действительно сокрушало её, должно было игнорироваться. Когда Лав снова встретила Кобэйна в Лос-Анджелесе в 1991 году, она предпочла заявить о себе не традиционным приветствием, а ударом кулака ему в живот. Несмотря на это малообещающее знакомство, эти двое оставались в контакте, пока «Нирвана» записывала свой альбом. Вскоре Лав стала появляться в квартире на Вэн-Найс, чтобы обмениваться наркотиками. «Нас связала фармацевтика, - рассказала она Азерраду. – У меня был викодин экстра-силы, который был в таблетках, а у него был сироп от кашля - гикомин. Я сказала: «Котик, ты не должен пить этот сироп, потому что он вреден для твоего желудка»». В скором времени эти встречи и химический обмен превратился в свидания, секс и в целый роман. Отношения с Лав сильно повлияли на мировоззрение Кобэйна, непосредственно затрагивая его карьеру в нескольких поворотах. Это было не просто случайное событие в его жизни; она произвела на него глубокое впечатление, и он регулировал аспекты своей работы - даже до их обсуждения того, должен ли он уйти из «Нирваны» - как результат их взаимной преданности. Несмотря на всю ложь, полуправды и подкалывания Лав как заправленной наркотиками лицемерки, которая купила известность, она, без сомнения, приклеилась к Кобэйну, когда даже его ближайшие члены семьи и коллеги покинули его. Тому, что её отношения с Кобэйном помогли её карьере, значения не придаётся.
***
«Я как сейчас вижу Курта, сидящего на полу, - говорит Чарлз Питерсон. - Он разложил то, что он называл своим искусством - макеты плодов, пластмассовые кости, кишки - и требовал фотографировать». Питерсон - среди тех, кто думает, что Кобэйн был «менее одарён визуально», чем некоторые думали. К его чести говорили, что Кобэйн был готов следить за деталями своих альбомов, которые другие музыканты были склонны игнорировать; можно также сказать, что его талант к рисунку был в лучшем случае субъективен, какой-то попыткой воскресить сладостно-горькое настроение воспоминаний детства, и в худшем случае надоедливо потакающий своим желаниям. Однако Кобэйн действительно добавил одну впечатляющую деталь к широко приветствуемой обложке «Nevermind». Она заключалась в его предложении, чтобы подводная фотография пятимесячного Спенсера Элдена была переделана так, чтобы показать его плывущим к крючку с долларовой купюрой на нём. Когда альбом был впервые выпущен, было столько же комментариев, сосредоточенных на изображении и символичности конверта грампластинки, как и на её содержании. Была опубликована целая кандидатская диссертация на «аллегориях великого замысла Курта Кобэйна», и в которой размышлялось, сколько в обложке было метафорического, и сколько объективной истины. Для Майкла Азеррада эта картина символизировала «уход от жадных карьеристских восьмидесятых, неприятие материализма, которое имело неприятные последствия», хотя даже «New York Times» обнаружила в ней «преобразовательный сдвиг» от старого десятилетия к новому. Что было пропущено всеми критиками, так это три простых идеи обложки - и эти идеи доминируют во всех произведениях Кобэйна: священность юности независимо от её формы; разочарование, которое неизменно следует за большими надеждами; и порча невинности.
Существовала также вероятность того, что обложка была шуткой. По словам Леви, «Курт говорил, что с тех пор как всё было реальным как форма восприятия, точную истину нельзя отличить от теории; в некоторых образах предположение было буквальной истиной». Проще говоря, Кобэйн имел некоторые претензии символиста-сюрреалиста. Он наслаждался мыслью, что социологи и авторы образа жизни могли размышлять о значении его работы. Один человек, присутствующий на встрече, чтобы решить, какое изображение использовать для обложки – было пять вариантов – вспоминает, что «Курт покатывался со смеху от радости», и сама «Нирвана» снялась под водой, что, несмотря на добротную работу «Rutles» и характерную хэви-металл- мистификацию «Spinal Tap», обратил пародию рок-н-ролла к новым глубинам. По словам Роберта Фишера, арт-директора «Geffen», «перед этим был крайне бурный уикэнд, и бассейн был очень затемнён…. За два дня до этого сломался насос, поэтому вода была очень холодная, а Курт был очень болен, и они ненавидели находиться в воде. Это был какой-то кошмар. У Курта было трудное время – похоже, что у него была большая проблема с плавучестью - он пинался и бился, и по-прежнему оставался на поверхности воды». Позднее Кобэйн прикончил четверть галлона «Джека Дэниелса» и нырнул сквозь лист зеркального стекла в поиске дальнейшего отдыха у бассейна.
Одной из насмешек полового развития Кобэйна было его влечение к специфическому типу женщин – к агрессивному, уверенному в себе, физически производящему впечатление типу, воплощённому его матерью - поэтому расходящегося с его собственным глубоко замкнутым характером. К тому времени, когда ему исполнилось двадцать четыре, у Кобэйна было полдюжины серьёзных романов, наряду со многими вуаеристскими эпизодами с женщинами вроде Донны Кесслер. Теперь, когда он вернулся в Олимпию из Калифорнии, он вступил в непродолжительные отношения с певицей по имени Мэри Лу Лорд. «Это было серьёзно», - говорит один из друзей, но серьёзность была только с его стороны. Где-то в глубине своего сознания Кобэйн «трансформировался». Зато Лорд представляла собой более прямой образ: общительная молодая исполнительница с любовью к людям. Её внутренний мир, хотя и мятежный, находила выход в трудовой деятельности.
Он притворялся, был скрытным, переживая социальные сдвиги; она наслаждалась собой, показывая, что она открыта для прямого опыта. Один пытался выиграть время, другая жила целиком и полностью сегодняшним днём. Как и ожидалось, Лорд пополнила список экс-возлюбленных. С лета 1991 года Кобэйн, наконец, уехал с Норт Пир-стрит, проведя шесть месяцев в меблированных комнатах, гостиницах и неоднократно располагаясь на ночлег среди бродяг с ввалившимися глазами, обычно обитавших на Пайонир-скуэр.
«За то время, когда я пытался быть холостяком, перебеситься и жить жизнью рок-н-ролльного холостяка, я не прекращал с кем-то трахаться, или вообще хорошо проводить время», - жаловался Кобэйн. Было неизбежно, что рано или поздно его мысли возвратились бы к Кортни Лав. Будучи ребёнком, Кобэйн сильно нуждался во внимании; став взрослым, он искал сочувствия. Лав дала их ему. Не раз он говорил, что был действительно живым только тогда, когда он играл музыку; но факт оставался фактом, возвышаясь над ним так же непоколебимо и неопровержимо, как Гибралтар – таким способом он хотел быть действительно живым в течение всего нескольких часов в неделю. В остальное время Кобэйн предпочитал более стимулирующее общество какой-нибудь женщины, которая (как это, несомненно, делала Лав), «твёрдо знала, чего она хочет». С августа, когда она присоединилась к нему в туре по Англии, пара почти постоянно была вместе до конца жизни Кобэйна.
Лав произвела незамедлительную и долговременную смену привычек, по которым жил Кобэйн. Навсегда исчезли его сексуальные эксперименты и беспорядочный вуаеризм тех лет, что он провёл в Олимпии. Бывших подружек вроде Мэрандер и Вэйл не пускали на порог. По словам Уилер, Лав «всегда беспокоилась по поводу прошлого Курта» и устраивала строгий отбор старым друзьям, давно привыкшим к открытому приглашению, которым теперь путь к дверям дома Кобэйна был заказан. Больше внимания уделялось тому, как он выглядел и одевался, тому, какие наркотики он принимал, и где он ел. Некоторые также замечали влияние Лав на профессиональную работу. С 1992 года тексты Кобэйна потеряли часть своей едкой иронии в пользу дерзкого феминизма, хотя ошеломляющий шум и то, что Пил называет «метаниями» позволяли разбавить выигрышное соединение мелодии и ярости. Впоследствии Кобэйн ссорился с Новоселичем и Гролом из-за денег. Те, кому было за тридцать, видели здесь связь с Джоном Ленноном, ещё одним артистом, на которого, как думали, необыкновенно влияла его жена, и предполагали, что теперь, как и тогда, имел место распад мужского самолюбия. Хотя немногие открыто об этом говорили, в Сиэтле было ощущение, что как фигурально, так и сексуально Кобэйн был покорным партнёром.
Тем временем, в знак того, как менялся рок-дух времени, Лав и её группа испытали ту же долю, что и «Нирвана», сначала покорив восторженную клубную аудиторию, а затем их обнаружили британские еженедельники. К 1991 году, фразами, которые повторяли те, что были в 1989, «Melody Maker» писал о «Hole»:
«Они рубят мелодию со страстью. Исполняя «Dicknail», Кортни касается своей груди, раздвигает бёдра, тяжело дышит и выгибает спину. Настоящая блондинка-самоубийца, если таковая когда-либо была.
«Hole» опасны и неотвратимы. Они случаются, как война, и никто, даже они, не могут понять, насколько они сильны. Они согласятся на любую студию звукозаписи, которую вы им предоставите – поп, рок, панк, какую угодно - и затем их выбросят, как множество бесполезных бумажек.
Да, я думаю, что они могут изменить мир, то есть нет, я не думаю, что они – поп-группа».
Одна из причин, по которой с июля 1991 по январь 1992 года Кобэйн был формально бездомным, это беспокойный тур-график, навязанный «Нирване» Джоном Силвой. В июне, после отъезда из Саунд-сити, они играли в Мексике, Калифорнии, штатах Орегон и Колорадо; 20 августа они присоединились к «Sonic Youth» в европейском фестивальном туре; и с конца сентября явление, известное как нирваномания, обрушилось на них от Америки до Канады, Европы, Австралии, Новой Зеландии, Японии и, в конечном счете, дома через Сингапур и Гавайи. Когда он стал богаче и популярнее, Кобэйн предпочитал проводить большую часть времени среди людей, которые не разделяли ни одного из преимуществ его профессии. Он гордился этим фактом и стремился извлечь из этого выгоду; однако его объяснение своих «низменных убеждений» и пристрастий к гостиницам и командировкам кажется неубедительным, особенно когда он предпочитал жить среди настоящих бродяг. Если бы Кобэйн всерьёз задумывался об этом, он бы понял, что его доход и известность всегда гарантировали бы ему особое место в очереди за супом. Поэтому на практике его решение жить в «эпицентре» во время туров или в Сиэтле, приводило его в ситуации, где его превосходство было непринуждённым и непревзойдённым. По комментариям, которые он делал друзьям в клубах и барах, ясно, что он не делал никакой попытки уклониться от этого специального статуса; напротив, он им наслаждался. В 1985 году Майкл Шепп обнаружил, что Кобэйн «в качестве эксперимента живёт» в лачуге на Ист 2-стрит, в то время как другие говорили о том, что он «жил безо всяких удобств» в Абердине. То же веяние ломания комедии было очевидно спустя шесть лет. Эта модель поведения наводит на мысль о том, что Кобэйн страдал от сильного чувства опасности.
Тем летом в Европе он также объявил о том, что испытывает сильное желание долгое время пожить среди «настоящих людей». Кэйт Раус, одна из промоутеров, которые встречали Кобэйна в «St Henry`s Club» в Корке, вспоминает, как он «произнёс грандиозную речь о том, как был «просто одним из парней», а затем пришёл в ярость, потому что за кулисами был шотландский виски, а не «Glenfiddich». В самом деле, Кобэйн изо всех сил старался играть, некоторые говорили, что переигрывать, роль «грабола рок-звезды», как он вскоре стал себя величать, установив пожизненное противоречие между тем, что Раус называет «простым мастеровым», и «высокомерным козлом, чьё самолюбие с каждым днём в пути удваивалось».
Ещё одно из того, что Кобэйн проявил в течение восьми месяцев тура, была его способность заинтересовать аудиторию. Данью его неустанной настойчивости на репетициях и тренировках было то, что сценические выступления «Нирваны» меньше чем за год превратились из полных энтузиазма в равным образом выдающиеся. Используя свой голос, чтобы строить, а не заглушать мелодии, свою растущую компетентность в качестве гитариста и, прежде всего, свою знаменитую способность «убеждать в своей правоте» (в некоторой степени буквально, ныряя в толпу), живые выступления Кобэйна в течение нескольких месяцев проникли в рок-культуру так глубоко, что стали практическими знаниями. Ко времени выхода «Nevermind» «Нирвана» уже получала удовольствие от количества поклонников, абсолютно не соответствующих скромным продажам их альбома. В туре по Великобритании они были провозглашены «будущей классной вещью», «претендентами», и, что вызывало священный трепет, «будущим рок-н-ролла». Как раз когда критики рукоплескали «Sonic Youth», они зарезервировали специальную сноску для их поддержки. К концу августа, когда «Нирвана» появилась на Фестивале в Рединге, «Melody Maker» писал об альбоме, который ещё не слышали, как о «самом откровенном рок-альбоме десятилетия», и о Кобэйне как обладателе «одного из самых замечательных «страдающих от боли» голосов в роке на сегодняшний день». Как попросту выразилась «Times», ««Нирвана» добилась успеха».
Это был такой период его жизни, о котором Кобэйн всегда будет говорить с нежностью. В интервью незадолго перед смертью он сказал Дэвиду Фрикке: «Самые лучшие времена были как раз тогда, когда вышел «Nevermind», и мы поехали в тот американский тур, когда мы играли в клубах. Был полный аншлаг, и эта запись была удачным моментом для прорыва, и в воздухе витало это невероятное чувство, эта атмосфера энергии. Происходило нечто действительно особенное». Наряду с последовавшими отзывами в США и Европе, Кобэйн привлек внимание СМИ и фотосъёмок в масштабах таких изданий, как «Billboard» и «Rolling Stone» по той же причине, по которой «Forum» опубликовал две его фотографии в очерке на целую страницу в Сиэтле месяцем раньше: он выглядел необыкновенно, надо сказать, заслуживая освещения в печати. Производя впечатление измученного и уставшего от жизни ребёнка, когда он сидел, надувшись, среди своих глиняных кукол и старинных безделушек, Кобэйн был единственным в этом очерке, кто заставлял читателя остановиться перед тем, как перевернуть страницу. Большинство других «Грандж-Активистов», набор, куда входили Марк Арм, Крис Корнелл и Джефф Эмент, могли так же легко иллюстрировать историю о молодых футболистах. Только Кобэйн инстинктивно знал, как пленить камеру, когда стоять и когда сидеть, когда хмуриться и когда насупиться, и редакторы «Forum», как и другие такие же редакторы в будущем, едва ли могли избежать того, чтобы сделать его центром внимания, которого он жаждал.
Слава также пришла к Кобэйну как результат того, что он был в нужном месте в нужное время. «После войны в Персидском заливе все ждали появления следующего поколения «MC5-Stooges», - говорит Грант Олден в качестве частичного разъяснения. – Вот почему панкам уделялось такое большое внимание, и почему новый альбом любого из них считался событием». Наряду с их растущей основной поддержкой и слухами, распространяемые отделом маркетинга «Geffen», «Нирвана» наслаждалась репутацией тех, кто откровенничает по поводу того, как они видят жизнь, как на родине, так и за границей. «Nevermind» извлёк чрезвычайную выгоду из ощущения того, чтобы быть альтернативой ежегодному посланию Президента Конгрессу о положении в стране. За это ухватились критики, как в «Forum», стремясь объяснить «отношение молодёжи» к войне» (никогда не упоминавшееся в текстах), в то время как другие стремились рекламировать альбом как манифест разочаровавшейся молодежи. Вдобавок к культу, последовавшему после того, как группа обратила на себя внимание после «Bleach», можно было увидеть, почему «Нирвана» имела все основания предполагать, что их переход на «Geffen» будет работать на коммерческий успех, или почему даже впечатляющая сдержанность Кобэйна растаяла, когда он сказал Азерраду: «Каждый раз, когда я вспоминаю лучшие времена в этой группе, это было как раз перед «Nevermind»…. Это было потрясающе. Вот когда группа была в ударе - они очень усердно трудились, и в воздухе витало столько возбуждения, что мы могли просто получать от этого удовольствие».
Говоря так, Кобэйн доказал, что он тоже поддался «нирваномании». Друзья подтверждают, что лето и начало осени 1991 года были «самыми близкими к тому, что Курт был счастлив» (между травмирующими припадками болей в желудке), и один из руководителей «Geffen» вспоминает его «сияющим от гордости», в особенности на «Forum». Лохматый, замкнутый неудачник вставил эту статью в рамку и повесил её в своём гостиничном номере. Это было соответствующим итогом первой стадии интереса мэйнстрим-СМИ к жизни Кобэйна. Его следующие важные съёмки все состояли из заголовков, передовиц и некрологов.
Живые выступления «Нирваны» были новой исследовательской формой, новым средством коммуникации, новым подтверждением бурной, освобождающей силы рока. Как и в случае с группами начала 1960-х, их туры обладали огромной привлекательностью для молодёжи, ищущей образцы для подражания, и их концерты сделали столько для поляризации общества в начале девяностых, сколько не сделал ни один сатирик, агитатор или политический активист. Каждый городок, большой город и деревня, все углы и закоулки в итоге стали доступными для подрывного движения, которое распространялось под лозунгом и обращением к грандж-року. В Лос-Анджелесе Коалиция Против Зарубежных Войн приняла обложку «Nevermind» с плывущим ребёнком в качестве эмблемы своих объявлений. Группа Действий За Мир, лоббируя каждого конгрессмена в Союзе, цитировала Кобэйна как «одного из [тех], кто выражает то, как миллионы американцев чувствуют себя в наше время». И в Сиэтле Всемирная Партия Рабочих выбрала изображение «Нирваны» на сцене для иллюстрации своего манифеста «Что Делать?».
Кобэйна широко восхваляли за то, что он осмелился публично продемонстрировать свою более страстную сторону. Часть его привлекательности заключалась в его отсутствии иронической отрешённости, его приверженности тому, что он называл «высшим приоритетом» изменяющегося общества. К его чести, он тайно поддерживал благотворительные учреждения и жертвовал тысячи долларов маргинальным группам. Однако даже в своих попытках вызвать истинный дух анархии срабатывал талант Кобэйна к ловким трюкам и двусмысленности. В «Что Делать?» восхвалялись сценические выступления «Нирваны» как «символический выброс сдерживаемой ярости и гнева на капиталистическую машину». На самом деле саморазрушение началось как простая попытка Кобэйна покалечить своего ударника. К 1992 году «Нирвана» превратила разбивание инструментов в искусство, круша оборудование с особой тщательностью и ослабляя болты на гитарах и барабанах, чтобы гарантировать, чтобы они сломались чисто. Если и был какой-нибудь повод для агрессии Кобэйна, он заключался в опьянении, а не в каком бы то ни было желании проиллюстрировать свою приверженность изменению общества. В «De Doelen Club» в Роттердаме Кобэйн появился одетым в соответственно подобранное розовое дамское бельё, сжимая бутылку, и пригласил толпу «трахать друг друга», пока он извивался перед ними. Шесть недель спустя он вышел на сцену в Далласе, где, на середине «School», он вставил свою любимую гитару «Mustang» в дисплейный пульт, по-видимому, чтобы позабавиться, но вызвав у публики скандирование: «Ерунда». В «Hollywood Palace» Кобэйн обратился с речью к толпе из-за бутылки бренди, спустил свои брюки, затем начал пинать и бить ударную установку, лежа на спине среди обломков и суча ногами, как перевёрнутое вверх ногами насекомое. В августе он попробовал тот же трюк на Фестивале в Рединге и, в конце концов, вывихнул себе плечо.
Лицедейство и крайности - неизменные профессиональные опасности для любого исполнителя. Даже в этом случае достижения Кобэйна выдерживают сравнение с великими карикатурами рок-н-ролла. За долгие месяцы гастролей «Нирваны» он стал невероятно пьющим, один из его типичных кутежей был тогда, когда он перестал есть и напился до невменяемости. В сущности, это были саморазрушающие поступки, так как он нуждался в том, чтобы его спасали другие, которые, к счастью, всегда появлялись вовремя. Два друга, Майк Коффи и Фрэнк Медина, стянули Кобэйна с вышки плавательного бассейна в его гостинице, который был закрыт и осушён на зиму. Джулия Леви вошла к нему в комнату в Сиэтле и обнаружила его в бессознательном состоянии, плохо питающимся и слишком слабым, чтобы ходить. Такая модель стала привычной, особенно после чрезвычайно долгого и трудного времени в дороге.
Хотя в некоторых из этих кутежей присутствовал суицидальный компонент, Кобэйн сознательно не собирался умирать – слишком сильной для него была страсть к музыке, чтобы отказаться от этой ответственной части своей жизни. Но его выживание зависело от добрых самаритян вроде Коффи и Медины, и он мог быть характерно груб к тем, кто помогал ему. За кулисами на Фестивале в Рединге он довёл одну женщину до слёз. На этой же неделе он покинул клуб в Лондоне с двумя английскими девушками, у которых, о чём он не спешил сообщить Лав, было «вымя, как у вашингтонских коров». В Бремене Кобэйн не только разнёс свою гитару, усилитель, и большую часть гримёрной, но и поджёг гастрольный автобус. (Это был момент, когда даже менеджер «Нирваны» Джон Силва настаивал: «Парни, вы должны успокоиться»). Поскольку гонорары с продаж «Nevermind» увеличивались, и «Gold Mountain» не скупился на расходы, Кобэйн отпраздновал покупку новой гитары этикеткой, на которой было написано: «ВАНДАЛИЗМ: ПРЕКРАСЕН, КАК КАМЕНЬ В ЛИЦО КОПА». Когда он мог, наконец, себе это позволить, и когда этого ожидали зрители, разрушение инструментов переросло в доставляющий толпе удовольствие ежевечерний ритуал. Когда Коффи пошёл поздравить своего друга с выдающимся концертом, Кобэйн ударил его кулаком, потом сидел, рыдая от раскаяния, и крича, что «пародия на самого себя» испортила выступление. Кобэйн признавал опасности массовой популярности и слепого признания, когда говорил Азерраду: «Я был слишком несносным во время тура «Nevermind», потому что я заметил, что на наши концерты приходит больше обычных людей, а я не хотел, чтобы они там были. Они начали действовать мне на нервы».
Любопытную информацию о реакции Кобэйна на популярность предоставил Монти Ли Уилкс, тур-менеджер «Нирваны» с сентября по октябрь 1991 года. Уилкс рассказал Азерраду, что первое, что он подумал, увидев, как Кобэйн сошёл с самолета, это: «С этим парнем что-то не так». С тех пор всё ухудшилось. Даже друзья вроде Коффи обнаруживали «нечто болезненное» в том, как Кобэйн наслаждался мучением своих коллег. «Всё, что вы организовываете, - сказал Уилкс, - парень вроде Курта идёт и нарочно разрушает, потому что он – просто прелесть, понимаете?». По словам Фрэнка Медины, «Кобэйн мог быть дерьмом по отношению к любому, кто его знал».
Как признавал сам Кобэйн, рациональных мотивов его поведения едва ли было достаточно, и он, несомненно, был под влиянием других факторов, которые были до некоторой степени подсознательными. Среди них были психологические проблемы, которые существовали с детства. Хотя он иногда небрежно относился к Абердину, он часто с горечью говорил о нём близким друзьями. Более того, именно его мучительное осознание того, что «Нирвана» была музыкальным середняком, предало гласности лесть, столь невыносимую. Ассоциация между восхвалением и виной была придумана Кобэйном с раннего возраста, когда он восстал против неверно направленного одобрения своих родителей. Его тенденция использовать других для достижения своих собственных целей и слишком низко ценить дружбу также начиналась с его детской политики самоограничения. Результатом было все более и более агрессивное и подпитываемое алкоголем оскорбление таких людей, как Уилкс (с которым Кобэйн «никогда много не говорил, кроме тех случаев, когда он чего-то хотел») и высокомерное непринятие других, таких, как Силва, которые стремились предостеречь его насчёт его поведения.
Утверждение, что Кобэйн «не хотел, чтобы простые люди ходили на концерты», является симптоматическим из-за этого несчастья со своей аудиторией, которая оставила след на его дальнейшей жизни. К 1991 году он регулярно сетовал на требования, возлагавшиеся на него его фэнами. «Я меньше всего хотел быть знаменитым», - утверждал он; однако Кобэйн хотел быть чем-то подобным - богатым, уважаемым и тем, о ком бы говорили - в течение многих лет. По мере того, как он становился старше, он всё больше и больше негодовал, когда вторгались в его частную жизнь, хотя по-прежнему искал полнометражный масштаб для каждого своего публичного действия. Ничто не было более характерно для Кобэйна, чем это желание отделить своё поведение от его последствий. Это была та же тенденция, которая привела к тому, что он обвинял «беспринципных дилеров» в своей наркомании, или угрожать подать в суд на своего врача за то, что тот не предостерёг его детально, чтобы тот не смешивал сильные антибиотики с героином. По словам Коффи, «с хорошей стороны Курт был по-детски простым и чистым и имел порывы, которые мир не мог испортить. Его неприятной стороной была детская зависимость от других и полный отказ взять на себя вину за свои провалы».
Возможно, Кобэйн не хотел быть знаменитым, но он изо всех сил старался привлечь массу поклонников. Несмотря на все свои сражения с Вигом и Уоллесом он желал и даже жаждал идти на компромисс в производстве «Nevermind». Истории о «творческих разногласиях», распространявшихся позднее, были грубо искажены в попытке поднять кредиты доверия «Нирваны», когда их искусство истощалось. Виг был идеальным коллегой для Кобэйна: сдержанный, трудолюбивый, неконфликтный и знакомый с причудами капризных музыкантов. Сам Кобэйн пояснит, что «сделанный [в Саунд-сити] материал звучит не слишком плохо. Самое худшее дерьмо выпустили». Его представление своей работы во многом было правдиво; «худшее дерьмо» было выпущено, но так было намного лучше. Конечный результат был характерно гладким, саунд попа семидесятых, вокал, щедро наложенный сверху, Азеррад сравнивал с «зубчатым камнем, обрамлённым в люцит», а Кобэйна - как того, кто был «ближе к «Motley Crue», чем к панку». Тот же рецепт срабатывал на протяжении примерно двадцати пяти лет рок-истории. Было не таким уж невозможным, как сделал этот автор, купить «Nevermind» вместе с самым последним альбомом «Rolling Stones». Хотя большинство критиков не скупилось на похвалы, когда альбом появился той осенью, были и те, кто чувствовал, что Кобэйн слишком охотно пожертвовал принципами ради прибыли. «Нам смешно и унизительно называть это грандж-роком», - возвещал «Source». По словам Слима Муна, друга и соседа Кобэйна в Олимпии, «Nevermind» казался устаревшим едва ли не сразу, как Курт его сделал». Без своего «духа катарсиса» этот сингл потерпел бы фиаско.
Когда «Nevermind» поступил в магазины, американская пропагандистская машина - журналы, газеты, «MTV» и реклама - стали огромным оркестром, игравшим только одну мелодию: Курт Кобэйн. С некоторыми незначительными исключениями он наслаждался этим вниманием и подыгрывал ему. На Фестивале в Рединге тем летом Кобэйн хвастался Кортни Лав: «Я скоро буду звездой». Один внештатный корреспондент сиэтлской «Post-Intelligencer» вспоминает, как его пригласили взять интервью у Кобэйна за обедом: «Курту было трудно досидеть до конца обеда. Он был точно маленький ребёнок, которого вы привели к столу и поддерживаете сверху телефонной книгой. Он легкомысленно относился к еде и без конца говорил на свою любимую тему, то есть о самом себе». Элис Уилер полагает, что «Кобэйн отчасти хотел быть старомодной рок-звездой». Венди О`Коннор сказала одной женщине из Абердина, Рэнди Хаббард, что «героем Курта на все времена был Джон Леннон, не только из-за его стиля поведения, но и потому, что он писал замечательную поп-музыку». На вопрос ещё одного репортёра об «ухудшении качества стандартов со времён «Bleach»» Кобэйн гневно отреагировал, спросив: «А что, нет хитов? А что, не нравится «Beatles»?». Тем летом в гастрольном автобусе «Нирваны» Кобэйн понял это, сделав дальнейший шаг, непрерывно слушая «Abba`s Greatest Hits».
Кобэйн впоследствии рассказывал о производстве «Nevermind» как о «продажном» и волновался, что он должен был «метить менее высоко и точнее попасть в цель». Несмотря на это интеллектуальное самооправдание, этот альбом был отличным примером направления, которое он возглавлял, и «Nevermind» понимался как полностью альбом Кобэйна даже без его имени на конверте грампластинки*. По словам одного из друзей, «до некоторой степени он больше походил на Маккартни, чем на Леннона, в своёй военной бдительности к деталям и способе, которым он получил то, что хотел». Инженер «Би-Би-Си» Мити Адхикари, встретивший и записывавший Кобэйна в Лондоне в ноябре того года: «Возможно, Курт был отрешённым и пассивным как мужчина, но как музыкант он был сосредоточенным, разумным и властным. Он добивался всего, чего хотел, и без его разрешения ничего не происходило». Несмотря на все разговоры о проблемах производства, которые угнетали «Нирвану» от «Bleach» до «In Utero», было ясно, что мало что, возможно, немногое было сделано согласно вето Кобэйна, и что его стремление к коммерческому успеху было сознательно обдуманным, подстёгивало, и было на это направлено. Будучи ребёнком-неудачником, Кобэйн не перенял у своей семьи никакого ощущения безопасности или социальной позиции. Его будущий общественный статус не меньше, чем его чувство собственного достоинства, не зависел от того, что он из себя представлял. Хотя он презирал обычную работу, он боролся за личную известность, и «Nevermind», казалось, предлагал такой шанс. Впоследствии он написал, что в мае 1991 года он «увидел благоприятную возможность и воспользовался ею». Грант Олден - среди тех, кто полагает, что «Курт стремился отрекаться от каждого альбома, который он делал, спустя год после того, как он его выпускал. Тогда во всех его альбомах по-прежнему были прекрасные мысли».
«Военная бдительность» Кобэйна к деталям срабатывала, когда он просматривал видео для первого сингла «Nevermind». Хотя он впоследствии разругался с режиссёром Сэмом Бэйером, Кобэйн заявил, что он «поражён» и даже «увлечён» коллажем быстрых смен кадров, вращающейся киносъёмки, эффектов наложения и волнующих крупных планов «Smells Like Teen Spirit». Законченный продукт, ласково охарактеризованный Гролом как «митинг для поднятия духа из ада», был безусловно выдержан в традиции «Школьных Джунглей», подростковой драмы о студенческой анархии, тема, повторённая в «Бунтаре Без Цели». Музыкально «Teen Spirit» выявил большинство из источников собственного рок-н-ролльного образования Кобэйна: наряду со знакомыми ссылками на «Boston» и «Aerosmith» песня имела более чем случайное сходство с «Pixies» и напоминала нечто из букваря всего рока Северо-Запада, «Louie, Louie». Простая, импровизирующая аккомпанемент мелодия (Грол и Новоселич играют повторяющуюся тему под вокал), «Teen Spirit» спасал блестящий гитарный хук в стиле «Led Zeppelin», устанавливая колеблющийся, распевный припев, более чем достаточный, чтобы компенсировать сентиментальные тексты. Даже пятидесятилетний Патрик МакДоналд вспоминает, как «кружился в танце, как ребёнок», когда слышал первые аккорды этой песни.
«Smells Like Teen Spirit» позволили слушателям преодолеть панк-мэйнстрим-различие и, преодолев, стереть его. По словам МакДоналда, «это был классический старомодный рокер с привлекательностью новой волны». Часть притягательности песни заключается в её поп-симфонической дисциплине и тщательно контролируемом мастерстве аранжировки. Её дополнительная привлекательность – это тексты. Сам Кобэйн охарактеризовал их как «непонятные, необыкновенные и бестолковые», нечто, наспех набросанное на приборной панели своей машины, полное импровизации и бессмыслицы, и оказалось, что он был не так уж и неправ. Несмотря на своё сплачивающее название, идея «Teen Spirit» была характерно неопределённой, случайной выборкой сюрреалистической бессмыслицы куплета без всякого сюжета или местоположения. Упоминание о «Мулате/Альбиносе/Моските/Моём либидо», возможно, была позаимствована у Эдварда Лира. Там, где Кобэйн действительно использовал прямой комментарий, слишком многое из этой темы отдавалось демонологии, предпочитая стереотипы добра и зла сложностям человеческой природы. В этом, по иронии, песня имела много общего с мечтами американцев постарше, которые, как полагали, были отвергнуты.
«Smells Like Teen Spirit» был шумным, бодрящим, умело сделанным рок-гимном. Он тоже, как и карьера Кобэйна в целом, был чудом синхронизации. За несколько недель до Рождества 1991 года «MTV» был приютом для Джэйсона Донована и Кайли Миноуг, мягких перепрезентаций Фила Коллинза и Рода Стюарта и переработанных чёрно-белых клипов из шестидесятых. «Teen Spirit», видео и песня, задела нужные струны слушателей. Эта станция запустила её у себя на «Buzz Bin» в сентябре; к октябрю она была в эфире по одиннадцать-двенадцать раз в день. Когда в прошлом такая песня, как «My Generation»(«Моё Поколение») или «Layla»(«Лейла») завоевала такую похвалу и гиперболу, некоторые критики обижались, считая вопросом чести продемонстрировать независимость путём критики. В случае с «Teen Spirit» такого не было, и большинство отзывов было именно такими, на какие мог надеяться Кобэйн. Благодаря выслуживающимся печатным обозревателям и таким программам, как «Video Soul», «MTV» (станция, которая появилась на рынке в тот самый день, когда Кобэйн открыл панк) создала импульс для этого сингла, который поднял его до высот Майкла Джексона и Мадонны.
В то время как «MTV» и другие раскручивали «Teen Spirit», имели место, как отмечает Джиллиан Гаар, «бесконечные размышления над тем, что эта песня «на самом деле означает». Было немного зацепок, собранных из текстов, и эта неясность была ключом к привлекательности. «В этих текстах можно было прочитать всё, что хотите, таким образом, обеспечивая более широкую аудиторию». (Когда «MTV» послало своих операторов на улицы, чтобы спросить людей, что, по их мнению, поёт Кобэйн, никто не процитировал слова правильно). Неопределённость и неразборчивость вокальных хуков были сознательной уловкой Кобэйна, который чувствовал, что песня была «по существу, жульничеством», с единственной компенсирующей особенностью чувства разочарования от принадлежности к низшим слоям общества. Тим Арнолд соглашается, что «строчки «Я чувствую себя тупым / И заразным» были преднамеренной игрой для поддержки, признанием Курта, что он знал, что чувствуют дети. То ощущение сопереживания, что он был таким же, как и они, было огромной движущей силой в популярности Кобэйна». «Smells Like Teen Spirit», возможно, была определяющим моментом в рок-истории, но она стала таковой, несмотря на туманность текстов, бесстыдного стремления к сочувствию и осведомлённость в центральной теме, какой была «Satisfaction», обновлённая для девяностых.
«Teen Spirit» возникла как письмена на стене, лозунг, нацарапанный на Норт Пир-стрит, сравнивающий Кобэйна с ароматом дезодоранта для девушек. Это было не менее важно для его карьеры. Эта песня разом вытащила Кобэйна из его нескольких лет хныкания и продвинула его к славе. «Nevermind», альбом, с которого была взята «Teen Spirit», стал золотым спустя месяц после выхода, и через месяц после этого попал в Топ-Сорок; к Рождеству альбом покупало по 70 000 человек в день. Лицо Кобэйна смотрело с обложек «Melody Maker», «New Musical Express», «Rocket» и «Musician». «Rolling Stone» вышел с длинным обзором, уникальным для группы с одним дерзко выпущенным панк-альбомом на «Sub Pop». В начале 1991 года Кобэйн был известен в местном масштабе, но нищ. Год спустя он был богат и известен во всём мире. Он сказал своей матери, что «Teen Spirit» означал, что «больше никогда не придётся есть корн-доги».
На самом деле это означало нечто намного худшее, поскольку песня сперва стала клише, а затем самым настоящим суровым испытанием Кобэйна для исполнения на сцене. Куда бы он ни пошёл, критики доводили его, чтобы он «объяснил» припев этой песни. Строчка, которую он написал в шутку, его вступительная острота на вечеринках, вернулась, чтобы не давать ему покоя, когда толпы на концертах стояли, тупо размахивая транспарантами со словами «ВОТ И МЫ – РАЗВЛЕКАЙТЕ НАС». К 1993 году Кобэйн едва мог заставить себя играть эту песню с каким бы то ни было энтузиазмом. На нескольких концертах он вообще отказался её петь, вызвав гул гнева среди публики и рискуя отчуждением тех самых людей, которым «Teen Spirit» предназначалась, чтобы доставить им удовольствие. В Чикаго почти что произошёл бунт, когда Кобэйн пародировал крик «Spi-rit» толпы, которую он охарактеризовал как «придурков, которые [не] понимают главного». Вместо подразумеваемой антиобщественной неразберихи разочарования, песня стала тотемом поколения, и призрак «яппи, поющих [её] в своих «BMW»», преследовал Кобэйна до самой смерти.
Для миллионов тех, кто купил «Teen Spirit» и сопутствующий альбом, Кобэйн был определяющим символом, выразителем идей и, самое главное, поставщиком хороших мелодий. Первый и второй альбомы первоначально рассматривались как намёки на будущее, но «Nevermind» был законченным продуктом. Неподдельная ирония альбома заключалась в том, что он был таким же внутренне противоречивым, как и всё, что когда-либо делал Кобэйн: так называемая «культовая классика», достигшая вершин коммерческого триумфа; восхваляемая за свою спонтанность, однако создававшаяся почти два года. Противоречие между грандж-активистом и искусным мастером поп-стандартов была, конечно, главной дилеммой жизни Кобэйна. Судьба одарила этого бесперспективного адресата творческими дарами, которые были почти беспрецедентны. Однако он также работал над своей музыкой с необыкновенной тщательностью, формируя и взбивая исходный материал «Sheep» в готовый продукт «Nevermind». Таким образом, «Pay To Play» («Плати, Чтобы Играть»), песня, которая много лет была популярной, эволюционировала путём тематического обновления, и выразительное название поменялось на «Stay Away». «On A Plain» и «Something In The Way», обе зло обращающиеся ко времени, проведённого Кобэйном в Абердине, получили такую же мелодическую обработку. От до боли знакомого риффа и типично трудным для понимания текстом «Teen Spirit» до финала «Endless, Nameless» с пронзительным криком, «Nevermind» был попыткой Кобэйна придерживаться поп-рок-песенника при повторном акцентировании своих верительных грамот панка.
В действительности это означало накопление влияний и получения из них чего-то совершенно оригинального и нового, достижение, не получившееся у большинства излишне разрекламированных современников Кобэйна. «Lithium», «In Bloom» (любимая песня Лав) и «Breed» (ранее «Imodium») весь покрытый на зависть простыми мелодиями в буране супер-дисторшн-шумов гитары и оригинальными аранжировками, каждая из которых напоминала забавную пародию «Нирваны» на самих себя, как «Bay City Rollers», которым досаждает «Black Flag». «Come As You Are» вообще была ни на что не похожа. Со своей настроенной на два тона ниже гитарой, мрачным звуком и парадоксальным призывом: «Не спеши, живее!», Кобэйн отбросил стилистическую смирительную рубашку, чтобы создать новый жанр, который находился где-то между этими двумя влияниями. Если «Nevermind» согласовывался с более приятной стороной Кобэйна и, в конечном счёте, казался результатом компромисса звукозаписывающей компании, по крайней мере, один из его треков «доставал» девятью повторениями строчки: «Я клянусь, что у меня нет ружья», снижающий эмоциональность до минимума. Это была песня, которая иллюстрировала мастерство Кобэйна при внедрении смысла в тупой, шумный рок, и та, которая бесконечно цитировалась после его самоубийства.
Довольно просто недооценить привлекательность «Nevermind», сказав, что тут сработала формула; формула и в производстве, и в музыке, которую «Rolling Stone» описал как «крепкие мелодические структуры, разрушаемым бешеным криком и раскурочиванием гитары». Это была постоянная техника написания песен Кобэйном: словесное или бренчащее вступление, царапающий по доске визг припева, затягивая его дыхание назад в бормочущий и часто бессвязный финал. «Это было выражение «напряжения и разрядки», - говорит Уоррен Мэйсон. Начался триумф мультимиллионных продаж «Nevermind», почти невероятно, как раз десять лет спустя, когда он впервые давал подростковые студенческие уроки игры на гитаре в Абердине. Саунд, который Кобэйн использовал в течение десятилетия, оказался грубым роком с гранджевым оттенком, с традиционными оттенками попа и богатым миксом. «Nevermind» прекрасно зафиксировал этот переход - каждый припев был шумным, каждое соло было изобретательным, и голос Кобэйна был настолько универсален, что он фактически служил четвёртым инструментом. «Всё, что мы сделали, это просто выпустили альбом», - утверждал Новоселич в качестве ошеломляющего ответа на всемирную нирваноманию. Благодаря своим классическим трёхминутным синглам, мощным свингам гитары Кобэйна и, прежде всего, безупречному выбору времени его выпуска «Nevermind» был, однако, гораздо большим, чем «просто альбом». Как и все гениальные ходы, лишь взгляд назад, на события прошлого, заставляет результат казаться неизбежным. Когда придёт время писать историю, «Nevermind» будет альбомом десятилетия или претендентом на него, со сладостями типа «всё для всех» со странной и приводящей в восторг способностью плавного изменения от сарказма до заботы.
24 сентября 1991 года, в день выпуска альбома, 46 000 экземпляров были отправлены в магазины Америки, и 35 000 - Великобритании. К середине октября альбом дебютировал в чартах «Billboard», и «Нирвана» двигалась на западное побережье, еле держась на ногах из-за изнурительного тура. «Guns N`Roses» просили проходки за кулисы для себя и своей свиты, в то время как «Metallica» отправила факсом свои поздравления и предложила «Нирване» поддержку. Сиэтлское трио вскоре затмило и тех, и других. Опередив «Metallica» и «Use Your Illusion 1 & 2», «Nevermind» продавался по 400 000 экземпляров в неделю в течение рождественских праздников, и за год собрал более 50 миллионов $. По словам Гранта Олдена, «отдел маркетинга «Geffen», известный тем, что там не узнают хорошую вещь, когда её видят, подхватили простуду от «Nevermind». Когда началось безумие, они должны были доставать из-под прессов другие новые альбомы, пробовать и идти в ногу со спросом на «Нирвану»». За последние недели 1991 года и первые дни 1992 года было невозможно не заметить изобилия статей, иллюстрация к которым давалась на обложке журналов, и заметок о группе, игнорировать восторженные отзывы критиков, или включить «MTV», не увидев видео «Teen Spirit». Сам Олден полагает, что поскольку «Nevermind» стал связующим звеном между «миллионами двадцатилетних, выступающих против войны и подавленными обстановкой дома», он объединил «общее настроение раздражения и скуки в стремление что-то сделать». Согласно такой трактовке, «Nevermind» был столь же ответственен, как и что-то другое, за огромный подъём антиреспубликанского настроения, и, в конечном счёте, за избрание президентом Билла Клинтона.
В то время как критики обдумывали «удивительно интересное» и «гипнотическое» соединение бодрых песен с вызывающе мрачными текстами, и «Nevermind» втянул альтернативный рок в мэйнстрим фактически за один вечер, один человек держался в стороне от хвалебных излияний, которую «Times» сравнивала с битломанией. Творческая гордость Кобэйна была ограничена. Когда члены «Нирваны» репетировали «Nevermind» на Норт Пир-стрит, они время от времени заполняли время между сессиями, обстреливая из ружей здании Лотереи Штата Вашингтон. По ироническому повороту, Джонатан Поунмэн теперь рассказывал о группе как о «выигравшей в лотерею». По мнению Поунмэна и «Sub Pop», все части сложились в одно целое, чтобы дать возможность «случиться» такому альбому, как «Nevermind», и Кобэйн поспешил присоединиться к общему мнению. В интервью в октябре того же года он показался Патрику МакДоналду «искренне удивлённым, что песня с таким же названием, что и у дезодоранта, стала хитом», возбуждённым, но потрясённым перспективой успеха, и безразличным и нерасположенным объяснять значение альбома, само название которого было, в конце концов, равнодушным пожатием плечами.
«Нирвана» начала шестинедельный европейский тур в Бристоле 4 ноября 1991 года. Когда Кобэйн двумя годами ранее впервые играл в Великобритании, он жаловался на то, что тосковал по дому и был подавлен, и сердился на недостаток возможностей рекламировать свой альбом. Теперь он встречался с пятнадцатью журналистами в день, а «Teen Spirit» непрерывно передавали по радио. «Дерьмовая» окружающая среда 1989 года стала роскошными гостиницами в 1991, и когда «Nevermind» поднимался в чартах, суточные группы росли пропорционально. Впервые в его жизни репутация Кобэйна соответствовала его представлению о самом себе. Думается, он был намного лучшим политиком, чем он делал вид. Как он сказал Тиму Арнолду, он был занят саморекламой. Он сделал так, чтобы «люди говорили» о нём. Всё сполна окупилось.
Кобэйн отреагировал на славу кутежами с наркотиками и выпивкой, возобновлением своего романа с Кортни Лав и деформированием своих сценических выступлений до грани безумия. Позднее в том же месяце «Нирвана» прибыла в Лондон. Однажды вечером, после того, как он весь день пил, у Кобэйна в присутствии его коллег и друзей началась белая горячка, и он кричал, что на него бросаются крысы. Арнолд вызвал по телефону гастрольного врача «Нирваны» и узнал о том, что злоупотребление Кобэйном алкоголя уже нанесло вред его печени. Когда тот на следующее утро напрямик сказал ему об этом, Кобэйн пришёл в ярость. «Пошёл на хер!» - кричал он. Через некоторое время Новоселич в сердцах поставил бутылку виски перед своим старым другом и без лишних слов велел ему пить.
В Амстердаме Кобэйн и Лав перешли от алкоголизма к злоупотреблению героином. Ко Дню Благодарения он принимал его так часто, что близкие друзья, как и некоторые журналисты, распознали признаки наркозависимости. Он нечленораздельно произносил слова и регулярно засыпал в середине разговоров. Репортёр «Vrij Nederland» как-то раз заглянул к Кобэйну в девять утра, обнаружив его неподвижно лежащим на кровати в своём гостиничном номере, с иглой и пузырьком в руке. Репортёр Национальной Ассоциации новостей Грэм Райт видел, что он съел шесть или семь таблеток, и нюхнул с пятифунтовой банкноты на завтрак. Одна из бывших подружек видела, как Кобэйн залпом выпил бутылку сиропа от кашля перед выходом на сцену во Франции.
Знакомство Лав с «Нирваной» внесло значительный вклад в представление Кобэйна о самом себе как о постороннем, не похожим на других и более импульсивном, чем его коллеги. «Они были такими чертовски скучными, - сказал он Азерраду. – Никто не хотел рисковать, типа: «Давайте просто оттянемся». Всегда было нечто вроде строгого режима – «Давайте пойдём на концерт, давайте играть, давайте пообедаем и поспим». Я просто от этого устал». Теперь, чтобы заявить протест, пара «подсчитывала наркотики, портила наружную стену и устраивала сцены». В Голландии однажды утром Кобэйн пришёл в свой отель в чём мать родила, и истекая кровью, и в ответ на просьбу менеджера одеться спустя несколько мгновений снова появился у стойки, одетый в нижнее бельё Лав. «Я думаю, что все сперва были немного озадачены, - говорит тур-менеджер «Нирваны» Алекс Маклеод. – Появилась [Лав], и это было похоже на прибытие торнадо». Даже это бледнеет по сравнению с воспоминаниями ещё одного члена окружения: «Вы знаете о таких опытах, где два элемента реагируют друг на друга? Курт и Кортни реагировали друг на друга так, как бензин на открытое пламя». 5 декабря, лёжа в постели в Ренне, пара решила пожениться.
За время пребывания в Лондоне «Нирвана» записала ещё одну сессию, на сей раз для диск-жокея Марка Гудиера. Мити Адхикари вспоминает, как Кобэйн появился в студии на Мэйда-Вэйл, рассерженный тем, что прошлым вечером на «Word» с ним «обращались, как с дерьмом», и провёл час, оставшийся до записи, свернувшись калачиком на полу. Когда пришло время играть, «Курт был уже другим человеком, руководя группой на электрической версии «Polly», давая сигналы на соло, сердито глядя на Грола, и вообще производил впечатление типичной рок-звезды». Когда музыка стихла, Кобэйн вернулся к своему прежнему курсу, пренебрежительно отзываясь о своём отеле, отказавшись присоединиться к Адхикари, Новоселичу и Гролу, чтобы выпить, и просияв только тогда, когда появился ассистент с новостью, что «Nevermind» в то утро попал в первую десятку «Billboard». «Он совершенно отличался от Дэйва и Криса, - говорит Адхикари; - «словно находился в другом измерении. Курт мог производить впечатление разгневанного панка, или в равной степени бормочущего лунатика. Ничего среднего для него не существовало».
В свои ранние годы, даже если он стремился выразить жестокость, честолюбие и драйв, Кобэйн был относительно стоек, разумен и обычно мягок. Он пил и принимал наркотики, он был откровенен и мог быть жесток, но он пытался избегать заносчивости рок-звезды. Тихий, застенчивый и иногда любезный, он нёс в себе семена своего более позднего вида, и они расцвели к 1991 году и превратили его в преувеличение, карикатуру на самого себя. Несмотря на то, что концерты Кобэйна всегда были событиями, сделанными на авось, год-два назад для него было невероятным отменить тур по Скандинавии на том основании, что ему «наплевать». Теперь, вернувшись в свой отель после сессии на «Би-Би-Си», Кобэйн взял один из своих изготовленных на заказ «Stratocaster» и несколько раз швырнул его в стену, разбив корпус на мелкие кусочки и выбросив обломки из окна на улицу. Вечером того же дня то, что его пришлось доставить в больницу из-за передозировки наркотиков, было подано репортёрам как истощение.
Кобэйн достиг популярности в масштабе, беспрецедентном для панк-рока. Но он заплатил цену славы как за свой анархический образ жизни, так и за свою работу. В конце жизни Кобэйн жаловался на бремя успеха. Тёмный путь скандалов приведёт его в тупик. За ним следовали толпы, и Кобэйн, который всего годом ранее, как известно, выходил на сцену с места в толпе, учился убегать со служебных входов амфитеатров и катков и пробираться к безопасности через переулки и перекрытые улочки. «Он начал терять свою аудиторию, - говорит один из друзей. – Добавилась неуверенность в себе, и Курт оказался объектом любопытства тех людей, которых он ненавидел». Был организован фэн-клуб, и, по словам его президента Нилса Бернстайна, «в большинстве писем было следующее: «Эй, чувак, я видел ваше видео и купил вашу плёнку! Вы, парни - отпад!»». Было неизбежно, чтобы, успешно поднимая свой престиж, Кобэйн рисковал привлечь одинаково повышенный интерес и публики, и прессы. В таблоидах стали появляться истории о нём, намекая на его пристрастие к героину и, в одном случае, обвиняя его в том, что он стал «американской знаменитостью». Кобэйн ответил тем, что выкрасил волосы в красный цвет, раскручивая «революционные развалины» своих текстов (как и его музыка, редко больше, чем хитроумная комбинация противоположностей) и злоупотребляя панк-доверием на таком треке, как «Beeswax», включённый летом того года в сборник «Kill Rock Stars». Всю свою жизнь Кобэйн искал одобрения и поддержки. Теперь, когда его собственная мать поздравила его с успехом «Nevermind», он пришёл в ярость, разбив окно своей старой спальни в Абердине и жалуясь, что этот альбом – «дерьмо». Через несколько минут Кобэйн достаточно успокоился для того, чтобы сказать Патрику МакДоналду: «Я здесь, потому что моя мама меня кормит». Но этот инцидент отразил в миниатюре конфликт, который разыгрывался на Ист-1-стрит. Для Венди О`Коннор было очевидно, что популярность была наградой, за которую можно заплатить любую цену. Для Кобэйна ничто не компенсировало вторжение в его частную жизнь. С полным основанием, для него было невозможно когда-либо вернуть чувство свободы, которое он испытывал до «Nevermind», но это не удерживало его от ведения сражения до смерти.
Одна из причин, по которой Кобэйн сетовал на успех, состояла в том, что он стал символизировать барьер между ним и его первоначальной аудиторией. Когда «Nevermind» стал золотым и платиновым, в родном городе «Нирваны» ворчали, что группа воспользовалась шансом, а сам Кобэйн стал «Джонни Суперстар». В конце августа шестидневный фестиваль альтернативной музыки привлёк тысячи фэнов в Олимпию, где такие группы, как «Melvins» и «L7», выступали под лозунгом, провозглашающим: «Никакого подхалимажа корпоративному людоеду», в то время как «Нирвана» играла в танцзалах и оперных театрах Европы. К декабрю, когда «Nevermind» боролся с новыми релизами Гарта Брукса и Майкла Джексоном, страницы с письмами в еженедельниках начали изобиловать обвинениями в предательстве. По словам Джонни Роттена, панк-идола со знанием мэйнстрима на собственном опыте, «это, должно быть, для Курта как острый нож - внезапно стать столпом истэблишмента».
Несмотря на свои безупречные верительные грамоты гранджа – низкие гитары, уровень громкости и колоссальная агрессия, которыми снабжён «Nevermind» - «Нирвана» так никогда и не избавилась от налёта коммерческого успеха. По словам Грэма Райта, «Курта терзало то, что им увлекались те люди, которых он ненавидел, и он был вынужден смягчать свою музыку». «Rolling Stone» писал: «Отчуждение рассчиталось с «Нирваной» за «Nevermind», вопль из дикой местности штата Вашингтон, который [был] в равной степени самодовольным и гневным». Ещё один критик уподоблял голос Кобэйна «рычанию, словно Синатра встречает Сатану». Зимой того года в Европе «Нирвана» сделала свой собственный комментарий относительно артистического компромисса, сыграв версию песни «Baba O`Riley» группы «Who», иллюстрированную плевками Кобэйна или показыванием своего кулака толпе. Поскольку пародия на самого себя, в свою очередь, сопровождалась замешательством, слышали, как Новоселич жаловался: «Жаль, что у нас нет машины времени, и мы не можем вернуться на два месяца назад», в то время как Кобэйн мрачно бормотал: «Это не будет длиться очень долго» и «Мы обязательно что-нибудь испортим, я знаю, мы испортим».
Важной частью самолюбия Кобэйна было то, что он никогда не хотел, чтобы его считали обычной, алчной рок-звездой. Из-за его публичных демонстраций равнодушия, его безразличного отказа от «Teen Spirit» и его склонности засыпать на пресс-конференциях это был умышленный имидж замкнутого молодого стоика. Моментальный снимок Кобэйна, когда вышел «Nevermind», появился в «New Musical Express» 21 сентября 1991 года:
«Тот, кто когда-либо видел Курдта Кобэйна [sic] на сцене, согласится, что жаркие огни горят только в глубине души, но лично Курдт находится на своего рода постоянном прослушивании на роль сони из «Алисы В Стране Чудес».
«Ур-м, - бормочет он. - Я болен нарколепсией, поэтому у меня трудное время, что всегда служит оправданием».
«Это именно то, на что у нас нет терпения - иметь дело со всеми этими организационными проблемами и коммерческой деятельностью группы, - говорит Курдт. - Я недостаточно беспокоюсь об этом, чтобы иметь с этим дело. Я всё время что-то забываю. Когда люди звонили бы и пробовали заказать концерт, мне было бы просто наплевать».
Три недели спустя, после концерта в «Cabaret Metro» в Чикаго, Кобэйн посетил премьеру «Моего Личного Штата Айдахо» (фильма, которым он восхищался) и забронировал место в первом ряду на основании того, что он был «парнем из «Нирваны»». После показа он перебивал певицу в местном клубе словами: «Бетти! Я хочу пососать твою киску!». Когда вышибалы намекнули, что Кобэйну требовалось вести себя более умеренно, последовал удар кулаком, которому, по словам одного из свидетелей, «Курт противостоял, крича во всю глотку: «Не пораньте мне руки! Не пораньте мне руки!». Когда его вышвырнули, весь зал бурно аплодировал». Затем Кобэйн разбудил своего тур-менеджера страстной речью о качестве саунд-микса прошлым вечером. После того, как было согласовано, что впредь гитара и вокал будут выдвинуты на первый план за счёт баса и барабанов, Кобэйн отправился звонить в отдел продаж «Geffen». По словам человека, который говорил с ним по телефону, он был почти в бешенстве, потому что «Nevermind» только что тем утром попал в чарты. «Согласно взглядам Курта на мир, он должен был занять первое место в день выпуска». Вечер предположительно закончился тем, что Кобэйн и Лав занимались сексом в закрытом, но не безлюдном баре отеля, а потом вступили столь же в публичную потасовку относительно того, кто из них двоих б`ольшая звезда.
Коллеги Кобэйна относились к нему с противоречивыми чувствами. Они, как правило, принимали его с любовью и уважением к его искренности, таланту и восприимчивости. Они снисходительно улыбались его наивной серьёзности и саморекламе. Они полагали, что он переигрывал и имел слишком много «наглости», и им было неудобно с его навязчивым интересом к будущей славе, которой он не мог сопротивляться, время от времени исповедуясь.
У него не было ни одного близкого друга.
Обычно восхищённый тон прессы и публики не разделяли все, кто знал Кобэйна в профессиональном плане. После того, как анархическое выступление на «Шоу Джонатана Росса» (когда Кобэйн отказался играть согласованный «Lithium», заменив её неподходящей версией «Territorial Pissings»), помощник режиссера высказал своё мнение, что это был «инфантилизм, возведённый в степень искусства», и что, слишком далёкое от того, чтобы не волноваться, поведение Кобэйна за кулисами походило на поведение невоспитанного ребёнка. Он выполнил тот же трюк на «Top of the Pops», где Кобэйн предпочёл петь «Teen Spirit» голосом Капитана Бифхарта и выразил отвращение своим хозяевам, когда ему стало нехорошо в гримёрке.
В конце 1991 года религиозная рок-группа под названием «Нирвана» отдала распоряжение теле- и радиостанциям прекратить продолжать противоправное действие - передавать «Nevermind»; дело, в конечном счёте, было улажено за 50 000 $. Тем временем британская слава Кобэйна привела его в поле зрения Патрика Кэмпбелла-Лайонса, по совпадению также лидера группы под названием «Нирвана», основанной в 1967 году. Поверенный Союза Музыкантов послал вежливое письмо протеста от имени Кэмпбелла-Лайонса, но это ни к чему не привело. Тогда британская «Нирвана» наняла адвоката с западного побережья с поразительным именем Дебби Друз, чтобы забросать повестками Кобэйна и его фирму звукозаписи. После двух лет того, что Кэмпбелл-Лайонс называет «юридической абракадаброй», дело было улажено. Согласно хорошо осведомленным источникам, Кэмпбеллу-Лайонсу и его партнёру заплатили 100 000 $ (за вычетом 30-процентного гонорара адвокату), и между этими двумя группами было достигнуто соглашение о сосуществовании. У Кэмпбелла-Лайонса было два наблюдения: то, что «стучащий по мозгам» характер переговоров доказывает, что «Кобэйн и Геффен, конечно, были небескорыстны, когда это свелось к деньгам», и что лицевая сторона обложки «Nevermind» была поразительно похожа на LP самого Кэмпбелла-Лайонса «Simon Simopath», который, как он думает, вероятно, повлиял на более позднюю работу.
В качестве одного из разделов соглашения Кобэйн также дал обязательство не посягать на территорию британской группы, занимаясь психоделическим роком. Так как припев типичной песни Кэмпбелла-Лайонса звучит как: «Нужно пройти много миль / Сколько мостов мы перешли? / Зимний дождь и снег / По горам вверх и вниз», это может быть воспринято так, что Кобэйн охотно согласился на это условие. Также, возможно, существовала небольшая путаница между выступлениями Кэмпбелла-Лайонса на «Top of the Pops» с классическими регалиями 1967 года - туники цвета пейсли, оборки и задники, сложенные, как здания башенного типа - и выступлением самого Кобэйна, испорченным наркотиками. Кроме плевания в толпу и в объектив любого фотографа, отважившегося его снимать, концерты Кобэйна включали саморазоблачение, открытое заглатывание наркотиков и алкоголя, и постоянные насмешки над стюартами, образовывающими тонкую линию между ним и аудиторией. Эта последняя тактика имела неприятные последствия на концерте в Далласе, где Кобэйн прыгнул в толпу и был насильственно возвращён обратно за волосы вышибалой. В ходе последующего скандала Кобэйн ударил его по лицу своей гитарой, оставив глубокую рану на лбу, и на сцене завязалась полномасштабная драка. Отредактированный материал этого инцидента впоследствии получил приз в категории «лучший документальный фильм о роке». Эти кадры прыжков со сцены Кобэйна и грубого обращения со своей гитарой, когда его передавали с головы на голову, пока он играл сумасбродное соло «Love Buzz», достигли почти иконографического качества в начале девяностых. Мировой тур «Нирваны» с сентября 1991 по февраль 1992 года принёс Кобэйну больше известности, чем любая деятельность, которой он занимался с момента образования группы. Его принципы ему не изменили: он мог месяцами корпеть над песней с лёгкой пульсацией внимания в прессе но, будучи сфотографированным в центре оргии толпы, он неожиданно становился знаменитостью. В течение трёх лет такие издания, как «Rocket» и «Melody Maker» говорили о «Нирване». Теперь «феномену Кобэйна» посвятила 2 000 слов «New York Times», и ей вторили газеты поменьше по все стране.
Кобэйн начал подыгрывать мифу. Когда он выходил на сцену, одетый в причудливую смесь нарочито дешёвой одежды и с эксцентричными штрихами вроде женского ожерелья или диадемы, самым главным для него было точно определить число и местоположение камер, снимающих его. Затем, выглядя таким скромным, каким может быть мужчина в бижутерии и свете прожекторов, Кобэйн бормотал издевательский текст «Lithium», завывая гигантский припев перед ускорением до дикой гонки к концу песни. За исключением нервно неистовой «Polly» и редкой акустической баллады атака, сохраняющаяся на протяжении пятнадцати песен и девяноста минут плотно упакованного театрального рока, достигала кульминации, когда Кобэйн наносил удар по своему усилителю грифом своей гитары и швырял инструмент в барабаны. Несмотря на похвалу за «дух чистого панка», который по-прежнему воплощала «Нирвана», были и другие, которые, как и сам Кобэйн, видели в выступлениях черты пародии на самого себя, по крайней мере, один критик, который полагал, что «Курт заставлял нечто чрезвычайно лёгкое казаться трудным».
Презрение к обычным людям, интересующимся такими вещами, как работа и брак, в тирадах Кобэйна выступало на передний план. В одной из вспышек перед исполнением «Teen Spirit» он говорил о «провинциальных придурках», «массах – которых кормят всякими штуковинами» и «офисных идиотах». Наряду с репортерами, ещё одной мишени спонтанной реакции, такие типы были заклеймены как «ничего не знающие о внешнем мире». Верным признаком этих безжизненных экземпляров, продолжал Кобэйн, было то, что они прилипали, как пиявки, к рутине и семье. Поскольку он сам – механически повторяя стандартные панк-рок-позы – именно это и делал, принимать такую позицию казалось неблагоразумным. Реакция на мнение двадцатичетырёхлетнего недоучки, задирающего толпу, была неизбежна, и как раз когда была преодолена первая волна нирваномании, началась обратная реакция. Как писали в «Source», теперь шутовство входило в выступление. По мнению Грэма Райта, «Курт слегка свихнулся через шесть месяцев после «Nevermind», в связи с чем он дошёл до безумия». В более спокойные моменты Кобэйн сам осознавал эту проблему, открывая свои концерты гимном-насмешкой над собой группы «Who», и признаваясь «Rolling Stone», что он подвергался риску «облажаться».
Один из операторов, регулярно выслеживающих Кобэйна той зимой, дошёл до того, что выпустил документальный фильм 1991года: «The Year Punk Broke» («Год Прорыва Панка»). (Наряду с отснятым материалом «Нирваны» Дэйва Марки на Фестивале в Рединге, за кулисами был момент, когда Лав прошипела прямо в объектив: «Курт Кобэйн заставил моё сердце остановиться. Но он – дерьмо»). Этот фильм был только частью аляповатой смеси цирка СМИ и культурного театра, который обрушился на Сиэтл. В течение нескольких недель подряд зимой 1991-1992 года взлётно-посадочная полоса аэродрома Боинг Филд была забита реактивными самолётами официальных лиц с телевизионными бригадами и магнатами звукозаписи из Нью-Йорка. Парковка на восточной стороне кафе «Крокодил» было забито таким количеством спутниковых тарелок и грузовиками с передатчиками, какие обычно сопровождают Суперкубок американского футбола, и в вестибюле каждого отеля выстраивалась непрерывная цепь журналистов, добивающихся интервью с Кобэйном. Так же, как и за три года до этого, Сиэтл стал самым последним городом на продажу, и вслед за «Nevermind» с группами из этого города подписывались контракты в количестве более одного в неделю. В течение года шесть альбомов с местными связями одновременно появились в Топ-Сорок, и «Нирвану» транслировали не только на «MTV», но также и на «20/20» и «Nightline». Согласно биографическому очерку «Би-Би-Си», Кобэйн «превратил дождливое болото Сиэтла в новейшую столицу молодёжной культуры, и возглавил самый большой и самый успешный штурм за годы корпоративного поп-мэйнстрима». Тем временем в сентябре 1992 года фильм «Одиночки» Кэмерона Кроу, иногда с жестоким подзаголовком «Shiftless In Seattle» («Беспомощные В Сиэтле»), вышел в мировой прокат. Центральная тема картины, множество эмоционально неудовлетворённых персонажей, связанных расцветающей местной музыкальной сценой, задели чувствительные струнки критиков. «Variety» отмечал, что «Одиночки» предоставили «безусловное доказательство, что появился духовный и физический дом грандж-рока». Как писали в «Time», этот фильм добился «такой же свободной силы города, которую он прославляет». В Великобритании обозреватели были более осторожны, заострив внимание на саркастически неподходящем диалоге (включая такие строчки, как: «Моя грудь для тебя не слишком мала?») и размышляли, почему, если у персонажей есть так много, почему они так несчастны? Восемнадцать месяцев спустя тот же самый вопрос, на который невозможно было дать ответ, был задан о Кобэйне.
Вслед за успехом «Нирваны» и последовавшим возобновлённым вниманием СМИ, Сиэтл заполонили нелепые утверждения. «То, что было местной сценой, развилось в глобальное явление, - говорит Чарлз Питерсон; - и при этом стало шуткой». «Vanity Fair» выпустил стильную публикацию, озаглавленную «Грандж-Общество», но статья «Vogue» «Грандж & Слава», вышедшая в 1992 году, подняла пародию на Северо-Запад на новые высоты, со знаменитыми моделями, позирующими в «неопрятных»1платьях, которые продавались по цене всего бюджета звукозаписи «Bleach» и сопровождающей статьи, написанной Поунмэном. По словам Эллис Уилер, «каждая группа в городе теперь ожидала, что с ними подпишут контракт на 500 000 $», и на любого музыканта с длинными волосами и во фланелевой рубашке набрасывались, как на «следующего Курта».
Как ни странно, возможно, единственными, кто был не в восторге от успеха «Нирваны», были сами члены группы. «Nevermind» имел неизбежный эффект ослабления узла, который связывал всех троих вместе. При своей обострившейся наркомании, при давлении на него, чтобы он выступал, и потребности «объяснять» свой последний текст, Кобэйн стал существовать отдельно от Новоселича и Грола. «Мы сейчас даём так много интервью, что нас это истощает, по крайней мере, меня, - сказал он в интервью «Rocket». - Я имею в виду, что каждый сознательный день моей жизни – это теперь «Нирвана». Телефонные интервью и просто постоянное бездельничанье». Одним из результатов было то, что Кобэйн, всегда упрямый и теперь впервые с деньгами, чтобы ни в чём себе не отказывать, стал своего рода пародией на закулисный эксцесс. Наряду с ликёром в Лондоне и героином в Амстердаме, в Бельгии произошёл инцидент, когда, снабжённый бутылкой бренди, Кобэйн расположил пару гостей-фэнов, два фейерверка и банку крема для бритья в поразительной комбинации, потом потребовал, чтобы эти женщины сделали друг другу куннилингус, пока он наблюдал с неизменным полароидом. Даже это было спокойным по сравнению со сценами, свидетелем которых был один из знатоков «Нирваны», которого Кортни Лав и её жених взяли в тур по Европе.
Ещё одним результатом популярности Кобэйна было то, что он начал терять контакт со своей аудиторией. Перед домашним концертом в «Paramount» в Сиэтле «Нирвану» посетил фотограф по имени Дэррелл Уэстморланд. «Я сказал Новоселичу, что они не были готовы к тому, что назревало, - вспоминает он. - Крис был довольно восприимчив, но Курт был просто каким-то непостоянным. Он шутил, потом уходил в себя… как бы вроде в раковинообразном ошеломлении». По словам Тима Арнолда, «тем вечером зал был похож на гигантский кабинет психиатра, где Курт яростно выкладывал фэнам свои тревоги. Этим [Кобэйн] доставлял удовольствие себе, а не толпе». Слим Мун, друг и сосед Кобэйна в Олимпии, полагает, что он «становился всё более и более параноидальным по поводу того, что люди хотели, и в каком направлении, как они ожидали, он пойдет». «Курт растерялся», - говорит один из друзей.
Когда Лав вернулась из своего собственного тура в декабре 1991 года, они с Кобэйном переезжали из гостиницы в гостиницу в Калифорнии, принимая то, что она называет «балдёжным мексиканским лос-анджелесским героином», который Кобэйн колол им обоим. Он также провёл две недели на улицах Сиэтла. Однажды зимним вечером он появился в Кентербери, в гриль-баре, нелепо украшенном латами, камином, высоким потолком с видимыми балками, и с клиентурой из туристов. Там было тихо, когда вошёл Кобэйн: фланелевая рубашка, немытые белокурые волосы, порванные джинсы и кеды - всё это моментально доставило туристам визуальное удовольствие: это было то, на что они приехали посмотреть.
Кобэйн был бледен и явно болен. Он сидел один в углу, потягивая кофе, который он разбавлял содержимым бутылки из своего кармана. В течение часа он выкурил дюжину сигарет, сжигая их прямо до суставов пальцев, зажигая другую, прежде чем догорела первая. Время от времени он слегка улыбался или закатывал глаза, весь в собственном мыслительном процессе. Его единственным комментарием было бормотание благодарности доброжелателям и бурчание слова «папаша», снова и снова повторяемого самому себе. Направляясь к выходу, он дал автограф одному фэну средних лет и быстро вышел на улицу, оставив дверь открытой. Автограф, который он дал мужчине, пустили по рукам по бару. Там было написано: «Пошёл ты! Курт».
Когда Кобэйну было тринадцать лет, его кузина Тони вспоминает, как он однажды весь вечер разговаривал с мальчиком вдвое младше него, демонстрируя «невольно нежную» сторону, о которой всё ещё заявляли в его защиту. В 1989 году Кобэйн оказал поддержку шестилетнему парню по имени Саймон Фэйр Тимони, мечтающему стать поп-певцом, который перед своим десятым днём рождения был лидером вдохновлённой «Нирваной» группы, «Stinky Puffs»*. В 1992 году на Фестивале в Рединге, спустя несколько секунд после разрушения инструментов и поставив последние штрихи на своей гитаре, швырнув её наземь, Кобэйн ушел за кулисы, взяв за руку маленького мальчика, страдающего от рака в последней стадии. По словам одного из критиков за кулисами, «Курт медленно спускался по ступеням лестницы, в то время как за ним следил луч прожектора. Его окружила толпа людей, но свет почему-то так и не коснулся их. Было очень тихо, особенно после оглушительного шума концерта. Толпа следовала за ним по дорожке, сделанной из закулисных палаток. Потом Курт завернул за угол, всё ещё держа мальчика за руку, и ушёл».
То, что Кобэйн любил детей, особенно тех, которые были больны или имели недостатки, в этом нет сомнения. То, что он видел в них следы своего собственного детства, также несомненно, но это не было явлением, ограничивавшим Кобэйна. Он отличался от других панк-рокеров своей тоской по корням и семейной жизни. Его комментарий о Тоби Вэйл – «Я определённо искал кого-то, с кем бы я мог провести немало лет. Я хотел такой стабильности» - запомнится. Неважно, по какой причине (и сама Лав скажет, что это произошло из-за того, что было «неподходящее время, чтобы делать это, и это меня привлекало), Кобэйн и его невеста стали заниматься сексом, не предохраняясь, хотя они кололись героином. К Рождеству пара знала то, о чём мир узнает в Новый Год: Лав была беременна.
Когда заканчивался 1991 год, «Нирвана» была в туре с «Pearl Jam», сиэтлской группой, созданной из праха «Mother Love Bone», и особой мишени для презрения Кобэйна. Перед концертом в канун Нового Года в Сан-Франциско Эдди Веддер из «Pearl Jam» принял приглашение выпить за кулисами с привлекательной фанаткой. Видимо, чтобы позабавиться, девушка пригласила и Кобэйна, решив поприветствовать его словами: «Курт, Эдди говорит, что ты сосёшь член». Тогда Кобэйн сообщил своему конкуренту, что он собирается вытащить его на сцену и «забить его до смерти» своей гитарой. Детали того, что последовало, неясны, но довольно определённо кажется, что Веддер стал увещевать Кобэйна, и что эти двое затеяли шумную ссору. Тут, по словам этой девушки, Кобэйн прижал сзади руки Эдди, дважды ударил его коленом в пах и наступил на него. (Человек, который разнял драку, говорит, что «Курт выцеливал дикий удар, промахнулся и угодил в чашу с соусом на буфете»). Кобэйн, шатаясь, вернулся к Новоселичу сразу после инцидента и похвастался тем, что он только что пнул Веддера «по яйцам». Он похвастался этим и Фрэнку Халму, репортёру, который был за кулисами. По словам Халма, «когда Курт говорил об этом, его голос стал высоким, и он хихикал, как девчонка». Многие в стане «Нирваны» разделили ликование Кобэйна по поводу его случайного акта насилия. «Веддер тогда просто сам напросился», - говорит источник, связанный с группой. Для человека вроде Халма это был ещё один пример «возрастающего рок-звёздного психоза» Кобэйна.
Согласно «Rolling Stone», последовавший сорокапятиминутный концерт был «полностью провальным, что лишило зрителей самообладания…. Участники мош-толкотни, которая простиралась от сцены до задней части арены, подбрасывались в воздух, как комья грязи на боевом минном поле…. [Кобэйн], чьи волосы по такому случаю были покрашены в пурпурный цвет, колебался на сцене между почти каталептической отрешённостью и нервной внутренней энергией. В момент завершения концерта он и его товарищи по группе разрушали свои инструменты в оживлённой демонстрации необузданной жестокости. Они все не просто разбрасывали их - они любовно отвинчивали каждую часть, чтобы лучше разбить их в крошечные осколки, в то время как аудитория с восторгом выла».
Никакого вызова на бис не было.
Одиннадцать дней спустя «Нирвана» записала живой концерт для «MTV» и играла «Saturday Night Live» в Нью-Йорке. К тому времени рок-звёздные амбиции Кобэйна пошли далее, чем предполагал даже Фрэнк Халм. Грол вспоминает, как «вошёл в гостиничный номер [Кобэйна и Лав] и впервые действительно понял, что эти двое удолбались. Они просто балдели в кровати, просто одуревшие от наркотиков». Когда один штатный сотрудник «Saturday Night Live» вошёл, чтобы доставить пакет в гримёрку «Нирваны», он обнаружил, что «Курт занимался оральным сексом [с женщиной] на краю раковины», процедура, которую он прерывал достаточно надолго, чтобы плюнуть в лицо рабочему сцены. На сессии с фотографом Майклом Лэвином Кобэйн в своей любимой футболке «Flipper» неистово ссорился с Новоселичем и Гролом, задрав рубашку, чтобы показать различные синяки, рубцы и следы уколов на его груди и руках, а потом уснул перед камерой. По словам того же служащего «SNL», «Курт, возможно, и занимался когда-то панк-роком, но к тому времени, когда я видел его, он расхаживал с важным видом, удолбанный, как один из «Led Zeppelin». Даже когда Кобэйн стремился протестовать против того, что он стал «корпоративной шлюхой» и «послать Абердин», поцеловавшись по-французски с Новоселичем во время финальных титров концерта, он только преуспел в вызывании духа рок-суперзвезды: тринадцать лет назад Мик Джаггер сделал то же самое на идентичной программе.
На следующее утро, 12 января 1992 года, «Nevermind» занял первое место в чартах.
7
Привыкший к наркотикам
Кобэйн, Лав и их поставщик героина провели в Нью-Йорке неделю после «Saturday Night Live». Это было соответствующе невоздержанно. Когда дилер оказался ненадёжным, Кобэйн сам покупал наркотики на улице, пока его беременная невеста ждала в их отеле. Через несколько месяцев последовали драматичные сообщения о кутёжных попойках, жестокости и вовлечение в секс третьих лиц, когда пара переехала сначала из Манхэттена в Сиэтл, потом в квартиру в районе Фэйрфакс в Лос-Анджелесе. Несмотря на то, что у интервьюера создалось впечатление, что его повседневная жизнь была «довольно рутинной», Кобэйн показался, по крайней мере, одному посетителю «диким… настоящим сумасшедшим». По словам Фрэнка Халма, «Курт принимал героин на 100 $ в день, запивая его сиропом от кашля, потом засыпал с зажжённой сигаретой во рту». Диагноз был прост: «молодой человек в отчаянии».
Для двадцатичетырёхлетнего парня есть тысяча способов найти несчастье, и немногие из них зарабатывают миллионы долларов. Деньги только добавляют остроты. Но неустанное давление - чтобы реализовать свои амбиции и обогатить свою звукозаписывающую компанию – в случае с Кобэйном сделало своё дело в случае Кобэйна. Ни один из тех, кто начинает принимать наркотики, никогда не думает, что он к ним пристрастится. Это просто происходит. В последние дни 1991 и первые недели 1992 года «Geffen» и «Gold Mountain» продолжали настаивать, что Кобэйн счастлив, здоров, пишет новый материал и «наслаждается возможностью спокойно жить со своей подругой». На самом деле он почти постоянно был одурманен наркотиками. В тех промежутках, когда Кобэйн не покупал героин и метадон, он посвящал длинные периоды своего дня самобичеванию и гипнотическому самоанализу. «Я - слишком жуткий, негативный человек…. Извращенец…. Безнадёжный... Патологический тип». Он также рассказывал о себе как об «уродливом, неуклюжем, озлобленном и социально заторможенном».
К тому времени, как «Нирвана» собиралась снимать видео на «Come As You Are», Кобэйн разительно отличался от того человека, каким он был год назад. Он приехал на место съёмок на Голливудских Холмах, одетым в толстое пальто – было 70 градусов*. Он казался вялым и бесстрастным, и его единственным замечанием директору был то, что он хочет, чтобы его «смазали». (Это было достигнуто путём съёмки лица Кобэйна сквозь проточную воду). По словам Грола, Кобэйн «плохо выглядел. Бледно. Я не разбирался в наркомании, и поэтому просто подумал: «О чём ты думаешь, чёрт возьми? Зачем ты это делаешь?». Даже это меркло по сравнению с реакцией Новоселича. Однажды он устало посмотрел на своего старого друга и сказал: «Почему бы не избавить нас всех от наших страданий?». Позже в тот же вечер он ясно дал понять Кобэйну, что тот «удолбан и нуждается в помощи».
24 января «Нирвана» начала шестинедельный тур по Австралии, Новой Зеландии и Японии. Это было бедствием. В течение недели даже Грол был вынужден признать, что «все понимали, что это была ошибка»; о чём думал Новоселич, можно только догадываться. Кроме беспокойства и риска торговли наркотиками в зарубежной стране, желудочная боль Кобэйна вновь вернулась с удвоенной силой. Он записался на приём к чёрствому австралийскому врачу, который предположил - неправильно, как настаивал Кобэйн - что истинной его проблемой была его наркомания. Второй терапевт, у которого на стене висело его изображение с Китом Ричардсом, прописал метадон. К тому времени, когда тур закончился на Гавайях, Кобэйн вернулся к своей ежедневной дозе опиатов.
Вся мощь психотического гнева и истерии, которую он увеличил посредством героина, достигла предела в туре. Годами Кобэйн заканчивал свои концерты, разбивая свою гитару и усилитель, в дикой обиде на барабаны и крича на Новоселича, как сумасшедший. Теперь сценический образ стал реальностью. В Новой Зеландии Кобэйн выбросил стол с бутылками и тарелками из окна своего гостиничного номера на пятнадцатом этаже. Эта часть того, что Халм называет «рок-звёздным психозом», следовала одна за другой. На следующей остановке в Сингапуре Кобэйн сообщил Новоселичу и Гролу, что его «достало» быть «козлом отпущения «Нирваны»», и настаивал, чтобы он получал большую часть гонораров группы. «Не только это, - говорит свидетель этой сцены. - Он послал тур-менеджера в гостиничный номер Криса, чтобы ему это сказать». На протяжении всего дальневосточного тура Кобэйн вызывал мгновенную неприязнь наряду с сильной преданностью. Когда «Нирвана» достигла Японии, он игнорировал представителей звукозаписывающей компании, посланных, чтобы встретить его в аэропорту, вышел за пределы терминала, демонстративно ругаясь, и объявил, что он здесь, чтобы «отплатить сукам за Пёрл-Харбор».
Частично поведение Кобэйна, несомненно, не поддавалось его контролю. Больной человек вроде него самого, который однажды равнодушно сообщил своей матери, что каждый день своей жизни просыпался из-за боли, который пять лет страдал от хронически плохого пищеварения, вероятно, демонстрировал личные дефекты по другой причине. Когда он пичкал себя героином, валиумом, кокаином и марихуаной, Кобэйн отягчал не только свой желудок, но и усугублял то, что врачи теперь называют маниакально-депрессивным психозом.
Согласно Американскому департаменту здравоохранения, такое состояние здоровья проявляется в «чередующихся приступах депрессии и мании». При депрессии пациент, вероятно, имеет «постоянную печаль, беспокойство или чувства «опустошения»», общее ощущение безнадежности и пессимизма», понижение энергии и нарушения сна, характеризующиеся «бессонницей, пробуждением рано утром или просыпанием». В маниакальной фазе индивидуумы типично чувствуют «нереальную веру в свои собственные способности», «колебания приподнятого настроения и раздражительности», увеличения энергии и «агрессивную реакцию на разочарование».
Такова была доля Кобэйна. Говорить, что он, возможно, извлёк выгоду от какой-нибудь сильной, по-человечески сочувствующей личности, только констатировать очевидное. По словам Беверли Кобэйн, «величайшей трагедией Курта было то, что никого там не было, чтобы спасти его от самого себя». Ни менеджер «Нирваны», ни Дэвид Геффен – и, конечно, ни друзья, которые смеялись и аплодировали, когда его рвало перед ними – никогда правдоподобно не предлагали ему обуздать свою наркоманию. Этот сговор на молчание в равной степени применялся и к окружению Кобэйна. «Я не мог понять, - говорит Грол. - Если что-то вроде этого уничтожает кого-то…. Я полагаю, что не разбираюсь в наркомании». Майкл Лэвин признавался, что «у меня не было достаточно мужества [чтобы противостоять ему]». Сам Кобэйн, сказал он Азерраду, помнил только это: «Мёртвая тишина. Злорадные взгляды и мёртвая тишина. [Новоселич и Грол] не были теми, кто мог кому-то в чём-то противостоять. Они были так пассивно-агрессивны, что вели себя скорее подозрительно, чем говорили о чём-нибудь». В течение многих лет Кобэйн признавался в деформирующей неспособности говорить о проблеме, пока не стало слишком поздно. Этот иронический свет должен был теперь быть брошен на его собственное лечение другими. До конца его дней - более двух лет - почти все друзья Кобэйна категорически отрицали, что у него когда-либо была серьёзная проблема с наркотиками.
Когда в 1994 году во всех газетах на первых полосах было сообщение о жестоком самоубийстве Кобэйна, началась кампания по сохранению мифа; умереть на пике славы, избежав ужасов среднего возраста и снижения популярности, закончив не хныканьем, а выстрелом, который отразился по всему миру – вот истинная судьба, которую друзья Кобэйна избрали для него. Роль, которую сыграли наркотики, не принималась в расчёт. «Просто обвинять [в смерти Кобэйна] героин глупо, - сказал Новоселич. - Люди принимают героин по сто лет. Это просто малая часть его жизни». Согласно этой версии, Кобэйн принимал героин из-за его болеутоляющих качеств, а не для того, чтобы доставить себе удовольствие, и наряду с чувством гнева и предательства, пошла широкая волна отрицания, что его наркомания ускорила конец. В длинной речи в журнале «Spin» Лав жаловалась: «Всё, о чём хотят говорить – это то, сколько наркотиков мы с Куртом принимали. Но это не всё, что мы делали. У нас была жизнь. Мы завтракали. У нас был ланч. Мы обедали. Мы брали напрокат фильмы и ели мороженое. Мы читали друг другу вслух почти каждый вечер, и мы молились каждый вечер. У нас было чёртово достоинство».
Всё это было правдой. Пока ему не исполнилось девять лет, Кобэйн рос в нормальной рабочей семье; хотя он никогда не мог полностью отказаться от Абердина, некоторые его привычки и обычаи на всю жизнь остались с ним. Среди них были живительная гуманность и простота восприятия, которые пережили разрушительные действия его более поздней славы. Когда он был в настроении, он мог быть исключительно добрым, чувствительным и внимательным к другим. Он был, в некотором роде, полной противоположностью рок-звёздному тщеславию.
Только после того, как ему исполнилось двадцать пять, Кобэйн-человек стал серьёзно дисгармонировать с Кобэйном-рок-идолом. С выпуском «Nevermind» и «Teen Spirit», с Лав и наркотиками, он, казалось, предавал себя в угоду собственному имиджу: его намерение быть, без адекватной моральной или интеллектуальной экипировки, абсолютно отличным от всех остальных. Не было шоком, что частная жизнь Кобэйна коренилась в его потребности в семье и склонности к домоседству, или что он приберегал большую часть своих поступков, от которых отвисает челюсть, для тех времён, когда кто-то за ним наблюдал. Индивидуальная трагедия жизни Кобэйна была в том, что он потерял способность разделять публичный, сценический образ и самого человека.
Признак его усилий сделать это проступал в его периодических криках о помощи. За две недели между «Saturday Night Live» и Австралией Кобэйн и Лав решили вместе пройти детоксикацию. Он подчинился неделе чередования сна и тошноты перед тем, как лететь в Сидней, где он на день-два действительно бросил наркотики. Той весной он обратился в Восстановительный Центр «Эксодус» в Калифорнии, учреждение, нравящееся знаменитым наркоманам. Это также вызвало неадекватный ответ: в зловещем предзнаменовании его бегства из этой же больницы два года спустя, Кобэйн сказал штату клиники, что он вышел прогуляться и быстро перелез через стену. Потом он полетел в Сиэтл и снова купил героин. Тем временем, несмотря на беспрестанное давление своего руководства и коллег, Кобэйн отказался одобрить гастроли с «Нирваной», решение, которое повлекло за собой раздражённый телефонный звонок от Новоселича и как минимум один конфликт с «Geffen».
Ещё одной особенностью жизни Кобэйна была его настойчивость в том, что он мог «справляться» со своим пристрастием. На самом деле его хроническая героиновая зависимость была началом почти ежедневного конфликта. Кобэйн был и подстрекателем, и жертвой ожесточённых споров с дилерами. Он говорил репортёрам: «Это вовсе не тяжёлая зависимость», и убедил биографа написать, что «детоксикация была лёгкой», но, по правде говоря, Кобэйн был среди самых печально известных наркоманов в индустрии, то, что он не делал почти никакого усилия скрывать, даже публично. Он регулярно покупал героин на улицах, и однажды напугал ночного портье гостиницы «Олимпус» в Такоме, с грохотом ворвавшись через парадный вход, держа маленький бумажный пакет и бурно требуя ванну. В запертом буфете в квартире на Фэйрфаксе хранилось то, что один из гостей называет «целой аптекой» запасов – там были иглы, ложки и склянки, наряду с героином и бутылкой спирта для растирания. В январе Кобэйн тратил по 100 $ в день на своё пристрастие. К июлю цифра возросла в четыре раза, что относительно скромно по стандартам Голливуда, но достаточно для того, чтобы возродить у него за спиной прозвище «Курт Кокаин».
Через несколько дней после самоубийства Кобэйна его вдова охарактеризовала Сиэтл как наркотическую Мекку, где героина было больше, чем в Нью-Йорке или Лос-Анджелесе. Другие в местном сообществе соглашались с полицией, что увеличительное стекло внимания СМИ искажало наркотическую реальность в Сиэтле. «Здесь это проблема не больше, чем в любом другом месте», - говорит бывший менеджер «Sub Pop». Также, однако, проблемы было нисколько не меньше: в 1980-х случаи смерти, связанные с героином в Сиэтле, подскочили до 90 процентов, хотя в 1993 году единственная местная больница зарегистрировала 830 опасных для жизни передозировок, самая новая доступная статистика. В год полиция Сиэтла сталкивается с 6 000 дел, связанных с наркотиками. На Юнивёрсити-авеню от 3 500 до 5 000 грязных игл еженедельно меняют в киоске, управляемом добровольцем по имени Боб Куинн. Большинство игл - для того, чтобы колоть героин, говорит Куинн, хотя использование амфетамина «распространено среди подростков».
Если всего этого недостаточно для утверждения Лав, что героина в Сиэтле – «как яблок в саду», это склонно поддерживать мнение Кобэйна, что «в случае с наркотиком, предложение ведёт к спросу». Когда, как и большинство из того, что хотел Кобэйн, успех превратился в прах у него во рту, он вскоре возобновил наркотическое пристрастие своей юности. Вся разница заключалась в масштабе. Внезапно слабый, наивный абердинец стал общаться с дилерами крэка и сутенёрами. Как интерес Кобэйна к музыке истощался, так пропорционально возрастала его любовь к наркотикам. Никто не пытался остановить его: некоторые активно поощряли его пристрастие. К концу 1992 года он был еле волочащей ноги пародией на автора «Nevermind», спотыкаясь, переходя от одной героиновой дозы к другой и подчиняясь посещениям социального работника, чтобы сохранить опеку над своей дочерью. Хотя результат был бы таким же в Питсбурге, Канзасе или Кливленде, было прискорбно, что Кобэйн провёл последние два года своей жизни, по словам его вдовы, в городе, славящемся «гранджем, капуччино и героином»; и по иронии судьбы он пришёл к воплощению того, что его разрушило.
Едва «Нирвана» совершила свой прорыв, как Кобэйн грозился ликвидировать группу.
Инцидент имел место на фоне растущего раздражения между «Geffen» и «Gold Mountain» с одной стороны и группой с другой. Полным ходом шли приготовления к туру на американской сцене той весной, когда Кобэйн, желая быть с Лав во время её беременности и ни при каких условиях не покидать дом, отказался путешествовать. Нельзя не чувствовать симпатии к такому решению. С 1989 года «Нирвана» гастролировала по Америке, Канаде, Европе, Австралии, Новой Зеландии, Сингапуру и Японии, выпустила два альбома, дала несметное количество интервью и появлялась на обложках всех мировых музыкальных изданий. По словам Фрэнка Халма, «Дэйв сожалел о потерянных продажах «Nevermind», но согласился, что им нужен перерыв». Новоселич сдержанно согласился с таким решением: «Тур просто кажется гораздо большим давлением. Раньше мы были просто бродягами в фургоне, делали, что хотели. Теперь у тебя есть тур-менеджер и команда, и это – производство».
Менее легко принятым было порабощение Кобэйна наркотиками. Так же, как нынешняя «дерьмовая атмосфера» на встречах группы, где Новоселич сгоряча сказал своей жене: «Курт – чёртов придурок-наркоман, и я его ненавижу!», и произошла размолвка между двумя основателями «Нирваны». Здесь есть некоторое несоответствие между мнением Кобэйна («Всё, что делал Крист, это вёл себя со мной подозрительно и неодобрительно смотрел», и Новоселича («Я пытался помочь»). Позже той весной Кобэйн накричал на жену Новоселича за бестактное замечание: «Курт, мне просто жаль, что ты с собой делаешь». К тому времени, когда они вернулись с Дальнего Востока, «Нирвана» разделилась на два враждующих лагеря: Кобэйн и Лав против супругов Новоселич, а несчастный Грол сохранял нейтралитет.
В результате произошёл ожесточенный конфликт по поводу гонораров. Новоселича и Грола рассердило не столько то, что Кобэйн требует более чем две их доли на том основании, что «на меня давят» - они к этому привыкли – а то, что он требовал, чтобы новый договор был ретроспективным. Ни один из его коллег не видел ни единого пенни от «Nevermind», пока Кобэйн не закончил собирать то, что ему причитается. В чрезвычайных обстоятельствах, перестань альбом продаваться так же резко, как и начал, это могло оставить их существенно задолжавшими Кобэйну.
Видеть, как их карьера превращается в чёрную комедию, было довольно подходящей участью для «Нирваны». Практически единственная из рок-групп, которая редко вызывала интерес помимо чисто внешнего, они действительно почти в точности напоминали фильм. Фактически они приблизительно повторили сюжет одного специфического фильма, любимого в рок-бизнесе, и того, который Франк Заппа никогда не мог смотреть, не вспоминая подходящее сходство – «Spinal Tap» («Спинномозговая Пункция»). «Нирвана» избежала более смехотворных крайностей из саги той группы, но у них были споры по поводу взглядов, враждующие подружки и даже, поскольку Грол был шестым таким музыкантом, множество ударников. Неизвестно, был ли кризис Кобэйна вызван Лав, тем, что он нуждался в деньгах, или, что более правдоподобно, потому что он боялся, что его талант ушёл навсегда, и он боялся будущего. «Я не могу справиться с работой», - признавался он в 1989 году. Год спустя Кобэйн сказал в интервью «Sounds»: «Я не хочу, чтобы у меня была любая другая работа. Я не могу работать с людьми». К 1992 году он показался Халму «патологически боящимся» потерять свои деньги и возобновить «медленную и безобразную жизнь» в Абердине. Если в детстве Кобэйну не нравился город, он решительно отрекался от него, став взрослым. «Я буквально скорее покончу с собой, чем туда вернусь», - сказал он своей кузине. Когда о споре между компанией «Уейерхойзер» и её рабочими сообщили в прессе, Кобэйн, как цитировали, говорил: «Я бы вышиб себе мозги, живя так». Когда он летел в самолёте, он любил смотреть вниз на ряды одинаковых домов и делать жест, словно он сбрасывает бомбы. Мотивы Кобэйна для того, чтобы изменить своему договору, возможно, никогда не выяснятся, но к тому времени, как страсти утихли, и он накопил денег, он женился на женщине, чьё неприятие «медленной и уродливой жизни» соответствовало его собственному.
24 февраля 1992 года на церемонии, где присутствовали Грол, трое служащих «Нирваны» и случайный торговец наркотиками (хотя не было Новоселича и его жены), Кобэйн женился на Лав. Службу на утёсе с видом на Вайкики-Бич проводила не относящаяся ни к какой конфессии женщина-священник, найденная невестой через гавайское свадебное бюро. Жених, кайфующий от героина, был одет в клетчатую бело-зелёную пижаму и леи; на фразе «мужем и женой» он не выдержал и разрыдался. К тому времени, когда они удалились в местный бар, чтобы отпраздновать, столько человек из этой компании плакали, что, как выразился Кобэйн, вырази Лав какие-либо чувства публично, «это были бы поминки».
Лав не проявляла чувств на публике. Методичная, талантливая, холодно рациональная, она заставила других рок-жён выглядеть почти бесстыдно скромными. Даже Йоко Оно казалась сдержанной и застенчивой по сравнению с ней. Хотя Гролу казалось, что «Кортни была идеальной супругой для Курта», идиллия вскоре оказалась больше мнимой, чем реальной. Как только первые восторги брака постепенно прошли, обоим стало ясно, что, хотя они дополняли друг друга во многих, возможно, в большинстве отношений, в прочем они были, к сожалению, несовместимы. Лав яростно протестовала против кандалов домашней жизни, в то время как по представлению Кобэйна об идеальной паре это отношения настолько близкие, чтобы делиться всеми секретами, безо всяких личных планов. Он хотел обладать и хотел, чтобы обладали им. Такое мнение приводило в ужас его жену. Не только в связи с её карьерой, а также из-за угрозы пристрастия Кобэйна к наркотикам.
Возвращаясь к той церемонии три года спустя, Лав рассказала Дэвиду Фрикке:
«Если ты думаешь, что я не знала, во что влезаю, когда я выходила за Курта…. Я имею в виду, отсутствие доверия, которое я получаю. Ким Гордон и Джули Кэфритц говорили мне, когда у нас с Куртом всё стало серьёзно: «Ты знаешь, что будет?». Они всё растолковали. Само собой, не принимая во внимание смерть Курта. На самом деле по версии Кэфритц, у Курта должна была быть передозировка: «Вы станете героинщиками. Вы поженитесь. У вас будет передозировка. Вам будет 35, вы попытаетесь вернуться и вернётесь». Я знала, [что] происходило»
Глядя на всю жизнь Кобэйна, заманчиво видеть своего рода опасность, из-за которой его потребность в сильной жене была типична. Он искренне думал, что его брак был заключён на небесах. Лав компенсировала его травмирующий недостаток чувства собственного достоинства. «Она – мой единственный шанс», - рассказывал о ней Кобэйн Гролу. Он хотел от брака постоянного одобрения, поддержки единомышленника, любви. В пределах разумного Лав дала это ему. То, что она также, ценила свою независимость и карьеру, можно было понять, и в июле 1992 года «Hole» подписали контракт с «Geffen» на сумму, которая побудила одного циника сказать «Newsweek»: «Спать с Куртом Кобэйном стоит миллион долларов». «Они медленно, но упрямо двигались вперёд», - говорит человек, который познакомился с супругами в Лондоне. Хотя один из них был «пассивно-агрессивен», а другой «головорез», они наслаждались «панк-презрением» к миру. По словам Халма, «они были совместимы. Они, возможно, любили друг друга. Я сомневаюсь, что они бы получили Нобелевскую премию по химии».
Заголовок «Rolling Stone» в апреле того года гласил: «В Сердце и Разуме «Нирваны»». Тон был безупречно приподнятым. Кобэйн уверял журнал, что он был счастливее, чем когда-либо. (Согласно «Rolling Stone», «всякий раз, когда Лав входит в комнату, даже если пожурить его за что-то, он расплывается в проникновенно глупой усмешке истинно безумно влюблённого»). Он отверг слухи о трещине внутри «Нирваны»; его отношение к славе было «довольно спокойным»; он признался в том, что с возрастом стал мягче и не винил «среднестатистического семнадцатилетнего панк-рок-ребёнка за то, что он называет меня предателем». Желаемое впечатление - приветливый семейный человек, взвешенно спокойный, муж, который боготворил свою жену и хвалил своих друзей и товарищей-музыкантов (с известным исключением – «Pearl Jam»). Не были упомянуты коллекция наркотиков и оружия Кобэйна, его внезапные колебания настроения и его вспышки жестокости против своей группы. Он, возможно, был неспособен контролировать свой гнев - это было формой наркомании - но Кобэйн зашёл слишком далеко, утверждая: «Я даже больше не пью, потому что это разрушает мой желудок. Моё тело не позволило бы мне принимать наркотики, даже если бы я и захотел, потому что я слишком слаб. Все наркотики [действительно] разрушают твою память, твоё чувство собственного достоинства и всё, что согласовывается с твоим чувством собственного достоинства. Это никуда не годится». Любой из тех, кто читал эту статью, подумал бы, что Кобэйн стал цивилизованным и рациональным взрослым человеком с консервативным взглядом на жизнь и новоприобретённой сдержанностью; это было изумительное представление. Никто бы не предположил, что позади него в буфете был запас героина, игл, ложек и спирта для растирания.
Сердце и разум Кобэйна были ни комфортны, ни легко доступны. Когда другие рок-звёзды рассказывали о себе, это было обычно в контексте саморазоблачения – им нравилось быть знаменитыми, и они хотели поделиться своим успехом. Теперь выступал Кобэйн, и удовольствие было последним, о чём он думал. На широком холсте его несчастья его реакция на славу приобрела угрожающие размеры.
Конечно, были те, кто рассматривал Кобэйна как симптом заболевания, охватившее тело общества, главным образом, через рок-музыку, в течение многих лет. Когда появились некрологи, в них использовались такие слова, как «трагическое» и «дисфункциональное», чтобы описать поведение, которое для других было циничным и потакающим собственным желаниям. По последнему мнению, Кобэйн принимал всю свою славу слишком охотно. «Он утверждал, что его обманули, - говорит Халм, - но без внимания он бы отчаялся». Советники Кобэйна превратились в его слуг. Изворотливые бизнесмены, управляющие звукозаписывающими компаниями, стали очень преданными сентименталистами и питали его веру в то, что он был безупречен, что даже умеренная критика была частью заговора. Этого было достаточно для того, чтобы сделать Кобэйна параноиком, и так и произошло. Он также стал хвастуном и занудой. После трёхчасового обеда летом того года в «Quaglino`s» в Лондоне Кобэйн с подружкой пошел на всё, чтобы избежать того, чтобы их сфотографировали после их ухода. Однако ресторан, как он хорошо знал, был высоко в лучшей десятке мест, часто посещаемых папарацци; следовательно, причиной его многочисленной звёздной клиентуры. В последующем недоразумении завязалась драка и обмен оскорблениями с фотографами. («Я абсолютно не уважаю англичан, - позже сказал Кобэйн. - Я думал, что никогда в жизни не скажу ничего расистского, но они - самые задиристые, самоуверенные, дотошные люди. Меня от них тошнит»). Были и другие признаки того, что он был не совсем лишён тщеславия рок-звезды. Когда Кобэйн в 1992 году вернулся в Абердин, он сделал это в длинном лимузине. Когда он летел в Нью-Йорк в фальшивой бороде и в шляпе, он привлёк больше публичного внимания, чем в результате его обычного вида. Он хранил все хвалебные газетные вырезки, никогда не забывал ни слова критики, и делал всё, чтобы добиться известности, никогда не признавая этого.
Кобэйн никогда не стремился быть выразителем мнения молодежи. Поскольку его обсуждали честолюбивые критики, диск-жокеи и впечатлительные фэны, он был несчастлив: его постигла участь какого-то символа. В одной из бесчисленных статей о грандже «Atlantic» прокомментировал, что «двадцатилетние… стали метафорой Бумера для утраты цели Америкой, разочарования институтами, безнадёжностью культуры и страхом за будущее». Согласно этому мнению, времена стали соответствовать мрачному видению Кобэйна, а не наоборот. По словам одного из друзей, «он был отличным образцом для подражания в девяностые. То давление, в форме постоянных требований, чтобы он вёл себя типично, в конце концов, сломало его. Но в течение года или двух никто не подытожил времена лучше, чем Курт». Он стал первой суперзвездой и панка, и нового десятилетия.
Постепенно, как и ожидалось, Кобэйна убедила его собственная пресса. Он начал всё больше и больше отрицать то, что был подставным лицом, с неизбежным результатом того, что он им стал. Специфическим признаком жизни Кобэйна было то, что он не выказывал фактически никакой способности к власти. Как музыкант он имел потрясающие лидерские навыки. Но в большинстве других отношений ему безжалостно препятствовали. Легко управляемый, одержимый собой, чрезмерно потакающий своим желаниям, Кобэйн нуждался в чём-то, напоминающем этический центр. Он был уязвим - некто с индивидуальностью, но без характера. Этот недостаток привёл Кобэйна к отрицанию последствий своих собственных действий и принятию привилегии славы, даже когда он уклонялся от обязанностей. Кроме смутной верности левой политике и феминизму, у него было немного личных убеждений вне музыки; и его всегда удивляло, что, как он говорил, «люди искали более глубокого значения» его роли. «Идея того, чтобы кайфовать, недостаточно шокировала Курта, - говорит Халм. - Никто не предупредил его, что ему, возможно, придётся подавать моральный пример». По иронии судьбы после нескольких лет работы, которую проделал Кобэйн, чтобы стать знаменитым, когда это случилось, это застигло его врасплох.
Когда «Geffen» впервые выпустил «Nevermind», они думали, что смогут продать 50 000 экземпляров. Этот уровень был бы подходящим для Кобэйна; достаточно высокий, но не настолько, чтобы он стал Мессией. Всегда была какая-то его часть, затаённая и вечно недовольная, которая задавалась вопросом, стоила ли игра свеч. В итоге Кобэйн смог увидеть истину того, что он давно смутно знал и, возможно, надо надеяться, подавлял - что для сострадательного и чувствительного человека, к которому относятся, как к богу, может быть неприятным опытом. Вместо счастья, как он однажды сказал, он обнаружил только что-то вроде «головокружительного кайфа»; вместо славы только «пепел и дерьмо».
Кобэйн всегда говорил о своём успехе как о шутке, доказательство того, что судьба относилась к нему с сатирической злобой. Было довольно плохо, что «Teen Spirit» стал платиновым в День Первоапрельского Дурака; то, что сингл пародировал «Жуткий» Эл Янкович, а Тори Эмос сделала на него кавер-версию в виде фортепианной сонаты, только добавило иронии. На концерте песня быстро приобрела статус гимна, и звук 10 000 голосов, нежно напевающих припев, доказывало сюрреальный и, для Кобэйна, глубоко травмирующий опыт. «Он стал думать о себе как не более чем об инспекторе манежа в цирке», - говорит один из друзей. По словам Халма, «он никогда не думал, что зрители на самом деле чувствовали то же, что и он. Для Курта они просто подпевали».
К тому времени, как Кобэйн гастролировал по Европе в июне, даже слышать эту песню было слишком мучительно, напоминание о тех прежних днях, когда всё было впереди. По словам Грола, тем летом в Швеции, Испании и Франции «происходило какое-то сумасшествие»; в Белфасте после концерта, описанного в «Telegraph» как содержащий «традиционный разгром оборудования» и «без всяких настоящих сюрпризов», Кобэйн был поспешно доставлен в больницу, пострадав, по его версии, от метадоновой абстиненции; по версии его руководства, кровоточащей язвы; а на самом деле от передозировки героина. Когда Кобэйн и Лав добрались до Парижа, их держали взаперти два телохранителя, нанятые «Gold Mountain». Вот мнение еле живого человека, синонимичного с удостоверением личности, которого «не выпускал из дома» свой собственный персонал, как признавался Кобэйн Азерраду: «За мной следили два громилы. Я абсолютно не хотел принимать наркотики, но со мной обращались, как с грёбаным малышом. Эту группу превращали во всё, чего не должно было быть».
Ещё одна ирония ждала Кобэйна и Лав, когда они вернулись в Лос-Анджелес. Перед тем, как лететь в Европу, супруги сложили свою любимую одежду, гитары и, что более существенно, записные книжки, заполненные наполовину написанными песнями, в ванну - идея была в том, что никто и не догадается туда заглядывать. Вместо этого за время их отсутствия прорвало трубу, и комнату затопило мутью и грязью, полностью уничтожив дневники. Обнаружился чёрный юмор, как некоторый думают, в том, что принц гранджа и его самозванная «королева-подлиза» были выгнаны из своего дома грязью. Супруги переехали в новую квартиру на Голливудских Холмах, где Кобэйн сразу подружился с местным торговцем героином.
«Мы кутили, - признавалась Лав, когда её спросили о пристрастиях супругов в первые месяцы 1992 года. - Мы принимали много наркотиков. Мы принимали таблетки, а потом мы шли в Элфабет-Сити и покупали наркотики. Потом мы кайфовали и выступали на «Saturday Night Live». После этого я несколько месяцев принимала героин».
Этого было достаточно, чтобы убедить журналистку Линн Хиршберг предположить, что Лав могла принимать героин даже после того, как она узнала, что беременна, точная дата беременности остаётся неизвестной. Сентябрьский выпуск «Vanity Fair», вышедший в начале августа, должным образом поставил вопрос: «Являются ли Кортни Лав, главная звезда постпанк-группы «Hole», и её муж, любимец публики из «Нирваны» Курт Кобэйн, гранджевыми Джоном и Йоко?» перед тем, как сослаться на неназванных «хорошо осведомлённых в индустрии лиц», которые расценили вторжение Лав в стан «Нирваны» как начало крушения группы. Среди наиболее дискредитирующих цитат была одна, описывающая Лав как «не особенно интересующуюся последствиями своих действий», и семейную жизнь Кобэйнов как «удручающее зрелище», пробуждая «опасение [-я] за здоровье их ребёнка». В статье, однако, не упоминалось об устойчивых связях Кобэйна со своей семьёй и о его любви к детям вообще. Для полного эффекта журнал предпочёл проиллюстрировать статью фотографией Лав без одежды, а также, как выяснилось, с сигаретой, заретушированной по распоряжению редактора.
Было трудно переоценить несчастье, причинённое Кобэйну «Vanity Fair». Очерк, описывающий его жену как «харизматическую оппортунистку» и подразумевающий, что он - наркоман и негодный отец, возмутил и обидел его. Он, казалось, не мог поверить, что внушающая доверие журналистка могла написать о нём подобным образом. Как только Кобэйн и Лав увидели статью, они выпустили заявление, опровергающее главное утверждение, в то время как в приватных беседах Кобэйн был в ярости на Хиршберг и (безуспешно) пытался сделать так, чтобы её уволили. Статья резко увеличила его паранойю по поводу прессы. Когда-то верные друзья, долгое время ранее имевшие свободный доступ к «Нирване», теперь обнаружили, что на служебном входе их путь преграждён. Кита Кэмерона, одного из первых репортёров, которые писали о группе в Великобритании, довели до слёз комментарием Кобэйна о нём в августе того года. Вне пределов досягаемости СМИ Кобэйн раздражался из-за «сплетен людей в рок-мире, которые хотят отчаянно притвориться, что у них есть какая-то информация», и заранее послал рождественскую открытку менеджеру «Soundgarden» Сьюзен Силвер, адресованную «нашему любимому внутреннему источнику».
Теоретически Кобэйн мог проигнорировать эту атаку и заниматься своим делом. Он подвергался обвинениям на основе цитат без указания источника, и обвинения были часто скандально неточны. Он также подвергался осуждению личностями индустрии, которым и самим не всегда были чужды наркотики. Это не было достаточно существенным, чтобы остановить марш «короля сцены», как долго изображался Кобэйн. На данном этапе он мог возобновить свою карьеру и посмеяться над теми, кто потратил впустую его время и опошлил его жизнь для пользы своих читателей.
Вместо этого статья разрушила дух Кобэйна, ускорила его физическое падение и почти уничтожила его в финансовом плане. Частично это происходило из-за беспричинного страха, что мир всеми силами пытается погубить его. Была также «самоубийственная печаль» потери старых друзей. Кобэйн был глубоко обижен, когда его собственные коллеги начали отворачиваться от него, покидали студию, когда он входил, и приносили извинения, что они идут ещё куда-то, когда он приглашал их на обед. Затем, также, сыграло свою роль финансовое и психическое напряжение борьбы с Департаментом Защиты Детей. Когда у супругов родился ребёнок (всего через восемь дней после публикации в «Vanity Fair»), в ходе слушания Семейный Суд постановил, чтобы Кобэйн ещё раз прошёл детоксикацию, и отдали опеку над ребёнком единокровной сестре Лав. В течение пяти недель после этого никому из Кобэйнов позволяли оставаться наедине со своей дочерью. После ряда интервью с социальными работниками и анализов мочи обоих родителей в сентябре семья воссоединилась, к этому времени Кобэйн потратил 300 000 $ на судебные сборы и говорил почти бессвязно от жалости к себе. («Это была попытка использовать нас как пример, потому что мы поддерживаем всё то, что идет вразрез с характером конформистского американского зрелища, - сказал он одному репортёру. - Это была охота на ведьм»). Паранойя и отчаяние, никогда не покидавшие Кобэйна, усугублялись с каждым проходящим месяцем. Он часто просыпался поздно, смотрел телевизионные комедии положений вечером и часами смотрел на самодельную буддистскую святыню в своей гостиной. Он часто отказывался отвечать на телефонные звонки, даже от коллег. «Началось что-то вроде невроза», - говорит Халм. Все остальные годы своего брака Кобэйн и Лав, собственная репутация которых стала притчей во языцах, редко оказывались вне центра внимания. Без сомнения, помня о своей жизненно важной роли в успехе группы, рок-журналисты стали говорить о «Нирване» как о «потерянной» для своей аудитории. Примерно в это же время мэйнстрим-СМИ стали писать о гремучей смеси секса, наркотиков и рок-н-ролла, вращающихся вокруг группы. Прежние возлюбленные выступали со сплетнями о Кобэйнах, и «Time», и «Newsweek» упоминали о супругах, и бульварные репортёры уже работали, исследуя новые слухи о героиновой зависимости. Сам Кобэйн был убит горем и всё больше и больше склонялся к самоубийству.
К тому времени, как Кобэйн прилетел домой из Мадрида в июле 1992 года, он понял, что ему нужна помощь. Концерты в Европе широко критиковались как банальные и стереотипные. Кобэйн, как и любой другой, был осведомлён, что «прошлогодние концерты были куда лучше»; он стал говорить о реконструкции группы или о её распаде в целом. «Мудаки и бумагомаратели», которые так досаждали ему, были в агонии от одного его чувствительного характера. Кроме того, теперь Кобэйн начал сдавать физически и умственно, и это, в свою очередь, способствовало его часто раздражительному поведению. К разгару лета он принимал так много наркотиков, что даже давние друзья и несколько фэнов заметили признаки слабоумия.
В результате Кобэйн предпринял самое последнее усилие стабилизировать своё здоровье, проведя три недели в больнице «Cedars-Sinai» в Лос-Анджелесе. И его постепенное отвыкание от наркотиков, и возобновлённый интерес к еде означали, что даже до навязанной судом программы ещё одно резкое изменение, иллюстрированное тем, что Кобэйн подстриг волосы до длины 1981 года, шло полным ходом. Когда фотограф Дэррелл Уэстморлэнд встретил его позже той осенью, Кобэйн сказал, что «он проснулся однажды утром, посмотрел в зеркале и сказал себе: «Чувак, мне нужна помощь. Я должен исправить свою жизнь к лучшему». Он сказал мне: «Слушай, чувак, я прибавляю в весе!».
Кобэйн получал удовольствие от таких признаний и всегда делился своими проблесками здравого смысла с другими. Он был чувствительным и обладал самосознанием, что несвойственно для рок-звезды. Годы, проведённые им в центре внимания, характеризовались частыми признаниями в слабости и своей потребности измениться. Проблема состояла в том, что Кобэйн никогда не поддерживал этот импульс. Каждому прогрессу соответствовал рецидив. Его способности были испорчены парализующими приступами слепоты и самообмана. Кобэйн мог снизить темп, брать больше выходных и наслаждаться более детальным изображением своей жизни. Вместо этого он больше беспокоился о себе каждый день. Оды о своих жене и дочери превращались в тирады о журналистах и лицемерных друзьях. Вспышки оптимизма тушились его скептическим отношением к человечеству. По словам его кузины, «Курт всегда стремился подчеркивать положительное. Но он боролся с почти аллергической реакцией на остальную часть мира». Даже в первом приливе отцовства Кобэйн признался, что «возвращался к такому состоянию души каждые несколько месяцев».
Фрэнсис Бин Кобэйн родилась 18 августа 1992 года, на три недели раньше, но совершенно здоровой. Она была названа в честь музыканта Фрэнсис МакКи и её сходства, о чём много высказывался Кобэйн, с фасолью*. Согласно одной публикации, Лав продолжала принимать наркотики, пока до родов не оставалось две недели. Американский «Globe» утверждал, что она приехала в больницу «такой забалдевшей, что она понятия не имела, что делает…. (Лав) была совершенно непоследовательной…. Она требовала еды, немного ела, а потом швыряла остатки в стену». Даже такая печальная деградация бледнела по сравнению с Кобэйном, проходившим детоксикацию в той же больнице, который присутствовал при родах в полубессознательном состоянии, и его всё время рвало из-за абстинентных симптомов.
Оба родителя отрицали это сообщение, и тот факт, что их ребёнок родился здоровым, подвергает сомнению историю в «Globe». Судя по статье в «Vanity Fair», сама Лав помогла стимулировать эти слухи. Она была, по её признанию, «одним из самых саркастичных людей в мире». Часть этой сатиры принималось СМИ за чистую монету. Например, пара обменивалась факсами в Европе в 1991 году, уподобляя свои чувства друг к другу тому, чтобы «быть под кислотой», но они появились в «Sun» как «доказательство того, что оба [принимали] ЛСД». Острота Лав, что «если когда-либо приходит время, когда люди должны принимать наркотики, то это когда они беременны, потому что это отстой» также широко цитировалась. Ко времени рождения её ребенка репортёры прятались в коридорах и сидели на корточках в корзинах с грязным бельём в больничном подвале; один фотограф ухитрился нарядиться врачом. Расшифровки телефонных разговоров и факсов Лав появлялись в прессе. Поток враждебного освещения в прессе продолжился сенсацией на целую страницу в «Globe» под заголовком: «Ребёнок рок-звезды родился героинщиком». Как писали в этой статье, «Лав по-прежнему курила (в больнице), но по сравнению со всем остальным, как она жестоко обращалась со своим телом, курение было несущественным…. Когда заходили её друзья-рок-н-ролльщики, они сидели, скрестив ноги, и пели. Несколько раз была ужасная тревога после того, как она разгуливала босиком в своей ночной рубашке».
Из-за последовавшего взрыва Кобэйн и Лав были вынуждены нанять адвоката, чтобы восстановить опеку над своей дочерью. Лав также подала в суд на своего врача и больницу на основании вторжения в личную жизнь и небрежности, дело было улажено без суда. Тем временем «Gold Mountain» выпустила заявление, утверждающее, что «грязные слухи, что Фрэнсис страдала от какой-либо абстиненции во время родов, являются полностью ложными, и по сути она не испытывала никакого дискомфорта со времени родов», заверение, которое только подпитало ненасытный аппетит таблоидов до сплетен, включая слух, позже подтвержденный, что Лав делала подтяжку груди после родов.
Пресса совсем пропустила настоящий кризис. 19 августа, на следующий день после рождения Фрэнсис, Кобэйн появился в больничной палате своей жены, держа в руках пистолет. Его намерение состояло в том, чтобы убить сначала Лав, а потом себя. Кобэйн выглядел больным и, казалось, слегка колебался. Он объявил, что «ему надоело, что на него наезжают» СМИ. «Они убивают меня», - рыдал он. Потребовались все усилия Лав и помощь её друга Эрика Эрландсона, чтобы убедить Кобэйна отдать оружие. Потом он, еле волоча ноги, вышел из комнаты и вызвал своего героинового дилера, женщину, по собственному признанию которой он выглядел «никаким». Огромных усилий стоило описать Кобэйна как человека, воскрешённого рождением своей дочери. «Он всё время смотрит на Фрэнсис и говорит: «Вот таким я был! Вот таким я был!», - сказала Лав репортёру. Сам Кобэйн утверждал, что «иметь ребёнка и быть влюблённым – это то, чего хочет каждый. Это – единственное, чем, как я чувствую, я благословлён». Однако рождение Фрэнсис имело также отрицательный эффект на Кобэйна, разбудив его старые чувства неадекватности и неуверенности в себе. По словам его кузины, «какой-то голос говорил ему, что он недостаточно хороший папа. Он никогда не хотел, чтобы она видела тёмную сторону». Наряду с его собственной ненадежностью появилось опасение, что Фрэнсис унаследовала те же мрачные характеристики, что и её отец. «Он мучился, что он и Кортни разведутся, Фрэнсис начнёт движение по наклонной, и история повторится», - говорит Грэм Райт. Менее двух лет спустя Лав зачитывала отрывки из предсмертной записки своего мужа на его заупокойной службе. «У меня есть дочь, которая слишком напоминает мне о том, каким я был», - написал Кобэйн.
***
Спустя десять дней после того, как родилась Фрэнсис, Кобэйн полетел в Лондон. 30 августа «Нирвана» была ведущим исполнителем на двадцатом ежегодном Фестивале в Рединге. За неделю до этого события и «Source», и «Enquirer» уверенно объявили, что группа распалась. Этот факт, по-видимому, нуждался в подтверждении, так как оба предприимчивых издания послали репортёров на Рединг. Британский пресса также опубликовала истории о злоключениях «Нирваны», одна статья предполагала, что на самом деле на сцене выступал не сам Кобэйн, а дублёр. В толпе по-прежнему ходили слухи, когда погас свет и Кобэйн, по-своему забавно прокомментировав своё суровое испытание, выехал в инвалидном кресле и одетый в больничный халат.
Последовавший концерт был классической «Нирваной». Материал «Nevermind» был настолько сильным, что мог выдержать даже такие выходки, как небрежный риффинг, переписанные тексты и уровень болевого порога. Результатом был организованный хаос – то, что один из критиком назвал «изысканным шумом» - когда гитара Кобэйна и воздействующий на толпу вокал повлияли на металлистов из толпы. Те, кто дремал в самом отдалении парка, были грубо разбужены мощным 80,000-м криком «Нир-ВАНА», когда «In Bloom» в свою очередь последовала за «Lithium», которая уступила «Rape Me»; к «On A Plain» кулаки, взметнувшиеся ввысь, простираясь далеко за пределы площади. Мити Адхикари, который записывал концерт для радио, называет это «панк-раем», испорченные только тем фактом, что «Курт был более сдержан по отношению к своим друзьям. Былой дух товарищества исчез». Джон Пил (маленькой дочери которого случайно ушибли ногу, когда Кобэйн прыгал за кулисами), соглашается: «Вы можете рассказывать об особенностях индустрии и обо всём негативном освещении в прессе, касающихся него. Он, казалось, состарился на целый год». Позже в «Рединг Рамада» и через несколько минут после того, как он подружился с юным онкологическим больным за кулисами, Кобэйну показали статью британского секретаря «Нирваны» Кита Кэмерона. «Сразу же, - говорит Грэм Райт, также присутствовавший в гостинице, - Курт начал орать, угрожая выгнать Кита и заставить бугаёв избить его». Потом Кобэйн и Эрик Эрландсон швырнули свои стаканы в лицо Кэмерону. Райт был не одинок в том, что обнаружил нечто беспокоящее в том, как «Курт за минуту превращался из доктора Джекилла в мистера Хайда».
9 сентября «Нирвана» играла на «MTV Video Music Awards» в Лос-Анджелесе. Выступление было достаточно драматичным; за несколько минут до прямого эфира «MTV» наложило вето на предпочтительный выбор группы «Rape Me». «Или пойдёт песня, - гудел продюсер, - или пойдёте вы». Это было окончательно; в итоге Кобэйн пошёл на компромисс, перейдя в том же духе в «Lithium» после шутливого бренчания первых нескольких тактов той неприятной песни*. Потом «Нирвана» дала такое выступление, которое заставило восхищённо поднять брови сиэтлскую «Times»:
«Осаждённая группа, окружённая слухами о наркомании и распадах, ответила всем скептикам и сплетникам наилучшим из возможных способов - выпустив угрюмую, горячую, взрывную версию своего популярного сингла…. То, что без всяких сомнений поможет его будущему, это открытие мальчишеской красоты певца Курта Кобэйна. Он обычно пытался выглядеть и выглядел настолько по-панковски, насколько это возможно, с кричаще ярким цветом волос, глазами, закрытыми солнцезащитными очками, заросшим щетиной и надев на себя груду ветоши. Прошлым вечером его подстриженные волосы были естественного блондинистого оттенка, его большие синие глаза были не защищены от солнца, и на его подбородке явно просматривалась ямочка, как у Кёрка Дугласа. Его по большей части белая одежда выглядела не только чистой, но и отбеленной».
Кобэйн отказался выходить на сцену, чтобы получить приз за Лучшее Альтернативное Музыкальное Видео, послав вместо себя пародиста Майкла Джэксона. Однако ему пришлось забрать приз Лучшему Новому Артисту, поблагодарив свою семью, «Geffen», «Gold Mountain» и «настоящих друзей» группы, прежде чем пристально посмотреть в камеру и пробормотать: «Знаете, очень трудно поверить всему, что читаешь».
Кобэйн мог оставить его там. Это было эмоциональное выступление, напоминание о силе «Нирваны» и доказательство того, что у Кобэйна есть противоречивый и даже здравый взгляд на свою славу. Вместо этого он уступил своей навязчивой идее противостояния своим врагам. Ранее в этом же году Кобэйн пренебрежительно отзывался о «Pearl Jam» в журнале «Musician», и сказал в интервью «Rolling Stone»: «Я был бы рад, чтобы меня больше не ассоциировали с этой группой. Они вскакивают в фургон с альтернативными группами». По словам звукооператора Алана Уайнберга, «искры летели, когда Курт столкнулся с Веддером за кулисами. Он сказал ему напрямик, что «Pearl Jam» никуда не годится». Это было ещё ничего по сравнению с приёмом Кобэйнами Эксла Роуза. Месяцем ранее Роуз, всё ещё разозлённый на «Нирвану» за отказ снабдить его закулисными проходками, спросил зрителей во Флориде: «Вы не думаете, что Курт и Кортни должны быть в тюрьме за то, что принимали наркотики, когда она была беременна?». Теперь, когда Лав приветствовала Роуза вопросом: «Ты будешь крёстным нашего ребёнка?», ответ, который тот прокричал в дюйме от лица Кобэйна, так, что у всех присутствующих волосы на голове зашевелились: «Заставь замолчать свою суку, или я выброшу тебя на мостовую». Потом два самых популярных рок-певца в мире вступили в драку. Впоследствии Кобэйн сказал одному журналисту, что Роуз «вытаращил глаза» и «у него буквально пена шла изо рта». По его собственному признанию, он рассказывал об этом инциденте всем, кто слушал, в течение следующих нескольких недель. Один репортёр слышал, как Кобэйн говорил, что получил полное удовольствие от этого скандала. Один из менеджеров «Gold Mountain» злорадствовал в одной личной записке: «Если, как цитируют, Эксл высказал Курту «то, что он о нём думал», у нас будет экземпляр, помещённый в банку». Кто-то в Сиэтле послал Кобэйну браслет с надписью: «За заслуги перед Панком - наивысшее проявление чувства долга. 9 сентября 1992 года».
Друзья заметили привычку Кобэйна к самоосуждению, пренебрежительно отзываясь о самом себе, и некоторые предупреждали его, что он слишком медлил с гневом. По словам Лав, «его самой большой проблемой в жизни была неспособность сказать: «Пошли вы!». «Пошла ты, Кортни! Пошли вы, «Gold Mountain»! Пошли вы, «Geffen» - а я буду делать то, что хочу»». Но неуверенность Кобэйна в себе была поверхностной. Частично он любил провоцировать, и это частично проявилось, когда уже в 1986 году Кобэйн задирался с соседом в Абердине. «Это было действительно страшное напоминание о том, насколько жестоким я могу быть, когда хочу причинить кому-то боль. Это даже бодрит, я на самом деле смеялся над этим», - сказал он Азерраду. (Жертва Кобэйна перенесла контузию и впала в краткую кому». Годы спустя была его угроза своим потенциальным биографам и его реакция на Линн Хиршберг, о которой Кобэйн сказал в печати: «Я отомщу ей, чёрт возьми. Прежде, чем я покину эту землю, она встретится со мной».
Частично характер Кобэйна возник из-за его паранойи, его ощущения, что мир сомкнулся. «Независимо от того, что мы делаем или насколько чисто мы живём, мы не переживём этого, потому что есть слишком много врагов, и мы угрожаем слишком многим людям, - говорил он. – Все хотят видеть нас мёртвыми». Ключевым фактором превращения простого недоверия в слабоумие была растущая злость Кобэйна на СМИ. Лав, без сомнения, уловила это настроение, когда говорила о «злорадном желании отомстить» супругам. Одним из результатов было то, что Кобэйн искренне компенсировал подозрение журналистов. С несколькими известными исключениями, его отношения с прессой свелись к нулю из-за «Vanity Fair». Ещё одним результатом этого стала растущая трещина между общественным деятелем и обычным человеком.
В течение многих лет Кобэйн проповедовал отказ от насилия. Он почти определил роль отказника, кого-то с толерантностью к своим врагам, как у Ганди. Его уверенность в том, что, делая так, он возвращал «всю суть религии», завоевала широкую поддержку. Теперь, на сомнительных основаниях «необходимости защищаться», Кобэйн оправдывал владение настоящим арсеналом оружия. «Я верю в него как в защиту, - сказал он в 1992 году. - Я - не настолько хиппи, каким некоторые люди хотели бы меня видеть. Я могу легко пристрелить любого, никаких проблем». В августе того года его пришлось отговаривать от того, чтобы он не нацеливал свой револьвер и на себя, и на свою жену. В том году Кобэйн скажет Дэвиду Фрикке: «Мне нравится оружие. Я просто получаю удовольствие от стрельбы». 18 марта 1994 года полиция конфисковала четыре ружья и не менее двадцати пяти коробок боеприпасов из дома Кобэйнов после звонка охваченной паникой Лав, признавшись во многом из того, что его фэны не хотели знать о её муже. По словам полицейского, который присутствовал на месте происшествия, «я никогда не видел такого количества заряженного оружия в частном доме. Там «Беретты» буквально валялись на столе». Терапевт, работавший с Кобэйном той весной, также отмечал, что он - «остро параноидальный молодой человек».
Параноик по поводу чего? Наряду с тем, как его обрабатывала пресса, был страх Кобэйна стать персонажем комикса, карикатурой на самого себя. На «Teen Spirit» уже были сделаны каверы Элом Янковичем и Тори Эмос. Теперь «Hard Rock Comics» опубликовал несанкционированную историю «Нирваны», «Smells Like Territorial Pissings» («Попахивает Территориальными Разметчиками Территории»), и шутки Кобэйна стали передавать в эфире в ночных телешоу. Губернатор Вашингтона восхищённо говорил о «Нирване» в своём ежегодном обращении о состоянии штата. «Time» вышла с заголовком, гласящим: «Пьюджет-Саунд - самый горячий в роке». Всё это стало причиной горьких сетований Кобэйна, что на сиэтлской сцене «установилась пародия на самих себя». Тысяча девятьсот девяносто первый год, возможно, был «годом панк-прорыва», но всего двенадцать месяцев спустя его исключительной местной экспрессией было ежедневное прибытие туристов в кафе «Крокодил» и процветающий туристический бизнес, сосредоточенный вокруг «Нирваны». В течение многих лет одежду Кобэйна украшали написанные от руки лозунги, протестующие против чего-нибудь или жестоко критикующими новообретённого врага. Этот огонь неприязни теперь был вынужден был направляться на себя, и Кобэйн стал носить футболку, провозглашающую: «ГРАНДЖ МЁРТВ». Более того, хотя он получал моменты удовольствия от своей известности - как тогда, когда он обналичивал чек на шестизначное число или посылал лимузин за своей матерью - он был также шокирован, обнаружив «яппи в своих «BMW» среди своих фэнов. Примечания к антологии «Нирваны» в то Рождество включали заявление: «Я не чувствую ни капельки вины за коммерческую эксплуатацию полностью истощенной Молодёжной Рок-Культуры, потому что на данный момент в истории рока Панк для меня давно умер», и закончил просьбой для фэнов, лишённых расовой или сексуальной толерантности, чтобы они «оставили нас, чёрт возьми, в покое – не приходите на наши концерты и не покупайте наши альбомы». Сообщение было подписано: «Курдт (блондин)».
Написание песен Кобэйна работало в тесной связи с его опытом. И теперь целая сага как бы была пережёвана и выплюнута. Его детство и ранняя юность были выражены в «Bleach». Потом Америка и все её проблемы, вместе со всеми проблемами Кобэйна, анализировались, суммировались и блестяще искажались в «Nevermind». В то, что такой чувствительный и обладающий самосознанием человек, как Кобэйн, не знал, что он фактически умер как артист, трудно поверить. Он, конечно, это знал. Это знание, наряду с его растущим отвращением к своей аудитории, заставило Кобэйна уединяться. В июне 1992 года пресс-релиз «Нирваны» говорил об их планах «снять эти претензии» на своём следующем альбоме. В июле группа выпустила «Lithium» синглом, наряду с сознательно, как полагают некоторые, самосознательно несовременным видео. В октябре Кобэйн записывался с Джеком Эндино впервые через два года. По словам Грэма Райта, «несмотря на трудности звукозаписывающей компании, Курт делал песни, похожие на «Bleach», играя то, что ему нравилось, с уверенностью человека, выпускающего свою собаку, «собаку, которая раньше всегда возвращалась». Одно из самых привлекательных качеств Кобэйна как суперзвезды – то, что он никогда не забывал и активно продвигал музыкантов, которыми он восхищался. Теперь он начал хвалить этнические группы, которые больше всего его вдохновляли – «Breeders», «Shonen Knife», «Jad Fair», «Vaselines», «Sonic Youth» - и призывал «вернуться к основам». Несмотря на борьбу с собственными проблемами он посвящал недели своего времени, чтобы быть сопродюсером LP «Melvins» «Houdini»; он выступал на сцене с «Mudhoney». Познакомясь с «Raincoats», Кобэйн объявил, что это «одна из немногих действительно важных вещей, которыми я был благословлён, с тех пор, как стал непревзойдённым мальчиком-гением».
В начале сентября «Нирвана» сыграла два концерта в поддержку вызывающе некоммерческой Вашингтонской Коалиции Музыкальной Индустрии. («Ужасное трио живо и здравствует, - отметил Патрик МакДоналд. - Курт Кобэйн и Дэйв Грол оставались на сцене добрые десять минут после последней песни, швыряя, разбивая, полностью уничтожая свои инструменты. Вся дорогая ударная установка Грола была разбита, и Кобэйн бил свою красивую белую гитару о сцену, пока она не раскололась»). Они играли два следующих концерта на Северо-Западе в октябре, незапланированно выступили в Университете Западного Вашингтона и в «Крокодиле». Здесь, как и на Рединге, толпа шумно ждала, когда Кобэйн поднимется на сцену; и порванный ангорский свитер, и собственное обещание Кобэйна «сотрясти Крокодил» намекали на вечер приятной ностальгии. (Однако хорошее настроение Кобэйна не распространялось на Викторию Кларк; её, незадачливого биографа, не впустили на порог «Крокодила»). Последовавшее выступление напомнило некоторым, за что в первую очередь они любили «Нирвану». Кобэйн когда-то рассказывал о формуле группы как о «музыкальной анархии» - она стала смирительной рубашкой. Теперь, освобожденный от надоедливой работы путешествия по всему миру, имея хитовые альбомы и вообще будучи мировым идолом, Кобэйн был счастлив участвовать там со старыми друзьями вроде «Mudhoney» и весело спрашивать толпу: «Заявки есть?». Если его скромность иногда имела привкус притворства (ему приходилось настраивать своё собственное оборудование и выполнять чёрную работу, с которой, возможно, лучше бы справились тур-менеджеры), в Кобэйне было также нечто трогательное, честное и естественное, что заставляло удивляться, как он когда-либо мог в первую очередь быть рок-звездой.
Возвращение «Нирваны» домой привело к возобновлению интереса к их корням. Сиэтлская «Times» послала репортёра в Абердин, где один из местных жителей говорил о Кобэйне как об «интеллигентном и талантливом», а другой сравнил знакомство с ним с «жизнью с дьяволом». (Мнение, выраженное в статье: «Даже тогда у него была некая искра … сильное чувство неистовства». «Daily World» взяла интервью у матери Кобэйна, отвергая «комиксовый невроз» его образа, созданного для публики, в пользу «артистичного и музыкального одарённого человека», чьё вдохновение появилось в результате его несчастья в детстве. Что-то из этой боли передалось Майклу Азерраду из «Rolling Stone», который был травмирован абердинским «бесконечно дождливым, серым климатом» и полуразвалившимися деревянными лачугами, где люди жили на мясных консервах и корн-догах «с единственными перспективами безработицы или риска для жизни и физической неприкосновенности, срубая прекрасные вековые деревья». Даже в этом безрадостном сценарии был налёт мифа и домысла. Грант Олден, который сопровождал Азеррада в «Pourhouse», вспоминает, как он «поразился, обнаружив людей, сидящих с кувшином пива на каждого. Это показалось Майклу самым худшим из доказательств алкоголизма. Ему никогда не приходило в голову, что это - самый экономичный способ покупать выпивку». Весь визит убедил Олдена, что «не только «Rolling Stone», но и рок-пресса вообще» приняли имидж «тупого неотёсанного чувака-рокера», стереотип, который большинство местных жителей слишком стремились увековечить. «Я был там, когда тот парень отпустил свою известную остроту о Курте: «Мы тут занимаемся гомиками. Мы выгоняем их из города». Это воспринималась как шутка за счёт того, что в нём видели изнеженного нью-йоркского писателя и, конечно, Майк проглотил эту приманку». Цитата в надлежащее время появилась в статье «Rolling Stone» с иллюстрацией на обложке и впоследствии широко использовалась, чтобы проиллюстрировать историю о детстве Кобэйна.
Тысяча девятьсот девяносто второй год также рассматривался как постепенное ускорение процесса, посредством которого Кобэйн стал общественной знаменитостью. Его враждебность к Абердину смягчилась, и дважды тем летом видели, как он приезжал в машине с шофёром, чтобы навестить свою мать. Некоторым из его круга казалось, что Кобэйн оценил грубое отношение Венди и грубую речь и как связь с его прошлым, и как свидетельство того, как далеко он зашёл. Дон Кобэйн также пробовал наладить отношения со своим сыном. В январе 1992 года он посылал письма «Geffen» и «Gold Mountain» («каждому из которых было совершенно наплевать на него», замечает кузина) перед тем, как пройти за кулисы на сиэтском концерте «Нирваны» в сентябре того года. После часа «спора и всякой ерунды» Дон мельком увидел своего сына впервые за семь лет и познакомился со своей невесткой и внучкой. Эта сцена была именно такой, как ожидалось: битком набитый, непривлекательный VIP-номер с людьми, дёргающими Кобэйна за руку даже за те несколько минут, что он провёл со своим отцом. «Мне было жаль его, - сказал Дон. – Для меня это не выглядело так эффектно». После того, как встреча закончилась слезами, Кобэйн сказал своей героиновой дилерше: «Я – жалостливый человек». «Курт, ты не жалостливый человек, - ответила женщина. - Ты жалостливый героинщик». На этот раз Кобэйн засмеялся.
Исторически извиняться за себя не было тактикой, которую Кобэйн имел большую возможность использовать, поскольку у других была склонность ему мешать. В длинной статье в «Los Angeles Times» в сентябре того года Роберт Хилберн применил самую последнюю выгодную ему информацию, описывая Кобэйна как «застенчивого, чувствительного человека, [который] признаётся, что он употреблял наркотики, включая героин, но никогда столько, сколько об этом ходили слухи или сообщали в рок-прессе. Он также говорит в спокойной, но убедительной манере, что теперь он не употребляет наркотики». В ноябре Лав дала своё первое большое интервью после Vanity Fair, в котором она рассказала «Rocket»: «Героин – это такая глупость». А Джонатан Поунмэн появился, чтобы написать статью для декабрьского номера Spin с иллюстрацией на обложке, объявив «Нирвану» «артистами года», и украсив в большой степени переделанной фотографией Кобэйнов, убаюкивающих ребёнка, выглядящего здоровым.
Ни одно из интервью не предоставляло никакой новой информации относительно пагубного заигрывания Кобэйна с химикалиями. Он подтверждал, что героин - это «глупо». Он ссылался на успокаивающее влияние своей дочери. Более откровенно, чем что-либо из того, что на самом деле говорил Кобэйн, был обиженный, слегка повышенный тон его голоса, и способ, которым, несмотря на непреодолимое доказательство его пристрастий, он упорствовал в отношении своего утверждения, что он был «изнасилован», что оно очевидно. «Я чувствую себя полностью осквернённым», - сказал он Хилберну. Не нужно было особого таланта, чтобы сделать вывод, что это были удары по самолюбию и гордости Кобэйна, которые были более разрушительны, чем те, которые касались его личной жизни, не говоря уж о его профессиональной репутации. Что действительно говорил маленький Кобэйн, это знакомый коктейль из обороны, жалости к себе и невероятной фантастики. Как часто, задавался вопросом Хилберн, он баловался героином? «Может, раз или два раза в год», - сказал Кобэйн, человек с пристрастием на 400 $ в день. Его выдумки по поводу своего здоровья были среди самых плодородных из точки зрения, не всегда приводящей к фактической точности. В 1991 году Кобэйн сказал интервьюерам: «Я болен нарколепсией», только чтобы признаться год спустя, что это была ложь. «У меня нет нарколепсии, - сказал он «Melody Maker». - [Сон] – это единственный защитный механизм, который у меня есть». Когда Кобэйн чуть не умер от передозировки, официальной версией был упадок сил, «возможно, связанный с усталостью».
Героин, брак, слава, деньги – всё быстро смыкалось. В более радостные моменты Кобэйна он трогательно говорил о переменах, которые вызывала в нём его новая семья: «Я был крайне негативным человеком, но мои отношения и взгляды только улучшились. Я стал более оптимистичным». Наряду с пожизненной тенденцией Кобэйна «говорить гигантское «fuck-you» миру» пришли вливания любви к своей жене, матери, дочери, и к Сиэтлу, где его по-прежнему иногда видели спокойно гуляющим по улицам. «Это всё ещё был прежний Курт - честолюбивый, сосредоточенный и обдумывающий свой следующий шаг», - говорит один из друзей. Он по-прежнему подгонял себя, как он делал всегда, и он понимал, без сомнения лучше, чем кто-либо ещё - с единственным исключением в лице «Geffen» - проблемы, с которыми он столкнулся в наступающем году: проблемы своей личной жизни, записи продолжения «Nevermind», и своей карьеры. Ему было двадцать пять, возраст, в котором Хендрикс записал «Electric LadyLand», или в котором находился Леннон в 1965 году (год «Rubber Soul»). Для него было не слишком поздно, чтобы рассчитывать на свой успех.
Кобэйну, должно быть, казалось, что он впустую потратил время с тех пор, как прославился. Его самореклама при наркомании и невоздержанности обернулась против него. Последний год его карьеры был бесцельным - регрессом. Он был впечатлительным, фанатичным и иногда восторженным, даже ребячливым. Он также смягчился, стал менее откровенным, более скептичным, менее непосредственным, более расчётливым. Кобэйн испытал горечь негативной реакции, и это напугало и усмирило его. Он был психотически зол на Хиршберг и своих клеветников в прессе. Он продолжал злиться на биографов и отказываться от того, что он называл «мыльнооперной стороной» своей жизни, хотя как показался писателю Уильяму Берроузу «разыгрывающим своего рода поучительную историю о роке». По существу, сюжет был прост: имеющий властную мать, однако своенравный мальчик, который родился и вырос в неблагополучном районе, открыв талант развлекать, знает достаточно для того, чтобы превратить его в деньги и славу, но предпочитает всегда быть в другом месте, делая что-то ещё. Когда обрушилась слава, Кобэйн вернулся к своему рисованию и ваянию, учился наслаждаться классической музыкой, читал авторов вроде Джойса и Беккета и написал Берроузу, попросив его о сотрудничестве на проекте. Всё это было отвлекающими манёврами – отвлечения от своего собственного таланта и карьеры, и от мучительного чувства, что все, казалось, любят себя больше, чем он. «Каждый вечер, - сказал он Азерраду, - я думаю: «Боже, моя жизнь так чертовски скучна по сравнению со столькими людьми, которых я знаю».
Важной, возможно, жизненно важной частью самоуверенности Кобэйна было то, что он считал себя «избранным изгнанником». Ему иногда приходилось искажать факты, чтобы поддерживать имидж. Он сказал одному журналисту: «[В детстве] я охотнее тусовался с детьми, которых не отобрали для бейсбольной команды»; однако другие помнят его как активного члена местной лиги. Согласно сиэтлской «Times», «[абердинская] библиотекарша говорит, что однажды она увидела Курта, когда он был очень подавлен. Она спросила его, в чём дело, и он сказал, что его отец разбил его гитару, потому что он играл слишком громко»; ничего подобного не случалось. Многие тексты Кобэйна также показывают, что он редко был в восторге от себя. «Я так уродлив», - стонал он в «Lithium», или «Я во всём виноват / Я возьму всю вину на себя» («All Apologies»). Рабочее название его нового альбома было «I Hate Myself And I Want To Die» («Я Ненавижу Себя И Хочу Умереть»). Однако даже здесь сработал талант Кобэйна к сарказму и ловкости произнесения слов. «Уродство», как оказалось, в равной степени было обращено к слушателям Кобэйна. «Выходит ещё одно специальное сообщение / И когда я умру, я смогу пойти домой», пел он на предпоследнем треке «Nevermind». «I Hate Myself» стал празднованием не смерти, а рождения, «In Utero». Любой, рассматривающий песни Кобэйна как мрачное пророчество его самоубийства, должен помнить восхищение, которое он проявлял, в интервью, так же, как и в своих текстах, оставляя о себе ложные следы. «Это - ваш кроссворд», - сказал он своему биографу.
То, что Кобэйна называли хамелеоном, подразумевает, что в каждом его выступлении было что-то ложное, будто такие своеобразия мотивировались импульсом к уловкам. В его внутреннем облике были лицедейство и тщеславие. Но также дело было в том, что все грани этой призмы давали в равной мере истинную картину Кобэйна, и что настоящий человек был итоговой суммой всего, что он сделал. «Курт мог быть просто очень общительным, забавным и обаятельным, а через полчаса просто сидеть в углу и быть совершенно мрачным и необщительным», - говорит Батч Виг. По словам Кэйт Раус, «он был какой-то комбинацией, смесью поразительной мягкости и самомнения». «Курт постоянно колебался», - замечает его бабушка. Самая шокирующая особенность вспышек Кобэйна была не его жестокость к «Нирване», а его презрительное неприятие мира. Кобэйн признал, что хотя «один-два человека» заслуживают спасения, «всегда вокруг [были] одни и те же придурки», что «девяносто девять процентов человечества надо было застрелить, если бы это зависело от меня», и что рок-музыка не сделала «буквально ничего» для преобразования общества. Грэм Райт тогда спросил, правда ли то, что «каждый обиженный ребёнок в стране, возможно, купил экземпляр «Nevermind»». Это было сигналом для одного из тех внезапных и полных изменений в поведении, составляющих основную структуру жизни Кобэйна. «Он совершенно вышел из-под контроля, - говорит Райт. - Он кричал на меня, его глаза вылезли на лоб, и он сказал: «Пошёл ты! Я изменил Америку! Иди на хрен!». Он сказал мне, чтобы я выключал магнитофон и убирался».
Во всех рок-звёздах заключён сильный потенциал к бедствию. На пике их юности и неустойчивости, уже отвратительная комбинация, у них развиваются угрызения совести по поводу своих денег. Добавьте постоянную близость к наркотикам, сексу и другим приманкам, и можно понять, как у человека посильнее, чем Кобэйн, могли развиться аналогичные проблемы.
В шестидесятых рок был импровизированным, угождая подростковой аудитории и моложе, без всяких маркетинговых или PR-технологий, так распространённых позднее. Даже в конце своей жизни такой человек, как Хендрикс, никогда не прибегал ни к очень сильной перестановке банальных формул, ни к тому, чтобы снизойти до конкуренции со своим собственным прошлым. Он просто создавал музыку. У него был, используя заезженный термин, артистический контроль. Хендрикс, как утверждает один из близких родственников, «не знал ни об одной ерунде звукозаписывающих компаний», знакомых сегодня. Этого было достаточно, чтобы «он записал альбом и давал концерты». Не только это: Хендрикс никогда не собирал одержимых местных поклонников. Когда он гостил в Сиэтле, он был столь же анонимен, как человек в обтягивающей мятой бархатной одежде, расстёгнутой атласной рубашке, и, возможно, с голой грудью. Один из членов семьи с волнением говорит о встрече своего знаменитого родственника в аэропорту перед домашним концертом в феврале 1968 года. «Джими нёс свои собственные чемоданы, провёл ночь в своей старой кровати, и на следующее утро пошёл в магазин, чтобы купить яйца на завтрак». Несмотря на все его собственные хвалёные набеги на «Крокодил» или дом своего дилера на Капитолийском холме, было невозможно думать, что Кобэйн наслаждался «свободным временем и бездельничанием». Его родственник утверждает за Хендрикса даже в его ставшего родным доме в Лондоне: «В шестидесятых Джимми «работал» всего час-два в день. Иначе [рок-] бизнес и люди оставили бы его в покое. Он больше не брал свою работу на дом, как я».
Двадцать пять лет спустя индустрия стала развитой и изощрённой в своих махинациях. Звукозаписывающая компания Кобэйна говорила о его музыке в терминах «демографические показатели» и «завоевание рынка», и «Gold Mountain» уже агитировала за «ещё один «Nevermind»». Ощущение повышающейся необходимости внушалось его руководством во второй половине 1992 года. Кобэйн был убеждён, что, устанавливая Рождество 1993 года как дату следующего альбома «Нирваны», «Geffen» поставил перед группой невозможно поспешную задачу; теперь «Gold Mountain» убедилась, что не может позволить себе ждать так долго. Наряду с написанием и записью нового материала Кобэйн был обязан выполнить своё обещание отправиться в тур по США и Европе, при условии дать несколько интервью и помогать в работе над длинной печатной историей группы, «Come As You Are». Был также вопрос об опеке над его дочерью и его собственной репутации самореализации. В Нью-Йорке и Лондоне за ним повсюду следовали торговцы наркотиками. В течение длительных периодов, которые он провёл в Лос-Анджелесе, Кобэйн едва мог отойти от своей двери. Его машину окружали, его все узнавали, и его дочь не игнорировали – «какой-то человек однажды просунул свою голову в окно и, безумно улыбаясь, прокричал: «Фрэнсис!», вспоминает Фрэнк Халм. Кобэйн, в отличие от Хендрикса, «работал» двадцать четыре часа в сутки. Когда Халма пригласили на ланч в голливудскую квартиру, он обнаружил, что «Курт с няней сидели на полу и пели, звонили два телефона, никто не снимал трубку, и факс (впоследствии разбитый Кобэйном) гудел в углу». Фэны и любопытствующие стояли в ожидании у двери, а один фотограф говорил, что проник внутрь под видом посыльного. Когда Кобэйн увидел камеру, ему пришлось удержаться от того, чтобы достать своё ружьё. «Это было типично, - говорит Халм. – Что-то подобное происходило каждый день, пока Курт не стал оставаться в своей комнате, как Говард Хьюз, просто всё время говоря по телефону. Это было безумие».
Признак растущей всемирной славы Кобэйна наступил, когда «Нирвана» играла в Буэнос-Айресе в октябре того года. Пятьдесят тысяч болельщиков пришли в неистовство, увидев этих троих музыкантов, пришедших за кулисы, потом стали нетерпеливо скандировать: «КОбэйн» во время выступления на разогреве «Calamity Jane», женской группы с Северо-Запада. «Это было самое большое проявление половой дискриминации, которое я когда-либо видел за один раз», - сказал Кобэйн, сразу же добавив Аргентину в свой длинный список тех, кого он невзлюбил. Потом «Нирвана» посвятила почти весь свой концерт травле толпы, тех, кто стоял в первых рядах и сел снова, поддавшись зову рефлексов, закончив в произвольной форме, импровизированной версией – несомненно, последним обращением – «Endless, Nameless». Никакой Teen Spirit» не было.
Это была «Нирвана», удовлетворяющая их самих, а не толпу. Когда «School» последовала за «Aneurysm» и уступила поверхностной «Dive», у Кобэйна был растерянный, смущенный вид того, кто пролистывал старый альбом семейных фотографий. Даже новейшие дополнения к этому снискали мало внимания. Только в удлинённом финале Кобэйн оживился, крутя своей гитарой, дразня аудиторию своим единственным словом на испанском (Cabrones*) и с вожделением плюя в поднятые головы в переднем ряду. Где некогда фэны залезали на сцену и танцевали слэм, теперь свита помощников режиссёра и вышибал в ответ на сердитый приказ Кобэйна толпе, чтобы те «оставили нас в покое, чёрт возьми», отгоняла незваных гостей гимнастическими палками. «В первый раз, - жаловался Грол, - я даже не знал имён членов команды». «Это была жалкая сцена, те головорезы, расхаживающие с важным видом, а Курт стоял там и смеялся, - говорит Райт. – Весь концерт напоминал Нюрнберг».
Было ещё два результата провала в Буэнос-Айресе. Лав помирилась с Новоселичами (чью ссору на Гавайях считали «большой размолвкой»); Кобэйн тогда испортил впечатление, взорвав фейерверк красного цвета в гримёрке «Нирваны», вызвав у своих коллег мгновения паники и привлекая внимание мускулистых «консультантов по безопасности», так часто срывавших зло на толпе. В последовавшей сцене Новоселич был вынужден объяснить выстрел как «шутку», и Кобэйн, быстро утратив своё благодушие, был изгнан полицией, крича: «Фашисты! Нацистские ублюдки!» и угрожая судом.
Потом Кобэйн нашёл хорошее применение своему опыту «MTV Awards», пародируя «Шоу Эда Салливана» в видео на «In Bloom». Кевина Кёрслэйка отправили на поиски подлинных телепередач эпохи Кеннеди, и «Нирвана» выступала с прилизанными назад волосами и в соответствующих костюмах, сам Кобэйн надел очки. Некоторые заметили иронию в представлении конферансье «этих троих прекрасных юношей из Сиэтла», и его убеждение аудитории: «Давайте послушаем этих славных, порядочных, милых молодых людей». После съёмок двое из трио смешались с толпой, раздавая автографы, позируя для любительских фотографий, в то время как Кобэйн настаивал, чтобы в концерта сняли одну женщину-статистку, которую он обвинил в том, что она «меня раздражает». Потом он прошествовал в местный бар, всё ещё одетый в свой костюм и очки, и пожаловался владельцу: «Люди ожидают, что я заплачу за свою удачу - они хотели бы, чтобы я обломался, чтобы они могли сказать: «Наконец-то Курт расплачивается за свой успех». Ну, я и расплачиваюсь». Бармен никогда не слышал о Кобэйне. По его словам, «я думал, что имел дело с продавцом из магазина или с бухгалтером. Я понял, что [Кобэйн] был какой-то знаменитостью, только когда его агент обратился ко мне и сказал, что я не должен ничего о нём говорить, потому что он был параноидален по отношению к прессе».
3 ноября Америка отправилась на избирательные участки и выбирала нового президента. Всего двенадцатью месяцами ранее лицо, занимающее этот пост, имело одобрительный рейтинг в 90 процентов. Попытки объяснить, почему случилось невозможное, начались сразу, так же, как и, ясное дело, много переоценок ценностей среди репортёров, редакторов и дикторов, которые так печально недооценили голосование Поколения Икс. Грант Олден не одинок, полагая, что всеобщий протест, вызванный «Nevermind», был существенной причиной такого результата. Поддержка молодежью Билла Клинтона была «подавляющей», писала «New York Times». Согласно «Newsweek», «шаткое состояние мира, казалось, принесло пользу кампании кандидата, и особенно когда стало ясно, что восемнадцати- и девятнадцатилетние во главе с активистами рок-индустрии голосовали вместе за кандидата-демократа».
Это был впечатляющий материал, особенно потому, что Кобэйн на самом деле не был связан с политикой. Скорее он был романтически привязан к некоторым личным принципам, которые не обязательно принадлежали левым или правым. В своей вере в вечной актуальности этих взглядов он был, если уж на то пошло, консерватором в классическом смысле этого слова. Он верил в свободу слова и в равноправие: в сентябре «Нирвана» играла концерты в знак протеста на Инициативу 9 штата Орегон (разработанную, чтобы ограничить гомосексуальные права по закону) и в поддержку антицензурной Вашингтонской Музыкальной Коалиции. Вдохновленный женщинами вроде Кэтлин Ханны и, с недавних пор, своей жены, Кобэйн поддерживал феминизм, хотя Фрэнку Халму казалось, что «он одобрял вопрос в принципе, а вовсе не практически». Сам Кобэйн не голосовал. Он не был интуитивным моральным участником общественной кампании, как утверждали некоторые. Он не был связан с идеологией. Поскольку за его протестом была движущая сила, имело место широко распространённое и все более и более бессвязное неприятие остальной части человечества. На протяжении всей его жизни в нём было противоречие популярного выразителя интересов, иногда делающееся невразумительным из-за силы своего желания личной мести. Самый впечатляющий протест Кобэйна выражался ни в речи, ни в песне, а в молчаливом подъёме пальца в освящённом веками жесте презрения к миру.
15 декабря «Geffen» выпустил «Incesticide», сборник купюр, набросков и неизданных треков с сессий «Би-Би-Си». Хаос сборника демонстрировал отказ Кобэйна (якобы уже не достаточно знакомый) от «Nevermind». Он также показал его по истечении своей широко известной короткой связи со своими фэнами.
Если когда-либо и были сомнения, что по существу Кобэйн презирал свою основную аудиторию, примечания к «Incesticide» рассеяли это мнение навсегда. Первоначальная версия содержала длинную речь о Линн Хиршберг и «честолюбивых писателей-группи, которые теперь окружают нас, как поклоняющиеся знаменитостям шакалы, приближающиеся, чтобы убить». Когда адвокаты запротестовали, Кобэйн заменил параграф похвалой своей жене и дочери, и «большим «fuck-you» тем из вас, кто осмеливается утверждать, что я так наивен и глуп, чтобы позволить себя обмануть и манипулировать собой». Наконец, из-за явного сдерживаемого гнева, там присутствовал совет Кобэйна ненавидящим гомосексуалистов и женщин фэнам, которые купили «Nevermind»: «Оставьте нас в покое, чёрт возьми».
В конце 1980-х песни, пение и особенно гитара Кобэйна – её неистовые пластины, играемые на уровне громкости до звона в ушах - гарантировали «Нирване» статус культа, если не объёма продаж. Часть этой неистовой основной энергии была записана на «Incesticide». Были «Aero Zeppelin», «Hairspray Queen» и другие примитивные, резкие мелодии, записанные в эпоху архаической давности на «Reciprocal»; причудливый кавер «Devo» «Turnaround»; возрождения «Sliver» и «Dive»; а электрическая версия «Polly», вспоминает её продюсер, «играемая чисто для смеха – пока Курт был в курсе, что это шутка». Особенностями «Incesticide» были стандартные приёмы самого Кобэйна: гнев, ирония, самоуверенная жалость к себе, самовлюблённость, забава. Менее убедительными были художественно-шумовые эксперименты «Нирваны», неуклюжие, монотонные переделывания формулы лучше всего было оставить «Sonic Youth». Согласно «Rolling Stone», «Нирвана» была великой группой до того, как «Nevermind» возглавила чарты. «Incesticide» - напоминание об этом и – возможно, более важное - доказательство способности «Нирваны» иногда терпеть неудачу». Альбом томился в нижней части чарта до февраля, а стал золотым только тогда, когда «Geffen» выпустил видео, рекламирующее «Sliver».
«Incesticide» также включал широко известную обложку, нарисованную Кобэйном (ребёнок-мутант, хватающийся за скелет), рассматривающуюся Азеррадом как «невероятно откровенная», Диланом Карлсоном - изображение «наивного и неподдельного взгляда, окружённого жестокой и равнодушной вселенной», а по мнению Чарлза Питерсона - «полное дерьмо». Наконец, в последнем из потока открытых писем, восхваляющих его любимые группы, Кобэйн закончил альбом запиской из «долбанного истощённого сального Лондона», прославляя «Raincoats». Обнаружение их редкого LP сделало его «счастливее, чем играть перед тысячами людей каждый вечер». Для Кобэйна было типично так сильно попадаться на приманку ностальгии. В то время, о котором он писал, он был в Великобритании, чтобы продвигать «Nevermind». Он наслаждался значительной репутацией бунтаря, и Кобэйна осаждали люди в небольших политических группах, чтобы дать его имя своим делам. Он отказывал им почти без исключений. Он считал себя «артистом», а не «миссионером». Он втихоря давал деньги на благотворительность, но редко высказывался по этому поводу. Когда один подросток спросил Кобэйна о его взглядах по поводу войны в Персидском заливе, он вспылил, что это «не [его] чёртово дело». Женщина по имени Селия Росс вспоминает, что «Курт просто дрожал от радости, когда за кулисами перед концертом его познакомили с несколькими борцами за права геев». Сам Кобэйн впоследствии называл «паразитов и придурков», с которыми он познакомился в Лондоне, «самыми большими козлами в мире».
Тысяча девятьсот девяносто второй год закончился расчётом гонораров за первый полный год за «Nevermind». В то время, когда он подписал контракт с «Geffen», Кобэйн предполагал, что «миллион долларов - это большее количество денег, чем когда-либо у кого-то было. Я думал, что миллион поддержит нас и студию звукозаписи до конца наших дней». Теперь, к своему ужасу, он обнаружил, что ничего подобного не произошло. Просто покупки нового дома, уплаты налогов и найма адвоката для борьбы за опеку над своей дочерью было достаточно, чтобы Кобэйн сильно задолжал своей звукозаписывающей компании.
Всякий раз, когда он говорил о «музыкальной анархии» и «панк-этике», Кобэйн был вынужден скрывать степень влияния на него коммерческих факторов. Мало того, что миллиона долларов было недостаточно для целой жизни - это едва покрыло расходы за год. Кобэйн отложил продолжение «Nevermind», запланированное на предыдущее лето. Теперь он сообщил «Geffen», что запись начнётся немедленно, и что она, студия звукозаписи, была «обязана расхваливать альбом и группу». Стало ясно, что правда была в том, что, несмотря на его акцент на духе панка, Кобэйн жаждал быть узнаваемым в торговых центрах и зарабатывать серьёзные деньги, прежде чем достигнет среднего возраста. Это был самый жестокий урок года, тронутый намёком на то, что «если [новый] альбом не будет продаваться, я не собираюсь приспосабливаться к жизни. Мне придётся искать работу».
продолжение: http://www.proza.ru/2007/11/23/481