Я дернула ее, желая приблизить к книге и глазам. И застыла в изумлении, пораженная сходством наших судеб. Ее передвигали, дергали, переставляли из одной комнаты в другую, из прихожей – в кухню и обратно, пытались приладить, приспособить, использовать, украсить ею интерьер: пригнать к прихотям, желаниям, похотям, характеру Хозяина, распоряжавшемуся ею по праву купленной вещи. Молчаливая, терпеливая, ушедшая в себя в надежде когда-нибудь перестать быть терзаемой; беспрекословная, исполнительная, не замечаемая, всегда под рукой; унижаемая и умываемая, желающая угодить и не возбудить недовольство вдруг перегораемым светом (она-то знала, что это не вдруг); призванная обслуживать, обхаживать, ласкать мягким вечерним теплом и семейным уютом; угождать, приспосабливаться и улыбаться, считаться Его продолжением, Его телом и инструментом, служить Его целям, боготворить и не роптать, благодарить за дом, за членство, причастность, устойчивость и правильность, сверяемых по кодексу смертных, гордящихся счастьем и благополучием. Так казалось и так хотелось. И только сейчас, спустя много лет, когда она вдруг всхлипнула, задрожав на своей тоненькой ножке, неуклюже изуродованной кочками-коленками-шишками-суставами, когда затрещало стягивающее ее кичливое железное обручальное кольцо, лукаво сымитированное под золото, когда стало явным и заметным ее вдруг обмякшее, обвисшее, старческое, полинялое, некогда упругое и молодое тело, украшенное ярким оранжево-красным платьем-абажуром; когда пышная каштановая бахрома, приветливо встречавшая нежным, едва заметным поклоном-покачиванием стала больше похожа на давно не стриженные выпадающие волосы, дрожащие обидами и слезами; когда лопнула от постоянного напряжения внутренняя струна, державшая все сразу: тело, дух, платье-колокол, стан; когда прожила жизнь и, потеряв надежду, взмолилась о пощаде, я заметила ее, и начала разглядывать, потому что узнала в ней себя.
От неожиданности перехватило горло, я не могла остановить слез. В возникшем просвете увидела ее и свою души, всю ее и мою тщету; беспомощность, убожество, притворство, садизм и ничтожество тех, кого любили, кому кланялись: их порочность, выдаваемую за человеческие слабости; хищный оскал, выдаваемый за улыбку; леность, выдаваемую за нелюбовь к суете; преждевременную старость, выдаваемую за мудрость; жадность, выдаваемую за экономность; низость, выдаваемую за благородство, трусость, выдаваемую за осторожность…
Я поняла, благодаря неожиданному открытию, сделанному в маленькой кухне, в одиночестве и безмолвии, что самое страшное – жизнь – для нее и меня – уже позади.