Мне было четыре года, когда я вдруг разучилась произносить звуки «к» и «г». Все другие получались у меня хорошо, - даже «р». А эти просто исчезли из моей речи. Будто их и не было никогда. Точнее, они не исчезли окончательно, - а словно бы заменились. Вместо «к» я стала говорить «т», а вместо «г» – «д». Таким образом, «бабушка» превратилась в «бабушту», «кукушка» – в «тутушту». А детская присказка про гусей приняла и вовсе комический вид:
- Дуси, дуси!
- Да, да, да!
- Есть хотите?
- Да, да, да!
Вдобавок мое собственное имя – Кира, – которое я гордо и правильно произносила всего лишь пару месяцев назад, - превратилось в нелепую Тиру. «Как тебя зовут?» - с надеждой спрашивала меня мама несколько раз в день. Мне хотелось ответить, что «никак», но я знала, что получится глупое «нитат», отчего мама расстроится еще больше.
«Меня?» - переспрашивала я.
«Да, да, тебя, Кирочка!» - радовалась мама.
«Ну ты же сама знаешь!» - смеялась я и убегала.
Я уже умела читать в то время. И мама навесила таблички по всей квартире: «Кактус», «Угол», «Герань», «Кружка», «Кровать»… Даже кошке повязали на шею ленточку, на которой написано было «кошка»!
Вечером мама рассказывала мне сказки. «И вот когда расцветет кактус…» - говорила она. «Таттус», - нечаянно повторяла я, забыв о своей беде.
Кактус цвел один раз в год – весной. Вернее, это не была еще настоящая весна. Это была предвесна. Довесна. Почтивесна. Это было то самое состояние природы, когда она уже готова подарить уставшим от зимы людям настоящую весеннюю погоду. Когда зацветал кактус, - начиналась весна. Весна приходила окончательно. Навсегда. Дни еще стояли холодные. Зеленые листья только-только готовы были проснуться. Первая зеленая травка проклевывалась на одном и том же месте – возле каменного дома на улице Луговой. Да ведь и правильно ее назвали с самого начала! Первая трава рождалась в Пасху. В тот день, когда зацветал кактус.
Длинные жесткие стрелочки кактуса покрывались крошечными белыми цветами. Стрелочки разрастались, вытягивались, закрывая окно. Они начинали сухо отламываться на кончиках в середине лета. А окончательно желтели и засыхали в августе, когда наступало Успение.
Когда зацветет кактус…
…Я довольно быстро научилась вновь выговаривать непослушные звуки. Но листочки со словами еще долго висели в квартире. А тот белый листочек со словом «кактус», который мама скотчем прикрепила к кашпо, - тот листочек остался до сих пор. «Таттус», - произношу я смешное слово, похожее на финское своей протяжностью и глуховатостью. «Таттус», - повторяю я.
«Когда зацветет кактус…» - и дальше всегда следовали заманчивые слова, которым непременно суждено было сбыться.
Но кактус – это всего лишь крошечное живое существо, жизнь которого подчиняется неведомым законам. А моя собственная жизнь? Она тоже подчиняется неведомым законам. И, значит, кактус совершенно не при чем. И когда он зацветет… Ах, когда он зацветет, просто наступит весна!
Надпись на кашпо пожелтела и выцвела. Она стала такой же неразборчивой, как фотография маленькой девочки, сидящей за ученическим столом. У девочки прямые темные волосы, коротко остриженные. Она смотрит прямо в объектив. И я до сих пор не верю, что на фотографии – не я, а моя мама.
Я училась во втором классе. Учительница попросила всех ребят в классе принести свои фотографии, чтобы сделать к Новому году школьную газету. Я принесла эту фотографию. Газета получилась веселая. Родители приходили ее смотреть. Моя мама тоже пришла. Она увидела фотографию и засмеялась. А потом вдруг очень расстроилась, но ничего не сказала.
После Нового года мы сфотографировались с мамой. Изображение было цветным. А тот снимок – черно-белым. Мама положила рядом две фотографии – и мы долго с удивлением разглядывали два одинаковых детских лица.
Мы фотографировались с мамой в мой день рождения – 28 февраля.
А несколько лет спустя, когда я получила паспорт, - в нем оказалась совсем другая дата – 29 февраля. Такого дня не было в год моего рождения. Год был не високосный.
И я подумала, что в таком случае могла бы приклеить в паспорт не свою фотографию, а мамину. Ведь кактус все равно распускался!
Когда я вышла замуж, - я не стала менять свою фамилию. И без того и она, и имя, и даже отчество, - казались мне чуждыми. Они всегда напоминали мне о том времени, когда я не могла выговорить собственное имя. И, может быть, это вовсе не мое имя, - а той девочки с пожелтевшей фотографии?
Кира Аркадьевна Горенко. Став старше, я узнала, что Горенко – истинная фамилия Анны Ахматовой. И от этого ощущала еще большую разобщенность между собой и своим собственным именем.
Свою дочку я назвала Лилия. Но она, легко и быстро научившись говорить, не испытывала ни малейшего затруднения в произнесении трудных звуков. «Кактус!» - прочитала она слово на пожелтевшем листочке. «Когда зацветет кактус…» - начала было я… «Знаю, знаю! - перебила меня дочка. – А что, если оторвать у него усы?» И она дернула жестковатую стрелочку.
- Тогда он не зацветет, - ответила я.
- А весна все равно настанет!
Мой муж женился вторично. Новую жену звали Елена. Она родилась 29 февраля. Год был високосный.