…Кругом на плакатах, на видных местах одни заклинания: «Ленин и теперь живее всех живых!», «Мы придем к победе Коммунистического труда!», «Правильной дорогой идете, товарищи!», «Нынешнее поколение советских людей будет жить при коммунизме!» и прочие, и прочие. Чем дальше, тем больше заклинаний. Чем сильнее КПСС борется «за благосостояние советских людей», тем скуднее выбор товаров на прилавках магазинов и, чтоб всем хватило, к распределению их подключаются общественные организации. Появляются всевозможные распределители, «талоны», «приглашения» и «заказы» на товары повседневного спроса.
На производстве, несмотря на возрастание «борьбы за повышение производительности труда», торжествует и набирает силу конкуренция в лени. Становится модным занять на производстве или конторе маломальскую должность, и «демонстрировать кипучую деятельность», а, по сути - «толочь в ступе воду». Конечно, для тех, кто трудится на конвейере - сачкануть не удается, зато службы, обеспечивающие его работу, множатся как блохи на паршивой собаке.
Страна напрягает все силы, чтоб, образно говоря, при помощи конвейеров «копать яму большевистского коммунизма», но управленческие структуры эту яму постоянно «закапывают». Организация жизни в Стране Советов, на взгляд Юрки Шведова, представляет собой жизнь в концентрационном лагере, где в качестве цели стоит одна задача: измотать заключенного физически, поскольку, если один заключенный копает яму, то другой ее закапывает. Вроде все работают и спины мокрые от пота, а ямы как не было, так и нет.
Он в ту пору был молод, и в его светлую голову вкрались сомнения по поводу верности избранного страной пути, ведомой большевиками. По этой причине взялся за изучение работ основоположников. Но та наука оказалась довольно скучна, и он вынес из нее одно: общество, объявившее себя социалистическим, не может и не имеет права наладить распределение произведенных продуктов даже через высшую форму заработной платы. С существованием заработной платы, на его взгляд, никак не гармонируют лозунги: «Все кругом народное, все кругом мое!». Зарплата, как экономическая категория, отчуждает гражданина от этого «народного и моего».
Однажды, после раздумий, Юрка явился на работу и в разговоре с товарищами поделился своими мыслями. Он тогда сказал:
- Ребятки! Наша страна строит не коммунизм, а по…уизм! Поэтому такой режим долго существовать не сможет и скоро наступит время перемен!
Юрке никто не поверил в тот раз, да и он сам не очень-то верил своим собственным размышлениям, но все же каким-то внутренним чутьем понимал, что перемены неизбежны. С той поры друзья и товарищи по работе стали между собой называть его «диссидентом».
Немного погодя, кремлевские старцы начали быстренько отправляться в мир иной, освобождая место молодежи.
С Горбачевской перестройкой и гласностью Юрка Шведов почувствовал себя раскованней и устремился в демократы. Если раньше его явно антисоветские мысли слышали только товарищи по работе и друзья, кстати, оказавшиеся порядочными людьми, то теперь Юрку услышали и совершенно незнакомые люди на городских митингах, в которых тот принимал самое активное участие.
Военный завод, на котором он работал с молодых лет, имел высокий режим секретности, и стоило новоявленному демократу высунуть голову, как особист (по А. Солженицыну - "кум")- заместитель директора по режиму, некто: Пугаев Виктор Андреевич - крупный, мордастый, слегка седовласый мужичина, заинтересовался его персоной.
О том, что Пугаев являлся кэгэбэшником, на заводе знали, и поэтому все его боялись. Слухи о нем ходили разные: кто-то рассказывал о том, что якобы Виктор Андреевич работал за границей в качестве секретного агента, но «засыпался» и был обменян на «ихнего шпиона», затем получил назначение на завод. Но существовал и другой слух: мол, этот человек с грозной фамилией - недалекого ума и, хотя готовили его, действительно, в агенты. Однако вовремя разобрались в нем, поняв, наконец, что там, за бугром, таких «агентов» ждут с нетерпением…
Нынешней молодежи трудно понять, насколько население оказалось запугано этой серьезной организацией под названием «КГБ». Его представители являлись, своего рода, меченосцами партии. Уголовный Кодекс содержал статьи, посвященные антисоветской деятельности. Тюрьмы и психушки наполнялись вольнодумцами того периода времени. Осужденными по этим статьям всецело занимались следователи из КГБ. Стоило тогда, до перестройки, кому-то из товарищей Шведова «стукнуть» на него в эту контору, за его оценку пути, по которой шла страна, и загремел бы Юрка лет на десять в «места не столь отдаленные».
Но все обошлось.
К моменту начала занятия политической деятельностью Юркой Шведовым времена изменились, однако не произошло еще внутреннего раскрепощения людей. Хотя он клеймил партию и ее руководителей последними словами - называя публично вождей партии - «фюрерами», однако у него самого при этом в животе, под ложечкой нехорошо ныло, и «мороз» пробегал по спине.
Первое внимание КГБ к своей персоне он почувствовал сразу, после первого публичного выступления, - у него убрали из пропуска специальные шифры, позволявшие посещать сборочные цеха. Рабочее место и заводоуправление, ну может быть еще цех ширпотреба. – Все! Другие подразделения для него стали закрыты. Он ждал приглашения кума - Пугаева на «собеседование», но оно почему-то откладывалось.
Посетив очередной немногочисленный митинг демократов и сделав после него репортаж в форме стенной газеты и фотомонтаж, Юрка занес его на завод и вывесил это в одном из проходов завода в обеденное время. Многие работники останавливались около нее и интересовались содержанием.
…После обеда газета исчезла…
Испытывая неприятный холодок в груди, Шведов ожидал «приглашения» в высокие инстанции. Ожидание и неопределенность своего положения - одни из самых отвратительных ощущений, которые он переживал с самого начала своей политической деятельности. И им вот-вот должен быть положен конец. Поскольку если раньше его выступления на митингах – были, своего рода, «колебания воздуха», то газета с его подписью внизу – уже материальное доказательство его причастности к «антисоветской деятельности».
В этот раз Пугаев быстро вызвал Юрку через своего секретаря к себе в кабинет. Шагая в назначенное время к кабинету заместителя директора, он испытывал страх продолжавшейся неопределенности. От этого страха и от волнения, его тело слегка нервно подрагивало перед предстоящей встречей с кумом. Но мужество не покидало и, перекрестившись в пустом коридоре перед дверью высокого начальника, он уверенно постучал, затем шагнул в кабинет.
- Здравствуйте! Разрешите, Виктор Андреевич?
- Здравствуйте! А вы кто? – сидя за большим столом, спросил Пугаев, глядя поверх очков, явно разыгрывая сцену будто не знает Шведова, сроду его не видел, не слышал, не глядел на него со стороны, не следил за ним.
- Как кто? Шведов Юрий Васильевич! Вы ж меня вызывали! – ответил Юрка, улыбаясь, то ли от страха, то ли от понимания, что начальник перед ним «валяет ваньку».
- Тогда ясно Разве всех упомнишь!.. Вызывал. Проходи. Садись Разговор будет, – хищно, зло, неприязненно холодно и переходя на «ты», глянул еще раз на Юрку, но, вежливо улыбаясь, указал на стулья стоящие вдоль стены. – Погоди минутку, я тут сейчас дам указания...
В кабинете кроме Юрки, находился некто - Свиридов Семен Маркович, невысокого роста, щупленький, с постоянно бегающими глазками мужичек. Тот давно работал на заводе и занимал довольно высокие должности, но недавно неожиданно перевелся к Пугаеву на какую-то работу - не то заместителя, не то помощника. Ходил слух по трудовому коллективу, что якобы тот перевелся на легкую работу по состоянию здоровья. Шведов какое-то время работал под началом Свиридова, и они хорошо знали друг друга. Поэтому, когда Юрка опустился на крайний стул, Семен Маркович привстал и протянул руку Шведову для рукопожатия.
Они обменялись приветствиями.
О чем те еще какое-то время перешептывались, Шведов не прислушивался, а, удобно расположившись на стуле, стал разглядывать кабинет высокого руководителя. Увидев на его большом столе свою газету, свернутую в рулон, сразу понял причину вызова, и ему стало легче.
Оторвавшись от разговора со Свиридовым, Пугаев резко без подготовки, но спокойным тоном спросил, толкнув рукой рулон стенной газеты:
- Твоя работа?
- Моя! Там же моя подпись, – твердо, однозначно произнес Шведов.
- Пиши «объяснительную». Как попала эта бумага на завод? Знаешь, как писать? – вынув из стола пару листков бумаги и положив их на стол перед «нарушителем», повелительным, не терпящим возражений тоном, приказал Виктор Андреевич.
Юрка где-то слышал или читал, что писать «объяснительную» не является его обязанностью. Эта бумага впоследствии может стать его собственным свидетельством против самого себя. И вообще, в нем в тот момент боролось два чувства: одно - подчиниться и «признать себя виновным во всем», и другое - светлое и чистое - ощущение своего бунтарского характера. - «А, собственно, в чем я повинен? За какую-то паршивую стенную газету необходимо что-то писать и что-то кому-то объяснять?.. Если б я секретные чертежи вынес с территории завода?.. А то только газету, да и то внес... И кому объяснять-то? Этому отъевшемуся на народных харчах чиновнику? Да ни за что!»
После таких мыслей он тихо, членораздельно, четко произнес:
- Вы знаете? Я бы не хотел писать никаких «объяснительных». Если вам надо - вы и пишите.
- Мне надо! Что тебе стоит?.. - смягчая напор, заговорил начальник.
- Нет, Писать не буду, поскольку не считаю нужным тратить бумагу на столь пустяковый случай, – вновь также тихо ответил «диссидент», почувствовав необычайную легкость после волнений, связанных с переживаниями, предшествовавших вызову в кабинет.
- Нехорошо, Юра, – ласковым голосом вмешался в разговор Свиридов, - Виктор Андреевич просит... Почему ты отказываешься? Не хочешь писать, так мы пойдем к тебе навстречу, – он прервался, взглянул на своего начальника и добавил: - Делов-то! Ты нам, иногда будешь сообщать: кто и о чем говорит в среде твоих друзей. Какие намерения среди ваших демократов? - Пустяковая для тебя информация. Тогда и «объяснительных» писать не надо... Как? А?
- Нет! Я не буду доносить на своих товарищей, - жестко, гордо и строго зарекся. - А насчет «объяснительной» - это вам надо. Вот и пишете сами Только от работы отрываете, – Юрка хотел добавить:
«Сами не работают и других от работы отрывают по пустякам!», но сдержался.
- Раз Шведов отказывается писать, тогда сходи к директору, Семен Маркович, я с ним уже договорился… - он тебя примет… И, пожалуйста, принеси мне магнитофон. Будем писать на магнитофон его объяснения. Понял меня, – вежливо и беспристрастно обратился Пугаев к своему подчиненному.
Они переглянулись, и Свиридов вышел из кабинета.
За ним еще не закрылась дверь, как Виктор Андреевич шустро, не смотря на крупное свое тело, встал из-за стола и, выйдя на середину кабинета, набросился на Шведова с тирадой:
- Я тебя, говнюк, от тюрьмы спасаю, а ты сам туда просишься! Ты что думаешь, я не знаю, с какими речами ты, подонок, выступаешь на митингах! Козел! Да я каждое твое слово знаю! Я упеку тебя туда, где Макар телят не пас. Скотина! Ишь! Секретаря горкома партии он «фюрером» называет! Да я тебя сгною в дурдоме! Мразь! Посмотрите на него – нашелся народный защитник! Тебя партия выкормила, выучила, квартиру дала! А ты, сволочь, о своих детях забыл! Я тебя сейчас же отправлю в следственный изолятор! Там тебя сотрут в лагерную пыль! Мало вашего брата давили! Надо было уничтожать до седьмого колена! - багровея лицом, выпучив глаза и размахивая руками перед сидящим Юркой, яростно, неистово и зло кричал Пугаев, при этом из его пасти то и дело вылетали словечки и «по матушке», и «по батюшке».
Как только высокий начальник повысил голос, Юрка попервости испугался, даже холодок пробежал по спине, и в животе что-то собралось, было, заныть, но не до такой степени, чтобы потерять рассудок. Почувствовал, что тот налегает на оскорбления и унижения его человеческого достоинства от безвыходности и безысходности. Осознал, почуял, додумал, что тот ведет себя так агрессивно, стремясь запугать, унизить, оскорбить, поскольку других аргументов, способных подчинить Юрку, у того уже нет. Хотя будь такой разговор до «перестройки», Шведов поступил бы точно так же, как поступил сейчас, защищая свою честь и достоинство.
В его голове промелькнула молнией мысль, и он прозрел: «Свободу не даруют - ее берут!»
Вдруг у него внутри все закипело, забурлило, заклокотало от возмущения на полученные дикие и злые оскорбления. Со всей решимостью, на грани безрассудства, перешагнул, перескочил невидимый рубеж, разделявший его и чиновника, у него шея напружинилась, и он бросился как в омут с ледяной водой: тихим голосом врубился в оскорбительную речь, перебивая словесный фонтан:
- Сядь, сука! Ты сам - мразь и подонок!..
Пугаев услышал и не поверил своим ушам, чтоб с ним, подполковником КГБ, особистом, с Заместителем Директора Завода, таким тоном разговаривал какой-то работяга, остановился и в изумлении уставился на оппонента. Его глаза «навыкат», чуть не выпали из орбит и не «упали на пол».
Когда тот заткнулся, Юрка продолжил в тишине:
- …Это я тебя посажу! Засранец! Хочешь, прямо сейчас ты поедешь на кичман? Если ты не прекратишь свои вопли, я сейчас же разобью себе нос о твой шикарный стол и выскочу из кабинета с криками «Помогите!» Народ соберется, и тогда посмотрим, кто из нас будет подследственным! Оглянись вокруг! - Опер поганый! - Мы с тобой еще не в следственном изоляторе… – он говорил не громко, зло, свирепо, уверенно, с презрением и с огнем в глазах загнанного в угол зверя.
Страх перед этим начальником у него пропал, испарился, улетучился. Ощущение полного превосходства перед тупой силой этого зарвавшегося от своих властных полномочий сторожевого пса росло в его душе с каждым мгновением.
Услышав такие слова и видя противоположную реакцию вместо той, на которую рассчитывал и ожидал на свои ругательства, Пугаев осекся, хмыкнул и двинулся в сторону своего мягкого кресла. А когда тот опустился, Юрка закончил:
- Ты не Пугаев, а попугай крашеный! Паскуда красноперая! Если ты еще раз повысишь голос - я просто уйду из кабинета! Понял? Дерьмо собачье! Такие, как ты подонки, ради каких-то призрачных идей, угробили моих дедов. Сейчас, я думаю, меня тебе угробить не удастся. Время - другое, голубок! Очнись!..
После высказанного на его душе стало чисто, светло, легко и свободно. - Он только что выдавил из себя раба. Выдавил до последней капли. За один раз - сразу и до конца. Теперь ему стали не страшны никакие «Пугаевы». Шведов почувствовал себя человеком, которого теперь никто не сможет унизить. А если и попробуют это сделать, то, не взирая на их чины и ранги, обидчики получат достойный отпор.
Виктор Андреевич сидел у себя в мягком кресле и хватал воздух ртом, видимо находясь под впечатлением от полученного сокрушительного отпора, понимая, что выглядит в глазах оппонента глупо, пытался найти хоть какие-нибудь слова для ответа. Кроме разевания рта у него ничего не получалось. Но в этот момент раздался в тиши его кабинета грохот спасительного звонка телефона, позволивший ему «легально» уйти от ответа и выйти из словесного тупика, в который его загнал оппонент. Он поднял трубку и, расплывшись в нежной улыбке, ласковым голосом запел:
- Василий Константинович! – он назвал имя директора завода. – Да вот, работаем!.. Шведов тут у меня сидит... Да! Увольнять будем. Чего с ним церемониться? Конечно, увольнять. Буду готовить документы... - …Слушаюсь!
Мягкий тембр голоса и нежный заискивающий тон, - все выдавало в Пугаеве холуя, прислужника и плебея.
В кабинете стояла гробовая тишина, и Юрка услышал раздававшийся из трубки знакомый голос Свиридова. И когда начальник повесил трубку, Шведов уже спокойно, как себе равному, поскольку они оказались квиты в обмене оскорблениями, по-свойски произнес:
- Хватит разыгрывать комедию! Не срамись... Ты - цепной пес, посажен сюда, хранить тайну и охранять завод. Вот и охраняй. …Как я называю твоих партийных лидеров - не твое собачье дело. Если им не нравиться, как я их называю - пусть обращаются в суд.
Виктор Андреевич, ничего не ответив на реплику, взял листки и начал писать «объяснительную» от имени Шведова. Он, надо полагать, уже забыл, что послал за магнитофоном, или делал вид, что увлечен делом. А может просто, коротал время, не желая вновь вступать в дальнейшую полемику с «нарушителем», поняв, что этот «диссидент» в новых правовых рамках ему не по зубам. Но начавшуюся при свидетеле Свиридове процедуру не посмел бросить на полпути. Ее следовало довести до логического конца. Как не хотелось ему прогнать Юрку из кабинета, но деваться было некуда, и он стал разыгрывать роль добродетельного и вежливого начальника.
Появившийся Свиридов поставил магнитофон на стол и сел напротив «демократа», в ожидании дальнейших указаний своего начальника. А начальник, включив прибор в сеть, как ни в чем не бывало – будто и не произошло между ними столь жесткого неприязненного разговора - стал делово, очень вежливо задавать вопросы о происхождении газеты и путях ее проникновения на территорию завода.
Шведов, отвернувшись в окно, молчал. Делал вид, будто все происходящее в кабинете, его нисколько не касается. Несмотря ни на какие вопросы и уговоры, Шведов хранил полное гробовое молчание. Даже когда эти два особиста ему стали совать на подпись готовую «объяснительную», он головы не повернул, не взглянул на ее содержание. Он тихо испытывал острое наслаждение и упивался обретенной внутренней свободой, поглощая и смакуя ее по капле, как волшебный нектар. Млел от своего неожиданно возникшего, нового положения над этими высокопоставленными холуями, позволив им уговаривать себя подписать какую-то простую, пустую и никчемную бумажку. Конечно, он понимал, что нет на свете более жестоких, коварных и свирепых врагов, чем люди с рабской психологией. Они в любой момент готовы гнобить и глумиться над подчиненным человеком за совершенно мелкий проступок, возведя его в высшую степень, тем самым, мстя за свое рабское, холуйское и мерзкое существование, за уже понесенное унижение перед стоящими выше начальниками. Юрке хотелось уйти из кабинета, хлопнув дверью, и решительность на это имелась, но испытываемое наслаждение от ощущения независимости и интерес в развитии дальнейших событий удерживали его на стуле. Еще ему нравилась возня вокруг него, именно сегодня, именно сейчас, когда он очистился от внутреннего рабства.
Для придания документу хоть какой-то на первый взгляд юридической силы, пришлось вызывать начальника цеха, в котором трудился «правонарушитель».
…Кондратенко Иван Степанович появился в кабинете заместителя директора по режиму в состоянии дикого ужаса и возбуждения - в состоянии фактического крайнего аффекта. Зубовная дробь и нервный тик на его лице выдавали его душевное состояние. Поэтому надежд на то, что тот не подпишет «объяснительную», у Шведова никаких абсолютно не осталось. Глядя на состояние Кондратенко, он понял, что даже если Пугаев потребует от того подписания настоящего смертного приговора для Юрки, Иван Степанович подпишет, не читая и не раздумывая о последствиях - он сделает все, лишь бы поскорее покинуть этот страшный кабинет заводского "кума".
Тот уже взял ручку для подписания, но «правонарушитель», желая, подлить масла в огонь, шепотом на ухо ему произнес:
- Подписывайтесь только за то, Иван Степаныч, что сами видели и слышали!
Кондратенко резко отдернул ручку от бумаги, поняв, что на самом деле ничего не видел и не слышал то, что происходило в кабинете до него, и стал напряженно читать, пытаясь вникнуть в содержание написанного. Но давление, оказываемое на него Пугаевым и его прихвостнем Свиридовым, не позволяло ему этого сделать, оно отвлекало, раздражало и вызывало еще больший озноб, стук зубов и рябь в глазах.
- Подписывайте, Иван Степанович! – подталкивал его Пугаев. – Видите ли, ваш работник Шведов от подписи уклоняется.
- Ничего не бойтесь. Подписывайте! – вторил Свиридов.
Не выдержав оказанного давления, Кондратенко поставил свою подпись под «объяснительной». После этой процедуры бумага исчезла в несгораемом сейфе высокого начальства вместе со стенной газетой.
«Подписант» и «уклонист» сразу были отпущены.
Нет!
Вышвырнуты на свободу из кабинета.
Уже по дороге в цех «подписант» неожиданно весело спросил «уклониста»:
- Ты че там натворил-то? А то вдруг кто спросит, за что тебя к Пугаеву таскали, а я и не знаю?
- Я же вас предупредил, чтоб читали текст, под которым ставите подпись.
- Я читал, но не все понял.
- Да, так…. Стенную газету сам сделал, занес на завод и повесил в проходе, а он забрал.
- На партию, поди, наехал?
- А на кого ж, – смело, с восторгом, ответил Юрка.
- Ты смотри у меня! - Я тебе всыплю! - Вот премий всех лишу – будешь тогда знать на кого наезжать, – делая строгое лицо, произнес с угрозой холуй Кондратенко, довольный тем, что так быстро отделался от Пугаева.
- А я и так давно премий не вижу под вашим руководством...
После этого случая Юрка Шведов, встречая Пугаева на территории завода, всегда подчеркнуто вежливо здоровался с ним, глядя ему в глаза прямо и весело, даже с некоторым вызовом, поскольку видел его рабскую душонку насквозь и не считал его настоящим противником, а так - атомом, молекулой, винтиком громадной политической машины, которую предстояло скинуть с дороги общественного развития. Тот же, наоборот, отводил глаза в сторону и проходил мимо, не здороваясь, - видя в нем своего идейного врага.
Спустя некоторое время их противоположные интересы вновь пересеклись.
В те дни Юрка распространял на территории завода большую партию самиздатовских газет. Естественно, оказался вновь вызван к Пугаеву в кабинет. Однако не пошел на пустую трату времени, игнорируя вызов. И в тот же день оказался задержан на проходной завода при выходе с территории, как «опасный шпион».
Пугаев организовал на него, замешкавшегося с друзьями на территории завода, настоящую облаву. - Тот поднял заводской караул по тревоге - «В ружье!». Когда Шведов оказался пойман на территории и заведен в караульное помещения под конвоем из охранников, - друзья не оставили в беде и дождались его выхода с территории завода.
В караульном помещении, в «красном уголке», «беседуя» один на один, поматерили друг друга в полное удовольствие в течение целого часа. Пугаева в тот раз бесило полное неподчинение рабочего требованиям столь высокого руководителя. Он как бешеный зверь ходил из угла в угол «красного уголка», негодуя поведением Шведова. А того состояние Пугаева не пугало а, наоборот, веселило. Он на прощание так ему и сказал:
- Эк тебя заело, дружок!
За такое умышленное и незаконное задержание на проходной, Шведов написал жалобу на подполковника КГБ в военную прокуратуру. А его друзья выступили там в качестве свидетелей, показавшим факт задержания на целый час.
Как проходило дальнейшее рассмотрение жалобы - неизвестно. Только больше Пугаев Юрку Шведова не трогал. Даже видя, как тот во время обеденного перерыва распространяет в заводской столовой «самиздат» среди работников завода - отворачивался.
А вскоре должность заместителя директора по режиму на заводе сократили…
Немного погодя и Шведов покинул завод, занявшись коммерческой деятельностью - по первости у него получалось довольно успешно.
--------------