Юрий Усачев Вокруг космонавтики очень много мифов

Борис Кунин
Юрий Владимирович Усачев, летчик-космонавт 2-го класса. Порядковый номер - 305 (77).
Количество полетов – 4. Суммарное пребывание в космосе - 552 дня 22 часа 26 минут 42 секунды. Продолжительность работ в открытом космосе - 30 часов 49 минут.
Награжден медалью «Золотая Звезда» Героя Российской Федерации, орденом «За заслуги перед Отечеством» III и II степени, а так же медалями НАСА «За космический полет» (NASA Space Flight Medal) и «За выдающиеся общественные заслуги» (NASA Distinguished Public Service Medal). Кавалер ордена Почетного легиона.


Юрий Усачев часто бывает заграницей. Читает лекции, встречается со школьниками и студентами. Ездит в гости к друзьям-космонавтам. Во время недавнего приезда в Германию он охотно согласился рассказать о себе.
 
– Дорогу в космос Вам открыл Московский авиационный институт. Для выпускников школ из провинции в те годы (не важно, это был 500-тысячный город или 100-тысячный), чтобы поступить в столь престижный московский вуз, нужно было иметь или супер выдающиеся способности, или серьезные связи в столице. Как же Вам удалось поступить?




– Во-первых, вернемся в школу. Я учился в обычной средней школе и средний балл аттестата, как это тогда было принято, равнялся 4,5. «Троек» не было, скажем так, а были «4» и «5». А поскольку я поступал в МАИ после армии (я отслужил два года в ГСВГ, под Берлином), то мне пришлось сначала пойти на подготовительное отделение. Служба в армии, как известно, не способствовала улучшению полученных в школе знаний. Скорее – наоборот. И после «рабфака» (подготовительного отделения) я поступил. Конечно, так, как поступают сейчас – напрямую – мне бы, наверное, было не так просто. А так: полгода «рабфака», потом сдача экзаменов. И я – студент МАИ. У меня была хорошая школьная база. А потом это просто вспомнилось. Да и «рабфак» помог.


– Вы служили в бывшей ГДР в конце 70-х. А сейчас Вы в который раз в Германии?


– Ой, не знаю. Не считал. Я просто часто бываю здесь. По разным причинам. Нынешний приезд не совсем обычный – на выставку Hannover Messe. До этого я был во многих городах. Во-первых, Зигмунд Йен, немецкий космонавт иногда приглашает. Мы бываем у него на родине. Несколько раз я бывал также на встречах со школьниками и студентами.
 

– А впечатления, скажем, молодого человека и нынешние? Когда Вы первый раз попали в страну после распада Советского Союза и объединения Германии, были ли какие-то «острые» ощущения? Или что-то особенно запомнившееся?


– Чего-то такого (ах, вот выпало!) особенного – наверное, нет. Я до этого много путешествовал. На подготовки летал. То есть, имею уже некоторый опыт, скажем так, пребывания заграницей. Приходилось много и часто общаться с разными людьми. Поэтому эта разница, конечно, сглаживается. И в каждой стране ведь есть некоторые особенности, которые отличают ее от других. В Германии это пунктуальность, обязательность. Все это оставляет приятное впечатление. Люди очень организованы. Если тебя приглашают куда-то, то уже не думаешь, что что-то может пойти не так. Не думаешь о мелочах, ибо люди, которые занимаются организацией, они все это делают.
 

– Из Германии давайте «вернемся» в космос. В трех случаях из четырех счет дней ваших полетов шел на сотни. Первый полет (1994 год) - 182 дня, второй (1996 год) – почти 194 дня, четвертый (2001 год) – 167 дней. И только третий (2000 год) продолжался меньше 10 суток. В представлении обычного человека в невесомости все жизненные функции протекают, как минимум, как-то по-другому. Если о питании еще можно себе что-то представить: пресловутые тюбики и т.д., то вот чисто по жизни… Столь продолжительные полеты как-то негативно сказываются на здоровье, на жизнедеятельности организма в целом? Как сразу, так и в отдаленной перспективе? Или все последствия невесомости определенным образом устраняются?


– Так. Во-первых, существует очень много мифов вокруг космонавтики. Собственно, тюбики, о которых вы упомянули… Очень много людей думает, что до сих пор мы питаемся из тюбиков. Также многие считают, что на станции включена камера и за нами постоянно следят. Что все космонавты – люди обязательно военные. И так далее. Мифов очень много.
Из тюбиков уже давно никто не ест. Есть сублимированные продукты, различные герметично упакованные баночки. В общем, нормальная земная пища. И камеру никто не включает. Кроме тех случаев, когда мы проводим какой-то репортаж. Технический эксперимент, интервью, встреча с кем-то.

Что же касается жизни… Первое – это невесомость. Ты живешь в замкнутом объеме. Долгое время с одними и теми же людьми. В общем-то, для тебя чужими. И ты вынужден делить с ними все – и хорошее, и плохое. Иначе просто нельзя. Ведь ты не можешь в один прекрасный момент сказать: «Мне все надоели. Я буду жить один». Уйти и хлопнуть дверью.

Поскольку ты живешь в невесомости, то, с одной стороны – это легкость. Ты летаешь по станции, перемещаешься. Можешь вверх ногами стать. С другой стороны, невесомость очень коварна. Мозг начинает понимать, что кости тебе не нужны, потому что ты не ходишь. Мышцы тоже не нужны, потому что не надо корпус держать в вертикальном положении.

И организм начинает постепенно избавляться от кальция. С уриной кальций вымывается из костей. Мышцы начинают усыхать, атрофироваться. И, если ты не будешь заниматься, то вернешься на Землю развалиной.

На станции существует целая система реабилитации. Компенсации вредного воздействия невесомости. У нас есть велотренажер, бегущая дорожка. И все космонавты дважды в день занимаются.
И поэтому, когда возвращаешься, то ты возвращаешься на своих ногах. Первые два-три дня, конечно, все равно сложно. Но ты сам сходишь по трапу самолета и, где-то через неделю, чувствуешь себя нормальным человеком.

Что касается кальция, то он возвращается примерно через столько дней, сколько ты летал. Полгода летал – значит, кальций будет полгода возвращаться. Но это все, по большому счету, мелочи. Конечно, врачи не рекомендуют первые две-три недели на Земле бегать, прыгать. Надо, чтобы кости вернулись к нормальному состоянию.

Но каких-то очень серьезных изменений (ах, радиация!) нет. Во-первых, сама станция хорошо защищает. И, потом, есть целый комплекс реабилитационных мероприятий, который позволяет долго летать и возвращаться к нормальной жизни очень быстро.


– Теперь чисто технический вопрос. Ваш порядковый номер 305 (77). Первая цифра – это общее число космонавтов в мире. А вот 77? Это счет идет от Юрия Гагарина?


– Все правильно, я триста пятый космонавт в мировой классификации. А в советско-российской – 77. Да, действительно, счет идет от Юрия Гагарина. Каждый раз, когда человек летит впервые, ему присваивается (условно) порядковый номер.
И с этими номерами у российских космонавтов связана одна забавная традиция. Номер машины, на которой ездит космонавт, соответствует его порядковому номеру. Вот у меня раньше был «0077», а сейчас – «077». Это очень хорошая традиция. Не знаю, как будет, когда число российских космонавтов перевалит за сотню. А сейчас видишь номерной знак на машине и знаешь – это космонавт номер такой-то. У меня номер вообще счастливый и я не собираюсь его менять.
 

– Для обычного человека космос – это Нечто. Мы умом понимаем, как там все устроено, но это все-таки довольно абстрактное понятие. Для вас же это все несколько по-другому. Ведь, в отличие от нас, ходящих по Земле, Вы видели эту Землю сверху. Ощущаете ли Вы себя в связи с этим хоть немного особенными людьми?
 

– Во-первых, мы, конечно, не стали какими-то особенными людьми. Да, нам повезло с работой, с профессией, которую мы выбрали. Но, на самом деле, очень мало космонавтов (может быть – единицы), которые (ах!) что-то такое о себе возомнили. А так, это обычные люди, которые живут здесь, среди нас. Ходят по этой же земле.

Работа их действительно необычная. Возможность увидеть нашу Землю со стороны. В общем-то, орбита сейчас всего 450 – 460 километров. Но это настолько потрясающее зрелище, которое не может оставить равнодушным никого. Вот летать в космосе долгими неделями и смотреть на Землю со стороны – это совершенно необыкновенно. Земля – это просто удивительное создание. Еще раз повторю – это потрясающей красоты планета!

Это не просто полет вокруг глобуса. Ты летишь и видишь океаны, острова. В бинокль рассматриваешь Ниагарский водопад. Видишь тени, которые отбрасывают египетские пирамиды. Ночную Москву, либо Италию. Это потрясающе. Это не может оставить равнодушным.
И это заставляет снова летать, рваться туда, работать в этих необычных условиях.
 

– Вы долгие недели и месяцы проводили в космосе… То, что за вас ваши близкие волновались – это понятно. А вот особенно после первого полета, не встречали как-то, я не знаю, с опаской, что ли? Все-таки, Вы были в космосе. Там радиация и все такое. Вы понимаете, о чем я?


– Нет, с опаской никто не встречал. Конечно, первое время после приземления на тебя смотрят как бы со стороны. А мы после шести месяцев в космосе соскучились по родным лицам. И нам все это настолько приятно. Их всех видеть. Ни на что другое внимания уже не обращаешь.

О семье скажу буквально два слова. У меня жена, дочь. Жена работает на том же предприятии, где и я. Она у меня инженер-технолог и строит космические корабли. Дочь учится в университете, в МГУ. Понятно, что они не космонавты и для них все это гораздо труднее.

Когда мы летаем, для нас это работа. Мы заняты. Это действительно нам нравится. А они вынуждены ждать нашего возвращения, ждать сеансов связи. Ловить все новости: что там у нас происходит. Сейчас у нас есть возможность позвонить с орбиты. На станции есть такой специальный телефон. Ты можешь через спутник, через компьютер связаться с родными, с друзьями. Это очень хорошая психологическая поддержка.

Конечно, общение с семьей в полете помогает тебе пережить эту изолированность космоса. Допустим, человек находится на полярной станции или в тюрьме. Он тоже изолирован от общества. И ждет встречи с семьей, друзьями. Примерно то же самое происходит и с нами.


– Вы теперь космонавт в отставке. То есть, лететь в космос Вам больше уже «не грозит»?


– «Не грозит», наверное, не очень хорошее выражение. Полеты в космос для нас ожидаемое и очень желанное событие. Действительно, год назад я принял решение о прекращении, так сказать, активной космической карьеры. Этому предшествовало очень много рассуждений. С одной стороны, накоплен большой практический опыт. Так что, казалось бы, еще летать и летать. С другой стороны, семья без тебя была очень долго. Дочь почти, что 15 лет без меня росла, потому что подготовка очень много времени отнимает. Хотелось бы уже на этом этапе ей помочь. В формировании профессии и т.д.

Да и поделиться опытом стоит. Я вот опубликовал свои дневники. Когда ты находишься в программе, сделать это практически невозможно.

И вообще, надо просто понять, что происходит вокруг. Остановиться… И я должен был сам принять это решение. Не мои врачи должны сказать, что тебя пора списывать. Не мои начальники: уступи дорогу молодым. А я сам принял решение, пока я молодой и здоровый… Молодой (смеется) – 50 лет почти.


– Спасибо за беседу. Здоровья Вам, молодости еще на долгие годы. И интересной работы на Земле.