ВМЕСТО ПРЕДИСЛОВИЯ
Каждый пишущий тщится, как говаривал классик, перепереть на язык родных осин Её Величество Жизнь. А дело это ой какое непростое. То есть однажды мы, может, и рассмеёмся, - как тот знаменитый дзен-буддист, монах из притчи, вдруг осознавший перед смертью, что всё только игра – не более, - но случится это явно не сегодня.
Игра, как известно, проста тогда, когда поймёшь её правила. До этого она кажется абракадаброй. Зато поймёшь суть – и получишь наслаждение от самого процесса.
Фишка в том, что понять-то – как? Особенно если ты кипишь в котле бытия и сам участвуешь в броуновом движении, а не смотришь на него, как пишут в умных книжках, «мудрым взглядом созерцателя».
ОДНАЖДЫ ВЕЧЕРОМ
Смеркается… Маленькая Лида идет по мягкой опилочной дороге лесного поселка. Ходила на станцию. Там два раза в день останавливается рабочий поезд. 4-5 вагонов.
Лиде кажется, что в поезде едут люди, живущие другой, захватывающе интересной жизнью, и она внимательно и серьезно смотрит в окна вагонов.
Потом рявкает паровоз - всегда страшно и неожиданно, раздается медленное «ччууххх», «ччууххх» - и поезд трогается.
Лида возвращается домой. Вдруг она слышит тихий зов. Даже не сразу поняла, что это ее зовут.
- Девочка!
Она оглядывается. Еле видный в сумерках зэк шагах в десяти от нее умоляюще протягивает конверт:
- Брось в почтовый ящик, пожалуйста, девочка!
Конверт мягко белеет в темноте. Зэк совсем не кажется страшным, он даже присел на корточки, чтобы шеститилетней малышке не было страшно. Но сердце Лиды начинает колотиться от ужаса. Сколько раз она слышала от взрослых страшные слова «связь с зэками»! страшные истории про бандитов! Она торопливо, почти бегом спешит по мягким опилкам домой.
Наверно, он вор. Это письмо сообщникам! Хорошо, что его планы сорвались! Так думает Лида. Она незаметно – так ей кажется – оборачивается и украдкой глядит на ужасного человека.
Тот устало поднимается. Обреченным жестом сует конверт за пазуху (это потом, когда Лида вырастет, она назовет жест обреченным. А сейчас она торопится домой).
Зэк долго стоит неподвижно, глядя девочке вслед.
Дома она никому не расскажет о случившемся и будет гордиться тем, что предотвратила преступление. Правда, что-то ее тревожит. Что зэк не такой. Не злой. Не выругался вслед. Не кричал.
Потом Лида вырастет. Узнает про хрущевскую оттепель. А однажды, совсем случайно, увидит на рельсах, ведущих в поселок ее детства, дату: 1937.
Где он теперь, тот человек? И чему помешал свершиться ее страх?
Она поедет по рельсам, ведущим в тридцать седьмой.
КУПРИЯНИХА
Куприяниха – здоровенная баба, ядрёная, вечно с папироской в зубах и матом во рту. За что-то отсидела срок и после освобождения так и застряла в посёлке.
Мужичок её – из Куприянихи три штуки таких сделать можно – вообще безликая особь. Правда, троих детей супруге соорудил незнамо как: слушая Куприянихины громогласные маты, перемежаемые редкими знакомыми по словарям словами, представить трудно, как на такую леди можно взгромоздиться, да ещё сохранив при этом любовный пыл для пролития семени на обильную почву жизни.
Младшему пацанёнку Куприянихи Кольке четыре года.
- Моему парню витамин, наверно, каких не хватает, -
размышляет вслух Куприяниха, сидя на завалинке магазина, выдохнув клуб дыма от беломорины.
– Говорит, мамка, дай затянуться. Дам ему – споко-о-ойный такой станет. Так я, иной раз заорёт, – раскурю ему папироску и суну. А он четыре затяжки сделает – и играет, ти-и-ихо. А так всё орёт, зараза.
Железа, что ли, какого нету в ём?..
Колька крутится неподалёку – хилый, бледный. Ну скажите, чего ему приспичило родиться у этой гром-бабы? Раз душа сама выбирает себе плоть, родителей и так далее, родился бы в семье каких-нибудь белых воротничков хотя бы. Ан нет – растёт тут, в северной тайге, на картохе да на «Беломоре» вместо «витамин».
Бабы - кто улыбается, кто глядит с опаской на Куприяниху и на дохляка Кольку.. Последние, как правило, из недавно приехавших в посёлок и с местными нравами незнакомых.
(продолжение следует)