Первый раз я увидела свою тетку, сестру отца, когда мне исполнилось четырнадцать лет. На антресолях, в обувной коробке, валялись старые фотографии, не попавшие в семейные альбомы. Там я ее и нашла... С черно-белого снимка колюче смотрела девчонка в шапке-гондоньерке. Возраста девчонка была примерно моего, а может, чуть старше. То, что это она, тетка, я поняла сразу: во-первых, похожа на отца, а во-вторых, фотка была злая, враждебная. Помнится, я подумала: „Ишь как глаза щурит! Будто в лицо плюнуть собирается...” Никаких других фотографий отцовой сестры в нашем доме не было, видимо, повыбрасывали - с глаз долой, из сердца вон.
Тема тетки в семье была под запретом. Конечно, у нее было имя, но мать и отец называли ее словом „Эта”: „А, Эта... Дай ей Бог здоровья!” Родители говорили о ней редко и мало, но когда говорили, то всегда желали ей здоровья, и голоса их становились резкими, чужими...
Ни матери, ни отцу о своей находке я ничего не сказала. Злую фотографию спрятала в конверт и засунула в надежное место - в „Книгу о вкусной и здоровой пище”. Все равно кроме меня никто эту книгу никогда не открывал. Да и зачем открывать, если мать всю жизнь готовила одно и тоже: суп и картошку. Суп мог быть куриный или с фрикадельками, а картошка жареная или вареная. К пятнадцати годам я четко осознала, что жизнь моя скучна и убога. Я обижалась на родителей за тесную квартирку с низким потолком и за осточертевший куриный суп с паршивой картошкой. Когда было совсем невмоготу, брала с полки кулинарную книгу и разглядывала красивые картинки с красивыми названиями. Я представляла, что выбираю себе изысканный ужин. Хотелось „битков телячьих под нежным соусом”, "трески в слоеном тесте”... А еще хотелось лишний раз посмотреть на колючую девчонку.
...Они меня раздражали. Мать шаркала ногами и десять лет носила одно и то же пальто. А отец варнякал. Другие люди разговаривали, а он варнякал. Через каждое слово повторял „к примеру”. Из-за этого я не могла его слушать, подсчитывала, сколько раз он скажет „к примеру”. Каждое „к примеру” тонкой иголкой кололо в солнечное сплетение, а я сжимала кулаки, чтобы не закрыть уши и не запищать... У нас была одна расческа на троих - отец привязал ее к веревке, а веревку прибил гвоздем к стене: „Надо, к примеру, причесаться - подойди и причешись. Будешь, к примеру, знать, что расческа всегда в одном месте висит”. И ручку шариковую так же прибил, и ложку для обуви.
Что им сделала тетка, я точно не знала. Если бы у меня была хотя бы бабка или какая-нибудь другая родня по отцовской линии, я бы, конечно, обязательно выпытала, что там произошло. Какая кошка между ними пробежала... Но отец был круглым сиротой, так что выпытывать было не у кого. Вроде не поделили квартиру, в которой мы жили втроем. „Да было бы что делить-то! Отсек двухкомнатный...” - я злилась на родителей и мысленно жаловалась девчонке с фотографии: „Жлобы дремучие, мещане, крохоборы!” Уж кто-кто, а она бы меня поняла! Враг моего врага – мой друг. Мы бы с ней наверняка подружились, поговорили по душам: я бы спросила, а она бы ответила, рассказала семейную тайну, раскрыла многолетний секрет, который старательно оберегали отец с матерью...
Я залезала с ногами на обшарпанный подоконник, смотрела в окно и мечтала о том, как вырасту, стану красивой и независимой. За мной будут ухаживать мужчины, а я им буду рассказывать о своем сером детстве. И кокетничать: „Вы знаете, некоторые вещи я могу есть только за деньги. За очень большие деньги! Например, куриный суп, суп с фрикадельками и картошку, ах-ха-ха”
***
Второй раз я ее увидела спустя два года.
То, что это она, я поняла сразу. Девчонка с фотографии ждала меня возле школы. Изменилась, конечно. Была без гондоньерки, в модном широкоплечем плаще и сапогах на шпильках. Мы смотрели друг на друга - может, секунду, может, больше...
Наконец, сестра отца махнула рукой. Я подошла - спокойно и безропотно, будто мы сто лет друг друга знаем, будто договорились об этой встрече заранее, и будто тот факт, что она меня ждет возле школы - самый обыденный и нормальный из всех фактов на свете.
Я не знала, как к ней обращаться, на „ты” или на „Вы”. Это была как будто она, и не она одновременно. Мы сели в такси и поехали. Сестра отца молчала, а я смотрела в окно и вспоминала, как открывала кулинарную книгу. Тогда все представлялось таким простым: я бы спросила, она бы ответила... Машина остановилась перед гостиницей.
В гостинице стоял особый запах. Не плохой и не хороший, просто другой, незнакомый. А от тетки пахло духами, сигаретами и вчерашним вином. В номере она сбросила сапоги, но плаща не сняла. Без обуви сестра отца казалась намного ниже. Путаясь в плаще, тетка поспешила к шкафчику-витринке, достала бутылку, штопор и два фужера. Долго не могла открыть. Ругнулась. Наконец, разлила и торопливо выпила.
- А ты что, не будешь?
Я мотнула головой. Сестра отца тут же осушила и мою порцию.
- Ну рассказывай, - сказала тетка.
- О чем?
- Обо всем. Как живешь? Что делаешь? Не обижают тебя?
Номер был двухместный, уютный, с диванчиком и столом. Я не знала, как начать рассказывать. Да и не сильно хотелось почему-то. Тетка дергала плечом, хрустела пальцами. Волосы были у нее искусственного темно-красного цвета. Мне они не нравились. И сама она не нравилась.
- Ну? Чего молчишь? Я шестьсот километров сюда ехала, а она молчит!
Я понятия не имела, что сказать. Глупо все как-то получалось...Она снова налила.
- Ладно. Не хочешь рассказывать – не рассказывай. Давай тогда спроси у меня что-нибудь! Ну! Не стесняйся...
Тетка взяла вино, сделала три шумных глотка:
- Что? Ничего не хочешь спросить? Ничего не интересно?
Лишь бы ее не обидеть, я брякнула первое, что пришло в голову:
- А чего Вы плащ не снимаете?
Сестра отца не успела ответить. Что-то зашуршало в дверном замке. В мгновение секунды тетка спрятала в карман плаща один фужер, а второй подсунула мне.
„Скажи, что это ты выпила!” - шепнула еле слышно. Дверь открылась, вошел сердитый пожилой мужик в кожаной куртке с заклепками. Наверное, надо было с ним поздороваться, но я в первую минуту растерялась. А во вторую минуту было уже поздно...„К чему ему такая куртка? - подумалось некстати, - Старый ведь!” Мужик угрюмо зыркнул на нее, на меня, на вино. Я поняла, что пора уходить.
Она догнала меня в конце коридора:
- На! Возьми! - протянула мне недопитую бутылку, чмокнула в щеку, затем в другую, обняла как-то неуклюже. Я тоже хотела ее обнять, но у меня в руках была бутылка.
Я ждала, когда она пойдет. А она, кажется, ждала, когда пойду я.
Наконец, она вдохнула - выдохнула:
- Знаешь, я должна тебе это сказать. Знаешь,я...
- Не надо! Не говори...те
***
Назад я возвращалась на маршрутке. В портфеле везла подарок от девчонки с фотографии. Чтоб вино не разлилось, я закупорила бутылку бумажкой. О вещах глобальных старалась не думать, а думала только о том, что дома меня спросят где была, а я что? Сказать, что в библиотеке или, к примеру, в кино? „К примеру”, „к примеру”. Я улыбнулась – сама не заметила, что заговорила как отец. А почему „отец”? Папа. Да, он мой папа, а я на него похожа. Всё. И пошли все к черту. В носу зачесалось, а нижняя губа стала как будто большой, лишней. Я крепко ее закусила, чтоб не мешала. Надо же, как все просто - кажется, только что разгадалась тайна. Старый семейный секрет со знаком минус... Или не разгадался?
В тот вечер у нас дома была рыба: сосед наловил карасей, принес поделиться. Я решила, что будет оригинально, если жареных карасей протушить в вине: вылила свои полбутылки, накрыла крышкой. По кухне разнесся странный запах.
- Что это бражкой так несет? - спросила мать.
- Это рыба в вине
- В каком вине?
- Да так...
Меня не спросили ни о том, где была, ни о том, откуда вино. А рыба получилась так себе – и не плохая, и не хорошая. „Нет чтоб, к примеру, нормально пожарить! Без выгибасов. И картошку, к примеру, на гарнир!”
Это был самый обычный ужин.
Или почти самый обычный.
Мы просто ели все вместе.
А о глобальных вещах не разговаривали.