Осенняя дорога

 
   Дорога шла через поле. Лес, обрамлявший его справа, стоял в отдалении плотной тёмной стеной. Дорога петляла, словно повторяла чуть заметные вдали изгибы его кромки. Она была неширокой, разбитой многочисленными колеями телег, которые за многие годы превратились постепенно в канавы, заполненные тёмной водой.
   Сквозь завесу мелкого - словно падающего сквозь частое сито - дождя, лес был едва заметен и протянулся расплывчатой, едва заметной, тёмно-зелёной стеной, постепенно отступающей к серому, затянутому влажной, призрачной дымкой, горизонту.
  Постепенно понижаясь в сторону леса, поле создавало иллюзию, что дорога поднимается всё время вверх, а горизонт в сторону леса отодвигается всё дальше и дальше, образуя туманную, тоскливую в своём бесконечном однообразии, безрадостную картину.
  Кроны отдельных деревьев постепенно смазывались, сливаясь в невыразительную тёмную серо-зелёную поверхность, монотонность которой иногда нарушалась дальше к горизонту коричнево-чёрными пятнами топких болот, ближе к дороге отдельными вкраплениями нарезанных и огороженных редким частоколом вытей.
 Кое где видны были проплешины с отдельно стоявшими на болотных бугорках, одинокими скривившимися деревьями. Однако, все эти отдельные сцены печального пейзажа по мере удаления к горизонту становились всё меньше и меньше по размерам и, наконец, сглаживались, сливались постепенно в сгущающейся мгле этого серого осеннего дня.
Низкие, тёмные, с синеватым оттенком тучи, словно клочья небрежно надёрганной ваты, здесь и там опускавшиеся к земле тонкими, скользящими по полю серовато – белёсыми кистями, казалось, нависали над самой головой. Под налетавшими порывами северного холодного ветра они клубились, сталкивались, сливались, проникая одна в другую, вновь расходились, обнажая на мгновение своё нутро,
неожиданно возникающие, похожие на склоны гор, более светлые стены, вертикально уходящей вверх пропасти, заканчивающейся где-то в бесконечной, ужасно далекой выси неожиданно яркой прогалиной иссиня ясного неба.
  Только эти стены находились постоянно в движении, словно по ним струились потоки невидимой - менявшей постоянно их очертания – пенящейся беззвучно, в полном молчании белёсо мутной воды.
  Иногда эти стены пропасти, словно живые, то начинали менять направление движения, то медленно, как-то неуклюже поворачиваться, или выстраивались в ряд и начинали дружно двигаться в одну сторону, иногда стремительно - словно в ярости за что-то друг на друга – сближаясь. Тогда, там, в бескрайней вышине появлялась дымка, и яркий, только что синеющий, кусок неба постепенно затягивался темной пеленой.
 Иногда возникало удивительное чувство, что нижние поверхности туч всё время неравно-мерно колышущиеся, вздрагивающие, бурлящие на самом деле являются лишь нижней поверхностью огромных массивных островов, плывущих по бесконечно широкой и могучей, опрокину-той над ними и невидимой отсюда реки. И вот, где-то там, на верху, они наталкиваются на скрытые препятствия и, стараясь их обогнуть, резко меняют направление своего движения. Но наталкиваются они там, наверху, а здесь внизу это проявляется таким странным завораживающим светопреставлением.
 Иногда, неожиданно, они начинали темнеть, постепенно сгущались и резко обрушивали на давно скошенную пашню стремительно несущиеся по ветру потоки воды, словно стараясь смести, смыть с её поверхности что-то невидимое их глазу, но так чуждое им; то, совершенно наоборот, резко светлели на всю глубину, становились почти прозрачными, но затем, вновь всё перемешивалось и поверхность туч становилась темно-серой, угрюмой.
 Небо, казалось, так низко прогнулось вниз, что вся природа затихла, словно физически ощущая какую-то необыкновенную тяжесть, напряжённость, царящую в атмосфере, а ливень это всего лишь выражение их ярости, с которой они старались пропитать влагой и вдавить всё сущее в землю
 Всё было настолько насыщенно ею, что создавалось впечатление, словно дождь проступает из самого воздуха, словно сами молекулы воздуха являются одной из форм проявления этого нескончаемого дождя.
 Не спеша извиваясь по осенней в желтовато - коричневых пятнах степи, дорога, то спускалась в небольшие низины, представляющие собой огромные, грязного цвета озёра, то вновь взбиралась на пригорки, поросшие поникшей потемневшей травой и редкими пучками давно скошенной ржи. Она была разбита бесчисленными колеями, вся в колдобинах и промоинах наполненных покрытых мурашками брызг тёмной водой.
 Неожиданные чередующиеся вспышки ливня сменялись более спокойным, благодушным – если можно так было назвать изменение в бесконечных потоках низвергавшихся на землю из тёмных небес - настроем в виде монотонного, мокрого однообразия.
 Дождь был мелкий, моросящий, нескончаемый, бесконечно нудный. Он висел от горизонта до горизонта, покрывая все окрестности сероватой, туманной, слегка дрожащей, призрачной дымкой. И, казалось, не существовало на свете силы, способной что-либо изменить, или, по крайней мере, постараться повлиять на этот минорный лад осеннего вневременья.
 И когда резкий шум ливня резко сменялся негромким, монотонным, однообразным, и таким же серым и негромким шорохом падающих на землю, пожухлую траву, редкий невысокий кустарник тонких, рваных, швыряемых ветром по полю, дождливых нитей, в душе возникало тоскливое чувство безысходности, беспросветности всего происходящего. Казалось, что ни этой осенней дороге, ни этому дождю, нет ни конца, ни края, словно они были и есть всегда именно такими, и никакими другими и быть-то никогда и не могли, словно они так вместе и существовали с самого сотворения мира.
 Всё было однообразно, тихо, серо, тоскливо и одиноко.
 Вся эта осень, и особенно этот день был построен на таких резких, неожиданных контрастах красок, звуков, ароматов воздуха.
 Но, вот вновь неожиданно налетающий откуда-то более сильный порыв ветра, менял направление дождя: он его подхватывали тот, как будто куда-то удалялся, затихал, но затем, че-рез несколько мгновений, вновь возвращался назад, к своей монотонной, бесконечной песне без слов. Эта смена тональности походила то на шум прибоя, накатывающегося, негромким шорохом не высокой волны, то сменяющей его неожиданно набегающим шумом вала, который так-же быстро рассыпался затем, словно дробился на мелководье миллионами самостоятельных, отдельных негромких мелодий.
 На дворе стоял конец октября и погода, словно подтверждая все признаки наступившей поздней осени, уже вторую неделю закрывала землю плотной пеленой влажного, холодного тумана, сквозь который окрестный пейзаж выглядел каким-то унылым, осиротевшим.
 Лес стоял притихший, какой-то усталый, склонив к земле, словно опущенные руки, свои поникшие ветви, по которым не спеша скатывались, на мгновенье, повисая, а затем сорвавшись на землю, прозрачные капли. Стволы деревьев, одиноко стояли погружённые в обволакивающие их медленно плывущие, из ниоткуда в никуда, серовато-белёсые клочья тумана, напоминавшие небольшие островки. Эти островки, словно вырвавшись на свободу из пена серой влажной массы низких, окутывающих кроны деревьев, туч плыли по лесу ровными, как на параде рядами.
 Словно тысячи чьих-то непрощённых душ, восставших в это время года их своего немого небытия в виде серовато-белых одиночных облачков, плывущих сквозь обнажённые стволы деревьев неизвестно куда навстречу не известно с чем.
 Возникало странное чувство одиночества, какой-то невыразимой безысходности, предопределённости твоего существования в этом туманно-сером мире, на дне странной огромной реки откуда ты смотришь сквозь её толщу вверх, а где там, высоко высоко на поверхности и плывут эти зыбкие туманные острова.
 В лесу контраст между тишиной и шорохом - ударяющего по редким ещё оставшимся листьям, плотному ковру лежащему между деревьев - дождя ощущался особенно сильно.
 В воздухе стоял сладковато - горький аромат прелой листвы и мокрых деревьев.
 Попав в такой лес, хотелось идти и идти, не спеша, ни о чём не думая, утонув в колдовской зыбкости тумана, забыв о времени и о том, что где-то есть другой мир, что может быть иное настроение. Сознание, рассыпалось на миллионы мельчайших, не связанных друг с другом мыслей, наслаивавшихся друг на друга, создававших в голове такой же туман восприятия окружающего мира. Состояние заторможенности охватывало всё твоё существо: не хотелось ни думать о чём-то, ни вспоминать что за пределами этого влажного, лесного царства есть иной мир; хотелось просто лишь неторопливо брести по мокрой, слегка чавкающей по ногами листве и кое-где выступающим бугоркам проглядывающих кустиков, непонятно как уцелевшей зелёной травы. Тишина, отрешённость, забвение, спокойствие так захватывали всё твоё существо, до самых потаённейших уголков души, словно растворяли её в этом окружающем пейзаже, в этом удивительном осеннем лесном мире, не оставляя ни какой надежды на возвращение из мира небытия в мир реальности.
 Иногда это унылое однообразие нарушалось редкими, резкими чмокающими звуками, ударявшихся об опавшую листву крупных капель, скатывающихся с высоких веток. Затем вновь всё стихало, и лишь постоянно непрекращающийся однообразный шорох по-прежнему сопровождал картину этого осеннего дня.
 Постепенно день катился к вечеру, темнело, холодный воздух неумолимо проникал всё глубже и глубже, заставляя всё время поёживаться, ноги сами по себе поворачивали к дому, и шаг на дороге незаметно становился шире и энергичнее.
 За день было незаметно, как далеко увела от дома эта одинокая осенняя дорога, и колдовской, осенний лес. Только вот сейчас, когда прошлось повернуть назад, почувствовалось расстояние, пройденное с утра до вечера. Об это давала знать не только усталость, накопившаяся за долгий путь, но и разыгравшийся аппетит.
 Ноги потяжелели, чувствовалась сырость, проникавшая сквозь тонкую куртку и заставляв-шая всё время поёживаться. Руки, засунутые в карманы, все равно постепенно стыли, нос краснел, мурашки всё плотнее покрывали озябшее тело. Ветер, изменивший направление, стал более холодным, резким, бросая дождь уже прямо в лицо. Капли, скатываясь с капюшона, который и сам-то уже стал промокать, и поэтому прилипать к одежде, бежали по лицу уже тонкими струйками.
 А дождь всё не прекращался и не прекращался. Наверное, усталость и сумрачность наступающего вечера здесь посреди открытого поля постепенно вызывало состояние притуплённости чувств, безразличия к окружающей действительности, а разгуляв-шийся аппетит, так подводил желудок, будто этот путь продолжается не один день, а многие и многие дни, месяцы и годы, всю жизнь.
 И уже ничто не могло вызвать в памяти даже малейшего предположения, или даже намёка, что когда-то существовало лето, что возможна вообще какая-либо иная погода, чем та, которая существовала сейчас. Все чувства говорили, что здесь, сейчас, на этой дороге - а она казалась, почему-то всё длиннее и длиннее, просто бесконечной, расползающейся и скользящей под ногами, извивающейся и плутающей по темнеющему осеннему полю – поздняя осень, это единственное время года, способное так глубоко и проникновенно затронуть тончайшие струны души, проникнуть в самую глубину сердца.
 Оцепенение, какое-то тупое безразличие постепенно охватывали разум, притупляли все чувства. Казалось, что ни конца, ни края этой дороге не видно и что она теперь так и будет всё бежать и бежать под ногами, и завтра и послезавтра и, вообще всю оставшуюся жизнь.
 Сквозь всё более сгущающуюся темноту вечернего тумана перспектива постепенно пропадала, и на расстоянии уже ста метров трудно было, что-либо разглядеть, и только постепенно всё ближе подступающий с обеих сторон к дороге лес, позволял судить, что окончание пути уже не за горами и впереди, уже совсем скоро тебя ожидают теплые сени натопленного дома, горячий ароматный чай, аппетитные запахи готового ужина и тишина тёплой завалинки, которая сейчас казались просто несбыточным раем для продрогшего и уставшего путника.
 10.08.2007.