Блики прошлого

ВМЕСТО ПРЕДИСЛОВИЯ
Когда позади восемь десятков лет жизни, то о будущем всерьез уже не думаешь, а только, оглядываясь назад, подводишь итог пройденного пути.
Человек за праведную жизнь, как говорят в народе, должен дом построить, сад вырастить, детей воспитать – тогда он не зря появился на Божий свет.
Шли мгновения жизни, и дом надо обновлять, сад состарился и его требуется засаживать новыми саженцами, а дети ушли, из тобой построенного дома, навсегда и свои очаги создали.
Сколько людей покидают этот светлый мир без дома, без семьи, без сада, без детей: погибают на войне, на работе во цвете всех своих физических и нравственных сил, не успев осознать часто того, зачем были на земле. Воспоминания о них недолго живут в сердцах людей – ибо все они смертны. Только слово выступает как хранитель человеческой памяти.
«Блики прошлого» – это хроника автора в разножанровом сочинении на вольную тему по жизни его.

Часть первая. В ней автор делает попытку составить родословную, рассказывает о предках, что знает, посвящает несколько страниц Родине малой, где был рожден и жил в детстве счастливо.

Мое вступление в жизнь.
Нет у меня обиды на отца своего и мать родную за то, что не смогли оставить после себя написанную родословную. Не было у них на это ни времени, ни знаний, а главное – не было и им в наследство оставлено ничего. Жили, трудились, плодились, но все только для того, чтобы прожить дарованные Всевышним годы существования на Земле. И до них миллиарды умерли не оставив потомкам своим весточку о своем пути земном.
Поздно, ох как поздно хватился я. Многое мне неведомо сейчас, и некому восполнить пробелы, а все из-за того, что никто на это не наставлял. И как бы ныне ни старался быть объективным, во всем будет субъективизм, да и сочинение это на вольную тему уходящей жизни имеет больше вопросов, чем ответов, ибо каждый, кто прожил много лет, уходя из жизни уносит частицу тайны ее навсегда.
На свет я появился перед утром в г. Ишиме 3-го октября 1927 года, в понедельник.
По русскому земледельческому календарю день этот – Астафия. В крестьянском понятии – период примерно от Ильина дня (20 июля – 2 августа) до Покрова (1-14 октября). Астафьевы ветры: северный – к стуже, южный – к теплу, западный – к мокроте, а восточный – к вёдру, к хорошей погоде.
Никто из моих родителей астрологией не занимался, поэтому они не знали, что рожден я под знаком Весов и стихия моя – Воздух, а покровительница – Венера, и что должен я быть приятным, доброжелательным человеком, с легким и ясным умом. Я интеллектуален и наивен, не люблю крайностей. Символы мои – книги, чашка чая...
Мать хотела назвать меня Виктором, Витенькой, а крестная мать, сестра мамы, моя тетка Варвара – Николаем, как и своего сына (пусть будут два Коли). Мнений не меняли и решили, что имя мне пусть даст батюшка крестивший меня в Никольской церкви. Что он и совершил и нарек меня Валентином, пусть будет сильным!
Но когда я подрос, то стал себя звать Валерием, как летчик-герой Валерий Чкалов, слетавший в Америку через Северный полюс. Кто тогда из пацанов не мечтал быть летчиком, да и имя звучит твердо, не то что Валя-Валентин, как девчонка. Оба имени прижились: одно в документах, другое в обиходе. Это, вероятно, от моего созвездия Весов…
Но вот прошло чуть больше месяца после дня моего рождения и всколыхнулась вся Советская страна, отмечая свой 10-летний юбилей Октября. Так и пошло у меня: каждый мой юбилей – перед юбилеем страны. Каждая дата десятилетия словно разноцветный фон жизни.
Мое десятилетие – 1937 год. Отец заканчивает курсы подготовки дорожных мастеров, и с весны следующего года мы живем в с.Карасуль по месту работы отца. Муж моей крестной матери арестован «как враг народа» и расстрелян в Омске в следующем году.
Мне 20 лет – 1947 г. Отмена карточной системы в стране после войны. Я, отслужив в армии, – учащийся торгово-кооперативной школы и комсомолец.
4 Валентин Россихин
Мне 30 лет – 1957 г. Хрущевская «оттепель» сменяется вновь «непогодой». Я – член КПСС и помощник директора училища по культурно-воспитательной работе.
Мне 40 лет – 1967 г. Идет рост брежневского застоя. Дни Белорусской ССР в Армении (открытие 5 октября 1967 г.). Присуждение Брестскому областному драматическому театру имени ЛКСМБ за спектакль «Брестская крепость» премии Ленинского комсомола.
Свое 50-летие (1977 г.) отмечаю в условиях борьбы за претворение в жизнь величественных планов 10-й пятилетки. В отчетном докладе ЦК КПСС ХХV съезду сказано, что «в 1976-1990 годах страна будет располагать примерно вдвое большими материальными и финансовыми ресурсами, чем в истекшем пятнадцатилетии». (Дожив до 1990 года, страна моя стала разваливаться.)
Свое 60-летие в 1987 году отмечаю выходом на пенсию и не предполагаю, что через четыре года Советская власть перестанет быть на 1/6 части света. Это уже М.С.Горбачев со своей командой, которую он сам же и посадил в тюрьму, после чего перестал сидеть на двух креслах, пожалуй, навсегда стал главным похоронщиком КПСС и СССР.
Дальше мы не будем отмечать юбилейные или красные даты. Идет старость, нет партии, нет страны, в которой родился, нет народа – советского, к которому принадлежал, нет радости, а растет нищета и голод. Четвертый голод за одну жизнь! Так какая же она?
Мое десятилетие – отходящая разруха Гражданской войны; двадцатилетие – борьба с послевоенной разрухой, восстановление народного хозяйства; тридцатилетие – «холодная» война, атомные бомбы, «догнать и перегнать Америку». Миллионы этого хотели, но не знали, как это сделать, а партия призывала и ей верили, ведь мы же первыми вырвались в космос!
40-50-60- и т.д. летие и конец ХХ-го века, огненного и кровавого. Век, проклятый Богом и людьми, для нас, родившихся в нем и проживших в нем свою жизнь. Сто лет борьбы и поражений, сто лет мечтаний о счастливой жизни.

Несколько слов о малой Родине.

Итак, год рождения и дата, и место – известны. Думаю, что не будет лишним рассказать о городке, в котором я появился на белый свет.
Ишим, как говорит «Краткая Советская Энциклопедия», возник в XVII веке. До 1782 года назывался Коркина слобода. На одноименной реке желдорстанция, 64 тысячи жителей (1985 год), заводы «Ишимсельмаш», автоприцепов, пединститут, в 1982 году награжден орденом «Знак Почета».
На Юго-Западе Сибири в междуречье Иртыша и Тобола – красавица Ишимская равнина, высота ее 150 метров, пересекается рекою Ишим, луговые степи и березовые колки (островные леса в зоне лесостепи) обычно по междуречьям, в понижении рельефа, образовали в основном березовый (Западная Сибирь) и осиновый (Европейская часть России) лес, имеют полезащитное значение.
Первые домики русских переселенцев, которые пришли в Сибирь из Московского государства, появились на Киселевском мысу в 1670 году. Жизнь русских на сибирской земле была тревожной, они часто подвергались набегам кочевых племен, которые «людей побивали, в полон уводили, скот отгоняли, пожитки грабили». Для отражения таких набегов приходилось строить укрепления. Так возникла Коркинская слобода – небольшая крепость, окруженная деревянным частоколом, надолбами и рвами. (Так описывает старину один из старожилов города М.А.Бровко.)
И вот, как я уже указывал, в 1782 году в связи с образованием Сибирского наместничества Коркинская слобода была переименована в г.Ишим (как река).
Надо указать, что город получил герб – «Золотой карась на синем поле». Символично и тесно привязано к природе местной. В окрестностях города было множество озер, немало еще и сейчас сохранилось, но многие уже исчезли с лика Земли – таково веяние цивилизации, коллективизации, революционизации, когда земли без хозяина истощались, колхозы исчезали и деревни и озера возле них тоже.
Город рос, строения в нем были деревянные, но в конце ХVIII века начинается строительство каменных зданий.
Одно из первых кирпичных строений в г.Ишиме – красавец Богоявленский собор. Он поднят в стиле барокко на городской площади в 1793 году, пострадал в годы расцерковления, а ныне здание реставрируется и обретает былую красоту.
Есть в городе и «модерн» – это старинный каменный дом с декоративной башенкой на крыше. Балкон центрального фасада здания украшен деревянной резьбой.
К памятникам народного деревянного зодчества отнесу дом по улице Ишимской, 35, где сохранилась объемная и пропильная резьба, что очень оживляет постройку и придает ей нарядный вид и легкость.
Жива в Ишиме память о декабристах. Именами В.И.Штейнгеля и А.И.Одоевского названы



«Блики прошлого». Книга первая._________________ 5
улицы (декабристам пришлось ссылку отбывать в Ишиме). Сохранился и дом, где жил
В.И.Штейнгель (по улице Чайковского, 31).
4 мая 1890 года А.П. Чехов проездом на остров Сахалин останавливался в Ишиме, в доме политссыльного А.Ф. Залесского. Вот что писатель отметил в своем дневнике: «Пан Залесский угостил меня отличным обедом и дал комнату выспаться». Дом Залесского не сохранился, на его месте (улица К. Маркса, 9) построена современная пятиэтажка, на которой установлена мемориальная доска А. П. Чехову.
Между Омском и Тюменью, почти на одинаковом расстоянии, стоит железнодорожный вокзал станции Ишим. Он похож на все вокзалы, построенные в ту пору строительства железнодорожной линии Москва – Владивосток.
В 1913 году закончилось строительство железнодорожной линии Тюмень – Омск. Состоялось торжественное открытие вокзала, отправлен первый поезд с первыми пассажирами от Ишима до Омска, и было это 13-го мая. Здесь после Великой Отечественной войны 1941-1945 гг. ишимским железнодорожникам, погибшим в годы войны, установлен памятник.
В годы войны в городе было много госпиталей. Немало медиков Ишима погибло на фронтах. Им у больничного комплекса города по улице Республики воздвигнут памятник: санитар спасает раненого бойца, а рядом – стела с именами павших.
Кто не знает сказку «Конек-горбунок»! Ее автор П.П.Ершов жил в селе Безруково, в местной школе сейчас музей им. Ершова, а в нем его портрет, бюст сказочника, фотокопия с картины «Встреча П.П. Ершова с А.С. Пушкиным», фотообложки книг Ершова, изданных в разное время. Имя П.П.Ершова носит Ишимский педагогический институт.
Знамениты и окрестности Ишима. Более 400 лет хранит память легенду о горе Кучум, по имени последнего хана Сибирского ханства, который погиб в 1593 году. В древности у подножия горы Кучум (25 километров от г.Ишима) была пещера. По преданию, пещеру эту время от времени посещал хан Кучум со своими приближенными. Богат был Кучум и решил якобы он в лабиринтах пещеры этой добро свое хранить, от людских взоров скрыть.
Сколько здесь спрятано золота и других сокровищ – никто не знает. Хранит свою тайну гора Кучум. Время давно уже сгладило следы пещеры у подножия горы, но легенда о горе Кучум жива в памяти людской.
Я продолжаю рассказ о городе, используя разные источники, но в основном публикации газеты «Ишимская правда», в которой был опубликован и мой рассказ о брате Кузьме, уроженце д.Ревягино, павшем в боях с фашистами.
А сейчас немного из хроники важнейших событий, происшедших в г.Ишим в XIX столетии (из публикации Т.Шмыгун).
1804 год – Тобольская губерния разделена на Тобольскую и Томскую. Ишимский округ причислен к Тобольской губернии.
(Боже мой, сколько было этих разделений! Так, я родился в Уральской губернии, которая разделилась, и я оказался в Омской области. Затем разделилась и эта, и я оказался в Тюменской области – вернее, город Ишим).
1817 год – Учреждено уездное училище в городе.
1829 год – Купцам 3-й гильдии предоставлено право производить торговлю заграничными товарами.
1838 год – Открыто в Ишиме Приходское училище. Город Петропавловск (ныне Казахстан) приписан в Ишимскому уезду (был в 1804 году Ишимский округ, стал уезд).
1839 год – Пожар уничтожил одну треть города.
1849 год – Произошло землетрясение в городе.
1862 год – Через Ишим прошла телеграфная линия Екатеринбург – Омск.
1863 год – Введено городское положение 1870 года, по которому Ишим причислен ко 2-му разряду наряду с Омском и Петропавловском.
1875 год – открыт городской общественный банк.
1891 год – Большой неурожай хлебов и трав. (С.Ю.Витте в «Воспоминаниях» отметил, что голод 1891 года создал дополнительные трудности – на этот год по смете на строительство Сибирского пути намечено отпустить лишь 7 млн. рублей).
1 октября – Открыто Общество попечения о начальном образовании.
1892 год – 3 августа открыто Попечительское общество о бедных.
1893 год – Упрощенное общественное управление заменено на управление в общем объеме.
1894 год – 1-22 июня посещение летучим окулистическим отрядом Ишимского уезда.
1896 год – 18 мая в Москве Ходынка. Пострадало 2960 человек, из них 1389 умерли.
1897 год – 28 января первая всеобщая перепись населения.
1901 год – 8 июня опубликован Закон об отводе дворянам казенных земель в Сибири. В.И. Ленин писал, что правительство «создает новый класс эксплуататоров, оно обрекает миллионы крестьян и рабочих на постоянную кабалу новым помещикам».



6 Валентин Россихин

1903 год – Учреждена 2-я должность уездного врача Ишимского уезда.
1905 год – 31 декабря по высочайшему указу от 17 октября Ишимский уезд объявлен на военном положении. (Эхо первой русской революции в Питере и Москве).
1907 год – 18 апреля открыт кружок любителей сценического искусства.
1907 год – 25 августа вспышка холеры в уезде.
(Предки моих родителей уже жили в Ишимском уезде, перебравшись по переселению из Воронежской и Орловской губерний.)
1908 год – Снято военное положение.
Дочь Николая Алексеевича Аравийского, доктора философских наук, много работающего в Ишиме, Евстолия Николаевна (ученый-математик) вспоминает о родном городе:
«...здание Ишимского духовного училища было самое большое здание в городе, мой отец больше 30 лет преподавал здесь арифметику и естествознание. На нижнем этаже здания городской управы (ныне Госбанк) помещалась тогда городская библиотека. Я очень рано научилась читать и часто бегала в эту библиотеку. Библиотекарь Мартарий Алексеевич давал мне читать детский журнал «Задушевное слово». Над зданием городской управы возвышалась деревянная вышка с маленькой будочкой посредине. Днем и ночью там дежурил пожарный. В случае пожара он бил в набат и вывешивал большие черные шары, число которых соответствовало номеру той части города, где горело» (М. Бровко).
Я хорошо помню эту пожарную каланчу, как звали ее в городе, рядом был кинотеатр, площадь с памятником коммунарам, рядом базар, торговые ряды и в их здании торгсин, где уже можно было купить конфет на три или пять копеек, которые детям доставались с трудом – семья большая, а кормилец один – отец.
Я хорошо помню березы Мещанской рощи (там проходили народные гуляния), ее поляны с коврами цветов, земляникой, великие луга за рекой Ишим, необозримые просторы степи – все это в памяти до сих пор. Не здесь ли мои корни восприятия прекрасного, перед которым я благоговею. И музыку люблю под стать природе. Нет ничего прекраснее березы весенней!
В г.Ишиме проводились знаменитые Никольская зимняя ярмарка – с 1 по 25 декабря и Никольская весенняя – с 9 по 13 мая – всенародный праздник трудового люда. Я приведу рассказ об этом журналистки Т. Базилевич:
«...в каком изобилии был товар на ярмарке. В «балаганах»-лавочках все – от швейной иглы, утюга железноузорчатого, туфелек на каблучке «рюмочке», замка амбарного с «печатью», живописных коробок с «монпансье», сапы огородной, ступ медных и ступ деревянных, уздечек, хомутов и пр. до двухведерного самовара и жерновов крупорушек. А на открытой площади, прямо на снегу – заборы-изгороди из поставленных «на попа» мороженых мясных туш. Целые «улицы» развешанных на протянутых веревках шкур лисицы, куницы, белки, горностая... Завораживает изобилие самого разного продукта: сало, масло, рыба, птица...».
Интересные сведения дает «Словарь географический Российского государства», собранный Афанасием Щекатовым (1801-1809 гг.). В современном автору Ишиме числилось около ста домов и была одна церковь Тобольской епархии. Сто домов, при всем желании, более 500 жителей не дадут. Это можно представить и так, а вот уже в «Сибирской Советской Энциклопедии» (второй том) есть более подробные сведения. Так, в 1887 году в Ишиме проживало 7.153 человека, а в 1920 году – уже 11.508, в 1923 – 12.858 и в 1926 – 14.099 человек. (Уже в следующем году эту цифру изменило и мое рождение, и жил я в деревянном доме все семнадцать лет до армии.) Но интересна цифра следующая: жилой площади на человека приходилось 11,95 квадратных метров. В это время в городе была своя электростанция, действовали восемь промпредприятий, на которых насчитывалось 278 рабочих и служащих. При этом в городе располагались три больницы на 145 коек и одна амбулатория.
От себя добавлю, в больницах врачи были знающие. Так, в 1935 году мой брат Иван, подцепившись к бричке, не успел занести ногу на ее верх. Она соскользнула на заднюю тележную ось и попала между колесом и основанием оси, и крутящееся колесо жевало мясо ноги под коленом до тех пор, пока возница не увидел это и не остановил лошадь. Брата спасло то, что он не бросил из рук верх телеги, держался за него и не упал под колесо, а затем спас ему ногу врач Епифанов Степан из горбольницы. Он нарастил мясо под колено, и нога брату служит до сих пор, правда, наращенное мясо малочувствительное, но не мешало и армию отслужить, и шофером четверть века проработать. Врачи современные удивляются этому до сих пор, а дочка Степана, с которой я учился в школе, стала первой моей любовью, но об этом в свое время.
В 1926-1927 гг. железнодорожный узел станции Ишим имел крупный грузооборот. В эту пору прибыло на станцию Ишим 7,6 тысяч и отправлено 3,7 тысяч тонн дорожно-транспортного груза. Именно здесь, на станции, получил первую трудовую закалку брат Кузьма. Река Ишим в жизни играла одну из главных ролей. На ней росли все дети: ловили рыбу, плавали на лодках, купались. Река – чудо: берет начало в горах Нияз, на высоте 450 метров над уровнем моря. Общая ее длина 2.526 километров и на протяжении 278 километров была судоходной.




«Блики прошлого». Книга первая. ______________7
Вот что об этой реке пишет уже названный мною Афанасий Щекатов в своем словаре:
«Ишим, нарочитая река... происходит от слияния многих из Такийских гор проистекающих речек. Нарочитый флецовый хребет сопровождает ее от сих пор то с одной, то с другой стороны даже до ее устья с левой стороны к Иртышу подошедшего. Впадает под 58 градусом северной широты при Усть-Ишимске в реку Иртыш. Нижние места реки населены деревнями и слободами, принадлежащими к Тобольской губернии. Дно реки глинисто и песочно.
Летом Ишим течет весьма тихо и имеет воду несколько зеленоватою, глубиною от 3-х до 10-ти футов (1 фут равен 30,5 см). Весною, прибывая от 5 до 10-ти футов, ускоряет река свое течение и выходит из берегов.
В реку сию впадают некоторые озера и степные ручьи, которые весною нарочито. Рыбою она хотя изобильна, однако есть окуни, щуки, лини, караси, язи, чебаки, нельмы, налимы, ерши и пискозобы. Река Ишим похожа как будто на малый Тобол. Замерзает в конце октября, а вскрывается в конце апреля. Лед бывает толщиною в 3 фута».
Мне в судьбе повезло, что я родился на такой реке.
Но отойдем немного от старины к годам советской власти. Так, например, в 1932 году, году-предшественнику голода 1933 года и цифры, и факты будут говорить об относительном улучшении жизни крестьян, основной массе населения района.
Процент коллективизации в районе повысился до 75. При колхозах организована 21 молочно-товарная ферма, 14 ферм по выращиванию молодняка и уже в июле открылась первая ишимская колхозная ярмарка. В ноябре железнодорожные организации устроили на станций Ишим (при Алексеевском поселке) массовый колхозный базар, цель которого – приблизить торговлю к рабочему потребителю, снабдить железнодорожников свежими продуктами.
В свою очередь железнодорожники поставляют селу вилы, топоры, долота и другой инвентарь и инструмент, необходимый в деревне.
О происшедших изменениях на селе хочу привести некоторые цифры по району через 60 лет, т.е. на 1992 год. У населения было крупного рогатого скота более 13.500 голов, в том числе коров – 6.367, свиней – 5.485, овец и коз – 13.854.
Колхозы имели КРС более 44.895 голов, в том числе коров – 14.554; свиней – 82.146, овец – 16.363, лошадей – 2.941. Эти цифры из итогов социально-экономического развития района за первое полугодие 1992 года, и они мною приводятся для общего понятия жизни района и города Ишима – города моего детства.
P.S. (постскриптум, после написанного).
В августе 2006 года город в 335-й раз отмечал свой День рождения.
Отмечал торжественно и широко, подводил итоги своей истории. К этому юбилею вышла в свет книга-альбом «Сибирский форпост России» (ГУПТО «Тюменский издательский дом», 2005 г., Тюмень). Я позволю себе привести из этой книги некоторые сведения, характеризующие достижения моего родного города и дополняющие историческое прошлое.
Площадь города составляет 4.610 гектаров. Население - свыше 65 тысяч человек. С 1990 года город имеет статус исторического.
Первая церковь в Коркиной слободе, из которой вырос впоследствии город, появилась на так называемом Киселевском мысу, на высоком берегу реки Ишим. Ныне это район Соборной площади.
Богоявленская церковь, первый каменный храм на обширной территории нынешнего юга Тюменской области, была и центром духовной жизни Приишимья. В её приход входил не только город Ишим, но и многие окрестные селения. Так, в 1838 году числилось прихожан по городу - 1925 душ, в деревнях - 7304, всего же - более девяти тысяч человек. Поэтому и по штату церкви полагалось иметь, кроме настоятеля-протоиерея, двух священников, двух диаконов, двух дьячков и трёх пономарей. Именно в этот храм ходила юная Прасковья Луполова, всемирно известная Прасковья Сибирячка, девушка, которая в 1803 году пешком отправилась из Ишима в Санкт-Петербург просить у царя помилования для сосланного отца. Здесь же в 1815 году священником Иоанном Симоновым был крещён родившийся в деревне Безруковой сын Черемшанского частного комиссара Павла Алексеевича Ершова, с наречением именем Пётр во имя святого Петра Столпника, - будущий автор «Конька-горбунка».
В 1997 году приказом директора департамента социально- экономического развития села администрации области Александра Алексеевича Горохова Никольская ярмарка в Ишиме получила статус «региональная».
На следующий год впервые ярмарка проходила в течение двух дней.
Состоялась первая экспозиция ишимских товаропроизводителей.
Заключены договоры на оптовые поставки ишимской продукции на север Тюменской области.
Открылся торгово-выставочный зал на ул. Пономарева.
Сдана в эксплуатацию первая очередь нового автовокзала.




8 Валентин Россихин

В последнее время мы всё чаще и чаще обращаемся к подвигу наших отцов и дедов, проявивших невиданную в истории человечества силу духа, которая предотвратила гибель многих народов.
Из Ишима и Ишимского района на фронт ушло более 16000 человек и не вернулось 7185 человек. Из них погибли в бою - 5637, пропали без вести - 853, умерли от ран - 653, погибли в плену 42 человека. Ишимцы гордятся тем, что шестеро их земляков стали Героями Советского Союза:
Иван Иванович Копец, летчик.
18 июня 1937 года первая группа «испанцев» вернулась в Москву. На первых страницах всех газет было опубликовано постановление ЦИК СССР о присвоении звания Героя Советского Союза группе летчиков, среди которых был Иван Иванович Копец.
Константин Иванович Ражев.
В первый же день войны был призван в армию. В декабре 1941 года окончил Томское артиллерийское училище. Прибыл на фронт в звании лейтенанта.
25 сентября батарея Ражева получила приказ: форсировать Днепр и закрепиться в деревне Луковица, на берегу реки бойцами были найдены дырявые лодки, они сколотили плоты и начали переправу. Батарея переправлялась под интенсивной бомбардировкой противника. Не все смельчаки достигли противоположного берега. Те, кто добрались, на руках перенесли матчасть и боеприпасы до места огневой позиции, укрепились и открыли огонь по врагу.
Батарея оборонялась до подхода резервов пехоты. За день боя минометчики уничтожили до 80 немецких солдат и офицеров. В этом бою Константин Иванович Ражев был ранен, но до конца оставался с бойцами.
Иван Павлович Горчаков.
В начале октября 1944 года в боях за расширение плацдарма на западном берегу реки Нарев зенитчики 4-й батареи, под командованием старшего лейтенанта Горчакова, оказались впереди пехоты при наступлении на деревню Тщепово крупных сил немецких солдат и танков. Иван Павлович немедленно перевел орудия батареи на противотанковую оборону и силами разведчиков, связистов и шоферов организовал оборону подступов к огневой позиции.
В ходе неравного боя батарея уничтожила семь тяжелых танков типа «тигр», рассеяла и частью уничтожила до батальона пехоты противника. Враг был остановлен. Плацдарм был удержан до подхода нашего подкрепления.
Михаил Николаевич Гурьев.
Старший лейтенант, командовал взводом. Имел несколько орденов и медалей.
Рота под командованием Гурьева 2 февраля 1945 года вышла к восточному берегу реки Одер, уничтожила один дзот, три пулеметные точки, расчеты двух пушек, истребила до ста гитлеровских захватчиков.
За героические действия в наступательных боях Михаилу Николаевичу Гурьеву Указом Президиума Верховного Совета СССР от 27 февраля 1945 года присвоено звание Героя Советского Союза.
Леонид Иокинфович Васильев.
В боях за овладение г. Дебренец Леонид Иокинфович Васильев командовал батареей самоходных артиллерийских установок. Его батарея первой прорвала передний край обороны противника. За две недели боев под Дебреценом самоходки капитана Васильева уничтожили 13 танков, 9 бронетранспортеров, 4 противотанковые батареи, 14 минометов, 13 пулеметов и до 600 солдат и офицеров противника.

Филипп Васильевич Чижиков.
За успешное форсирование Днепра, за мужество, проявленное в бою, сержанту Филиппу Васильевичу Чижикову Указом Президиума Верховного Совета СССР от 22 февраля 1944 года присвоено звание Героя Советского Союза.
В 1946 году Ф.В.Чижиков был демобилизован. После войны он жил в Ишиме, работал в милиции.
Есть награды и звания, ценность которых не меняется с течением времени. Вероятно, в новейшей российской истории скоро появится звание, равное Герою Социалистического Труда. Званию, которое в советский период истории России было одним из наиболее почетных. В летопись истории Ишима вошли четверо обладателей подобного звания. Все они принадлежат к поколению детей войны. Трудности, испытанные с детства, не сломили их, а наоборот, дали особую закалку и крепость характера, сделали примером настоящего трудового подвига.
Назовем их поименно:






«Блики прошлого». Книга первая. ______________9
Василий Васильевич Арбузов.
Родился в 1928 г. в с.Новотравное Ишимского района. Вся жизнь его прошла за шоферской баранкой.
Наград, отметивших по-настоящему трудовую жизнь В.В.Арбузова, немало. Первая - медаль «За доблестный труд в годы Великой Отечественной войны» - в память о том, как 12-летнему мальчишке пришлось браться за взрослую работу. Потом была медаль «За освоение целинных и залежных земель», В 1966 году - Орден Ленина. Еще одну медаль «За доблестный труд» Арбузов получил в 1970 году. А в 1971-м - второй орден Ленина и медаль «Серп и молот» Героя Социалистического Труда.
Валерий Иванович Картавенков.
В военные годы попал в Сибирь, в город Ишим. В 1945 году, после семилетки, пришел на обувную фабрику.
Профессионализм Валерия Ивановича вырос до такой степени, что он получил звание «лучший рубщик среди предприятий легкой промышленности - обувного производства в РСФСР».
В 1969 году награжден Орденом Трудового Красного знамени. А в 1971 году получил звание Героя Социалистического Труда.
Виктор Алексеевич Петухов.
Родился в 1925 году в г. Ишиме, в семье железнодорожников. Это и определило судьбу - представить себя вне железной дороги не мог и не хотел.
Год 1941-й для Виктора был тяжелым. В апреле умер отец, в июне - война. В августе - поступление в железнодорожное училище. Собственно, сама учеба начиналась вечером, после смены. День будущие слесари по ремонту паровозов проводили в цехе - кроме 15-летних мальчишек работать там было просто некому.
В январе 1943-гo Виктор получил повестку, и вскоре в неполных восемнадцать оказался на фронте. Война для него началась на Орловско-Курской дуге. За полтора года службы гимнстерку украсила медаль «За отвагу» и Орден Славы. После ранения были 8 месяцев в госпиталях и - инвалидность. Вернулся домой. Работал слесарем в локомотивном депо, кочегаром на паровозе. Потом - снова Ишимское депо, цех текущего ремонта паровозов, где скоро стал бригадиром.
Звезду Героя Социалистического Труда Виктор Алексеевич получил осенью 1959 года.
В России звание «Почётный гражданин города» было учреждено в 1832 году. Органы управления представляли к этому званию лиц, известных своими заслугами.
19 ноября 1981 года решением горисполкома это звание было вновь учреждено.
Всего в городе Ишиме за все годы его существования почетное звание присуждено 31 человеку.
Ведущим и самым востребованным многие десятилетия остается Ишимский государственный педагогический институт им. П.Д. Ершова.
Пятидесятилетний юбилей позволил подвести итоги, увидеть вуз в ретро- и перспективе, отдать дань уважения тем, кто верен педагогической стезе. И самое примечательное то, что институт вечно молод: на семи факультетах – физико-математическом, русского языка и литературы, педагогическом (с отделениями начального и дошкольного образования), технологии и предпринимательства, иностранных языков, биолого-географического, физической культуры – увлеченно занимаются 4000 студентов. 177 преподавателей, из них – 13 – доктора наук, профессора, 78 – кандидаты наук, доценты, обеспечивают хороший уровень высшего образования. Более сорока молодых ученых обучаются в аспирантурах при alma-mater и других вузах, благодаря тому, что ИГПИ им. П.П. Ершова является членом Ассоциации «Тюменского регионального научно-образовательного комплекса».
Филиалу Тюменского государственного университета в г. Ишиме всего 5 лет. По дневной и заочной форме обучаются 700 студентов, необычайно гордых причастностью именно к этому высшему учебному заведению, преумножавшему традиции классического образованиям «Финансы и кредит», «Прикладная информатика», «Государственное и муниципальное управление» - основные направления плюс «Юриспруденция» (заочно).
1 сентября 1997 года принял первый набор студентов филиал Тюменского государственного нефтегазового университета. К услугам 400 студентов шесть аудитории, компьютерный класс, библиотека. Филиал выпускает в жизнь специалистов, знающих современные технологии, экономику и производство, что позволяет им работать не только в отраслях нефтегазового комплекса.
Ишимскому сельскохозяйственному техникуму - 55 лет. Накоплен отличный опыт педагогической и научной работы на отделениях «Экономика и бухучет», «Механизация сельского хозяйства», «Ветеринария», «Фермерское хозяйство», «Коммерция».







10 Валентин Россихин

1948 г. – день рождения ФЗУ мясной и молочной промышленности, 6 октября 1953 года реорганизованного в спецшколу мастеров маслоделия. 22 октября 1982 года на ее базе образовалось СПТУ-46, которому в 1994 году присвоен статус лицея. 576 учащихся получат азы профессий – повара, кондитера, продавца, контролера-кассира, мастера молочной продукции, лаборанта-эколога, изготовителя хлебобулочных изделий.
В качестве школы комбайнеров в 1934 году началась биография профессионального училища 26. Подготовлено более 50 тыс. специалистов. Профессии автомеханика, слесаря по ремонту автомобилей, тракториста широкого профиля, мастера сельхозпроизводства (фермера), шофера и другие всегда востребованы на рынке труда.
Профессиональный лицей № 8 в недавнем прошлом - железнодорожное училище, одно из старейших в городе - готовится к 80-летнему юбилею. Трехступенчатая система получения образования успешно внедрена в практику совместно с Тюменским государственным колледжем профессионально-педагогических Технологий, вузами области. Начальное профессиональное образование в лицее получают (после 9-11 классов) 500 человек, увидевших себя в будущем секретарями-референтами, бухгалтерами, операторами ЭВМ, парикмахерами, помощниками машиниста электровоза.
В системе образования трудятся 1024 педагогических работника, из них 320 имеют высшую категорию, 417 - I категорию, 19 - звание «Заслуженный учитель РСФСР и РФ», 1 - звание «Заслуженный работник культуры», 1 - звание «Заслуженный тренер», 157 награждены знаками «Отличник народного просвещения», «Отличник физической культуры и спорта», «Почетный работник общего образования РФ», 3 - «За заслуги в развитии физической культуры и спорта», 1 - медалью ордена «За заслуги перед Отечеством» II степени.
Дошкольное образование городя Ишима представлено сегодня 14 дошкольными образовательными учреждениями, 13 из которых являются автономными некоммерческими детскими садами, их посещает 2739 детей, что составляет 89% всех дошкольников города.
Ишим заслуженно гордится своей культурой. Еще будучи маленьким купеческим городом 19 столетия, он имел свои оркестры, хоровые коллективы и библиотеки. Знаменитая Никольская ярмарка требовала увеселений и создавала почву для развития массовой культуры.
В 1919 г. Ишимский военно-революционный уездный комитет принял решение о создании в городе театра. Заведующим и режиссером его был назначен Александр Васильевич Чернов.
В 1923 году создан первый городской краеведческий музей.
В 1927 году в городе построено первое специализированное здание в деревянном исполнении – клуб железнодорожников. Более тридцати лет директором его был И.П.Журавлев.
В 1930 году построен первый кинотеатр. И только в 1947 году в городе начинает функционировать городской Дом культуры. В 1953 году открывается первая детская музыкальная школа.
Учреждения культуры: «Объединение Ишимский городской культурный центр», «Цирковая студия «Мечта», «Детский центр «Мир музыки», две музыкальных и одна художественная школа, шесть библиотек, историко-краеведческий музей, Дом культуры железнодорожников, Дом культуры машиностроительного завода, Дом национальных культур и ремёсел.
История развития спорта в Ишиме неразрывно связана с историей города.
Ишимцы гордятся чемпионами-земляками, такими, как Борис Шахлин - неоднократный олимпийский чемпион по гимнастике (1956, 1960, 1964 гг.), Николай Аникин - призер Олимпийских игр, чемпион мира по лыжным гонкам, Олег Галкин - чемпион мира по велоспорту, участник Олимпийских игр, Михаил Журавлев - мастер спорта международного класса по биатлону, Андрей Мухин — мастер спорта международного класса по велоспорту, Илья Кожин - мастер спорта России по боксу, чемпион России среди студентов, Павел Калинин - мастер спорта международного класса по велоспорту, Владимир Голыбин - мастер спорта международного класса по велоспорту, Антон Решетников - мастер спорта международного класса, Роман Куликов - мастер спорта по легкой атлетике, Юрий Богданов - мастер спорта международного класса по парашютному спорту.
Первый номер ишимской газеты « Известия », органа Ишимского Совета крестьянских, рабочих и солдатских депутатов, вышел в марте 1918 года. В двадцатые годы «Известия» приобрели новое название - «Серп и молот». А в начале пятидесятых газета была переименована в «Ишимскую правду».
Тираж газеты в двадцатые-пятидесятые годы доходил до 5 тысяч экземпляров. Шестидесятые-восьмидесятые годы характеризуются значительным его ростом - до 25 тысяч экземпляров.
Почти 90-летняя история газеты хранит много знаменательных событий: это и литературное объединение им. Петра Ершова при редакции, и факультет общественных профессий






«Блики прошлого». Книга первая. _____________11
 (журналистика) при Ишимском государственном педагогическом институте им. П.П.Ершова, и общественная приемная редакции, и межрайонный творческий клуб журналистов, объединяющий десять районов юга области.
2 декабря 1996 года вышел в свет первый номер «Ишимского купца» - еженедельного информационно-коммерческого издания на восьми полосах.
Городская молодежная газета «Наша планета» выходит с марта 1996 года, учредитель - департамент по образованию, культуре, молодежи и спорту администрации г. Ишима.
Еженедельная газета «Будни. Регион» - это газета, отражающая не только проблемы региона и страны. Это газета разнообразной информации и разнообразных новостей всех сфер жизни. Рубрика «Лента новостей» является основной в газете.
Одним из обязательных атрибутов городов, современной России является свое телевидение. Есть такое и в нашем городе - «Ишим TВ». Зародилось оно еще в 1994 году, и вот уже 11 лет ишимцы видят свои город, лица соседей и сослуживцев, узнают местные новости, знакомятся с историей края в передачах Ишимского телевидения.
О роде моем, отцовском.
По-хорошему завидую библейскому описанию о том, кто родился и кого родил для продолжения рода человеческого, но огорчаюсь, что не могу и тысячной доли восполнить о роде моем. Но и то важно, что удалось сохранить (а до меня никому это и не было нужным) и воспроизвести хоть какое-то подобие сохранения памяти о живших.
Отец моего отца, мой дед, Россихин Иван Федорович (фамилия часто пишется так, как слышится: Расихин, Росихин, Разсихин, Растихин, Рассихин) и его жена, моя родная бабка по отцовской линии, Фекла Тихоновна (девичью фамилию я не знаю, может отец и называл, но... увы!) приехали в Западную Сибирь в 1905-1907 гг. из Воронежской губернии. Как мне впоследствии удалось установить по месту рождения отца, из Задонского уезда, деревня Юрьево (ныне это Задонский район Липецкой области) со многими тогдашними искателями земли свободной и надеждами на счастливую жизнь. Так определились они, выходцы из Воронежской, Орловской, Курской губерний России, на новом месте в Ишимском уезде на землях, свободных от зависимости местных общин, в созданном ими селе Ревягино Новолоктинской волости между лесными копнами берез и сосен у озер двух, одно из коих было рядом, под взгорьем, на котором поселенцы и начали свою новую жизнь, заложив первые жилые дома, а другое километра два от деревни, большое, чистое и рыбное. Сюда ходили купаться.
Деревня растянулась по вершине взгорья почти на километр, определив один конец Воронежский (селились из Воронежской губернии), это южный участок, с половины которого на север расположились орловчане, а посредине на север – Курские соловьи. Так и пошло: Орловские, Курские, Воронежские кланы со своими старейшими и уважаемыми людьми и, как правило, теми, кто был побогаче. Это было видно и уже в мое детство – дома добротные, срубы бревно в бревно, и домишки победнее, кто и в последующие годы после переселения в большей своей части не смог собрать богатств, но детворы имел немало.
Однако жизнь налаживалась: лес рядом – ягоды, грибы, в озерах – рыба, шла разработка целины, а поодаль и рядом возникали новые деревни...
В деревне этой в семье деда Ивана никто больше не родился – все прибыли после годового пути и стали жить. Это – дети деда Ивана: Степан (умер, по словам мамы моей, молодым), Тимофей (имел трех детей, внучат, а сам якобы умер от туберкулеза). Я его помню смутно, жил в д. Ожогино, в хатке пятистенке, где он на кровати лежит, кашляет; жена и дети – все вместе. Больше из мужчин – моих дядьев никого не помню. Следующий сын Николай, еще один – Федор. Это о нем мать моя говорила: хулиганист был отменно, ни одна вечерка в деревне без его бойни не обходилась. Парни однажды сговорились, подкараулили его темной ночью, где-то после Рождества, под Новый год, и забили кольями. До утра не дотянул, замерз, брошенный в одном из заулков меж домами. И вообще, о мужском роде Россихиных, говорила мать, нельзя было сказать, что семья добропорядочная, все они как-то повзрослев разбежались по разным сторонам и мало общались, чего не скажешь о дочерях. Пятый сын и последний – Павел – это мой отец и о нем отдельно.
Дочерей у деда Ивана было немало, и на родных теток я тоже не беден оказался. Мария, судьба неизвестна. Мавра (я ее хорошо помню) жила в небольшой избенке, рядом с дядей (по материнской линии) Емельяном и имела дочерей Зину (у которой двое детей и жила она последние годы в д. Смирновка), Надю (у которой три сына, значит внуки Мавры, жили в д. Крашнево) и Лиду (в д. Нерпино, одна).
Отличало дом Мавры какое-то теплое гостеприимство. Почти все вечерки – у нее, весело, спокойно. И я совсем еще пацан, когда приезжал в гости к дяде Емельяну, всегда был участником этих вечеров. Парни и девки пели песни, танцевали и плясали под язык, иногда под балалайку, а уж под трехрядку – большое гуляние, чаще, конечно, зимой. Летом улица принимала всех у так называемого клуба, деревенского, построенного посредине села на стыке трех «держав» –


12 Валентин Россихин

Воронежской, Орловской и Курской (ниже по Курской линии был молокоприемный пункт, сепаратор работал, молоко в сметану превращая, в масло...). Не знаю почему, но мужа Мавры я не помню совсем и даже сейчас думаю, а был ли он у нее (конечно, был, да все на заработках жил).
Следующая моя родная тетка – Елизавета. Жила бедно, домик – маленькая пятистенка посреди деревни. Имела дочь Галю, у которой сын Иван, внуков трое. Был и сын Михаил, я с ним имел связь – переписку, знаю его жену Екатерину Алексеевну (смеялись часто – императрица!). Умер в 2000 году в г. Тюмени, инвалид войны. Остались у него дети – сыновья и три дочери. Сама же Елизавета умерла в с. Карасуль в 1974 году.
Дочь Анну, мою очередную тетку, знаю хорошо и ее детей, и детей детей. Старшая дочь ее, моя двоюродная сестра, Валентина Хоменко дважды приезжала в Брест с детьми, а я, к слову сказать, так и не съездил в родные места. Все маета мает и мает маета. Вечный виновник. У Вали дочь Таня, у которой дети Люда и Миша (г. Коммунарск), сын Володя (Донбасс), у него сын Женя и еще дочь Галя (погибшая от рук злодея в г.Тобольске).
Мамина родня.
Отец мамы – Жевлаков Филат Матвеевич, приехал, пришел, притопал с женою, моей бабкой по материнской линии, девичью фамилию не знаю, а по имени отчеству Аксинья (Ефросинья) Федоровна, и тремя детьми: сыном Емельяном, дочерью Варварой, той самой, которая возила меня крестить и была моей крестной матерью, дочерью Евфимией, хатка которой как я помню, стояла с домом Емельяна и была самая, самая малая из всех хат деревни. Прожила она 101 год, имела сына Кузьму Мажукина, дочь Ирину (село Иртыш Омской области), у Ирины дети: Анатолий (умер в 1979 г., рак печени), Виктор (дочери Зина и Нина) и последнюю дочь Феклу (Феклушу) – мою будущую мать, жену Павла Россихина.
Деда Филата я не видел, так как он умер в тот год, в который родился я. Мамин дед Матвей занимался углежжением, ставил церкви, колокола поднимал, и мой дед Филат, отец мамы, унаследовал эту профессию и где-то еще в Трубчевске на Брянщине и на Орловщине занимался этим делом и глубоко уважаемым слыл хозяином.
Мамина мама – Ефросинья Федоровна, умерла в 1939 году от паралича и было ей в ту пору 89 лет, так что можно предположить, что родилась она в год отмены крепостного права.
Я ее помню перед войною (она жила с сыном Емельяном, невесткой и обе они держали все хозяйство в руках, а Емельян с утра до ночи в колхозной кузнице работал и сил на дом не хватало у него): статная, волевая, волосы длинные, в разговоре четкая, уважительно-предупредительная, не богобоязненная, но чтившая Всевышнего. Она могла девкам своим Варваре и Фенечке сказать сурово-четко: лошадь гонять на смотрины девичьи, да с парнями видаться – не дам, а молитву Богу возносите хоть в хлеву, коль чиста она будет – до Бога дойдет (это на просьбу девок съездить на богомолье в Новолокти, соседнее огромное село, где церковь службы вела). Так и не давала, и муж был в этом не указ.
И еще о бабушке (Аксинье) Ефросинье. Было это где-то в 1934-35 годах, жили мы в своем доме в г. Ишиме, рядом с больницей. Как сейчас вижу ее. Она в кухне, у северной стороны которой большая русская печь, полати рядом, с них прямо на печь можно слазить, а еще столбик подпирал висящий край полатей, так как две их стороны держались за стены дома, и по этому столбику легко и быстро слетать на пол, сразу двери в большие сени и на двор выход.
Напротив печи, ее зева, в стене два окна на улицу города, что лежал на пологом спуске к центральной улице Карла Маркса, где впоследствии мы жили в доме Бакусовых в подвале, но это уже в войну.
Так вот, в простенке между окон висело радио, простая «тарелка», как ее звали в народе, и оно вещало новости, передавало музыку, песни. Лежу я на полатях и вижу: бабушка ходит у окон, но на улицу не смотрит, а все на говорящее и поющее радио поглядывает. Подойдет близко к «тарелке» и заглядывает за нее, покачает головой, платочек поправит, и снова то на одну сторону, то на другую и все пытается что-то разглядеть. Не выдержал я, соскочил с полатей и начал повторять движения бабушки, а потом не выдержал и спросил: «Чего вы, бабушка, там ищите?» А она как-то тихо, я бы сказал сейчас смиренно, отвечает: «Поют, внучек, песни, а где же люди, что поют, я их никак увидеть не могу». Я отвечаю: «Их же не видно, они в Москве по проводам песни передают». Внимательно рассматривая меня, бабушка решала, шучу я с ней или нет. И придя к выводу, что я отвечаю всерьез, обеспокоенно констатировала: «Не понимаю, как же это так, по проводам, люди-то должны быть!?». Сколько я ни старался, да и что я еще мог сказать кроме той истины, что знал, что сигналы идут по проводам, а как их передают – не знаю. Бабушка ответила: «Нет, видно, без Бога здесь не обошлось». А Бог в ее понятии все мог, поэтому она так и умерла, я думаю, не уверовав, что это чудо сотворили люди.
Это бабушка, а я сам не лучше нее был. Помню, кино первый раз смотрел, поезд на экран наезжает, а я из зала убежал: боялся, что задавит. Сильно пришлось удивляться потом, только уже ныне – год 2001 – ничем не удивишь и твердо знаешь: в мире все было – поэтому все возможно.
«Блики прошлого». Книга первая. _____________13
У моего дяди Емельяна жена Дарья Даниловна, величайший труженик. Это ее, как передовую телятницу, родной колхоз и район премировали за ударный труд путевкой в Москву на сельхозвыставку (будущая ВДНХ), а она не поехала. Телят боялась оставить, во-первых, а затем уже и денег было жалко, да и боязно: из глуши великой – в столицу СССР. Так и не поехала. Вспоминала, а не жалела никогда. Муж ее, дядя Емельян, всю жизнь кузнецом в колхозе проработал, даже во время войны в армию не взяли, бронь дали. Надо же было технику какую-никакую, имеющуюся в колхозе, чинить, а то ведь не на чем пахать, сеять...
В 1939 году их семья заработала в колхозе на трудодни столько зерна, что полный амбар насыпали и во дворе кучи лежали, даже куры его не клевали, а началась война, и уже в 1942-43 годах голодать начали, но еще подкармливали совсем оголодавший город. Я тогда в лето 1943 года ослеп из-за того, что ел лепешки из корней аира, да так зрение до сих пор плохое.
Были у Емельяна дети: Зина, красавица русская, высокая, стройная, златоглавая, чуть темно-блондинистая коса до пояса, веселая и умная, умерла уже в замужестве от туберкулеза в 1949 году, и я считаю, что это тоже война, но в тылу, и как мало об этом пишут, мало помнят... (Но и в век начавшийся, новый этот туберкулез пошел в гору и снова из-за неурядиц в жизни людей.) Сын Василий живет в г.Ишиме, имеет двоих детей. Сын Леонид – инвалид с детства, прожил почти всю свою жизнь в Ревягино, а ныне в д.Локти, а Ревягино исчезло после распада СССР окончательно.
Дочь моего деда Варвара (Михеева по мужу) хлебнула горя полным полно. В 1938 г. арестовали мужа, объявили врагом народа и в 1938 г. расстреляли в Омске, о чем дочь Мария, моя двоюродная сестра сообщила мне уже в 1993 г., после реабилитации отца:
«Мой отец был арестован в 1938 г. Разве ты не знаешь, что в 30-е годы до 50-х годов люди уничтожались невинные, полководцы, умные люди, по указаниям Сталина и Берия. Вот и мой отец в это число попал. Я читала его дело, сфабрикованное людьми, которым было указано это сделать.
Реабилитировали отца в 1957 г., а узнали мы об этом только в 1989 г.
Мои родители уехали из деревни в 1929 году и привезли свой дом в разобранном виде, и мы к вашему дому пристроились, у нас получилась кухня на двоих».
(В этом-то доме меня покусала собака, о чем будет речь, и здесь же мы пережили голод 1933 года, когда в доме однажды ночевали казахи и достали они где-то жеребенка, сварили его, съели, а один от заворот кишок умер.)
«В этом доме, – пишет Мария, – прожили два года, а в 1931 году отца направили в д. Малиновка (это было несколько небольших хуторов) организовывать колхоз. Вы остались в доме одни». (В этот период, после 1933 года, отец мой продал дом этот и уехал: с семьею в Екатеринбург, потом в Пермь (Молотов), где строил ледяные дороги из леса к реке для скатывания заготовленных бревен, которые весною сплавляли. Я помню бараки, тараканов в них миллионы, печи большие русские и мы – малышня – на них спасаемся от холода. Бежал отец из этого «рая».)
«В 1935 году, – пишет Мария, – папу отозвали в город и мы жили по Интернациональной улице, рядом с вами, только ваш дом считался по улице Широкой». (Я отмечаю этот дом, где посуду побил и где на улице погиб брат Мстислав.) Папа устроился на работу в заготзерно. До 1936 года мы жили на частной квартире. Потом дали квартиру на территории заготзерна. Позже мы с улицы Широкой попали на квартиру по улице Карла Маркса, 9. Здесь я жил до ухода в армию.
От Марии никого не осталось. У Варвары еще был сын Никита (Николай), умер в 1983 г. в Ишиме, от него есть оставшиеся дети, но никто не роднится.
И последняя дочь деда Филата – моя будущая мать – Фекла, рождения 1896 года. Далее – мои родители, т.е. семья Павла Россихина и Феклы Жевлаковой, о чем я и веду свое повествование дальше.

Часть вторая. В ней я пытаюсь рассказать об отце, памяти которого посвящаю все эти строки…

Женитьба.
Поженились отец и мать в 1914 году. Отцу шел двадцать второй год, матери не исполнилось восемнадцати. По рассказам матери, она не хотела выходить за Павла, но потеряла потенциальных женихов-сверстников из-за своего выбора лучшего из лучших, а они-то поспешили, взяв других, и немалую роль в этом сыграло то обстоятельство, что никто с Павлом связываться не пожелал, благо, выбор невест был на селе, а тут еще Павел заявил всем ребятам на сходке молодежной, что Феня Жевлакова – его невеста...
Павел был парень и битый, и тертый, он уже знал цену жизни, денег, независимости и самодостаточной самостоятельности. Уже с 14 лет вместе с отцом, а потом и один, он нажигал угля древесного, вывозил его в город, где спрос на него был большой: надо и утюги разогревать, и самовары ставить, и получал живую деньгу, которой умело распоряжался.
14 Валентин Россихин

В Ревягино знают Павла все. Жених он отменный и многие бы желали иметь его зятем, да он-то присох к одной. Это ее он удивляет, когда, в очередной раз приехав из города, в июльскую жару прошелся вдоль села в костюме-тройке, на ногах хромовые сапоги и на сапогах галоши. Это тогдашний писк моды, это шик высшего разряда и совсем не важно, что нет грязи, а есть пыль по колено. Часы на цепочке, фуражка с козырьком, рубашка вышитая и подпоясана ярким узким вышитым пояском. «Павел-то, Павел как выкобенивается», – летит молва по хатам, старики усмехаются, девки шепчутся: «Ну, совсем городской, не чета нашим...».
А Павел сватов заслал к Фекле Жевлаковой. Уговорились.
Свадьба прошумела, и жизнь началась семейная, но кто из маленьких людей мог знать, мог предполагать, что в стране и в мире зрели черные силы и они-то начали с этого 1914-го года ломать и коверкать судьбы людские.
Я пишу не биографии отца и матери. Я веду рассказ о самых близких, родных мне людях, и не все в этом пути будет последовательно, хронологически, хотя придерживаться летоисчисления мне надо, чтоб не утонуть в пучине фактов.
В семье отца и матери появились дети. И о них-то моя дальнейшая речь. Это мне удобнее для взаимосвязи моей личной жизни в их судьбах, это мое оживление того, свидетелем и участником чего я не был, но своим воображением, своей фантазией, в которой главным было не нечто нежизненное, а наоборот, я их ставил порою в такие условия, в которых они, может быть, и не были, а были в других, но мне недоставало фактов, деталей и я одушевлял неодушевленное, я мечтал, что так и должно быть. Я помещал своих родных в роли героев книг, сценариев, спектаклей, рассказов, повестей, где и мне тоже находилось место. Но об этом в свое время.
Игра судьбы.
Мой старший брат Кузьма – первенец отца и матери. Родился 30 октября 1914 года. Вспомним: это уже шла война, первая империалистическая, которую развязала Германия.
Мой отец призван в царскую армию в августе 1914 года. Он не знает, что есть сын. А война жестока и неумолима, и письма он не пишет, так как знает, что жена безграмотная, не читает и не пишет. Но кто-то мог бы и прочесть, да разве из германского плена напишешь письмо... И их нет у Феклуши и год, и два, и три... А жизнь идет. Война войною, да и где он пропал, ее муж?
Судьба играет человеком. В новогодние дни семнадцатого года на селе появился молодой, здоровый солдат, денщик генерала с Урала, и дрогнуло сердце Феклуши, а родители не противились, и уехала она одна с этим денщиком на Урал, где стала горничной, и счастлива была, а тут... Революция 1917-го года, Октябрьская. Стал генерал готовиться к отъезду за границу, брал с собой денщика и его Феклу, но денщик уехал, а она вернулась в свое Ревягино, где у родителей жил сынок Кузьма, и 23 декабря родила дочь Евгению.
Это тайна дома нашего, т. е. отца моего и матери, стала известна мне тогда, когда отца уже не было в живых, а маме оставалось жить чуть более пяти лет. Эта тайна была поддержана и документом, что Евгения родилась не в 1917, а в 1918-м году, а в этом году отец, уже бежавший из немецкого плена в третий раз, пришел через год домой, и было это в мае 1918-го года. Сельский сход решил, что быть ей женою Павла, и дитя, коли родилось, будет его. Родители за всю свою жизнь никогда не упрекнули друг друга этим вслух. Мы, дети, этого не знали. И я считаю, что это и есть любовь.
Но семейное счастье, когда отец, мать, сын и дочь приняли свою судьбу такой, какой она сложилась, и начали жить как бы по-новому: один наслаждался свободой после плена, другая, хоть немного, но радовалась, что как-никак, а семья, в которой дочка нашла отцовство.
Жизнь ломалась и корежилась: шла Гражданская война, общество, неравное в своих правах и достатках до этого, в связи с революцией резко разошлось в своих стремлениях, в своих задачах, и началось то, что можно охарактеризовать одним словом – перелом: перелом всего, что было, с задачей сделать все, чтоб кто был никем – стал бы всем.
В декабре 1919 года Павел был призван в Красную Армию, определен в 36-й железнодорожный дивизион и прослужил до 5 ноября 1921 года. В армии 10 мая 1920 года принят в члены РКП(б). Вернулся в родное село и стал работать на хозяйстве. Однако, это его не устраивало, натура требовала более активной деятельности, а тут еще дети пошли, правда, почему-то жили недолго, умирали в самом раннем детстве, даже грудные, да и измена жены, в которой он ее особо и не винил – так сложилось, но давала свои осложнения, особенно в общественном мнении односельчан. Да и события кулацкого мятежа, прошедшего кровавой рекою в 1921 году по Ишимскому уезду, которые вплотную прокатились и по д. Ревягино и по жизни каждого ее жителя, о чем я скажу чуть позже в связи с рассказом о матери, имели свои последствия. Отец, чтоб уйти от этого всего, принял решение переехать в город, где будет меньше разговоров о нем, о его жене, о детях – росли сын и дочь, а доброжелатели, в том числе и ее родители, и родители мужа нет-нет, да и упрекали, да и Кузьма от сверстников узнал то, что знать было ему не обязательно.
Сняли квартиру, отец работал, где брали, но во всем чувствовалась какая-то неуверенность, отсутствие твердого заработка. И отец пошел на работу в милицию, где работал добросовестно, но вынужден был уйти.
«Блики прошлого». Книга первая. ____________________ 15

Причина: его несогласие с линией власти, особенно местной, и в частности, с милицейской властью, представителем которой он являлся. Работы было много, еще не остыли кулацкие вихри мятежа, еще были «свои и чужие», когда первые «свои» стояли на защите своих личных интересов, а «чужие», ясное дело, боролись против «своих», а милиционер обязан был четко разграничить «кто и где».
Малограмотный милиционер Павел Россихин по своей слабой политической закалке, честность здесь человеческая шла не в полный счет, не обеспечивал полнопроцентное состояние решаемых милицией дел, да к тому же еще часто имел свое личное мнение. Мало кто учитывал, что отец видел в германском плену, что он, хоть и мало, но видел заграницу: Краков, где как пленный работал у местного владельца обувной фабрики сапожником, и тот за его честность, правдивость добился у власти, чтоб «пан Россихин» имел свободный пропуск на работу, свободное передвижение в пределах города. Отец использовал эту вольность и бежал в Россию, но был вскоре пойман полицией, и только заступничество хозяина фабрики спасло его от тюрьмы: он был оставлен на работе, но бежал снова. И снова поймали его – уже в городе, а на третий раз он бежал уже осенью 1917-го года и через год добрался домой. В смелости и решительности ему не откажешь. Царские награды – Георгиевские кресты – даром и в ту войну не давали, а звание младшего унтер-офицера присвоено было без обучения – тоже о чем-то говорит.
Но никогда отец этим не хвалился, все это мы знаем из скупых, отрывочных воспоминаний его; особенно тяжкое из них – расстрел в Новоград-Волынской тюрьме сразу же после попадания в плен. Немцы добивались военных сведений, видя перед собою боевого офицера, значит, он знает многое, но он молчал. После допросов, устрашающей демонстрации расстрела, когда пули били в стену рядом с головою, его отправили в тыл. Он прошел Перемышль, Львов, Варшаву, Радом, Краков, Кельцы.
Отцовский рассказ о плене был всегда скуп и лаконичен и заканчивался неизменным: «Подрастете – узнаете…». Но мы, дети, спрашивали: «А награды где, папа?». Он всегда после этого немного молчал, а затем отвечал: «Война, детки, унесла…». Нам в то детское время было этого довольно, а когда постарше стали, то не спрашивали об этом, ибо сами знали, что «царские награды советские люди не носят».
Но что-то в душе и сердце оставалось, что не давало умереть этому детскому вопросу, и уже в нынешнее время я попытался найти что-либо в архивах и на одно мое письмо получил такой ответ:
«Российский Государственный военно-исторический архив (РГВИА) сообщает, что в фонде 53-го пехотного Волынского полка послужного списка Россихина П.И. (Расихина) не имеется. Сводных списков солдат, награжденных Георгиевскими крестами не существует. Стоимость углубленного поиска сведений о службе Вашего отца на основании действующего прейскуранта РГВИА составит не менее тысячи рублей без гарантии положительного результата».
На мое новое письмо получаю следующий ответ:
… по фондам 53-го пехотного Волынского полка (ф. 2667) и 14 пехотной дивизии (ф. 2344) были просмотрены различные наградные списки солдат полка и списки потерь за сентябрь 1915 и 1916 годов. В указанных документах сведений о службе Россихина не обнаружено. Для дальнейшего поиска Ваш запрос направлен в другое архивохранилище, где находится картотека учета потерь на фронтах Первой мировой войны 1914-1918 гг. О результатах поиска Вам будет сообщено дополнительно…
Прошел еще один год. Я получил новый ответ:
… сообщаем, что по данным картотеки учета потерь на фронтах Первой мировой войны, каких-либо сведений о ранении, пленении или болезни Павла Россихина (Рассихина, Росихина), к сожалению, не имеется.
По вашим запросам были просмотрены документы по личному составу, хранящиеся в фондах 53-го пехотного Волынского полка (ф. 2667), 14-й пехотной дивизии (ф. 2344), а также фондах «особого делопроизводства по сбору и регистрации сведений о выбывших за смертью или за ранами, а также пропавших без вести воинских чинах, действующих против неприятельских армий (ф. 16196) каких-либо сведений о службе П. Россихина не обнаружено».
Но осталась еще надежда! Надежда на то, что в Российской Государственной библиотеке имеется 65-томное издание учета потерь в войну 1914-1918 гг. На мое письмо получил ответ:
… в Российской Государственной библиотеке действительно имеется на хранении издание: Именной список убитыми, ранеными и без вести пропавшими нижними чинами. – Пг., (1914-1920). – 65 т. – (№ 1 – 2686 с отдельными пропусками). К сожалению, в настоящее время работа с ним невозможна, так как Библиотека находится на длительной реконструкции, все фонды заштабелированы и доступа к ним нет. Такая ситуация продлится ориентировочно до января 2002 г. (или дольше). Поэтому прежде чем предпринять поездку в Москву, наведите справки по телефонам отдела военной литературы.




16 Валентин Россихин

…Доехать до Москвы – проблем нет. Проблемы в здоровье и средствах. Это ведь не Советский Союз! Однако, надежды не теряю… На этом прерву отступление и продолжу прерванный рассказ.
Местное его руководство милицейское мало что знало о Павле, кроме основного – вся германская война за его плечами да плюс Красная Армия, где был принят в партию, да еще высокая исполнительность, но со своим умом. Именно здесь он увидел то, против чего и выступил: не надо брать под арест всех подряд, считая, что они виноваты уже без суда. Получил нагоняй от начальства. Воспротивился, получил служебное несоответствие, но доказать свою правоту не смог и в порыве отчаянного протеста против того, что ему не верят, он служить не может, увольняется и уходит из партии, которая не стала защищать его честность.
О работе в милиции есть удостоверение. Оно гласит:
«Дано сие гражданину Россихину Павлу в том, что он действительно находился в рядах Ишимской Окружной милиции с 18 декабря 1923 года при Горотделении в должности младшего милиционера. В 1924 году в апреле месяце был переведен в Ларихинский район милиции на ту же должность. 1924 года сентября месяца был переведен в Горотделение на ту же должность. 19 июня 1925 года в Сладковсксм районе милиции в должности старшего участкового милиционера. С 1 октября 1925 года был переведен на должность старшего милиционера городского отделения и уволен от занимаемой должности 1 ноября 1925 года, приказ № 24...».
Интересна оценка работы младшего милиционера Россихина Павла, которую давало его начальство: «...по занимаемой должности – фактическим руководителем работы не является; собственную инициативу не проявляет, а выполняет задания; в отношении схватывания содержания работы и плана такового в процессе ее выполнения слабоват ввиду малограмотности; в подчинении работников нет и руководить таковыми не сможет; в отношении работы относится сознательно и добросовестно; при задании той или иной работы старается выполнить как можно лучше и добросовестнее.
Политическая оценка и специальная подготовка: отношение к советской власти сознательное коммунистическое; политическое развитие слабое ввиду малограмотности; общий кругозор и специализация слабая.
Личные качества: дисциплинирован, подчиняется сознательно, своих разногласий не скрывает, а высказывается свободно; энергичный, настойчивый в выполнении, тверд, уступать не может, характера крепкого, грубоват, внимательный, память действительно хорошая, сообразительность средняя; недостатки: малограмотность и немного грубоват.
Заключение и вывод: выполняемая им работа способностям соответствует, целесообразно оставить на этой работе, тяготения к другой работе не имеет, с более ответственной работой не справится ввиду своей малограмотности».
Его увольняют. Осел в Ишиме. Разные работы, тяжелая жизнь. В семье – пополнение: сыны Мстислав и Валентин, а под новый 1930 год родился Иван. Так, в семье отца от него не было ни одной дочки, а приемная родная Евгения росла и крепла. Следует сказать, что дети рано вылетали из гнезда родного на свои хлеба, это отличительная черта их всех.
Игра судьбы продолжается.
Я много внимания уделяю в своих рассказах семье. Без нее нет и меня. Через нее я познаю себя и, говоря о них: отце, матери, братьях-сестре, я раскрываю себя.
Детская память уводит меня далеко в те дни, когда я еще начинаю познавать окружающий меня мир. В доме на Больничной улице был один период, я так думаю теперь, когда у отца не было твердого постоянного заработка, а семья требует материальных вливаний и отец находит выход: он в какой-то год всю осень делал на заказ бочки, кадки, кадушки, чем и кормил, поил, одевал и обувал семью.
Осень – работ восемь. Дом наполнен свежепахнущим деревом: сосной, липой, дубом, березой, осиной, а вся кухня в кучах свежих стружек, в которых хорошо играть, прятаться, запутавшись в них падать вместе с младшим братом и дворняжкой-собачкой, почти домашней. Отец с утра до позднего вечера в работе. Каждая плашка бочонка будущего в его руках проходит всю обработку вручную. Пилится, строгается, шлифуется, а одинаковых заказов почти нет, каждый заказ индивидуален. Кому конусную, кому круглую, кому пузатую – и шуршит рубанок, стучит молоток, клепаются обручи и вот процесс составления изделия и здесь, порою, наша детская помощь требуется, держим дощечки, чтоб не развалились, хотя отец и без нас хорошо обходился, но он привлекает нас, и мы чувствуем свою надобность в этом общем труде. Запах всю осень до зимы почти до нового года стоит густой, ароматный, дух бодрит, да и простуд в это время никаких, в простенькой одежонке на морозе бегаем, играем, а в хату домой, и от аромата дерева легко и приятно, а как поешь, то и спишь, как убитый, до утра.
Это пора осени – она вся в заботах, а зима? Чем заняться, как принести в дом пару рублей? И здесь отец находит выход: он для выставки районной берет подряд изготовить макеты помещений овчарен, коровников, конюшен. Все это при строгом соответствии с чертежами, в которых он хорошо разбирался. В этом деле и мы помощники: режем, строгаем 10-12

«Блики прошлого». Книга первая. _____________ 17

сантиметровые палочки из одномерных прутиков прибрежной ивы. Это строительные «кирпичики» для макета, из них отец собирает макет помещения. В макете – часть здания с крышей, часть с чердаком, часть открытая, где видно все внутреннее устройство будущей колхозной постройки. Работа сначала очень интересная, а потом станет постылой: все палочки, дощечки, столбики, щепочки, но делаем всю зимушку, а весною расчет: нам – конфеты – редчайшее удовольствие…
С 1938 по 1940 гг. отец – дорожный мастер 2-го околотка 453-го дорожно-эксплуатационного участка государственных дорог НКВД Ишимского райотдела. Он кончил перед этим курсы. Жизнь этого периода – золотая полоса нашей семьи, особенно моей и брата Ивана. Кузьма работает и живет в городе, сестра Евгения устраивает свою жизнь, но об этом позже, а сейчас об отце. Он уже дорожный мастер с резиденцией в с. Карасуль, куда мы приехали в марте. Я пошел в школу-семилетку в совхозе, возле станции Карасульское, Иван – в школу при селе. Здесь в полную силу проявилась хозяйственная рука матери. Отец – в разъездах, она – в хозяйстве. Завела две коровы, дюжину овец, телку, нетель, свиноматку и кучу поросят, до сотни кур, гусей, индюков. Как дорожный мастер отец имел в своем распоряжении две лошади, телегу, выездную на рессорах бричку, два охотничьих ружья, собак. Жили в доме у дяди Василия, глухонемого. Через дорогу – кладбище, рядом красивая пятиглавая деревянная церковь, за огородами – перелесок, а за ним речка- невеличка Карасулька, небольшая плотина и мельница, левый берег высокий, обрывистый – любимое место для купания и игр.
Село Карасуль даже по нынешним меркам – великое. Река его делила пополам. Так, на левом берегу был колхоз им. Ленина, а на правом, за мостом, – колхоз им. Крупской, большая молочарня, всегда молоко готова перегнать на сливки, сбить масло, отработать из обрата творожную массу, которую мы, дети, звали казеином. У церкви – дом местного священника, но не служащего, а доживающего, хотя за храмом присматривающего. С этой церковью был момент, когда началась особенно сильная общественная, так называемая, борьба с религиозным дурманом людей – церковь решили перестроить под клуб.
Малые купола сняли быстро, а главный – боялись лезть на верхотуру, работа особо опасная. Тут отец и дал согласие его снять. Упал купол на землю с высоты большой, но так удачно, что остался целым. Богомольные бабы отца за это проклинали, а мужики восхищались – один, без помощи, а снял, вот это удалец, молодец. Я же так понимал: отцу важно было утвердиться в том, что он именно смелый и решительный.
Мать же этого не одобрила. «Поплатимся мы еще за это, Павел», – сказала. И верно, поплатились. Отец заботой, а я страхом, но об этом чуть позже, когда речь поведу о себе.
Почему мы уехали из с.Карасуль. Я часто задаю себе этот вопрос. Счастье было в руках, мать им особенно дорожила. А вот – беда. Переезд в город, но не сразу, а через Ревягино, где семья жила у родственников, а отец искал работу. Я думаю, отъезд состоялся по причине осложнений на службе у отца, когда он стал малоугодным местным властям, а это труднее вести работы по сохранению дороги, которую каждое лето ремонтировали по нарядам местные колхозы, а начальство стало тормозить их своевременный выезд на работу, планы срывались, что было неугодно и отцовскому руководству. Зрел служебный конфликт.
А тут еще, как на грех, учительница в местной школе появилась новая и под видом проверки учеников зачастила в наш дом: как дети живут, есть ли условия для учебы? Все это форма, а содержание – положила глаз на отца. Грамотный, сильный, честный, красивый. Что еще надо новому человеку, приехавшему в село? Как я понимаю сейчас, мать поняла надвигающуюся беду раньше всех, да и отец стал интересоваться делами школьными сыновей чаще, был вскоре избран родительским собранием в комитет помогать учителю в налаживании контактов с родителями детей, которых они, как весна, закрепляли пасти скот, работать больше по хозяйству. Это-то сближение и было маме нежелательно. Она и настояла уйти с работы, уехать из села, чтобы спасти семью. Она думала за всех нас.
Да и личная жизнь у дочери не заладилась. Разошлись с мужем, и дети ее – внуки Володя и Олег – стали жить вместе с нами.
С августа сорокового года отец работает завскладом, завхозом на базе заготлен г. Ишима, где и застала война. Евгения была в Умани, Кузьму призвали в армию, а отца 6 декабря 1941 года призвали тоже в армию и зачислили, по возрасту, стрелком военизированной охраны станции Ишим. Здесь он в августе 1942-го был утвержден заместителем начальника пожарного поезда, с апреля 1944-го допущен к исполнению обязанностей пожарного инструктора-ревизора и в июле 1945-го откомандирован в распоряжение на Брест-Литовскую железную дорогу, где стал работать в должности участкового пожарного ревизора-инструктора 2-го отряда военизированной охраны Брест-Литовской железной дороги со 2 августа 1945 года. И пробыл до ухода на пенсию в ноябре 1954 года. Награжден медалью «За доблестный труд в годы Великой Отечественной войны. 1941-1945 гг.», знаком «Отличник Сталинского призыва». Скончался в г. Бресте 21 августа 1961 года.


18 Валентин Россихин
Я вспоминаю и люблю.
Но память с этим не умирает. И я хочу рассказать еще об отце то, что запомнил с детства, юности, взрослой жизни. Это не хронология, это блики воспоминаний. Вот они.
Насколько я помню, отец дома бывал очень редко. Характером был в кругу семьи всегда спокойный, да и что волноваться, если мама держала весь домашний гарнизон под своим контролем и своим трудом. Это мои детские картинки.
...Едем из Карасуля в Ревягино на паре лошадей, в хорошем легком ходке. Лес кругом по лесной дороге стеною стоит, а подъезжая к Ожогино – сразу простор степной. Это чистое поле, травостой густой. Еще весна, вороны гнезда не покинули, на яйцах сидят. Отец останавливает лошадей и, слезая с возка, говорит: «Сейчас я вас, детки (это я и Иван), птичьими яйцами угощать буду». «Где он их найдет?» – не успеваю подумать я, а братик отвечает: «Давай, папка, давай...». Разнуздав лошадей, ослабив супонь и пустив их на отдых, не выпрягая, отец направляется к самой высокой сосне, ей метров тридцать, а наверху самом гнездо воронье и птицы кружат вокруг. Отец снимает пиджак, подходит к сосне, сбрасывает сапоги (он всю жизнь ходил в хромовых сапогах и галифе), плюет сначала на одну ладонь, потом на другую, осматривая их и, сложив, растирает плевки, это чтоб руки не скользили. Мать сидит в возке, а мы уже на земле и бежим к дереву. Отец, задрав голову, внимательно осматривает ствол сосны, видно, выбирает путь и, обхватив дерево руками и ногами, быстро двинулся вверх.
Крик ворон усилился, а отец уже метров через 15-20 зацепился за первые нижние сучья, немного задержался, подтянулся и уже по следующим сучьям полез выше. У нас с братом от страха сперло дыхание, отец-то совсем маленький наверху и уже скрылся в ветвях, а воронье пикирует на него, и что там – мы не видим.
Проходит время – вечность для нас, и вот он уже виден стал, спускается вниз по сучьям, а потом и по стволу дерева, и вот уже он на земле. Мы еще не пришли в себя, стоим, молчим, а он подходит и из-за пазухи молча, достает яйца вороньи, а потом и изо рта три штуки (это он так их спасал, чтоб не раздавить за пазухой все). Затея его удалась полностью: мы покорены его ловкостью и силой, а мать впервые за все время произнесла: «О детях надо думать, сам бы разбился – черт с тобой». На что отец миролюбиво кивнул головой, оправил коней, сел на возок и закончил: «Ты права, но и я тоже прав...». О чем это у них состоялся разговор, мы, дети, не знали. Это была их тайна.
Более драматичную историю вспоминаю я, которая произошла по их, матери и отца, вине, когда мне было лет одиннадцать. Ехали так же на возке с мягким ходом, лошади – сильные, молодые, для них этот возок как пушинка. Летим как стрела, но, отъехав от города Ишима несколько затишили ход, отец взял ружье (он с ним ездил постоянно, положено было по службе иметь) и отошел в сторонку от дороги в разнотравье и кустарник – может, куропатка выскочит. Лошади плетутся, отдыхая, дорогу они знают, а я и мать на возке.
Скоро раздались выстрелы, а затем из кустов вышел и отец, но с пустыми руками. Мать насмешливо ему сказала что-то, что – не помню, но, вероятно, обидное, отец вскочил на возок, взял вожжи, рядом положил ружье и потянул поводья. Лошади почуяли хозяйскую руку, встрепенулись и ускорили шаг. И надо же, в это время из Ишима попутно с нами выскочил пассажирский поезд. Он набирал скорость. Отец вдруг гикнул на лошадей: «Но-о, милые, покажем этому зеленому змею, как мы можем обгонять его...».
Поезд поравнялся с нами, кнут пошел в ход и лошади рванули так, что сначала поезд стал отставать, а машинист и люди в окнах смотрели на несущуюся повозку, на которой в развивающейся гимнастерке стоял на передке мужик и что-то орал, а мать, взяв меня на руки, прижалась к задней стенке ходка, боясь выпустить меня, боясь вылететь с возка сама... Я не плакал, но страх сковал всего. И я как кукла болтался на руках матери. Поезд выиграл сражение, паровоз свистнул напоследок, словно смеялся над побежденным, отец сел на передок, и лошади, поняв, что все уже позади, перешли на мелкую ровную рысь, а потом и на шаг.
Мать отошла и зло сказала отцу: «Мне мсти, но не ребенку...». И лишь тогда, когда мы узнали об истории рождения Евгении, нам стало ясно, что отец, простив мать за ее как бы неверность ему, мстил, рвал свою злобу на нее. Но мать была мудрая, она понимала поступок мужа, но страх за ребенка, я же был с ними, вырвал у нее из груди самое обидное уже для отца. Вот, вероятно, почему за пять-шесть лет до смерти мама мне призналась в одном из разговоров, что Павла она так и не любила, как хотелось бы ей его любить, но верною осталась до гроба, как того пожелал деревенский сход, когда решал судьбу ее с кем жить. Она тогда сделала тоже выбор – моего будущего отца.
Отца я любил за честность, порядочность, точность слова, за умение постоять за себя, за умение понять обстановку и не лезть на рожон, а переждать, переустроить, не быть рабом обстоятельств, уметь постоять за себя, не причиняя боли сильной другим. Уже взрослый, женатый, я много говорил с ним о текущих событиях жизни в нашей стране. Эти разговоры были спорами, порою горячими, когда отец, словно подначивая меня, провоцировал на горячее суждение в вопросах истории, политики особенно. Многое носило мимолетный характер, не имело принципиальной важности, но помогало понять сложные вопросы, сложные события жизни.
«Блики прошлого». Книга первая. _____________ 19

Отец никогда не навязывал своего мнения, не давил авторитетом, он уважал меня и как сына, и как оппонента в беседе. Но одно, я помню, поразило меня, и я не согласился с его мнением. Это шел разговор о революции, о войне Гражданской, о военачальниках, ведь позади были репрессии 1937-1938 гг., когда отец чудом не загремел с мужем Варвары. В этом же разговоре зашла речь и о Сталине. Он сказал: «Сталин был самый кровавый царь в России, хуже его не было, сынок…». Я, конечно, с этим не согласился, а оставшиеся годы жизни мы на эту тему больше не говорили. Но как он был прав!
Отец в силу своей неграмотности, нет, точнее – малограмотности, ибо он многое знал, пережил, передумал. Он знал о Постышеве, Блюхере, Егорове, Косареве – свое, им полученные знания об их делах. Он интуитивно чувствовал ложного человека перед собою и соответственно этому вел себя с ним, не давал тому никаких преимуществ для осуществления его целей, как ближних, так и дальних. Он не сказал в то время то, что мы узнали позже сами: за восемьдесят лет правления Романовых было казнено в России 84 человека (ссылаюсь на Александра Михайлова и его книгу «Личное дело», журнал «Наш современник» № 2 за 2003 г.). ОТЕЦ БЫЛ ПРАВ, говоря, что Сталин – царь, самый кровавый на Руси, одно утешает – не РУССКИЙ он, да и окружение его тоже было в основе не русское. Но в этом и вся трагедия, которая еще не кончается на просторах славянской Руси. То, что отец был прав доказала сама жизнь, а мне урок – глубже понимать слово и дело вождей, как малых, так и больших. Ныне из них никого святым не считаю, а уважать не за что.
И последнее «прости». Ни сердце, ни легкие не выдерживали операции, что надо было делать на желудке со страшным диагнозом. Он отказался и ушел из Брестской желдорбольницы домой. Полгода прожил. Умирал тринадцать суток, питаясь только стаканом воды в день: от всего рвало. Последнюю ночь я провел с ним часов до 2-3 утра. Он больше молчал, но потом, как бы подводя свой итог, горько мне признался: «Все есть, сынок, а умирать приходится от голода...». Потом попросил меня, чтоб я пошел подремать. Я ушел, а утром, еще не было шести, отец умер тихо и спокойно, как мужественный человек.
В погоне за счастьем.
В последнее время уходящего двадцатого века я работал над поэмой, события которой овеяны легендами и омыты реками человеческой крови, пролитой «за счастье людей». Но счастье приходит и уходит, а люди все гонятся за ним, чтоб оно пришло к ним твердо и навсегда…
Памяти отца
 Перелом
 поэма
 
 1.
До расстрела, как до рассвета:
Поставят к яме и… капут!
Никто не спросит, что там – дома
Жена тебя, иль дети ждут?
Какое время жить осталось
Лишь в мыслях проживешь:
Быть может что-то пожалеешь,
А что-то так и не поймешь.
Сидишь, а рядом часовые
С оружием в руках.
Стоишь, а рядом часовые
С безмолвием в устах.
Молчат окопники – гадают:
Заставят вечером иль днем?
Теплится в глубине надежда
Не ярким, маленьким огнем.
Горит закрутки огонек,
Присел герой мой на пенек.
Присел, дымка пустил кольцо.
Присел как дома на крыльцо.
Стоит охранник, морщит лоб
От думы в мозг засевшей цепко:
За что героя под расстрел,
Его ж в полку любили крепко.
Герой войны, крестами грудь

(Их целых три!) увешана.
Один за то, что он в бою
Разъезд немецкий спешил.
Другой зато, что до утра
Ходил в тылу противника,
И языка к штабу полка
Донес, как корч осинника.
А третий крест – в атаку шли
Штыки сверкали яростью,
И взвод врага плененным был
Его отважной смелостью…
А вот сейчас он здесь сидит –
Как большевик, как враг,
С улыбкою на них глядит
И говорит им так:
Сегодня мне, за тот курган,
А завтра кто, Михеич?
Быть может ты, иль он – юнец,
И всем мечтам его конец.
Сегодня я зову вас к свету,
А завтра вы вместо меня.
Поймите, счастья больше нету
Коли идет эта война.
В России новый мир родился –
Большевики несут его!


20 ______________Валентин Россихин


 
Ведь сколько шар земной крутился
Подобного не знали ничего.
Вас темнота еще съедает,
Но правды зарево идет:
Крестьянам землю! Мир народам!
Революция несет.
Такой борьбы не остановишь –
И вместо выбывшего в строй
Уже становится другой…
И вам, друзья, идти за мной…
Стоят солдаты и гадают,
Что будет с ними и когда,
А над землей уже пылает
Судьбы простых людей звезда.
А утром рано, на рассвете
Конвой пришел, его забрать,
Но некого привлечь к ответу –
Их всех троих уж не догнать…

 2.
Холод веет в октябре,
Осьмушка хлеба в руке.
Ветер задрал воротник,
Дует, дует, холодит.
Обжигает холод лицо,
Замер моряк на мосту,
Грудь патронов – кольцо,
Новый мир на посту.
Видит солдат в толпе
На бочке из-под селедки,
Студент кричит о судьбе,
А ботиночки без подметки.
Послушал, головой качая,
Вот ведь штука – поди разберись,
А студентик-то дело знает:
«Солдатик, милый, до дому катись!»
У Невского новый оратор,
Слушаешь – море слов:
«Каждый будет – сенатор.
(Таких не видел и снов).
Долой все партии к черту.
Анархия – мать порядка!
Не будет в России толку,
Играй, упокой, трехрядка».
Много народа здесь,
По шинелям – видать земляки,
Даже женщины есть,
Что же ждут они, чудаки.
Что им может оратор дать?
Что он может о жизни знать?
Если не жил в деревне нигде,
Где одна нищета везде,
Где коровушку взяли за долг,
Где богач поступает, как волк,
Где работаешь сам, словно вол,
А все счастье – березовый кол…
Но из ораторских уст слова
Вылетают, как пули,
Не скажешь – оратор пуст,
Не видишь, чтоб рядом уснули:
Землю хочешь – дерись!
Волю желаешь – борись!
Жажду к миру свою –
успокоишь только в бою!
Думал – винтовку долой!
И курьерским – домой,
А тут говорят в глаза:
Домой идти нельзя!
Дела только начало,
И оно их дальше позвало.
В Смольный попал солдат,
Ленина слушал, там,
И получив мандат, письмо
Написал землякам:
«Во сне не видел я такого, -
Семье и родичам писал:
Пришлося Ленина увидеть.
Вот лоб так лоб, святой, ей Богу!
Он смог судьбу мою предвидеть,
С таким идти вперед до гроба,
Не подведет –
Обман не любит, что обещал
Не позабудет
И дайте, милые, нам срок –
Загоним всех буржуев в гроб!»
Но тиф свалил солдата с ног,
В больнице оказался,
С семьею ежедневно он
Навеки расставался.
Но жизнь зачем-то берегла,
И выполз он из ямы.
Так уготовила судьба,
И сердце его мамы.
 
 3.
Вспомнил он любовь свою,
Как сладкий сон в родном краю,
Воды холодный аромат,
Что пьют в жару,
Черемухи цветущий сад
И ласточек игру.
И все знакомо, все ведомо…
Вот пахнет сенокос
На заливном лугу,
И слышно звоны кос
Пораньше, поутру.
Стоит село, селу почет,
Через село река течет,
Не то чтобы река была,
А просто так, речушка,
Где рыбка мелкая жила
И прыгала лягушка.
Но если в хате ты родился,
Что как скворечник над рекой –
Речушку чтишь своей родной.
И сколько б зим и лет не бился –
Тебе над речкою покой.
Снесут на кладбище останки,
Землей засыпят белый гроб,
Поплачут в горести селянки,
А жизнь идет, идет, идет.
Ушли житейские заботы,
А кто остался на земле –
Вся жизнь лишь в поисках работы
И о насущном, о куске…
Простого хлеба, что мужик
Весной и осенью, всю жизнь
И сеять сеял да и жал,

«Блики прошлого». Книга первая. ____________________ _______21

 
Но ситный в праздники видал.
 
 4.
Родные домики
Манят,
Село не за горами.
Вот огоньки
Уже горят
Ночными светляками.
Скрипит
Искрящийся снежок,
Скрипит под сапогами,
Речушки виден бережок
Исхоженный ногами.
Вот поворот, затем – другой,
А там мосточек белый
Висит над речкою другой,
Простой, незагорелый.
Через речку – мосток
Под ногами стучит,
У мостка над рекой
Стоит крепкий дубок
Охраняя покой.
Как дубок он садил
О любви говорил:
Вот уйду на войну –
Он покажет судьбу.
Если раненым буду,
Листья только завянут,
А убитым я буду,
Черны веточки станут.
Как посмотришь одна,
Так вся жизнь и видна.
Мне на нашей земле
Срок заказано жить,
Я вернуся к тебе
И прошу не тужить…
Четыре года он не знает,
Что нет невесты у него.
О старом часто вспоминает,
Забыв, что прошлое ушло.
И как-то раз увидел он
Простой, тревожный, краткий сон:
Что под венцом он одинок,
Свеча в руке и пусто в храме,
Над головой висит венок –
Лицо любимой в черной раме…

 5.
Батька с матерью серчают:
«В девках и умрешь – каждый день
Об этом бают –
Если замуж не пойдешь!»
Клятвы нежные забыты –
Жизнь идет вперед,
Хлопцы многие убиты,
Ферапонт живет.
Ох, Андрюша, где твой фронт?
Батька приказал:
Будет мужем Ферапонт –
Узел завязал.
Не смотри, что он кульгавый,
Кто желает зла.
Присмотрись, какой он бравый –
Полон двор добра.
Голод по селу гуляет,
Скоро нас зажмет,
Ферапонт горя не знает –
Без приданого возьмет.
Трое суток проревела,
А потом к венцу,
Свадьба бурей пролетела –
Угодив отцу.

 6.
Солдат от тифа оклемался,
Кругом Гражданская война,
Но он домой, домой собрался –
Такая ведь его судьба.
Оставшись жить чрез все невзгоды –
Домой к семье, домой к жене,
Хоть и не венчаны они,
Но светят им любви огни.
И во сне и наяву
Знает он ее одну…
Что-то было в ней такое –
Глаз не оторвешь,
Раз увидишь и родное
Навсегда найдешь.
Брови, словно чайки в море
Когда шторма нет –
Не видал герой мой горя,
Навалилось, словно снег.

 7.
Пред Рождеством пришел домой,
Где горя – полный улей:
Отец еще запрошлою зимой
Погиб под деревом,
Сраженный, словно пулей,
А мать от горя в дни сгорела,
Через полгода от отца.
Соседка хату сторожила,
Все для кого-то берегла.
Мела тропинку, снег с крыльца
И поджидала к ней жильца.
Пришел герой к калитке дома,
Не зная горя и беды,
Через четыре долгих года,
Неся в себе весь путь войны.
Соседка стол ему накрыла
И рассказала о житье,
Еще одну беду раскрыла
И о невестиной судьбе.
Поневоле замуж вышла,
Мать, отец – заставили,
С той поры ее не слышно –
Все ее оставили.
Через год сын народился,
А Андрей – пропал на фронте,
Ни письма, ни похоронки…
Не суди ее, Андрей,
Все прости и пожалей.

 8.
Какое горе!
Война с ним – мелочь,
Она для всех была одна,
А здесь такая взяла немочь
Без слез, желанья жить сполна.
Три дня прошли совсем без сна.
По хате люди все ходили,
22 ______________Валентин Россихин

 
Его печаль, беду делили.
Знать такова его судьба.
Мужиков война забрала –
Трое в хаты лишь вернулись,
Всем им счастье улыбнулось –
И тебе, Андрей, досталось.

 9.
На крещенье это было,
Двери тихо отворились –
Мечта жизни на пороге,
Все невзгоды позабыты.
Молча оба постояли,
А потом она ребенка
Положила на скамейку
И сказала: «Я вся здесь!
Я здесь вся и навсегда,
Нас не разлучат никогда!»
Ребенка на руки он взял:
«Пусть будет так!» – тихо сказал.
Сколько время пролетело,
Им казалось – прошла вечность,
Но любовь соединила…
Жизнь пошла, село молчало,
Но по хатам говорили,
Кто жалел, кто осуждая,
И тогда они решились
Жить в уездном городке,
Где ему нашлась работа,
И жене своя забота.
Но не долго это длилось,
В солдатах красные нуждались
И в их ряды
Андрей призвался.
А через месяц у жены
Сынок их общий народился,
Тут Ферапонт и объявился!
Связал жену, в повозку бросил,
Детей туда же положил,

Коня стегнул, да посильнее,
И в рот цигарку заложил.

 10.
Мятеж кулацкий, словно порох,
Всплеснулся заревом огня.
Беды несносной внес он ворох –
Ни ночи не было, ни дня.
Вслед за мятежными войсками
Обозы шли, конца не зная,
С напором красных отступали,
Кляня судьбу, что она злая…
А Ферапонт с женой погиб
От красного снаряда…
Кто разберет в такой войне –
Погиб так, значит, было надо.
Детей обозники забрали,
Односельчане-старики,
С могилы горсть землицы взяли,
Сирот в деревню привезли.
Община их в родство включила,
Отца и мать назначила,
У крестных жить им положила,
Пусть будет их судьба счастлива
И просто так удачлива.
А тут война закончилась,
Шел год двадцать второй,
Андрей в село вернулся,
Пришел к себе домой.
И горько радовались все
Его такой-сякой судьбе,
Переломившей жизни склад
На свой копыл и на свой лад…
Всему селу склонившись в пояс
Андрей людей благодарил,
А новой жизни скорый поезд
В неведомое увозил.

Брест, 80-е годы ХХ века.
 


Часть третья. Всем лучшим в себе обязан матери, о которой поведу рассказ.

Всю жизнь домохозяйка.
Мать – самый близкий человек. Эта близость устанавливается матерью, когда еще ребенок готовится принять душу и только после этого стать человеком. Свое утверждение этот новый человек дает своим первым криком, именно в это время душа от Всевышнего вселяется в его тело. После этого душа и тело – одно целое.
Моя мать – безграмотная женщина. Ее даже мой отец силою заставил учиться в школе после революции, но она отказалась от этого просто: «Чего я за партой буду сидеть, если дитя дома плачет...». Так и не освоила ни единой буквы, никогда не читала, не писала, правда, иногда в старости, как пенсию получала на почте, ворчала сама на себя: «Надо было учиться, вот и не просила бы каждого прохожего, чтоб расписался за меня. Бог наказал за гордыню – зависимостью от других...».
Всю жизнь, будучи домохозяйкой, она вела дом, порядок в нем – от нее, муж и дети досмотрены ею. Она никогда, нигде не унизила авторитет мужа, не любила в свободное время судачить на скамейке и, тем не менее, знала все новости родного двора и его окружающих окрестностей – будь то соседи постоянные или приезжие, или квартиранты. Ее общительности, без видимости броской, хватало в меру на все.


«Блики прошлого». Книга первая. ____________________ _______23

Бабушка моя, ее мать, и любила ее, и жалела больше, чем Варвару: «Бог не дал счастливой судьбы». В этом и ревность меж сестер была, а в годы войны рассорились не по пустяку и на всю жизнь.
Время-то тогда было тяжкое. Шел 1943-й год. Голод сосал каждую семью в Ишиме, а Варвара на заготбазе работала сольщицей шкур и, чего греха таить, поворовывала кусочки свиных шкур из штабелей, они и соленые, и жирные, суп из них – красота! Матери иногда подбрасывала кусок-другой, а потом уговорила ее продать пару кусков шкуры на базаре, а мать – торговка без опыта – в первый же выход попала в милицию, а там допрос: где взяла. Упиралась, а потом сказала, что сестра дала, а сестра Варвара отказалась от этого: не пойман – не вор, а ты, Фекла, поймана с поличным и отвечай. День, второй продержали мать, да учли потом, что детей куча и муж в армии, отпустили. Но сестры стали врагами, хотя, конечно, обе виноваты, а главное – жизнь заставила. Мать этот случай напугал на всю жизнь. Но это я уже забежал вперед.
После свадьбы жизнь с Павлом наладилась, и если бы не германская война, кто знает, как бы сложилась их жизнь, их судьба. Проводила мужа на службу, а знали все – на войну, где смерть рядом. Феклуша при родителях стала ждать дня родов. 30 октября 1914 года родила сына Кузьму (защитника Отечества от супостата немецкого уже в Отечественную) и стала ждать писем с фронта, а их все нет. Нет и нет... Значит, погиб где-то, решили в семье все, а похоронки, что приходили в село, подтверждали это: чем он лучше других, у всех судьба такая – быть убитым, на то и война!
Вот уже и семнадцатый год наступил. Кузьма бегает вовсю по хате и улицам, а тут, как на беду, приехал к родичам он (нам неизвестно его имя, но незадолго до смерти его дочь – Евгения – назвала фамилию Власов) и положил глаз на диво расцветавшую Фенечку, стал наведываться раз, другой – потом они и сговорились: он возьмет ее с собою, будет она служить у барина- генерала в горничных, поженятся и Кузьму заберут.
Все так и было, но Кузьму дед и бабка оставили у себя: ты поезжай, посмотри, что и как, поженитесь, если любите, своих детей заведете, а это наша кровиночка-сиротинушка без отца…
Без общего согласия ничего не было сделано, да и село все знало, что ее Павел пропал без вести на войне – вот уже четвертый год нет никаких вестей, чего уж ждать, все по-людски...
Уехала мама с новым мужем (хоть еще и незаконным) на новую жизнь аж в Екатеринбург.
Работа и жизнь у барина-генерала ей понравилась. Все порядком, все уважительно ее величают Фенечкой, а она от этого счастья становилась еще лучше, еще краше, и барыня, и дети их ее полюбили за ласковость, за доброту и труд.
А тут революция, громом грянул Октябрь 1917-го года, и генерал решил уехать из России за границу, пока еще не арестовали Советы. Фенечка не уехала, как ее настойчиво ни звали ни сам барин, ни барыня, ни дети. Сердце ее затосковало, а страх, что она одна окажется среди чужих людей, стал непреодолимой преградой к отъезду за границу. «Поеду к сыночку», – решила она и ... уехала в Ревягино, оставив мужа-денщика, который не пожелал расстаться с генералом.
Приехала домой, но приветливости не получила. Беременная... «Одно дитя без отца и другое тоже, – сказал отец и тут же пожалел, – судьба, значит, нам старуха (жене) вечно быть в долгу у этих детей... Пусть рожает...».
23 декабря родилась дочка, Женечкой ее назвали. Так у барина-генерала дочку звали. А в мае следующего года в дом вошел ее Павел, жив оказался, из плена бежал. Страх поселился в их хате, что же будет теперь, муж ведь законный... Но случилось все по-хорошему. Павел Кузьму впервые видел и Женечку тоже, он понял все и сказал для всех: «Жена моя по закону и дети мои по закону...».
Родственники Евгении пытались заявить свои права на нее, ведь им она родня от их корня, но сход сельский поддержал Павла: жить жене и детям с ним – мужем и отцом. Вот тогда-то и записали Евгению на год рождения позже, но это мы узнали так поздно, что и говорить о случившемся было не с кем. Отец умер, мать тоже, Евгения ушла из жизни на 81-м году, чтя отцом Павла.
Огонь восстания.
Недолгое отцовское житье-бытье в деревне закончилось для него призывом в Красную Армию, еще шли бои по уничтожению остатков колчаковских войск, нареченных белогвардейцами, велись бои на Дальнем Востоке и рабоче-крестьянская армия требовала пополнения. Сразу же отмечу, что отец служил более двух лет в 36-м железнодорожном дивизионе и демобилизовался из г. Читы в 1922 г. Здесь же в 1920 г. вступил в члены РКП(б).
Мать вновь осталась одна, а жизнь в ту пору в сибирском селе была неспокойная, продразверстка была сверхтягостной для крестьянина, начались брожения, волнения, и уже через год-полтора заполыхал по Ишимскому уезду пожар кулацкого восстания с лозунгом – Советы без коммунистов.
Вот что можно сказать об этих событиях, используя историко-публицистические материалы того времени. Так, Д.Л. Голинков в своем исследовании «Крах вражеского подполья» (из истории борьбы с контрреволюцией в Советской России в 1917-1924 гг. – Изд-во политической литературы, Москва, 1971 г.) отмечает, что «Антоновщина» была значительной, но не
24 ______________Валентин Россихин

единственной вспышкой политического бандитизма. Одновременно происходили крестьянские выступления в Западной Сибири. Этими выступлениями непосредственно руководили белогвардейцы.
31 января 1921 года в северных волостях Ишимского уезда Тюменской губернии и в районе Усть-Ишима (на границе Тобольского и Тарского уездов) начались антисоветские выступления. Вскоре весь север Ишимского уезда был охвачен восстанием, которое стало распространяться на соседние уезды. К середине февраля оно охватило все уезды Тюменской губернии, а также прилегающие Петропавловский уезд Омской губернии, Курганский уезд Челябинской губернии, Камышловский и Щадринский уезды Екатеринбургской губернии и некоторые другие уезды Западной Сибири.
Повстанцы перерезали железнодорожный путь, связывающий Сибирь с Центральной Россией, прервали доставку хлеба в голодные районы страны. Они захватили ряд городов Западной Сибири, в том числе Ишим, Петропавловск, Тобольск, Березово, Обдорск, Барабинск, подходили на 4-8 километров к Тюмени…
Антисоветское восстание в Западной Сибири имело свои особенности по сравнению с другими антисоветскими крестьянскими выступлениями 1921 года.
В Сибири удельный вес кулацкой прослойки был самым высоким в стране: кулацкие хозяйства составляли в 1920 году 13,8 процента всех крестьянских хозяйств и засевали 36,8 процента общей посевной площади. Середняки также находились в более обеспеченном положении, чем в Центральной России: в 1920 году они засевали 44,8 процента всех посевных площадей и производили более двух третей товарного хлеба. (К примеру, семья мамы моей, Жевлаковы, имела в подворье 13 коров, 5 лошадей, кучу другой живности. По сравнению с другими они были так себе – середняцкая семья.)
И хоть мать моя говорила про коров: «Хвосты одни, считай, были, молока-то давала каждая по 1,5-2 литра, но главное – много чтоб голов было... Жили – не бедствовали, а в деревне бедности-то было не более трех семей, да и то больше бездельничали, а работали по найму, без хозяйства легче им было, а заработки в батрачестве прокармливали... Тут уж нечего брехать, что жили плохо... Потом, при колхозах, хуже многим стало, да и то – война гражданская сколько мужиков унесла в могилы – тьма...». Это из ее воспоминаний о жизни прежней, до Советов, и теперешней – при Советах: «Но и то, – поясняет она, – при колхозе брат Емельян как кузнец трудился день и ночь, коль надо, жена Дарья телятницей была, и в доме было все, как и раньше, не хуже. Труд, он всему голова», – заканчивала она, как всегда, свои воспоминания.
...В деревнях и городах Сибири и в 1921 году сказывалось влияние дореволюционных купцов и промышленников. Здесь нашли приют белогвардейские офицеры, оставшиеся после разгрома колчаковской армии.
Поэтому в Сибири имелось достаточно «горючего материала», готового к антисоветским выступлениям, и эти выступления постоянно носили здесь кулацкий характер.
Восстание 1921 года, как отмечает Д. Л. Голинков, явилось наиболее опасным из них, так как кулачеству удалось привлечь на свою сторону значительные массы зависевшего от него среднего крестьянства, недовольного политикой «военного коммунизма».
Тобольск, к примеру, был под властью мятежников с 20 февраля по 8 апреля 1921 года, а южные районы, как Ишимский, Петропавловский, додержались аж до осени и разгромлены были войсками регулярной Красной Армии. Какую же власть хотели мятежники установить? Так, в «Ученых записках» Ишимского государственного педагогического института, автор М.А. Богданов в статье «Разгром ишимско-петропавловского кулацко-эсеровского мятежа в 1921 году» (т. 3, 1959, с. 16) мы можем получить ответ на свой вопрос. «Теоретики» мятежа считали, что «в русских национальных условиях «истинное народовластие» есть власть, избранная пахарями», так как «80 процентов населения России составляют крестьяне-землепашцы».
Вспоминая о мятеже, мать тоже подтверждала эту мысль, значит, глубоко она вошла в сознание простых людей, если даже безграмотная мать в это в то время верила.
Но вернемся к Д. Л. Голинкову, который пишет, что «такую «крестьянскую диктатуру», основной задачей которой было восстановление частной собственности, и пытались создать главари мятежа...».
Заправилы восстания на первых порах не решались ликвидировать советскую форму управления, пользовавшуюся доверием у населения. В большинстве случаев они сохранили местные сельские советы и волисполкомы, но путем исключения из них коммунистов и включения кулаков делали их пригодными для своих целей. Здесь на практике осуществлялся провозглашенный мелкобуржуазной контрреволюцией лозунг «Советы без коммунистов».
Чтобы не отпугнуть трудовое крестьянство и рабочий класс, главари повстанцев заявили, что о возврате земли помещикам и о нарушении закона о 8-часовом рабочем дне «не может быть и речи».
Они приспособили к нуждам владельцев предприятий советский Кодекс о труде, исключив из него ряд положений, гарантирующих трудящимся право на отпуск, на пособия по болезни и безработице...



«Блики прошлого». Книга первая. ____________________25

Колчаковские офицеры мобилизовали мужское крестьянское население захваченной ими территории и создали довольно крупные вооруженные силы мятежной «народной армии».
«Штаб Сибирского фронта», руководивший ишимско-петропавловской группой повстанческих отрядов, возглавлял бывший генерал царской армии Родин...
Повсюду на территории, захваченной повстанцами, сельские кулаки жестоко расправлялись с беднотой, с учителями и советскими работниками. Вот характерное сообщение о действиях бандитов:
«Красногорская волость Ялуторовского уезда. (Это около 100 километров от Ишима на Тюмень – В.Р.) Одиннадцатилетний мальчик – сын коммуниста в Красногорской волости – убит бандитами ударом железной остроконечной пики в голову. Бандами вырезана огромная по численности, около 200 человек, Красновская коммуна».
...Район мятежа был разбит на три участка: первый – северный (Ишимский), второй – южный (Петропавловский) и третий – западный (Камышловско-Щадринский).
В ночь на 16 февраля 1921 года части Красной Армии освободили Петропавловск. 18 февраля разбили Голышмановскую группу мятежников, находившуюся в районе железной дороги, соединяющей Сибирь с Центральной Россией, и к 25 февраля отбросили банды от линии железной дороги...
После ликвидации основных сил повстанцев в районах и селах действовали еще мелкие части и отдельные банды, скрывавшиеся в лесах.
...Борьба с бандитскими шайками продолжалась до конца 1921 года, когда наконец политический бандитизм в Сибири, как и в других местностях России, благодаря наступившему в настроениях среднего крестьянства перелому, был ликвидирован.
Вспоминает мать.
Об этих днях восстания мать рассказывала, как о сплошном кровавом пожарище, в котором спасенья не было порою ни виноватому, ни правому, ни старцу, ни младенцу, ни девушке, ни матери...
Новая «власть» объявилась внезапно. Конечно, она не знает деталей, она очевидец того, что видела, слышала, от чего спасалась сама.
Старые руководители власти были казнены публично восставшими, началась мобилизация – брали всех подряд и никто не мог возразить, но и добровольцев постоять за власть без коммунистов было более, чем достаточно, ибо недовольных сплошным подбором зерна по продразверстке было немало.
Беда пришла и в дома Россихиных и Жевлаковых... Где их сыны? Но горе еще не поселилось. Авторитет стариков Ивана Россихина и Филата Жевлакова был среди односельчан велик: уважали за справедливость и добропорядочность, за то, что никого за свою жизнь в селе не обидели, а потому и врагов личных не имели. Деревня, по словам матери, оборону не держала, а соседние села – богатые Новолокти, Локти – создали сплошную самооборону от красных, защищался каждый дом и бои шли жестокие. Армия атаковала село по снегу, по морозцу, шли наступающие по льду озера, а бандиты их встретили пулеметным огнем. И день, и два, и много еще держалась оборона...
«Еще бы, – говорила мать, – солдаты в атаку в одном месте – их бьют, они в другое – их бьют, а все потому, что через все сараи, хлевы, дворы и огороды ходы поделаны были и повстанцы быстро переходили с одного конца на другой конец деревни. Но помощь подходила к красным все больше и вскоре бандиты стали нести потери большие. Многие хозяева стали готовиться к побегу, готовить лошадей, повозки, сани, собирать на возы самое ценное – так возникли обозы беженцев, с которыми уходили все, кто хотел, а кто не хотел – силою забирали, под страхом смерти родных. Подвод не хватало. Было немного у повстанцев раненых, их старались забрать с собою. Путь побега – на юг, в степи Петропавловска, где, по слухам, повстанцы оборону держали. Мобилизовали в обоз из деревни многих. Если сами не воевали, возле баб прятались, то поедете с ранеными. Так, отец мамы, чтоб маму не взяли в обоз, поехал с ними добровольно. Свекор тоже согласился ехать, чтоб спасти жизнь молодым, а красные уже по пятам за бандитами, а те – кто в лес, кто в обоз и уходить в степь…
Одна беда ушла, другая на порог. Красная следственная комиссия по горячим следам стала выяснять, кто из деревни где был во время мятежа и разговор был коротким. Кто из банды спасся, был судим по-революционному и ему рубили голову за баней, так же, как это делали белые до них.
Росли могилы жертв. Дошел черед и до Россихиных. В банде не были, а где старик? В обозе! А так, вашу мать, бандитский пособник, бежит от наказания... Но уговорили жители деревни, что старый Россихин – самый уважаемый человек и пошел в обоз под силою: девок бандиты грозились порешить. Оставили в покое.
А что же Жевлак, где? В обозе! А так это-то доброволец! Кто в доме? Дочки. Где они? Притащили на суд мать с детьми первой, а Варвару еще искали – спряталась. Детей у мамы отняли, бабке сунули, а саму уже за баню... Но мать вспомнила: она красноармейка, муж в армии
26 Валентин Россихин

у красных! Как так? А вот так! Доказать надо. Сельчане подтвердили ее слова, а главный красный комиссар говорит: словом не докажешь. Тут и мать опомнилась, говорит, что у нее письмо от мужа из армии, воюет он на Востоке. Покажи! Принесла из хаты три письма. Отдала главному, он читает, а потом пытает: помогала бандитам? Нет! «В сторону, отпустить ее», – приказал комиссар.
Так и осталась живой. А многих побили за то, что в обозе ушли. Через три месяца обозники вернулись домой еле живыми. Дед Россихин пожил немного и помер, а Филат еще помучался немало.
«Кто его знает, – говорит мне мать, – может так и суждено мне было не оставить детей сиротами, да и самой благодаря Павлу остаться живой. Кто его знает», – задумчиво гадает она. И уже после смерти мужа, пожив одна, поведала мне: «Трудно без Павла мне, с ним защита была...». Что она имела в виду? Ответа нет.

P.S. (Post Scriptum (лат.) после написанного)
Мама в своих воспоминаниях о кулацком восстании 1921 года в своей деревне Ревягино ничего не придумала. Проводимая продразверстка в Ишимском уезде и кулацко-эсеровский мятеж (восстание) факт нашей истории. Но за прошедшие с того времени годы многое изменилось. Не стало СССР. Жизнь внесла свои коррективы в оценку минувших событий. Не надо искать правых и виноватых, надо до конца понять – что настало время примирения. И, хорошо, что примеры этого есть и в моем родном городе.
«В Ишиме состоялась научно-практическая конференция «Крестьянство восточных регионов России и Казахстана в революциях и гражданской войне», посвященная 85-ой годовщине Западносибирского крестьянского восстания 1921 года. Оргкомитетом конференции руководил глава Ишима, депутат Тюменской областной думы Виктор Рейн. Гражданская война, повстанческо-партизанское движение, ликвидация Ишимского восстания – темы выступлений ученых, исследователей, педагогов из Ишима, Омска, Новосибирска, Москвы. С докладами выступили и казахстанские историки. На месте расстрела повстанцев у деревни Синицино открылся памятный знак. В прошлом году деревянный крест вознесся в Аромашевских болотах, над местом гибели последнего отряда сибирских мятежников».
(ИА «Тюменская линия», газета «Регион информ». Издание юга Тюменской области от 25 мая 2006 года). Есть, уважаемый читатель, над чем подумать, есть!
Из глубин детства.
...А время течет, вернулся Павел из армии, стала налаживаться мирная жизнь. Но если нынче на все это посмотреть, то мира в XX веке и не было.
Эпизоды памяти, словно пожелтевшие от времени страницы. Тихо шуршат при перелистывании. На одних – все еще ярко, на других – тускло, а на третьих вообще ничего не видно.
Пролетел мятеж, вернулся со службы отец, и решили податься на жительство в город. Там и работа быстрее найдется, да и деревенская память уйдет подальше при новых заботах.
В семье прибавлялось едоков, отец начал строительство дома, в котором вскоре начали жить. Вот здесь-то и произошло со мною это событие – покусала меня собака, а виноват в этом был я.
Собака была злющая. Признавала только отца. Жила в будке, у ворот при выходе со двора на улицу.
Мне три-четыре года. Я хочу на улицу, но боюсь собаки, что лежит у будки своей и следит внимательно за моими передвижениями по двору. Как мне ее от ворот отогнать? Ага, под руки попался зуб от бороны, я им пугаю собаку, уйди, мол. Она молчит, я не выдерживаю и бросаю зуб в нее, но зуб падает у ее носа, а она ни звука, ни движения не издает. Стою, гадаю: пройду в калитку или зуб взять, чтоб еще раз пугнуть? Решаю взять зуб. Тихо, тихо подхожу и наклоняюсь к зубу. Собака смотрит на меня, не реагирует никак. Только я за зуб, она без звука все мое лицо себе в пасть. Я завизжал, мать выскочила, видит, я весь в крови, но еще не понимает, что и как, хватает меня на руки и бегом в больницу. Жили мы напротив нее. Оказали мне помощь, следы от клыков собаки на лбу, щеке, подбородке, но не опасные для жизни.
Вечером отцу мать все рассказала, отец молча взял ружье, вышел во двор, но звука выстрела не было слышно в доме. Он ее убил за сараем.
Скоро я поправился, но собак стал обходить, не доверяю им и теперь, хотя виновник я, а в мозгах сил нет, чтоб побороть тот детский ужас.
Мелькнул эпизод, тишина, напряжение и вновь... эпизод из далеких лет.
Тридцать шестой год. Мы живем в доме Тюшечки (вроде бы, бывший торговец, но разорившийся при Советах). Тихий, даже убогий старикашка. Все время, как помню, с чекушкой ходил – бутылочкой водки. Глотнет, пошепчет, пошепчет... в путь. Все ходил, смотрел свой бывший магазин.
Мы – это я, братья Иван и Мстислав (Мстислав старше меня на 4 года, был от рождения глухонемой), с нами девочка соседская, старше нас всех, – гуляем на улице. Вдруг на нее
«Блики прошлого». Книга первая. _____________________27

въезжает машина и движется в нашу сторону. Девочка перебежала дорогу, а она – пустым пустая, ни человека, кроме нас, и машина. А ну, кто на ту сторону быстрее всех перебежит? И мы пустились вперед. Раз – удалось, машина-то далеко, другой – удалось, машина ближе, третий – она рядом, вперед и все успели, а Мстислав... Получил удар колесом, упал, отброшенный в сторону... Всеобщий испуг! Что делать?..
«Погиб от разрыва печени» – диагностировали врачи смерть брата. Похороны, траур и тут началось... Каждую ночь, после двух-трех часов мать тайком уходила из дома. Отец проследил. Она сидела у могилы сына. Сидела молча. Так было более месяца. Врачи на это среагировали по-своему: надо сменить место жительства. Мы уехали на время в деревню к бабушке, отец остался, а уже в начале 1938 года переехали к новому месту работы отца в с. Карасуль, где были до сорокового года, и вновь уехали к дядьке Емельяну, затем в г. Ишим, где застала война.
...Весною 1942-го за городом нашли клочок земли свободной, как и все почти горожане это делали, и засадили с трудом огород. Осень принесла плоды: овощи, картофель, капуста.
Особенно урожайная была осень на нее. Стала задача – вывезти. Отец на службе. В доме я и мать – работники – и все. Нашла мама ручную тележку, добрую, с большими велосипедными колесами, с бортами – можно грузить много. И нагрузили от души, чтоб лишнюю ходку не делать, поехали – хорошо, а перед городом на плохой дорожке одно колесо на что-то наехало, наклонилась наша поклажа мгновенно и ударила мать по ногам чуть выше щиколотки, да так, что хруст раздался. Упала мать, застонала, заплакала горючими слезами, а я бегаю, стараюсь ей помочь, воз поднять – но где там, не под силу мне. А мать, зажав зубы, без стона приподнялась, стала на здоровую ногу и меня подбодрила: «Сынок, не плачь, сейчас все уложим, все довезем... Все сделаем...».
Молчит, а слезы от боли ручьем бегут, смахнет их концом платка – и за работу, воз укладывать, увязывать, а перед этим тележку поднять, и я с нею как муравей. Мне и страшно, и больно, и обидно, но тоже креплюсь, держу фасон, а мама ласково, спокойно говорит: «Вот уложим, уложим и поедем...». «Куда она поедет», – думаю я, но поддерживаю ее: «Поедем, поедем...».
«Ты, сыночек, становись в оглобли, а я буду подпирать. Дом-то рядом, доедем», – говорит мать и... мы поехали. Она хромает, идет и тележку толкает сильно, мне только держать ровно оглобли, не дать им выскочить из рук. Как доехали, не помню, но потом радости – море, зима с капустой будет, а это уже не голод, а то, что мать перелом получила – заживет.
Зажило, но всю жизнь оставшуюся нога болела и ходила мать, боясь твердо наступить на нее.
Меня и мать это событие сблизило. Совместный труд не прошел мимо, мать видела во мне не только сына, но и друга. Не только она была моей заступницей, я стал помощником, а потому и ближе других. Ее этим часто дети упрекали, даже внуки, что любимчик мамин я, а понять почему-то не могли.
Мать – самое дорогое, что есть у человека в этом мире. Ее образ я не раз использовал при написании рассказов, есть она и отец в пьесе, в повести – и все это не то, что она являла собою. Она умнее, добрее, шире натурой, богаче лаской, умением понять другого, помочь ему бескорыстно и все потому, что просто ей от всего этого только хорошо на душе, богаче в жизни. О ней еще не все сказано...
Памяти матери, той, которую я знал, посвящаю эти рассказы. В них нет полных действий, которые мать совершает, но дух присутствия ее большой доброты. Об этом и речь.
Милосердная Фенечка
рассказ
– Фенечка, – зовет больной. Нянечка спешит к нему. Она проста. Седая голова. Возраст трудно определяемый. Это бывает тогда, когда женщине много за пятьдесят, но она еще крепка, подвижна, опытом жизни наполнено каждое ее движение. За немалый срок труда на одном месте все уже выполняется механически. Мозг только фиксирует порядок исполнения. Но механизм ее не автоматичен.
Кроме этого она мастерица рассказывать забавные истории: смешные, грустные. Иногда я ее сравниваю со «старым морским волком». Встречал таких. Крепкое словцо, просоленное ветром и морем, емкое, запоминается сразу и надолго. Так и у тети Фени – няни неврологического отделения областной больницы.
Мы ждем ее. Веселую, жизнерадостную, чистосердечную. Улыбаемся, когда она появляется в палате.
– Здравствуйте, ребятки! Как вы тут без меня? Не соскучились по старой кочережке? – спрашивает она.
И при этом мы понимаем: «Мне без вас, бедолаг, скучно. Но я пришла на работу, а в ней главное – знать что, где, как. Кому утка, кому постель поправить, кому... Да мало ли что!». У такой нянечки немало всяких забот: и малых, и больших…

28 Валентин Россихин

За краткое пребывание в палате она узнает всё и вся как-то само-собою, словно по заранее составленному и утвержденному плану. А все – опыт.
Вечером, в свободное время, она читает стихи. С увлечением, с подчеркнутым пафосом, со смехом – и все под неудержимый хохот больных. Стихи безвкусные во всех отношениях: и по стилю, и по форме, и по содержанию... Но нет! Было в них одно достоинство – они веселы до беззаботности, даже жизнь, а это-то, пожалуй, и было в них той самой солью, которая даже для особо тяжких больных, парализованных по рукам и ногам, была силой, другой раз сильнее, чем даже лекарство. А ведь давно известно, что прожитый без смеха день – потерянный в жизни. Ох, сколько мы теряем еще таких дней! А здесь, в больнице, вроде бы и не до смеха. И многие здесь за день больше плачут, а вот в такую минуту как она нужна и дорога – улыбка на лице больного. И вызвать ее – искусство из искусств, но этому никто не научит. Природа разве наделит талантом, но его еще надо уметь использовать, а у тети Фени это получалось само-собою. Просто само-собою!
«Фенечка». Почему-то ее никто по-другому и не зовет. Правда, иногда новички зовут ее «тетя Феня». Но скоро отвыкают. «Фенечка» – это как-то роднее, ближе, ласковее...
И к большой радости вообще в отделении почти весь медперсонал подобрался какой-то дополняющий друг друга.
Старшая медсестра – фронтовичка. Ее ничем не удивишь. Контроль ведет за всем и вся. Медсестра Людмила Михайловна – редкостной сердечности человек, приветливость ее доводит любого больного до смущения, даже до стеснения, совестливости. А ведь больные были разные. Даже такие, которых и недуг не исправил – хамили, матерились и грозились... Да, трудная это работа – быть медиком неврологического отделения. Казалось бы, от грубости огрубеть должны. Но нет!
Вот Верочка! Само воплощение нежности, обходительности, даже стеснительности к больному. Но зато уколы делает! Больные шутят: «Еще надо, ведь вы не сделали...».
Вторая Верочка – положительная. Но, не кривя душою, немного колючая. Правда, на это есть свои личные причины. Ведь медики тоже люди, имеют семьи, родных, знакомых... «Душевности маловато» – так оценивают ее характер. Но мало кто знает, что муж ее ревнив, как лев, и за малейшее опоздание домой... Да что и говорить: ты сам, читатель, это знаешь, а если нет, то будь счастлив и дальше и минует тебя сия чаша.
Раздатчица Нина — кормилица наша. Недавно из деревни, красотой обидел бог, да силу дал и характер. «Я все равно буду медиком, – говорит она мне. – А что раздаю сейчас пищу да мою посуду – не беда. Мое – будет мое! Мне ведь восемнадцать».
Санитарки, врачи – все они дружный, спаянный общим делом коллектив. Во главе – Елена Владимировна.
– Хозяйка пришла, – говорит входящий в палату заядлый курильщик Никита. Он раньше петухов встает, чтоб выкурить свою «цигарку», а поэтому всегда возвращается в палату с этими словами. Они означают одно. Уже 7.45 утра. Подъем в 7.30. «Хозяйка» так приходит всегда. Часы проверяй. С легкой руки нашего Никиты это название вошло в жизнь. Каждому на тот срок, который отвела ему коварная жизнь. Тут уж ничего не попишешь.
Она-то сама об этом, может быть, и не знала. Наверняка. Но мы все звали – «хозяйка!». В этом было все. И ее умение работать, руководить таким беспокойным «хозяйством», и ее властное, с сознанием собственного достоинства, отношение как к медперсоналу, так и к нашему брату – больным.
Первое впечатление нередко меняется. Здесь же все оставалось долго так, как было. В заведенной машине работали все узлы и детали.
Побаивались «хозяйку» все. И не потому, что она на вид сердита, недовольна. Нет. Такова должность. Здесь излишней строгости нет. А теплоты и душевности каждому отмеряет полной долей, только пойми и иди по пути, который предначертан тебе, как больному, в твоем лечебном формуляре, заполненном лечащим врачом, проверенным и утвержденным ею – «хозяйкой», областным невропатологом. Тут уж как приказ: получил, повторил, выполняй... Труд нелегкий, но почетный, радостный – потому что больной становится чаще всего «на ноги» и уходит из больницы, говоря простое, но бесконечно дорогое для врача «Спасибо!».
Вот, пожалуй, кратко о всем том, где я очутился по вине злого рока – пояснично-крестцового радикулита, с беспомощно висящими ногами и страшной болью... Но это здесь не главное. Я вновь возвращаюсь к Фенечке.
– Ядрен тебя корень, – ругается тетя Феня на Никиту. Что это означает, нам неясно, но мы знаем одно, что Никита на чем-то попался и Феня его «чистит». Так и есть. Никита курил в палате, он это может допустить. «Чего, мол, мне, я больной, ходить курить на лестницу на сквозняки не могу». И вот попался. Тетя Феня дает разгон. Голос ее тих, но слышен всем:
– Деревня есть деревня. Чего с нее спросишь!
В ответ гудит Никита:
– Сама ты деревня! Поди доложи начальству – повысят в должности.
– Я тебя повышу, – еще ворчит тетя Феня и вдруг выдает, – тебе кудлатому, через то место, откуда ноги растут, Верка никак последний ум через шприц вытягивает.

«Блики прошлого». Книга первая. ____________________29

– Чегой-то она вытягивает? – недовольно переспрашивает Никита. – До сих пор не знаешь, что Верка вливает мне, а не вытягивает...
– Ну тогда у тебя уже нечего тянуть, – перебивает его тетя Феня.
– Хватит, – утвердительно говорит Никита.
– Это я только думала, что из тебя можно что-то взять, а из тебя, хоть всего растряси, кроме дыма ничего не возьмешь.
– Ну вот, снова дым. Я уже давно не курю, а ты все «дым, дым». Дался он тебе.
– Терпеть не могу, – серьезно ответила тетя Феня и, став напротив Никиты, закончила, – ты уж, как я дежурю, потерпи...
На эту просьбу Никита просто не знает, что сразу ответить, но затем он находится и говорит:
– Шла бы за меня замуж, сразу бы бросил курить.
На это тетя Феня машет рукой и ставит точку:
– Нет, Никита, не могу. Сын у меня, а ты батькой никогда не будешь... Не уважаешь ты людей. Одним словом, чертополох.
Никита обижался. Уходил в коридор.
Начинался обход врачей. Затем процедуры, обед, послеобеденный отдых, ужин, отход ко сну. И все это ежедневно. И все это одни и те же люди на протяжении длительного времени. И все мы почему-то были рады подобным сценам – они как-то удивительно сближали нас.
Однако сегодняшнее заявление тети Фени, что у нее сын, всех нас удивило. Мы даже не могли предположить, что у нашей тети Фени есть ребенок, что она... женщина, а не няня, которую мы воспринимали только как няню и не иначе. А тут вдруг – сын.
Вот это номер. И что самое важное – мы все поверили ей, так это просто и убедительно было сказано, что даже Никита не смог ответить на это ни слова. Что же это такое?
Вечером, после отхода ко сну по распорядку дня, у нас в комнате состоялся «обмен мнениями», как говорил мой сосед по койке Костя Фалин, о новости по поводу сына у Фенечки. Костя был шофер, правда, на легковушке, возил директора сокового заводика, имел десятилетку, аккуратно следил за газетными новостями, слушал транзистор и был всегда готов прокомментировать любое событие не только города, но и страны и даже мира. Слушали его охотно, он не «выпендривался», знал меру, а страдая радикулитом, систематически лежал в больнице, но этого хватало не более, чем на год.
– Когда же она родила? – Словно про себя, но вслух спросил Костя. Это было начало беседы.
– Можно подсчитать, – отозвался охотно Никита. – Ей сейчас далеко за пятьдесят, моложе двадцати не могла.
– Почему не могла? – отозвался Сергей, каменщик стройтреста, у которого на нервной почве отказала левая нога, – вполне могла, лет в семнадцать...
– Что гадать, – вступил в беседу Николай Николаевич, у которого не все в порядке с головою после того, как он попал в автоаварию, – спросить надо. Вот и все станет ясно.
– А для чего это нам надо? – отозвался тихий голос парализованного Артема, инвалида. – Жили без этого и жить будем. Скоро трое на выписку уйдут и забудут все...
– Вон газетчик пусть узнает все, – подвел итог Костя, имея в виду меня.
– Правильно, – согласились все и затихли.
Утром, до прихода «хозяйки», Никита напомнил мне:
– До обеда все разузнать...
– Ладно, – согласился я, и начался обычный больничный день...
На вечерней беседе слушали меня. Рассказывать мне в общем было мало. Старшая медсестра на мой вопрос о Фенечке ответила кратко: «Кирилловна работает у нас лет семь-восемь, еще до меня начала... Замечательный работник... Детей? Есть у нее сын, лет ему, наверно, пятнадцать, он у нас ежегодно курс лечения проходит... Нервный после войны...».
– Кирилловна – это ее отчество, – уточнил я.
А Людмила Михайловна посоветовала мне не мешать ей в работе глупыми вопросами, а надо – спроси ее – Фенечку.
Жена ревнивца Верочка, суховато и немного растягивая речь, словно думала сильно в это время о том, что говорит, произнесла: «Тетя Феня – образец женщины. Да, вот так!».
Процедурная Верочка долго смотрела на меня, словно видела впервые, и лишь потом, словно узнав, кто я, ответила: «О Фенечке можно рассказывать много, но все это только о работе ее, а как она живет дома? Никому и в голову не приходило узнать... У нее все всегда в порядке... О сыне знают все, он болен и это беда ее, а кто и чем в этом ей поможет?».
Раздатчица Нина рассказала больше. Во-первых, она любит тетю Феню как человека, который первым пришел ей на помощь, когда она пришла на работу. «Всего боялась я, – призналась Нина, – особенно больных, ведь они все нервные, а есть и очень тяжелые... Феня же рассказывала, как к кому относиться, как лучше понять человека... Ведь другой лежит... и все, а его ведь лечат... Феня о себе рассказывала мало, очень мало, но о сыне отзывается с глубоким чувством любви, а ведь он инвалид, парализован, не ходит... какое-то церебральное заболевание, но Феня говорит, что это у него с рождения такое...».
30 Валентин Россихин

Заканчивая свой несвязный рассказ, я отметил, что «хозяйка» на мой вопрос о Фене пообещала ответить позже. А когда? Не знаю...
Никита сразу отрезал:
– Не надо в душу лезть Фенечке...
Костя добавил:
– Пусть живет так, как жила, мы не милиция...
Николай Николаевич был более лаконичен:
– Главное знаем, а помочь?
Вопрос повис в воздухе. Один я не успокоился. Мне хотелось узнать больше.
Через два дня после этого разговора Никита, Костя и Сергей выписались. Мы остались в палате втроем. Через день Артема отправили в столицу. Поступили новые больные, но это уже была другая палата, а за три дня до моей выписки «хозяйка», осматривая меня, сказала, что сегодня у нее дежурство, будет свободное время и мы поговорим.
И вот что Елена Владимировна рассказала о Фенечке.
* * *
Фекла Кирилловна встретила войну сорокалетней колхозницей. В первый день – 22 июня – их дом в деревне, где она жила с отцом и матерью, был разбомблен. В доме были старики: отцу – 70, матери – 65, и оба погибли от бомбы. Все, кто мог, стали уходить от немцев на восток. Шла с толпою беженцев и Феня. Она потеряла все: дом, родителей и осталось одна – одна на весь белый свет, как думала она. И не раз хотела быть там, в доме, разрушенном и сгоревшем, вместо своих родителей.
Толпы беженцев, перемешанные с отступающими войсками, – зрелище не для слабонервных. Феня шла с одной из групп, в гуще которой тащилась повозка, запряженная одной лошадкой, в которой сидели дети и три женщины. И вдруг – самолет, снова бомбы, снова пулеметы, снова все бегом кто куда мог, а кто и ложился у дороги на землю, прикрыв голову руками.
Феня тоже бросилась в сторону и, прыгая через канаву, упала. В это время одна из бомб попала рядом с повозкой...
Феня поднялась, когда затих вой самолетов, прекратилась стрельба и наступила на короткий миг тишина. Оглядевшись, она увидела на краю дороги убитую лошадь, разбитую и разбросанную по дороге повозку, трупы женщин, детей. Не зная почему, она подошла ближе и... чуть не потеряла сознание. Рядом с трупом лошади лежала женщина с оторванными ногами, мертвая, а сбоку лежал ребенок, мальчик лет трех, и смотрел на нее. Она не помнила, как взяла его на руки. Он был аккуратно завернут в одеялко. Оглянувшись вокруг, Феня увидела людей, вновь собирающихся к дороге, увидела солдат, идущих куда-то, и постепенно поняла, что она осталась жива и что у нее на руках чей-то ребенок и что она идет с толпою по дороге вдаль, а навстречу едут машины с солдатами, потом два-три танка. Они шли в тыл, а воины – на фронт, на немцев. Через трое суток Феня и другие на одной из станций попали в эшелон беженцев и их повезли вглубь страны. Но везли недолго. Вскоре всех разгрузили, эшелон повез войска, а они все – мирные жители – стали искать спасения кто как может. Феня уже знала, что ее ребенок калека, но тем самым он ей стал еще ближе. «Бог взял родных, – думала она, – а дал мне дитя. Я должна его растить, стать матерью, не бывши еще замужем». Так получилось, что кто ее хотел, она не хотела, а кого она хотела, тот на нее, не очень-то привлекательную внешне, не смотрел, а то и говорил еще что-то не очень лестное.
Но фронт вскоре стал впереди них и все, кто шел с Феней (или она с ними шла) оказались в оккупации. На окраине неведомого ей села, ее и дитя, которого она мысленно нарекла в честь памяти отца Кириллом, приютили двое – старик и старуха, и у них она прожила до освобождения, когда Кириллу исполнился седьмой год, так посчитала она сама и так записала в сельсовете как беженка, потерявшая все документы на войне.
Она вернулась в родное село, но не смогла жить в нем, тяжело было от воспоминаний, да и ребенок требовал все больше внимания. Феня ушла в город, устроилась в больницу нянечкой, по простоте своей считая, что в больнице работая, она сможет лечить сына.
Елене Владимировне она рассказала все о своей жизни, и та приняла ее в свое отделение, а Феня просилась при поступлении на работу именно в неврологическое отделение и никогда не пожалела о своем решении – была настоящей сестрой милосердия.
* * *
Через три дня после нашего разговора с «хозяйкой» меня выписали. Я уехал на целину и о Фене забыл. Но вот через пару лет вернулся и как-то проходя мимо больницы вспомнил о ней и мне захотелось увидеть ее. Мне сказали, что она на пенсии.
Я никак не мог представить Фенечку на пенсии. Да еще разыгрался «зуд» газетчика – узнать историю до конца, и я решил навестить тетю Феню, напроситься к ней в гости...
Дом у реки, новый. Квартира на первом этаже. Но дома никого. Вышел, стою на крыльце, думаю: ждать – не ждать?! Проходит в дом девушка и спрашивает:
– Вам кого?
– Тетю Феню, – отвечаю я и сам себе удивляюсь: ведь ее фамилии я до сих пор не знаю.
«Блики прошлого». Книга первая. ____________________31

– А-а, вам бабу Феню, – нарушает ход мыслей девушка.
«Почему бабу Феню? – думаю я. – А, для них же она бабушка!».
Подошла еще женщина. Узнав, в чем дело, представилась, что она соседка Фенечки по квартире. Встреча для меня была богоданная.
Алевтина Петровна, новая моя знакомая так себя назвала, живет в доме, как его заселили. Бабе Фене дали власти двухкомнатную квартиру, правда, много позже эти квартиры окрестят «хрущевками», в то же время это был акт милосердия. Одинокая мать, сын калека с детства – это сыграло свою роль.
– Боже мой! – эмоционально восклицает Алевтина Петровна. – Знали бы вы, какой это человек. Какое мужество надо иметь, чтоб всю свою (Алевтина Петровна подчеркнула это слово) жизнь отдать ребенку, у которого к тому же и отца убило на фронте.
Сколько было бы еще восклицаний – не знаю, но подошел мужчина и Алевтина Петровна заторопилась:
– Извините, мужу надо подать ужин.
Я остался один. Присел на скамейку у входа, ждал. И вот она появилась из-за угла дома, я ее узнал сразу. Постарела сильно, но все такая же щуплая, живая. Я встал, и она поняла, что я чего-то жду от нее:
– Вам кого? – спросила тихо.
– Да я к вам, – смущаясь сильно, сказал я, – к вам, милосердная Фенечка, – и назвал себя.
Она не удивилась, но ответила:
– Много вас я видела, много, может всех и не припомню.
Я коротко напомнил ей Никиту. Она улыбнулась.
– Все сватался, – отозвалась Феня. – А я и хотела и боялась, а вот сына имела, – закончила она и, видя мою растерянность, перевела разговор:
– Трудитесь где-то, да?
– Да, в газете, – машинально ответил я и не зная, что делать, вручил коробку конфет тете Фене, сказав при этом:
– Это вам от нашей шестой палаты тысяча девятьсот пятьдесят второго года...
Феня, смущенно улыбнувшись, приняла бережно коробку и уже хотела что-то сказать, но подбежала девчушка и проговорила быстро:
– Баба Феня, Юрка ждет!..
– Сейчас, сейчас, – отозвалась Феня и, извинившись, шустро пошла в соседний двор.
– А кто Юрка-то? – спросил я.
– Гагарин будущий. Ему еще четыре года и без бабы спать не хочет. Противный такой, хоть и брат мне, – сокрушенно сказала девчушка.
– Ну, я пойду. Надо еще бабе рассказать о пионерском сборе. А задержалась она, баба Феня, ходила к сыну сегодня... – и убежала.
Я стоял и думал: «Как это к сыну ходила? В больницу наверно?». В это время вышла Алевтина Петровна, ведя на поводке таксу на прогулку. Остановилась, и я спросил:
– Баба Феня к сыну ходила, он что – в больнице?
– Нет, нет... – и Алевтина Петровна, словно запнувшись, сделала паузу, а затем закончила:
– Он уже умер... Два года назад... С таким заболеванием еще хорошо, что столько прожил. Отмучился, слава богу, и Фенечку отмучил...
Я еще долго сидел на скамейке и все думал о жизни, о ее тайне, о ее смысле, о ее предначертании, о ее судьбе. И милосердная Фенечка вошла в мою жизнь.
Кукла
Рассказ
Так тетя Оля, наша дворовая знакомая, назвала свою собачку. Была она сучка и не породистая, просто уменьшенная копия дворняжки. Однако радости в одинокой, однообразной жизни хозяйки принесла немало. Но, все по-порядку.
Место, где мы жили, было застроено старыми, деревянными домишками, все они утопали в садах и весной, и летом очень было красиво. Кругом шумел город, поднимались ввысь громады домов, а наш пятачок так и оставался нетронутым. Боялся горсовет сносить его, слишком много квартир нужно было бы предоставить, а их так еще не хватало. Вот и жили мы под вишнями, яблонями и диким виноградом в четырех-пяти домиках, семей пятнадцать, а то и более.
Родные у тети Оли были. Жили сыновья с невестками, да она их не очень уважала за жадность, вот почему и отказывалась от их предложений переехать в новую благоустроенную квартиру.
– Ты, сыночек, не мучайся, что не хочу жить с тобой, – говорила тетя Оля старшему, а младшему повторяла:
– У тебя сердце холодное, и невестка тебе под стать. Замерзну я у вас.
Где-то еще жила у тети Оли дочка. Далеко на Севере. Но от нее получала она раз в год на восьмое марта (день рождения у тети Оли был десятого марта) ровно десять рублей, на что говорила:
32 Валентин Россихин

– Вот видишь, не забыли еще нас с тобою Кукла.
На что собака в первую пору не обращала внимания. Молода и глупа была, но к тете Оле, к ее рукам, повязанным широкими венозными линиями и узлами, к ее голосу – грудному, душевному – привыкла и привязывалась все крепче и крепче.
Было удивительно порою видеть: копается тетя Оля на грядке перед окном своей комнаты, а Кукла возле нее, помогает лапками землю рыхлить. Посадит тетя Оля несколько кустов картофеля, помидор, огурчиков, пару морковок, свеклу и говорит Кукле:
– Вот вырастет все, придут ко мне дети, и мы их будем с тобой угощать.
В первые два-три прихода сыновей Кукла настораживалась, а потом уже по шагам, по стуку в дверь узнавала, кто приходит. И каждый приход сыновей был для нее радостью, праздником. И она, как и хозяйка, уже знала до тютельки, что будет при каждом приходе сыновей, но от этого радость не уменьшалась.
Меньший сын не имел в кармане ни гроша. Жена любимая горячо оберегала его от соблазнов житейских и все карманы выворачивала заранее, а в день получки – еще и не раз. Вот почему тетя Оля протягивала сыну пятерочку и говорила:
– Ты уж там смотри, что лучше бери…
А сын отвечал:
– Главное побольше – все равно отрава.
Он приносил бутылку водки. Они садились рядом. Мать за время, пока сына не было, жарила яичницу, резала хлеб, подавала зелень. Кукла радостно носилась по кухне, путаясь под ногами, но не мешая хозяйке делать свое дело.
В свои восемьдесят лет тетя Оля позволяла себе выпить пару стопочек. Закусить. Поговорить о прожитом, муже-покойнике, помянуть и добрым, и недобрым словом – жизнь была сложная, мало радости, а муж слишком любил правду, из-за чего приходилось не раз страдать от начальства, товарищей, соседей. Затем она удовлетворенно кормила Куклу, а сынок, видя, что бутылка пуста, старался уйти, чтобы добавить еще где-нибудь «чернил», так как от жены, сколько бы она его ни обыскивала, он ухитрялся рубль, а то и три скрыть, но истратить с матерью не хотел. Да и зачем? Пить она больше не будет, а сын сыт и пару стаканов не помешают…
Старшего мать встречала приветливо. Правда тот приходил чаще. Приносил то одно, то другое, большей частью из съестного, на что она говорила:
– Ну вот, снова деньги на ветер выкинул. Что мне много надо что ли? Я же ведь не корова, что все жует, а мне уже больше постничать надо.
Сын отшучивался:
– В хозяйстве все не помешает.
Мать знала, что сын не пьет, но всегда неизменно повторяла:
– Ты вот не покупал бы мне курицу, а добавил бы и купил бутылочку коньяку. Может и выпил бы, а?
– Да нет, мать, нет. Но если ты хочешь, я сейчас…
– Большой, а глупый, и уже детей имеешь. Разве я о себе? Я о тебе, чтобы тебе что-то приятное сделать. Вот видишь и Кукла подтверждает.
К удивлению сына, Кукла внимательно слушала все, что говорила мать и когда та обращалась к ней, отвечала – два, три раза подавала голос.
– Ну вот и верно, – подтверждает тетя Оля и ставит чайник на плитку.
Они пили с сыном чай, говорили о старине, сын многое помнил из детства. О войне, когда она молодая тогда женщина, проводив мужа, старшего сына и дочь в армию воевать против фашистов, осталась с двумя детьми в тяжелое голодное, холодное время, растила своих родных деточек. Он помнил, как они собирали корни, сушили, толкли, пекли лепешки, от которых нередко люди слепли, как и они. Он помнил как отец, ревнуя еще молодую мать, мог грозить убить ее и тряс двустволкой перед ее грудью, а она внешне спокойно говорила:
– Да ты уже решай сам…
Было, было, было. Нет отца. Мать живет одна и она счастлива. Так как для этого у нее есть все.
Скучала сильно она, когда сыновья, то один, то другой уезжали из города в отпуск и по месяцу и более никто к ней не приходил, кроме соседей. В это время их дружба с Куклой становилась особо нежно-внимательной. Они чувствовали потребность друг в друге, и повзрослевшая собака преданно, безответно любила свою хозяйку, своего повелителя, друга.
Она не могла сказать, но она знала, как мучительно трудно было засыпать старой женщине, которая от бессонницы среди ночи пила свежий чай, угощала собаку конфетой или сахаром, та съедала лакомство и, попив воды из банки, укладывалась на кушетке, рядом с хозяйкой, чутким ухом чувствуя все, что творилось в доме внешне.
Двор наш был проходной. Люди шли днем, собака молчала. Она словно понимала, что так надо, а ночью лаяла на прохожих. Она не понимала, что разбудит хозяйку, она знала, что хозяйку надо охранять и своим лаем предупреждала прохожих, чтобы те не шумели, не мешали отдыхать…


«Блики прошлого». Книга первая. ____________________33

Во дворе она знала всех. Весело и беззаботно играла с детьми, приносила потомство: по два таких же рыжих с белыми лапками и пушистыми хвостиками щенят, которых растила ревностно, но не скучала, когда их не оказывалось.
Тетя Оля отдавала щенят в добрые руки, и Кукла словно понимала это и еще больше привязывалась к хозяйке.
Но вот соседку, что жила за стенкой у тети Оли, Кукла невзлюбила сразу. Может, из-за того, что жили у нее квартиранты, молодые девицы, к которым нередко захаживали их кавалеры. В такие дни, вернее вечера и ночи, долго за стенкой гудела музыка, неслись песни, порою кончалось все это скандалом. Не раз, не два возмущенные соседи вызывали милицию, но та, приехав, уезжала, а соседка после этого на тетю Олю несла всякую грязь, думая, вероятно, что это она наводит на ее «гостей» милицию. В таких случаях Кукла становилась злой, агрессивной до бешенства. Раза два или три она рвала соседке чулки, и та убегала от нее за свой палисадник у крыльца и грозилась свести счеты с проклятой сучкой и ее хозяйкой.
Неизвестно каким путем Кукла уже издалека узнавала «клиентов» соседки, и как бы тихо те себя ни вели, пробираясь ко двору, Кукла поднимала яростный шум. Ее голос будил соседей и все уже знали, что за стеной тети Оли гости.
Вместе с тем Кукла была добра, доверчива, ласкова. Зная и понимая все вокруг ее происходящее, она имела много поклонников, но немало было и таких голосов, которые выражали недовольство слишком звонкому ее голосу.
Случилось это в тот период, когда тетя Оля приболела. Она более недели лежала в постели, простыла. Кукла ни на минуту не покидала ее. Лишь в исключительных случаях она выскальзывала во двор. Во время моего прихода к тете Оле я приносил ей молоко, хлеб, масло, чай. Сыновья были в отпуске и в отъезде. Кукла искала возле колонки воду, лакала ее, потом справляла свои надобности и снова домой. Вероятно, голод заставил ее брать пищу у других людей, особенно у детей. В эти дни к двери тети Оли добрые соседи сносили для Куклы косточки, хлеб, суп в банке.
Кто-то воспользовался этим. Сварил в цинковой посуде кашу овсянку. Дал постоять ей день, два и подсунул это «кушанье» под двери. Кукла поела и вскоре я нашел ее мертвой у порога в комнату тети Оли. Как ни трудно было говорить об этом, я сказал. Тетя Оля плакала. Она долго молчала, а потом сказала:
– Мне уже восемьдесят, но зла такого в жизни не видела, хотя всякое бывало на долгом пути… Я уверена – это дело рук соседки. Ну, да Бог с ней. Она умрет хуже. А Куклу похорони под окном, недалеко от сливы. Она ее будет успокаивать в далеком пути вечности. Я с нею встречусь там.
Я так и сделал, как велела тетя Оля. А вскоре нас разбросали по всему городу – дали всем новые квартиры, в том числе и тете Оле. А на том месте, где была могила Куклы, стоит девятиэтажный дом. Много в нем у соседей разных собак. И нередко я в чужой собаке-дворняжке вижу Куклу, забывая, что ее нет. Но, ведь если я помню о Кукле, значит, она жива, жива в памяти как образец живой преданности к людям и как пример подлости людей по отношению к нашим маленьким братьям. И не только. К людям тоже.
Брест, 60-80 гг.

Часть четвертая. Памяти брата старшего.


Писать о брате Кузьме мне очень трудно: он детство провел у деда и бабки, я даже не знаю, какое у него образование, кроме того, что был учеником слесаря в депо, а потом слесарил в нем и мне помог в мое трудное время болезни воспалением легких, потом... Только отрывки неточных слухов: что был на стройке канала Беломорского (а туда добровольно, как я ныне знаю, не брали, значит, что-то натворил? А что? Вроде бы попробовал после депо легкого хлеба, в торговлю подался, а там-то дружки, подружки новые появились, расходы на них, и обжегся... допустил недостачу...).
Более от отца и матери сведений не получил, но знаю, что после этого он призвался в армию, служил на Дальнем Востоке в бухте Ольга, артиллеристом, сержантом и, придя домой после службы, пошел работать слесарем ликеро-водочного завода, как в городе его звали, «ликерка», откуда через год призвался в армию (это уже 1941 год), и уехал на службу... снова на Дальний Восток.
Мало кто знает, что в 1941 году были не только фронты на Западе, но и на Востоке – Забайкальский и Дальневосточный, которые прекратили свое существование с окончанием войны с Японией в 1945 году.
Так что ехал Кузьма хоть и в тыл страны, но на простор Дальневосточного фронта, а оттуда попал на Запад страны в бои с фашистами уже в 1942 году, когда угроза нападения Японии на страну осталась в перспективе...


34 Валентин Россихин

Я памяти брата посвятил много страниц. И читатель найдет об этом и в киносценарии, и в повести, и в очерках, и в рассказах, где он – герой, через призму неудержимой фантазии и выдумки юноши – автора, его брата.
Прочитав все это, читатель поймет меня по-своему, я же все рассказывал так, как будто был сам лично свидетелем всех действий, о которых писал.
 Внезапная война вошла в каждый дом, и немцы всеми нами воспринимались только фашистами, а каждый из них был только Гансом, Фрицем, Адольфом без всяких воинских званий, просто – фашист Ганс, фашист Фриц, фашист Адольф. И это отразилось в моих произведениях и менять ничего не надо.
 В кинорассказе моя первая попытка выразить свое неприятие сообщения о смерти брата Кузьмы. Я его как бы оживил в действиях одного из героев кинорассказа – Руслине. Писал я смело, хотя очень многого не знал в действительности из того, что реального было на самом деле, но брат ожил в моем воображении и я сейчас с долей доброй зависти смотрю на себя – юношу, как это ему было суждено сделать. Но речь-то о брате, он мой герой.
А В СВОДКЕ ОБ ЭТОМ НИ СТРОЧКИ
кинорассказ
– 1 –
В одном из тяжелых боев с немецкими танками был разбит артиллерийский полк майора Осипова…
– Товарищ генерал-майор, майор Осипов явился по вашему вызову.
– Что осталось от полка?
– Батарея капитана Москалева.
– Где она?
– В окружении…
– Где знамя?
– На батарее капитана Москалева.
– А командир полка?
– Товарищ генерал-майор…
– Никаких оправданий. Под суд. Идите!
Паузу нарушает Егоров.
– Жаль…
– Конечно жаль, – живо реагирует генерал-майор…
– Знамя… и Осипова тоже, – словно раздумывая вслух, говорит Егоров. – Самое худшее, только я не верю…
– Я тоже не хочу верить, но факты есть факты.
– Будем надеяться.
– Да, – прервал своего заместителя комдив. – В этом многое, надеяться…
– 2 –
Ни комдив Бородин, ни его заместитель не могли знать, что примерно в это же время, на эту же тему шел разговор в одном из немецких штабов. Генерал Шмидт отвечал по телефону:
– Войска Германии гением великого фюрера разбили наголову русский артполк. Одна из батарей, вышедшая из-под удара наших танков, была вчера окружена и уничтожена полностью. Да, да! Полностью уничтожена…
– 3 –
А в лесу, далеко от блиндажей советского и немецкого генералов, стояла батарея. У орудия лежал капитан Москалев, стояли лейтенант Калмыков, его друг и заместитель, командиры орудийных расчетов.
– Ну, вот… Кончил я свой путь, Калмыков.
– Нет, нет! Вы будете жить…
Однако слова Калмыкова так и остались единственными. Никто из присутствующих не верил в них, а поддерживать ложь не стали. Наступило молчание. В это время Москалев как-то улыбнулся. Улыбка была извиняющей Калмыкова и одобряющая то, что уже было известно: не хитри друг, лейтенант, не надо…
– Ты, Калмыков, командуй батареей… Черт возьми, жить хочется. Так хочется взглянуть на последнего фашиста… Не суждено… Разверните знамя!
На темном фоне черного леса, словно огненным лучом, засверкало знамя.
«Полк жив и будет жить!» – это были последние слова капитана. Все сняли каски. Молчание, которое нарушалось глухой канонадой, доносившейся откуда-то издалека, словно в темном лесу кто-то бил по стволам деревьев. Калмыков встрепенулся. Осмотрел всех и тихо произнес:
– Нашим салютом будет удар по врагу!

«Блики прошлого». Книга первая. ____________________35

Кто не знает лесных дорог? Едешь по ней и все время настороже. Беспокоит что-то, тревожит темнота леса, звуки глухие, волнующие, беспокоящие нервы и в каждом повороте – неизвестность. То дерево словно чудовище, то корч словно зверь незнакомый… И вот по такой дороге бесконечной вереницей идут немецкие машины. Солдаты, боеприпасы, горючее. Идут и идут, словно нет им конца. И вдруг взлетают на воздух машины, летят трупы. Сталкиваются бензовозы, гремят новые взрывы – рвутся боеприпасы. Через некоторое время фашисты, опомнившись, ведут атаку на лес, но далеко не идут, боятся, а в это время на другом конце колонны доносятся также взрывы. Немцы жмутся к земле, со страхом смотрят на лес, а он стоит сильный, могучий, стоит и даже не шелохнется.
– 4 –
Бородин смотрит в бинокль. Поле боя. Немецкие танки поспешно скрываются за холмом. Танки, горящие на поле боя. Черный, густой дым поднимается вверх.
– Бегут, бегут, товарищ генерал, – не скрывая своего восторга, кричит капитан, адъютант генерала.
– Пятая отбита, – шепчет Бородин. – Хотел бы я знать, сколько их будет сегодня еще?
– Двадцать три машины, – вслух говорит Егоров.
– Да… Но мало, мало, – отзывается Бородин.
– Верно. Однако пятую гитлеровцы не довели до конца, сами отошли.
– Всыпали, вот и отошли. А вообще-то ты прав.
Разговор прерывает старший лейтенант Бурда. Он сообщает Бородину и Егорову, что в штаб доставлен «язык». Комдив решает лично видеть его. Егоров тоже. Через некоторое время немецкий пленный лейтенант стоит перед ними. Бородин спрашивает сам:
– Кто?
– Лейтенант Курт фон Шаамерт. Франция, Чехия, Польша…
– Хватит! Дивизия?
– Четырнадцатая, 127 полк. Задача – наступление на Москву. Но на марше нас атаковали русские…
– Где, – крикнул Бородин. – Где атаковали?
– Тридцать километров от линии фронта… Это жуткая страна. Здесь нет порядка, дикари…
– Кто атаковал? – спросил Бородин, – когда, время, день?
– Артиллерия. Прямой наводкой. Разбито семь машин… Я никогда не видел, чтобы армии так воевали…
– Ничего, еще не то увидите, – ответил Бородин. И Егорову:
– Вот тебе и ответ на твой вопрос, почему танки отошли. Некому закреплять…
– Интересно, интересно…
– Надо в разведку в тыл, Егоров, понял?
– Понял, – ответил Егоров, – Бурда пойдет…
– Сейчас же…
– 5 –
Жутко в глухом лесу ночью. У небольшого костерка Калмыков, старшина Федоров, командиры орудий, бойцы. В темноте раздается храп – это лошади жуют траву. Разговор то начинается, то замолкает, и всех волнует одно: как прорваться к своим.
– Немцам страшнее, что мы живы и бьем их. Однако охота за нами еще по-настоящему не началась, – говорит Калмыков. Его слушают внимательно, с уважением. – Мы сейчас затаились, однако действия свои прекращать не будем. Пошлем разведку…
Четвертые сутки, как батарея скрывается под покровом леса… Девять часов, как Калмыков отправил разведку. Ждут ее все. Затем он вызывает Руслина и дает тому приказ выйти с бойцом навстречу разведке. Он указывает место их встречи:
– Только берегите себя, Руслин. От стычек уходите. Нам они не нужны.
Через два часа Руслин и боец лежат в кустах у дороги:
– Уже одиннадцать часов…
– Чем все это кончится? – спрашивает боец, но ответа не получает…
– 6 –
И вновь нас события переносят в немецкий штаб. Генерал Шмидт, полковник Штрайзер продолжают разговор:
– Так вы говорите, полковник, что в плен взять никого не удалось.
– Так, господин генерал. Их было много… Они ушли в лес. Один подорвал себя гранатой, когда его захотели взять.
Полковник не договорил, что этот боец был ранен. Он не мог двигаться. Оставшись прикрывать отход группы, он подпустил фашистов к себе и взорвал себя вместе с ними.
– Русские свиньи, – взволнованно отозвался Шмидт. – Позор, полковник! Десяток русских не смог взять батальон доблестных немецких солдат.
– Чертовски дерутся, – оправдывался Штрайзер, – во Франции я воевал и ничего подобного не встречал…

36 Валентин Россихин

– Франции, Франция! – продолжал генерал, – это же не Париж, полковник. Каковы потери батальона?
– Семнадцать убито, семь ранено.
– Канальи!
Звонок телефона прерывает его. Он берет трубку, слушает. Лицо его сначала удивленно смотрит на Штрайзера, затем на адъютанта, кладет трубку и тихо произносит:
– На дороге к селу П. убит полковник Шипкер. Адъютант его исчез…
– 7 –
К убийству полковника Шипкера прямое отношение имели бойцы с батареи Калмыкова. Вот уже несколько часов они лежат в придорожном кювете, ведут наблюдение.
– Что, лейтенант, скажем? – шепчет боец Федорчук.
– То, что было, – отвечает ему Маркин.
– Сорвет он нам головы за сержанта.
– Задание не выполним – сорвет. А ну, тише. Слышишь?
– Лес шумит…
– Нет, машина. К бою! Бить так, чтоб один живой остался…
Прямо от глаз бойцов уходит дорога. По ней на большой скорости идет легковая машина. Она все ближе и ближе. Вот равняется с засадой. Федорчук бросает гранату. Взрыв. Машина переворачивается и загорается. Маркин, Федорчук подбегают к ней, рвут дверцы и из машины вываливается офицер.
Схватив немца за ноги и руки, они скрываются в придорожных кустах. За ними гремит взрыв. Это взорвался бензобак. Бойцы останавливаются.
– Может, он тоже убит, – произносит Федорчук.
– Нет, шевелится.
– Вот здорово…
Немец ошалело смотрит на них. В глазах звериный страх.
– Встать, – командует Маркин. Свои слова он подкрепляет соответствующим движением винтовки. Немец, словно подброшенный пружиной, вскакивает, поднимает руки и шепчет:
– Гитлер капут, Гитлер капут!..
– Капут, капут, сволочь… Пошли! – командует Федорчук. Вскоре они скрываются в лесу, а на обочине дороги догорает машина.
– 8 –
Калмыков в задумчивости или дреме сидит у ствола огромной сосны. Батарея рассредоточена и замаскирована. Подходят Федоров и Еголин.
– Тяжело, лейтенант, – произносит Федоров и опускается на корточки. Они закуривают, молчат.
– Четырнадцать часов, – произносит Калмыков. Все понимают его. Столько времени прошло с момента ухода первой разведки.
– С чем придут, – вопросительно говорит Еголин.
– Придут, – уверенно отвечает Калмыков.
– Что там у Руслина? – спрашивает Еголин. Мысли всех уносятся туда, где лежат в дозоре Руслин и боец Шестопалов.
– Сердце предчувствует, придут, – шепчет боец.
– Шестнадцать часов прошло, – говорит Руслин. И снова тишина. Шумит лес. Откуда-то издалека доносится тяжелый приглушенный гул самолетов. Ветер шумит вершинами деревьев. Вдруг хрустнула ветка.
– Слышишь, – шепчет Шестопалов.
В ответ Руслин жмет ему плечо, словно хочет спрятать голову бойца от какой-то неведомой опасности. Тихо, если так можно сказать о тишине в ночном лесу. И вдруг из-за дороги доносится тихий говор:
– Проклятая ночь. Все гляделки проглядел, а все равно темь, – хоть глаза коли…
– Шагай, на батарее дождались…
Дорогу переходят три едва различимые тени. Потом прямо перед дулами карабинов Руслина и Шестопалова видно шесть ног. Руслин командует:
– Ни с места!
Немец испуганно бормочет:
– Гитлер капут…
Руслин зовет:
– Поляков!
– Наши! Дошли, это я, Маркин.
– А Поляков?
– Погиб… Взорвал себя, прикрывая отход.



«Блики прошлого». Книга первая. _____________________ 37

– А этого где?
– На дороге прихватили…
Гудит лес. Накрапывает мелкий дождь.
Допросив пленного немца, Калмыков принимает решение: пробиваться к своим. Шли шестые сутки.
И вновь лес, вновь шалаш, вновь командиры советуются: что делать и как быть?
– Двигаться по лесным тропам будем, – говорит Калмыков.
– Но ведь это невозможно, – возразил Сашкин.
– Суворов через Альпы прошел с артиллерией, а тут – лес!
– Пройдем, – уверенно сказал Руслин. С этим согласились все. Тогда Калмыков отдал приказ:
– Старший сержант Руслин во главе головного дозора. Сержанты Еголин и Сашкин во главе боковых. Товарищ старшина – охранение...
А у орудий свой разговор:
– Шестой денечек загораем…
– Загоришь…
– Или сгоришь!
– Надоело прятаться…
Разговор затихает. Каждый думает о своем.
– 9 –
И вновь лес. Тропа. Головной дозор. Солнце за тучами. Вскоре появляются кустарники. Дозорные насторожились. Впереди стала видна дорога. На ней следы танков, машин. Руслин и боец залегли. Тихо. Вскоре сержант отправляет солдата:
– Доложи комбату: вышли на дорогу. На ней следы танков, машин. Веду наблюдение. После ухода солдата Руслин внимательно прислушивается. Проходит некоторое время и тишину нарушает глухой гул. Вскоре из-за поворота дороги выехали три мотоциклиста, за которыми вскоре показалась автоколонна. Руслин считает:
– Семь, девять… Горючее, боеприпасы. И снова наступила тишина. Вскоре к Руслину подходят Калмыков и дозорный.
– Ну как, Руслин?
– Прошла колонна, семь машин, два мотоциклиста. Сейчас тихо.
– Добре, – отзывается Калмыков. – Посмотрим на карту.
Тонкая нитка дороги, чуть толще – река, зеленые пятна леса… Лейтенант находит точку – место, где дорога выходит на мост. Именно здесь задумал лейтенант перескочить речку. Но как это будет, он и сам еще ничего не знал. Подошел Дубов:
– Товарищ лейтенант, батарея готова к переходу дороги.
– Третьему и четвертому расчетам приготовиться к бою. Первому и второму делать бросок, и за дорогой готовность к бою, прикрыв переход оставшихся.
В это время подбегает связной, но орудийные расчеты уже снялись с места и вышли на дорогу. Боец докладывает:
– Товарищ лейтенант, сержант Еголин доносит, что на дороге показалась колонна с немцами. Их сопровождают три танка.
– Дубов, задержите переход расчетов…
Но Калмыков видит, что поздно. Орудийные расчеты на дороге. И в это же время из-за поворота дороги вылезает танк, за ним машина, другая… Немцы ошеломлены. Танк тормозит, следующая за ним машина свернула в сторону и попала в канаву. Калмыков бросается через дорогу. За ним – остальные. С танка гремит пулеметная очередь…
Руслин видит это. Его орудие готово к бою. И он принимает решение.
– Первому орудию по танку, второму – по машинам – огонь!
С первого выстрела поражен танк. Горит машина, другая. Этого хватило на то, чтобы перешедшие орудия приготовились к бою. Но молчит Калмыков. А где же Маркин? Руслин бросился к ним. Пулеметная очередь с танка скосила их во время перебежки.
А из-за поворота выходит второй танк. Он ведет огонь из орудия, но снаряды падают, где попало. Танк идет прямо на Руслина. Тот, схватив Калмыкова, скатывается в канаву, оттуда за куст, дерево. На дороге показывается третий танк. И в это время кинжальный огонь батареи настигает фашистские танки. Горит второй, взрывается третий. Орудия переносят огонь на машины.
Немцы заняли оборону, открыли огонь.
– Сержанту Дубову, доложить о потерях, – кричит Руслин.
– Дубов убит!
– Еголину… Кто вместо Дубова?





38 Валентин Россихин

– Старшина Федоров!
– Слушать мою команду, – кричит Руслин. – Еголину прикрыть отход. Батарея вперед. Маршрут прежний.
Еголин с бойцами дождались подхода еще одного танка и машины. Из нее вышел Штрайзер и отдал приказ: выяснить, куда ушли нападавшие.
Немцы стали собирать трупы. Наша засада ушла догонять своих. Лес и наступившая темнота вскоре скрыли их совсем.
– 10 –
Уже знакомый нам Штрайзер докладывает Шмидту:
– Движение их на восток, господин генерал.
– Тем лучше. Сами идут на смерть. Наши потери?
– Три танка, семь машин, двадцать три убитыми…
– Проклятье! Кончать их надо. Немедленно кончать. Штрайзер, передайте приказ: Шмульцу силами истребительного батальона, с приданными танками нагнать русских и уничтожить.
– Слушаюсь, – четко ответил Штрайзер.
Раздался телефонный звонок. Адъютант взял трубку, слушает, затем передает генералу:
– Мой генерал, авиаразведка доносит, что замечено движение русских у села Н. Передвигается артиллерия.
– Лучше быть не должно, – восклицает Шмидт и подходит к карте. – Да, да! Вот! Это двадцать верст до фронта. Торжествуйте, полковник.
– Хайль Гитлер! – рявкнул Штрайзер и чеканным шагом вышел из кабинета генерала.
– 11 –
Раннее утро застало батарею в лесу. Ей некуда было деваться, и лес, только лес спасал их от гибели. Здесь они могли маневрировать и зная, что за одной батареей не будет большой погони, Руслин и его товарищи использовали в свою пользу все выгоды леса. Однако сегодняшнее утро не предвещало им ничего хорошего. Уже с утра над их расположением появилась немецкая «рама». Она порою опускалась так низко, что чуть не задевала вершины отдельных деревьев.
– Заметили, гады, – говорит Федоров.
– Русские в квадрате «ноль – три», – радирует немецкий наблюдатель.
– По машинам, – командует Штрайзер, и колонна с танками скрывается в лесу…
Над картой склонились головы Руслина, Федорова, Еголина, Федорчука, Сашкина.
– А фрицы остались в дураках, – говорит Еголин.
– Прибыли, посмотрели и убыли, – подхватывает Сашкин.
– И назад… – отзывается Еголин.
– Назад вчера, а сегодня будут искать еще сильнее, – сказал Руслин. – Все силы бросят, а найдут. Уж больно мы им огромную дулю показали.
Все заулыбались. Сдержанно, так как чувствовали, что в словах их нового комбата – правда.
– Не только найти, но и уничтожить. Ведь они нас такими давно считают.
– Да! Но мы их вновь перехитрим. А как?! Вот об этом и потолкуем подробнее…
Последние его слова тонут в шуме моторов немецкого самолета. Все смотрят вверх, но там ничего не видно, кроме моря зеленых вершин деревьев.
– 12 –
И снова дорога. С лязгом и грохотом несутся машины, танки истребительного батальона Шмульца. Здесь же и Штрайзер. Проходит немного времени, пока оседает пыль, все становится видимым. Тогда из леска выходят Руслин, Федоров и Еголин.
– Пронеслись истребители…
– Ударить бы по ним!
– Успеешь еще…
Все трое выходят на дорогу. Тихо.
– Давай команду, – говорит Руслин.
Федоров громко и коротко свистит три раза. И сразу же на полном ходу вылетают из леса орудия и тут же скрываются в лесу на другой стороне дороги.
– Отлично. Замаскировать переход, – командует Руслин.
А истребительный батальон, заняв позицию под прикрытием брони и огня, идет в атаку на безмолвствующий лес. И не нужно быть фантастом, чтобы представить себе всю картину разочарования, когда они узнали, что атаковали пустое место. И лишь Руслин будет жалеть, что не было у них мин, чтобы заминировать подходы. Зато они все будут радоваться, что обвели фрицев, что стоит их батарея в настоящее время у реки там, куда они намечали себе выйти. Правда, это было в два раза дальше от линии фронта, в два раза дальше в немецком тылу, чем их засекла впервые «рама», чем там, где шел «бой» Шмульца и Штрайзера, результатом которого явилось пленение тяжело раненого лейтенанта Покровина.


«Блики прошлого». Книга первая. _____________________39

Штрайзер доставил его лично к генералу Шмидту. Это было «вещественное» доказательство доблести сынов фюрера, доказательство гибели русского артполка. Ну, а что они не взяли знамя полка, то его просто уничтожил снаряд или оно сгорело…
– 13 –
– Я поздравляю вас, полковник, с крупным успехом!
– Я выполнял волю фюрера, господин генерал.
– О, да, да! Фюрер осенял нас своим гением. Вы получите награду, полковник.
– Моя жизнь принадлежит великому фюреру!
После этого Шмидт спросил:
– А этот советский офицер, он что, молчит?
– Русский фанатик, господин генерал, – поспешил вставить свой отзыв Штрайзер, так неожиданно получивший награду и благосклонность своего шефа.
– О, уж эти дикари! Приведите его сюда.
В помещение ввели Покровина. Он едва стоял на ногах. Но увидев генерала, гордо вскинул голову.
– Коммунист?
– У нас все коммунисты!
– О-о, гут! Приказываю вас расстрелять.
– Хрен с тобою, – спокойно ответил Покровин.
– О, русски официрен хочет жить! Но он военный, он выполняет устав. Но секрета нет: мы победили вас и зачем вам погибать? Но надо отвечайт на небольшой вопрос. Три-четыре раза и … жизнь! Впрочем, отправьте в штаб. Немедленно!
Входит адъютант. Подает пакет Шмидту. Тот, разорвав конверт, читает и восклицает:
– Хорошие новости, господа! Очень хорошие. Мы идем в наступление…
– Путь на Москву, – нетерпеливо спросил Штрайзер.
– Да, да! Через эту … да … да Тулу… Танки Гудериана вспашут этот городишко… Бокал вина, господа, не помешает.
– Вилли, – обратился генерал к адъютанту. Тот пулею выскочил за дверь и через несколько минут вошел с подносом, на котором в бокалах шумело шампанское.
– Тост, господа, за победу! За ваш крест, полковник.
Когда все ушли, генерал углубился в чтение бумаг, которое прервал вошедший адъютант.
– Господин генерал, у селения Б. совершено нападение на машину, которая везла русского пленного лейтенанта. Русский украден. Погоня за бандитами идет. Сообщает обер-лейтенант Шмульце.
– Черт возьми, – рявкнул генерал. – Передайте Шмульце, без бежавшего русского не возвращаться.
Адъютант пулею выскочил за двери. Шмидт долго сидел, смотрел в окно и думал. Если бы мы могли заглянуть в его мысль?
– 14 –
– Да, да! Нет! Ни одного человека не дам. Справитесь, – громко говорил в телефонную трубку Егоров. Положив ее, обратился:
– Докладывайте!
Бурда вышел вперед, но не успел и рта раскрыть, как Егоров быстро подошел к Покровину:
– Ты, ты, лейтенант! Ведь сообщили…
– Никак нет, товарищ полковник, – тихо и твердо ответил Покровин. – Мне еще Гитлер пулю не отлил…
– А я письмо родным написал, – грустно отозвался Егоров.
– Это ничего!
– Да! А вот полк расформировали…
– Поторопились…
– Все может быть в такое время…
– Разрешите доложить…
– Потом, потом! А вот старшего лейтенанта послушаю. Докладывайте! – обратился Егоров к Бурде.
– Плохо, товарищ полковник! Задание не выполнено…
– Что?!
– Вот где были, – Бурда развернул свою карту и показал то место на ней, где он был с товарищами в тылу у врага. – Оседлали дорогу. Ждем. Идет машина. Ударили. Вот, старшего лейтенанта освободили, а в остальном ребята не растерялись, – виновато закончил рапорт Бурда. – Правда, одного раненого взяли – несли километров десять, но умер в дороге…
– Плохо, – отозвался Егоров. – «Язык» нам нужен, понял? Очень нужен!




40 Валентин Россихин

– Может я кое-что сообщу, ведь у самого Шмидта был, – отозвался Покровин. Но в это время вошел комдив. Взглянув на Покровина, он не подал вида, что слышал его последние слова.
– Что, пленный?
– Наш, окруженец, – ответил Егоров.
– Разрешите доложить, товарищ генерал!? Старший лейтенант Покровин. Заместитель комбата три – старшего лейтенанта Фатова.
– Ну и что?
– Получил контузию, отстал при переходе к фронту, набралось нас двадцать три. В лесу у села Б. попали под огонь истребительного батальона, танков. Приняли бой. Был контужен и попал в плен... До этого помню, три танка подорвали… Впоследствии из разговоров, я немного шпрехаю, понял, что мы с группой попали под удар случайно. Где-то рядом с нами была артчасть, полк, батарея или батальон. И на них был нацелен удар истребителей…
– Интересно, – пробасил Бородин. – Ну, а дальше?
– Разрешите высказать предположение?
– Давай!
– При допросе я был свидетелем, как генерал Шмидт давал приказ полковнику уничтожить артчасть. Затем слышал, что подходят новые танки, и тогда немцы пойдут в наступление…
– В наступление? – проговорил Бородин и как-то загадочно посмотрел на Егорова. Тот прикрыл глаза. Этот негласный разговор двух командиров, двух товарищей был ясен пока лишь им.
– Ну что ж, проверим, лейтенант, а пока …
– Ясно, товарищ генерал, – ответил Покровин, – но если в бой пойдем, не забудьте меня. Я того полковника сам найду, на дне моря и под землею…
– Старший лейтенант Бурда, останься, – приказал Бородин. Остальные вышли. Через час ушел и Бурда, но что за задание он получил, об этом знали пока трое.
– Вот так, старик, – обратился Бородин к Егорову, как только ушел Бурда. – Наши планы совпадают с немецкими. Они на нас, мы на них насту-па-ть будем!
– Кто первый начнет, тот и …
– Это так. И медлить нельзя. У нас готово все, а у немцев еще нет бронированного кулака. Без него они не начнут. Если будем ждать…
– Этот кулак у них будет!
– Да. Или к вечеру или завтра! А потом – держись.
– Значит…
– Правильно, старик! Смотри сюда!
Бородин схватил со стола карту.
– Вот мы. Вот они. Мы наступать будем из клина и выходить на простор. Впереди река. Мост… Вот этот мост!
– Авиация нужна.
– Да, да. Мост не даст подойти танкам, если они придут вовремя. А нам надо, чтоб не дошли. Ночная бомбежка моста?
– Бурда поможет…
– Будем верить! Хотя надежды очень мало. Времени в обрез, ты сам проследи за авиаторами.
– Будет сделано.
– Хоть дивизию, хоть полдивизии, но оторвем от Москвы.
– Оторвем, – уверенно произнес Бородин. А старшего лейтенанта Покровина проверить еще надо.
– Я свяжусь с особистами...
– 15 –
Ночью наша авиация бомбила мост…
– 16 –
Хорошо в лесу перед рассветом. Тишина такая, что слышно как бьется свое сердце. То там, то здесь запевают птицы, кто-то шуршит в траве. И все стоит в какой-то дреме, предпробудной дреме. Спят расчеты, жуют лошади, орудия замаскированы, но во всем – напряжение… Один сигнал, и орудия откроют огонь. Под большим дубом Руслин, Федорчук, Федоров.
– Четвертый час, – произносит тихо Федорчук.
– Три часа ходят, – отзывается Федоров.
Руслин молчит. Но вот издалека доносится:
– Кто?
– Свои!
– А, товарищ сержант, заждались…
Подходят Еголин и Цепин.



«Блики прошлого». Книга первая. ____________________41

– Задание выполнено, – тихо рапортует Еголин. – Авиаторы бомбили мост.
– Разбили?
– Нет. Повредили немного, но фрицы уже восстановили все. Думаю, что немцы будут через мост подкрепление подбрасывать.
– Факт, – отозвался Цепин. – Так быстро восстановили, значит надо позарез.
– Охрана с двух сторон, – продолжает Еголин. – Блиндажи с пулеметами. Солдат – человек двадцать.
– Отдыхайте.
Еголин и Цепин уходят.
– Одобряешь план, а, заместитель? – обращается Руслин к Федорову. Тот молчит. Долго. Потом произносит:
– Одобряю! Экзамен на жизнь!
– Только жить! – отвечает Руслин. Уходят к бойцам. А среди них разговоры:
– Умирать неохота… Ну, а в бою? Там я за себя постою…
– Я их гадов руками, зубами давить и грызть буду. Не крути башкой. Я после каждого убитого фашиста смотрю на солнце и вижу, что оно ярче светит, понял!
– Верно!
Вскоре все командиры собрались возле Руслина. Тот отдал короткий приказ:
– В четыре утра – у моста!
– 17 –
… Замерли у телефонов телефонисты, у раций – радисты, у танков – танкисты, во главе рот – ротные, затем батальонные, полковые… Бородин снимает трубку:
 – Девятый? Начали.
Дрогнула земля от залпов артиллерии. Танкисты в танках. Десантники на местах.
– Девятый? Огоньку, огоньку перед кораблями… Вперед!
– Пошла царица, пошла, – отозвался Егоров. – Я в первый…
Было тридцать минут шестого утра….
Перенесемся мысленно в штаб противника. Старинные часы торжественно отбивают половину шестого. Здесь Шмидт, Штрайзер, адъютант генерала.
– Русские вышли в прорыв, – докладывает адъютант.
– Опередили? – восклицает Шмидт. – Что делать? Полковник, возьмите два батальона автоматчиков, все танки резерва и продержитесь до семи. В семь прибудет танковая дивизия Штюмлера. Они уже на подходе.
Раздается стук в дверь. Входит Шмульце.
– Господин генерал, русские танки прошли у селения Б. Все сметают, все сметают…
– Спокойно, обер-лейтенант! Вы не баба! Где батальон?
– Разбит…
– Штрайзер, прорыв должен быть ликвидирован. Идите! Адъютант, подготовьте машину и охрану.
– Слушаюсь!
Резкий телефонный звонок вернул адъютанта, и он, схватив трубку, стал слушать. По мере того как он слушал, лицо его становилось все бледнее, и наконец он выдавил из себя:
– Господин генерал, нас окружают…
– Что?
– Мост взят русскими, и нашим танкам нет пути… Надо искать брод или наводить переправу.
– Машину, – рявкнул Шмидт.
– 18 –
– А ведь здесь не больше ста метров, – говорит Руслин Федорову, рассматривая мост, блиндажи охраны возле него, отыскивая лучшие подходы. – Ну, ни пуха, ни пера!
Федоров скрывается и вскоре с бойцами оказывается у самого моста. Руслин, взглянув на часы, командует:
– Батарея, огонь!
Взлетают в воздух укрепления блиндажей.
– Огонь!
Федоров на мосту. Оставшиеся в живых немцы – их двое – поднимают руки вверх. На мост выезжает батарея. Руслин уже здесь, он дает команду:
– Оборону на том берегу! Быстрее, быстрее, черт возьми! Пленных уведите…
Вскоре на крутом берегу реки, на высотке устанавливаются орудия, маскируются, отрываются щели, окопы. Руслин и здесь:
– Район обстрела – все четыре стороны! Оборона круговая. Сделать запасные позиции. Быстрее, хлопцы, быстрее.
– А у моей жены сегодня день рождения, – говорит Федоров.


42 Валентин Россихин

– Поздравляю, все поздравляем, – кричит в ответ Руслин и бежит ко второму расчету.
– Письмо вечерком напишу, поздравлю…– продолжает Федоров. И никто не улыбается, бойцы устанавливая орудия принимают его слова серьезно.
– Я дома погребушку строил, – начал заряжающий Степанов. – Так яму рыл неделю. А теперь за час такой подвал отгрохаю, что Гитлера со всей его сворой засадить можно…
– Точно…
– Она наша кормилица, она наша защитница.
Откуда-то издалека тяжелый гул заставляет всех умолкнуть, прислушаться. Руслин смотрит в бинокль и ему уже видно, как идут немецкие танки.
– Три машины головные, а сколько за ними? – шепчет он и командует:
– Батарея, к бою!
Замерли у орудий бойцы. Пуста, кажется, высота. И никто не говорит ни слова. А танки все ближе. Долина наполняется грохотом. Воздух темнеет. За пылью скрывается солнце. И вот изгиб дороги ставит танки бортами к высотке. Кресты, открытые люки.
– Еще раз пройди, Федоров, по расчетам. Скажи каждому, бой будет не на жизнь, а на смерть. Выстоят сильные. Иди…
Федоров по траншеям от орудия к орудию, от человека к человеку, два-три слова и лица бойцов становятся еще суровее, решительнее, мужественнее.
– Стоять будем насмерть!
– До последнего вздоха!
– Фашисты не пройдут…
Звонкий голос разрывает грохот танков:
– Батарея! Первый и второй расчет – по головному третьему, четвертому – по замыкающему – огонь!
Удар был внезапным и точным. Черным дымом заволоклись первый и последний танки. Захлопнулись люки в остальных, столкнулись несколько машин при разворотах.
– Огонь! Огонь! – кричал Руслин. Но и без него уже каждый расчет бил прицельно, и в гуще металла снаряды находили свои цели. Вскоре еще два остановились в дыму, а новые шли вперед. Разбито четвертое орудие. Цепин стоит на коленях. Прямо на него идет танк. Взрыв снаряда, Цепин стоит без руки, но в левой – связка гранат. Танк прямо на него. Взрыв и густой дым окутывает громадину.
У третьего орудия остались Федоров и Сашкин.
– Подавай, старшина, подавай, – кричит Сашкин.
Федоров схватывает снаряд, подносит, заряжает. Выстрел, и еще одна немецкая машина горит.
– Бей, сержант, бей гадов, – отзывается Федоров и тут же падает убитым.
– Давай, давай, – кричит Сашкин, но оглянувшись видит Федорова и понимает, что тот ему уже не поможет. Тогда он сам берет снаряд, сам заряжает, сам стреляет. Вражеский выстрел достигает и его орудия. Сашкин вылезает из песка и вновь идет к снарядам, заряжает и стреляет, хотя орудие стоит на одном колесе. Новый взрыв гремит у орудия. Окровавленный Сашкин берет гранаты. Смотрит на долину. Четыре танка ползут на оставшиеся орудия. И он идет туда, к своим товарищам, друзьям.
– Только огонь, только огонь! – кричит Руслин. Но его никто не слышит. Все делают свое дело, и выстрелы гремят один за другим.
На второй расчет прямо шел танк. Выстрел, другой. В ответ снаряд рвется у орудия. Засыпает землею Еголина. Убит боец, второй – без ног. На руках поднимает свое тело и скатывается с двумя связками гранат под танк. Взрыв. Один Еголин. Огромным усилием заряжает орудие и падает без чувств. Молчит первое орудие, но немцы уже не выдержали. Оставшиеся отходят. Батарея выдержала бой. Но немцы идут теперь на мост. Оживает Еголин и ползет к первому орудию. Там Руслин и Сашкин.
– Танки идут на мост. Еголин, со связками к мосту.
– Орудие к бою!
Еголин успевает к мосту вовремя. Ценою своей жизни останавливает танк. Но снова доносится грохот о скрежет металла. В долину входят новые фашистские танки.
– Одиннадцать, – шепчет Руслин. – Еще столько же, сколько почти уничтожено… Знамя, хлопцы, знамя! Пока мы живы, будет жив полк.
Танки все ближе. Руслин у прицела. Сашкин поднимает новый снаряд. Танки открыли огонь издалека. В просвет ярко глянуло солнце. Танки ближе. И вдруг грохот обвалом обрушился с противоположной стороны.
– Если и там немцы? – шепчет Сашкин.
– Тогда хана…
Но на берег вылетает танк и на нем звезда. За ним другой, третий… На танках десантники. Среди них и Покровин. С грохотом и шумом, под могучее «Ура!» десантников головной советский танк пролетает через мост. За ним остальные. Десантники бегут на высоту. Впереди Покровин и … бывший майор Осипов. Руслин и Сашкин исчезают в толпе.

«Блики прошлого». Книга первая. ____________________43

– Товарищ майор, – обращается Руслин к Осипову, – батарея вверенного вам полка находилась в окружении…
Плачет Осипов, плачут Руслин и Сашкин, на руках у которых лежит знамя полка.
Подходит Егоров.
– Орлы! Молодцы мои! – он крепко обнимает и целует Руслина и Сашкина.
А у речушки остались одни горящие танки, следы жестокого боя, грохот которого откатился за это время далеко на запад…
– 20 –
Это было в 1941 году. И мало кто знал о героической схватке батареи полка Осипова. А Руслин и Сашкин после отдыха вновь пошли в бой. И вновь было отступление, а затем бои в стремительном порыве вперед. В их сердцах в наступление шли все их товарищи, что погибли в том безымянном бою у незнакомого моста, когда они чисто случайно помогли одержать маленькую победу в бою с немцами, в том самом бою, о котором в сводках Совинформбюро не было ни одной строчки.
Ишим, 1943-1944.
 Кинорассказ был написан быстро, можно сказать, на одном дыхании. Я не испытывал во время работы над ним никакого сосущего постоянно под ложечкой тошнотворного ощущения голода, а успех породил новое желание, и я приступил к написанию повести, которую посвящал брату, так как не верил в его гибель. В повести он – партизан, и я писал о его фантастическом спасении, как нам хотелось, о его героическом пути, о его любви. Так, в конце лета сорок четвертого года я полностью завершил свой рассказ и оставляю его таким, каким он вышел.
ДО ПОБЕДЫ ЕЩЕ ДАЛЕКО
повесть
– 1 –
Землянка. Бойцы ведут оживленный разговор.
– Нас заставили воевать враги, и бить я их буду так, чтоб тошно гаду стало, – сказал Оленев, отсыпая в подставленную Васькой Сиротиным бумажку, табак.
– Да уж не подкачаем, Алеша, – поддержал тот, – и я Гитлера самолично убью, факт!
– Факт! – согласились товарищи. Помолчали.
– А я вот думаю про себя, – нарушил тишину боец Митрохин, – как там без меня семья мается, детишки, жена… Домик я построил перед войной и пожить мало в нем досталось… Было все: работа, я завод свой своими руками построил, а он гад бомбой в мой завод… Я бить их буду до точки, всех подряд – и до точки!
Слишком велик был гнев в словах Митрохина. Наступила пауза и каждый мысленно был согласен с этими словами. Потом словно ставя точку в разговоре, Оленев произнес:
– Правильно!
И с этим словом в землянку вошел комбат Загорник.
 – Перед рассветом атака, – сказал он, – соседям помощь нужна… Часик еще подремлите, а там … как кому повезет…
– 2 –
Бой разгорелся с новой силой. Местность представляла наступающим возможность сосредоточить силы вне огня. Левый фланг батальона, где был Оленев и его друзья, упирался в болото. Это позволило Загорнику больше сил бросить на правый фланг, где немцы готовили контратаку, Оленев, Сиротин, Курин и другие знали, что идущего в атаку немца остановит только огонь и железо.
Немецкие автоматчики шли впереди. Справа ударил пулемет, как бы боясь, что опоздают, сразу же застрочили автоматы и застучали винтовки. Бой разгорался… И скоро ничего нельзя было разобрать в этом бесформенном клубке атакующих и обороняющихся людей. День шел к вечеру. Оленев был ранен уже второй раз, но прижав винтовку еще сильнее к плечу, стрелял шепча сквозь стиснутые зубы:
– По-советски! По-советски!
Понеся потери, немцы отошли.
Загорник получил приказ перейти на новую линию обороны. Батальон стал отходить. Поднялся и Оленев. В голове стоял шум. Пригнувшись, он хотел сделать перебежку, как в это время со стороны немцев ударили пулеметы, загремели орудия. Под их прикрытием немцы бросились вновь в атаку. Оленев замешкался и получил новое ранение в голову. Он упал, теряя сознание. Когда бежавший немец ударил его кованым каблуком по лицу, Оленев застонал.
– Живой русс! – завизжал немец. К нему подбежали еще и обер-лейтенант Мейнц.
– Русски жифой? – проговорил он. – Отвести в штаб.
Оленева подхватили под руки и потащили. На миг он приоткрыл глаза: кругом были немцы.


44 Валентин Россихин

– 3 –
Был тихий вечер. Муж стучал костяшками счетов – готовил отчет по бухгалтерии. В окно просунулась голова и весело проговорила:
– Поздравляю, Семен Григорьевич, Вам письмецо с фронта. Давно я Вам не приносил, а сейчас получите, – и с этими словами вместо головы в окне появилась рука, в которой был зажат конверт.
Семен Григорьевич отложил счеты в сторону, поднялся, подошел к окну, взял конверт, распечатал и начал читать. По мере чтения лицо его изменялось, а потом из глаз беззвучно потекли слезы. Жена испуганно стояла перед ним, а потом всплеснув руками, сразу же заголосила:
– Неужто Алешеньку…
Семен Григорьевич кивнул головой, и слезы градом хлынули из его глаз. Уже заходили соседи, без слов садились и молчали.
– Доченьке не говорите, у ней учеба, – проговорила Александра Николаевна.
– А я уже знаю, – раздался с порога голос Риммы и она тут же повернувшись выбежала на улицу, унося с собою в ушах душераздирающий крик матери. Мужики грозно молчали.
– 4 –
Изба кузнеца Павла Петунина стояла на самом краю села. Сам хозяин умер до войны, и осталась у него семья: жена, Пелагея Егоровна, с ней он прожил ровно двадцать лет в дружбе и согласии, дочь Вера, которой шел двадцатый год и любимый Павлов сын «варнак» Сережка, тринадцати лет. Пелагея Егоровна после смерти мужа перешла на иждивение дочери, да сама еще работала в колхозе, выполняя любую работу. Колхозники говорили:
– У нашей Пелагеи Егоровны все в руках горит. Работа спорится и выходит из-под ее рук готовое, новое, хоть на выставку в Москву.
Дочь работала учительницей. Ученики, третьеклассники, любили ее, и класс всегда шел впереди остальных.
Сергей запоем читал книги. Это его любимое занятие. Он даже мечтал о своей библиотеке, количеством экземпляров так в тысячу. Он перечитал всю школьную библиотеку, собрал со всего села книги у товарищей, и тоже перечитал их и когда, казалось, что читать уже больше нечего, он где-то на чердаке, среди разного хлама, нашел книгу, уже довольно потрепанную, без конца и начала «Первые шаги юного физика» и начал проделывать все опыты и уроки, какие там только были.
Неизвестно, сколько бы Сергей разбил и попортил яиц, делая знаменитого Ваньку-Встаньку из яичной скорлупы, пока мать все яйца не закрыла под замок. Но и то он ухитрился утащить десяток и сделал в конце концов своего знаменитого Ваньку-Встаньку, который даже у него стоял на острие перочинного ножа.
Затем он собрал все вилки и пробки и стал делать разных плясунов. Потом попортил ведро картошки и разбил две тарелки, делая знаменитый маятник Фуко, но мать взяла картошку даже с маятника и сварила в супе. После было много смеху, когда мать сказала, что он съел свой маятник за завтраком. Потом гнул спирали и дуги разные, делая центробежную железную дорогу, и еще бы делал и гнул, и ломал бы, но беда в том, что кончилась наука первых шагов юного физика. Как жалел он, что кончилась книга. Проходил унылым два дня, а затем начался ягодный сезон, и Сергей «ушел весь в ягоды». Приходил из леса поздним вечером и приносил не столько ягод, сколько разных цветов, жучков, козявок, букашек…
Грянула война.
Вопреки материнским уговорам, Сергей ушел в партизаны. Началась жизнь «лесного воина и защитника земли» по его словам. Дома осталась мать и Вера, да еще две курицы и поросенок.
Взятие села немцами и расположение в нем какой-то немецкой части сильно отразилось на его жизни. Чтоб жители не бунтовали, для устрашения в деревне повесили двух евреев, да старика Евстигнея с женой Марьей, бывшей колхозницей, дояркой, которая была в Москве на сельскохозяйственной выставке; издали приказ, что после пяти часов всякое хождение прекращается и за нарушение расстрел без суда и следствия. Жители приказ выполняли, а собаки и кошки нет, и последовал приказ расстрелять всю эту сволочь. Приказ был выполнен точно, и по улицам никто не ходил не только вечером, но и днем.
Рядом с избушкой Петуниных протекал ручей. Небольшой, но глубокий и с обрывистыми, крутыми берегами, весь заросший кустами ивы и тала, что представляло непроходимые дебри. Вера ходила иногда сюда по воду, это Сергей показал ей свои ходы и выходы, тайные для всех, как он сказал, и это было так. В овраг ручья люди не ходили.
Однажды они услышали орудийную стрельбу, треск пулеметов. Бой шел за лесом, что виднелся вдалеке. Но вскоре шум затих, а поздно ночью Веру разбудили крики. Она встала с постели и прильнула лицом к холодному стеклу оконной рамы. Светила луна, выглядывая в просветы между черных облаков. По улице шли трое. Два немца вели кого-то под конвоем. Это был Оленев. Поравнявшись с окнами, немец ударил пленного прикладом в спину. Сквозь стиснутые зубы вылетел стон. Он долетел сквозь преграду стекла до ушей Веры, и сердце

«Блики прошлого». Книга первая. ____________________45

застучало от прилива крови и ненависти. Подошедшая Пелагея Егоровна перекрестясь проговорила:
– Господи, пошли ему терпения перенести все мучения, как Христу, а им людоедам лютой и медленной смерти.
Они легли, но не могли уснуть. В ушах стон, в глазах удар приклада… На востоке заалел утренний рассвет.
– 5 –
Майор Энгель сидел за столом и просматривал почту. Самодовольно улыбаясь, он мычал под нос: «… С чего тебя, девка, тоска извела?..» (из «Солдатской песни» Ф.Шиллера). «Не плачь, все равно не поможет!» … Дела идут хорошо. Русские разбиты и отброшены. Правда, потери большие… Убит обер-лейтенант Мейнц.
Энгель перестал мычать. Он вспомнил последнее совещание, где Мейнц поклялся, что возьмет эту болотную оборону русских. «Жаль Мейнца!» – подумал полковник, но тут раздался звонок телефона. Сообщали, что наступление продолжается. Командует обер-лейтенант Шульце. Просили подкрепление. Фон Энгель положил трубку. «Шульце» – этому лейтенанту в жизни везло. Фон Энгель имел еще обиду на него за то, что Шульце первый получил награду, когда полагалось ему, фон Энгелю. Он дал приказ, чтобы на левый фланг боев была переброшена рота автоматчиков. Вошел адъютант и сообщил, что на допрос доставили русского пленного.
– Ввести сюда, – приказал Энгель и подошел к столику, на котором стояла раскупоренная бутылка вина, закуска и целый набор всевозможных часов. Ими полковник увлекался – памятные трофеи. Ввели Оленева.
– Посадить, – приказал полковник. Конвоиры посадили Оленева на стул. Энгель закурил сигару и по старой привычке, обойдя вокруг стола, потушил спичку о щеку Оленева. Ни один мускул не дрогнул на его лице. Он смотрел прямо Энгелю в глаза, и если бы полковник мог читать по глазам слова, то он понял бы, что от этого русского ничего не получишь. Ни слова, ни стона. И еще понял бы полковник, что даже здесь, среди врагов, он не боится их и будет воевать до конца.
– Сволочь, – зло крикнул Энгель и круто повернувшись налево рукой оперся о край стола и забыв, что во рту сигара, крикнул:
– Какой части, русская свинья?
Сигара выпала и покатилась, разбрасывая искры огня по сторонам. Это взбесило, и десятки вопросов посыпались из его рта:
– Сколько войск этот участок? … Какой дивизия? … Полка? … Пулеметов? Пушек … – он сделал передышку и только хотел продолжать дальше, но его перебил Оленев:
– Весь советский народ стоит здесь…
– Смеешься! – прорычал Энгель и остановился напротив него. – Русский свинья! Молчишь, – сильный удар в лицо Оленеву, и тот упал.
В голове стоял шум. Кровь сильно пульсировала, казалось, что она вот-вот вырвется наружу, на простор. Оленев встал. Конвоиры придвинулись, а Энгель удивленно уставился на него с возгласом:
– О, о, о…
А в ушах Оленева звенело, как будто били в огромный колокол и где-то из глубины, издалека шел эхом звук переливов колокольчика. Трудно было даже разжать стиснутые зубы.
– А это русский удар, – почти прошептал он, но и это было отчетливо слышно в могильной тишине комнаты. Оленев, собрав все силы, спружинив на ногах, коротким движением ударил в подбородок Энгеля. От удара фон Энгель опрокинул сзади себя стол. Оленев упал на пол.
– Расстрелять… – прохрипел Энгель. Оленева подхватили под руки и выволокли. Вбежал адъютант и доложил о прибытии связного.
– Убрать здесь все, – проговорил полковник, – и пусть входит.
Адъютант поправил стол, задернул штору на окне и ввел связного. Нервным движением Энгель разорвал пакет и прочел: «Русские перешли в контратаку с правого фланга и, прорвав нашу оборону, отрезали часть доблестных воинов Германии, которые сильно выдались вперед. Требуется подкрепление. Капитан Фрицлер».
Энгель сел. «Так вот зачем русские отошли», – мелькнула у него мысль. – Значит они сами отошли, а потом ударили и…». Он бросился к телефону.
– 6 –
Загорник сидел у коптилки и рассматривал карту. Бойцы курили и разговаривали о новостях. В землянку ввели пленного. Это был Шульце. Все сразу потянулись поближе к свету, чтобы лучше рассмотреть его. Шульце испуганно оглядывался. Губы его дрожали от страха.
– Товарищ капитан, поймал, как бежать хотел. Крест свой сорвал, – доложил Сиротин и положил на край стола немецкий крест.
– Да ты не дрожи, немецкая шкура, – со злостью проговорил пулеметчик Курочкин.
– Прекратить! – сказал тихо Загорник. Потом Сиротину:


46 Валентин Россихин

– Молодец, Василий Петрович. Отведи в штаб полка, там он очень нужен будет, а тебя за храбрость в бою к награде представляю.
– Служу Советскому Союзу, – ответил Сиротин, подтолкнув Шульце, показал тому на выход.
После того, как дверь за ушедшими закрылась, Загорник отдал приказ об отходе с занятых позиций. Отходить в глухую ночь, без звука к селу М. Утром немцы, после артподготовки, пошли в наступление и заняли старую оборону батальона.
– 7 –
Корзина больно ударила в коленку, и Вера, зажав ушибленное место, присела на траву.
– Фу, черт! – вырвалось у нее сквозь зубы. Где-то недалеко в кустах защелкал соловей, перебирая трели и потом, подыскав ровный напев, залился продолжительным свистом. Слушая пение, Вера забыла про ушиб и про то, что она пошла полоскать белье. Мысль слилась с пением соловья, и перед глазами ее встало все пережитое за последние годы. Училась, хотела получить профессию, а потом работать. Окончив педучилище, была направлена в родное село. Но работать много не пришлось. Началась война. Она разбила все мечты. Из села не ушла, потому что не хотела оставлять одну мать, которая заявила, что из своего дома ей ехать некуда. В родной школе – немецкая комендатура, в том классе, где она учила своих питомцев, был расположен немецкий карцер, где сидели уже жители ее родного села. Вместо клумб с цветами под окнами установлены пулеметы.
Скоро учебный год, но работать не придется. Соловей прекратил пение. Вера оглянулась и схватив корзину быстро начала спускаться к ручью. Ветка зацепилась за волосы, но она ее быстро отломила и шла, уже не обращая внимания на то, что другие хлестали ее по ногам, цеплялись за корзину, лезли в глаза.
Но вот и вода. Она присела, чтоб отдышаться и устремила взгляд в просвет между зелени, на маленький кусочек голубого неба. Глаз поймал точку, это трепетал жаворонок. Глаз устал наблюдать, и Вера, поставив корзину к воде, только хотела начать полоскать белье, как вдруг где-то наверху раздался выстрел, а за ним другой, третий. Как будто какая-то нить оборвалась в груди у Веры, и вздох задержался в горле. В ушах звенело, но кругом было тихо. Забыв про корзину, она бросилась туда, откуда прогремели выстрелы, еще не зная, что там и зачем она это делает.
– 8 –
Конвоиры вывели Оленева на расстрел. Один из них – тип мясника, второй – худощавый с остромордой физиономией, украшенной длиннющим носом. Дойдя до переулка, свернули налево и за последней хатой вышли на тропинку, которая вскоре привела их к оврагу.
Оленев вспоминал жизнь. Три года от роду – грянул набат революции. Смутно помнил отца, уходившего на Колчака, а сейчас – старика, Римму – сестру, мать… «Как они переживут это», – подумал он. «А Римка трещотка, – уже с нежностью произнес он про себя. Представил ее, как видел последний раз, и заулыбался, – красивая девка будет!». Немец-мясник грубо толкнул автоматом в бок и произнес:
– Стой, молись… – и показал на небо рукой.
– Стреляй, немецкая гадина, – заговорил Оленев. – Попадешься нашим, они тебя сбросят живьем с этого обрыва…
Немцы заспорили, кому стрелять. Выпало по жребию мяснику. Худощавый забросил автомат за плечо, пошел к деревне. Медленно поднималось дуло автомата. Медленно шло оно вверх и вот замерло на уровне глаз. Раздался выстрел. Кровь залила глаза, лицо… Оленев пошатнулся и упал вниз. Затрещали ветки под падающим телом Оленева. Немец еще дважды выстрелил вслед, а затем, забросив автомат за плечо, быстро стал догонять ушедшего напарника.
– 9 –
Больно ударила ветка в лицо. Вторая царапнула ухо. Они цеплялись за платье, хлестали по рукам и ногам.
Один раз Вера упала, зацепившись ногою за кочку, но быстро вскочила и не чувствуя боли бежала все вверх, ближе к месту, где раздались выстрелы.
Широко открытым ртом хлебнула быстро несколько глотков воздуха и уже тише, с осторожностью, стала пробираться сквозь кусты. В одном месте преградила дорогу яма. Это была воронка, уже заросшая, но ее пришлось обходить. Но вот и край оврага. Передохнула, прислушалась к тишине.
Внизу, справа защелкал соловей. Ветерок, пришедший с вечерней прохладой, стал перебирать ветки, шелестеть опавшими листьями. Слева вдруг раздался треск, как будто там пробирался человек. Прислушавшись, она пошла туда. Замолк соловей. Вглядываясь в сумерки оврага, она услышала какой-то звук, непохожий ни на какие другие, кроме одного…
– Ох-р-р, – донеслось до нее, и она, раздвинув кусты, увидела на траве человека. К ужасу и радости, Вера узнала в нем того, кого видела ночью. Она бросилась к нему. Все лицо залито кровью. Одежда в лохмотьях, наверно порвалась совсем, когда тело падало в овраг. Вера бережно подняла голову и стала обмывать кровь водою из ямки. Глубокий шрам от пули шел у виска. Второй шел ото лба вверх, где обрывался. Широко открытый рот жадно ловил прохладную струю воздуха. Вера обмыла раны и вздрогнула, когда увидела, что Оленев открыл глаза.
«Блики прошлого». Книга первая. ____________________47

– Свои, родные, наши, из деревни я… а вы?
Оленев закрыл глаза. Вера поняла, нужно помочь, перевязать раны, действовать. Она сняла жакет, свернула его и положила Оленеву под голову, приговаривая:
– Полежите, полежите немного. Я приду сейчас. Сделаю перевязку… Я сейчас, – и она бросилась вниз, нашла корзину с бельем и забыв, что оно не полоскано, побежала домой. Сотни мыслей прошли в голове. Нужно достать бинтов. Самое главное йод, ножницы, белье, чтобы переодеться и нужно увести, убрать его в «темное место», это такая нора на дне оврага, которую нашел и показал ей Сергей. Сообщить партизанам…
– 10 –
Когда Вера пришла, Оленев уже лежал на спине. Обмывая раны и заливая их йодом, Вера тихо спросила:
– Как вас звать?
Оленев собирался с мыслями, восстанавливал в памяти события. Вера, разорвав простыню на полосы, будут заменять бинты, ловко и быстро осматривала раны.
– Я вас видела ночью, – продолжала Вера, – вели немцы и били прикладом. Как я хотела в это время иметь винтовку, я убила бы этих проклятых немцев.
Руки ловко перебирали волосы, отделяя их от раны. Холодная вода действовала освежающе, и Оленев попытался улыбнуться, но вышла гримаса. Он вспомнил то, как стоял на краю обрыва. Ветерок прохлады, примятый цветок, который тоже боролся за свою жизнь на земле. Видел лицо палача, поднимающего свой автомат. Удар в голову. Уже смутно вставало в памяти, как летел вниз головой в овраг. Как ударился о землю, но так как был спуск оврага крутой, то он только скользнул по скату обрыва и, зацепившись за куст, прекратил падение. Слышал, как раздались два выстрела вслед ему, и пули цыкнули где-то сбоку сквозь кусты в землю. Дальше потерял сознание. Раны защипало, и он догадался, что это йод. Вата, покрытая лентой простыни, легла на раны, и Вера стала забинтовывать их.
– Теперь вы скажите, как вас звать? Мое имя Вера. Здорово вас поцарапало, – и уже с восхищением, – здоровые вы, весь череп чуть не раскололо, а ничего еще…
– Звали меня Алешкой, – прошептал наконец Оленев.
Вера проверила его левую руку, здесь тоже рана, касательная, и она наложила на нее простынную повязку, затем сказала:
– Здесь, Алеша, опасно. Перейдем на другое место, безопасное по мере возможности.
Помолчала, словно собираясь с духом, и продолжила:
– Я попала под присмотр сотрудника комендатуры Фрицлера, который вбил в свой немецкий болван, что я должна стать его … женою, – Вера не пожелала сказать Алеше, что немец добивается, чтоб она стала по ее желанию его любовницей, силою он ее наложницей не хотел иметь, – а еще староста, немецкий холуй, следит за мной, хочет в Германию сплавить как пособницу партизанам… Ухажерство немецкого офицера пока спасает меня от отправки в Германию, но мне… Так и живу… А теперь попробуем перебраться.
С помощью Веры Оленев приподнялся и ею же поддерживаемый, стал едва переставляя ноги идти в ту пещеру, о которой говорила ему Вера, и это передвижение было хоть и с великим трудом, но сделано.
Внутри пещерки была сухая трава. Оленев свалился на нее и затих. Вера, оставив немного питания, зачерпнула в ведро воды и медленно стала карабкаться наверх. Вход же в пещерку замаскировала ветками.
– 11 –
Фрицлер сидел в кабинете у Энгеля и слушал его наставление:
– Вы должны понять, Фрицлер, что никакие смягчающие обстоятельства не применимы в отношениях с русскими. Никакие! Только оружие и сила могут удержать в повиновении население России, – продолжал Энгель. – Наши доблестные войска наступают вперед, несмотря на яростное сопротивление. Мы в глубоком тылу у врага… – Энгель повысил голос, – и русские должны бросить думать о возврате к старой жизни к большевизму. Мы должны выбить всю эту заразу из дурных голов населения. Кто не подчиняется, тот должен быть истреблен, безжалостно и беспощадно. Вы, Фрицлер, комендант, в вашем подчинении все, что нужно вам.
И нужно приняться за дело по-настоящему для достижения цели – утверждения нашего порядка здесь.
– Но на это нужно время и... – Фрицлер не договорил, как его гневно перебил Энгель.
– Замолчите, Фрицлер! Я вижу, вы начали разлагаться под их влиянием. Я знаю вас, и поэтому мы должны приступить к делу с сегодняшнего дня. Время не ждет. Минуты и секунды считают нашу жизнь в этой проклятой стране. – Он сел в кресло и продолжал. – Вот кресло, на котором мы с вами сидим, оно взято у русских жителей, взято силой. Вы думаете, Фрицлер, что они забыли, как мы брали это кресло? Нет. Они помнят все очень хорошо. И в любую минуту они постараются отомстить нам за это.
Энгель сделал паузу, раскурил сигару и уже без пафоса продолжал:
– Я вызвал вас для того, чтобы отдать приказ: вы должны выявить в самое короткое время, кто в селе коммунисты, комсомольцы, у кого кто из семьи партизаны, у кого кто в Красной
48 Валентин Россихин

Армии… Все в вашем распоряжении. Используйте местных предателей, к слову, здешний староста может быть активно привлечен к этому.
– Так точно, господин майор, фамилия его Ярцев, сын бывшего кулака Петра Ярцева, осужденного советской властью, – вставил свою реплику Фрицлер, давая тем самым понять Энгелю, что он в курсе жизни местных людей и что он имеет среди них информаторов.
– Вот-вот, – перебил его майор, – это очень ценный товар, немного ему дать, а много от него взять.
– Так точно, господин майор!
Энгель продолжал:
– Мы должны выполнить приказ нашего Великого фюрера. В будущем нас ждет награда от нашего фюрера. Он далеко от нас, но его дух идет с нами. Он видит все, наши общие усилия не пропадут даром.
– Хайль Гитлер! – почти крикнул Фрицлер, вставая.
– Хайль Гитлер! – ответил Энгель, – можете идти и приступать к делу.
– Слушаюсь, господин майор, – воскликнул Фрицлер, – и дверь звучно хлопнула, закрываясь за ним. Шаги гулко раздавались по коридору, затем хлопнула парадная дверь. Все затихло. Энгель закурил сигару и сел в кресло.
– 12 –
В воздухе парило. В полдень Вера, управившись по избе, вышла во двор. По улице проходил патруль. Жара разморила их потные лица, но солдаты, словно утки, переваливаясь с бока на бок, шествовали за ефрейтором.
«Глаза уж не смотрят на иродов этих…», – прошептала Вера, отвернулась и, присев в тени куста сирени на скамейку, задумалась об Оленеве: «Как он там? Что он теперь делает? Совсем забыла про него. Ведь сегодня еще не была. Пойду за водой и отнесу хлеб…».
Пелагея Егоровна сидела у печки и варила ужин. Огонек весело потрескивал, так как горели осиновые дрова.
– Веруська, сходи по воду. Воды там уже совсем немножко. Чай поставить даже нету.
– Сейчас, маманя, – ответила Вера и загремела посудой на полке.
– Ты что гремишь-то? Голова у меня болит сегодня, а ты все гремишь да гремишь.
– Да я так, – и она затаила дыхание. Мать поправляла огонь под ножками таганка и оглянувшись заметила то, из-за чего Вера гремела посудой на полке. В руках у нее был хлеб. последняя булочка, которую она быстро спрятала на груди, и бросилась в сени, где схватила ведро и не чуя под собою ног, выскочила из избы. Второй, нет уже больше раз она обманывала мать ради спасения другой жизни. Вера не знала, что мать все видела, но молчала. Выйдя за огород, Вера не оглядываясь, почти бегом, направилась к ручью. Под ногами мелькали цветы, трава, летающие бабочки, разлив цветов. Маленькие, большие, красные с черными пятнами, белые с коричневой махрой по краям и другие. Ей казалось, что она не идет, а летит по вечерней наступающей прохладе. Скоро овраг…
Ярцев шел от коменданта домой задами огородов. Вдруг его внимание привлекло белое платье, мелькнувшее у оврага. Он повел головой по сторонам, покрутил длинным носом, как у цапли, и улыбнувшись, как будто поймал на месте преступления, засеменил на то место, где только что мелькнуло платье.
Вера соскочила с края оврага, быстро пробежала спуск и, свистнув три раза, бросилась в кусты. Оленев сидел и уже ждал ее. Когда она появилась, он улыбнулся и проговорил: «Наконец-то». Многое было уже в этом слове.
– Так точно! Прибыла с небольшим опозданием, но не надолго. Мать ждет воды на чай. Так что я вам только хлеб передам да спрошу, здоровы ли, самочувствие ваше? – прошептала Вера быстро.
– Все в порядке, – ответил он, – раны уже затягиваются совсем. На голове уже все в порядке. Вот только рука подкачивает.
– А ночью не страшно одному? – спросила она.
– А я разве один?
– В кто еще у вас есть? – спросила Вера и как-то насторожилась.
– Со мной еще есть, как в песне поется: «Еще первый мой товарищ – темная ночь…».
– Вот что, – и Вера рассмеялась. – А второй товарищ?
– По правилу сказать, первый товарищ будете вы, а второй будет темная ночь и третий…
– У вас есть и третий, – перебила Вера.
– Да, третий будет мой товарищ – это товарищ соловей. Мы с ним коротаем ночь. Он поет, я слушаю.
– Это как в театре: соловей – артист, вы – зритель, слушатель, – сказала Вера и улыбнулась.
– Вы правы, Вера, – сказал Оленев, и вдруг сделав знак рукою молчать, прислушался.
По краю оврага как будто ходил человек.
– Я иду, – шепнула Вера и зачерпнув воды пошла наверх. Оленев провожал ее взглядом до самого верха. Поднявшись, Вера заметила, что кто-то, согнувшись, почти бегом, бежит к селу.

«Блики прошлого». Книга первая. _____________________49

«Ярцев», – она побледнела как снег и опустила ведро на землю. Позади раздался шум. Она оглянулась и увидела Оленева, который смотрел на удаляющуюся фигуру человека.
– Это староста села, он все выглядел! Что нам делать? – она повернулась к Оленеву и взглянула в лицо. Оно было заросшее, а глаза горели задорным огоньком. – Что вы думаете? – спросила она испуганно у него.
– А что, Вера, я думаю, что уходить надо поскорее мне отсюда. Это будет вам лучше, а также и мне.
– Но вы больной человек. Вам нужно лечение еще. У вас раны не затянулись совсем, Алеша, – она не договорила, как он перебил ее.
– Но погибать у фашистов я не намерен, после того как уже раз вырвался из их лап. Но не нужно медлить. Время не ждет ни одной минуты. Каждая секунда на счету у нас, Вера. От быстроты зависит наша жизнь. Нужно действовать.
– Хорошо. Ты должен уходить сначала по руслу ручья, семь поворотов, а на восьмом прямо поднимайся и иди до дуба, от которого прямо на север, и там вы должны найти их. Я вам говорила, что в партизанах мой брат.
– Жди, Веруся, – он впервые назвал ее так, – приду с победой, то… – он перевел дыхание. Все было понятно без слов. Руки крепко сцепились в объятиях и губы слились в горячем продолжительном поцелуе. Соловьи засвистели в кустах и начали свое состязание.
– Началось, – проговорила Вера.
– Да, – сказал Оленев и пожал крепко руку, бросаясь в кусты.
Из них донесся голос: «Вернусь с победой».
– Я жду, жду, жду, – повторяла она губами. Соловей весело тянул трель. Ему подтянул второй, третий… Вера, взяв ведро, пошла домой. Сердце предвещало беду.
– 13 –
Ярцев, подходя к оврагу, уже не стал семенить ногами, а пошел нетвердыми, осторожными шагами, прислушиваясь и оглядываясь по сторонам. Спускаться вниз побоялся и стал прислушиваться. Защелкал соловей, и Ярцев со злостью подумал: «Тоже бы надо всех под корешок истребить. Поганая птица, слушать мешает, а спуститься вниз одному опасно». Но любопытство брало свое. Он присел на корточки, прислушался, а потом сел на край оврага и, держась за траву, свесил ноги. Все было тихо. Несло прохладой, а так как он был в рубашке, то ему уже стало холодно, и он уже хотел идти домой, как внизу раздался тихий разговор. Он замер на месте. Но снова все было тихо. Лицо его расплылось в улыбке, по голосу узнал учительницу школы.
«Петунина?» – вымолвил он загадочно и потом осторожно встал на край оврага. «Что ей тут нужно? Загадочно. Брат ее по слухам убит, а может и не…», – его осенила мысль. Он круто повернулся на одном месте и уже хотел идти, как из-под ног его пополз край оврага вниз. Он обвалился под тяжестью тела. Это испугало его, и он быстро выскочив, бегом пустился в деревню. Топот ног и шум, произведенный обвалом, услышал Оленев, а когда они вышли наверх, то заметили уже у огородов сгорбленную фигуру Ярцева.
Он спешил домой. В его руках была судьба, и он злорадно улыбался и уже представлял себе награду за поимку партизан по приказу коменданта. Приказ был вывешен по селу, но на него никто не смотрел, тогда Фрицлер приказал согнать все население на площадь и заставил читать приказ вслух, чтобы все знали и участвовали в поимке партизан. Но приказ коменданта не выполнялся, хотя и знали его все. Поэтому Ярцев и был весел. Зайдя в деревню, он заметил, что на площади сооружена виселица.
«Работка господина коменданта, – подумал он. – Она еще голая, но скоро на ней будет кто-нибудь висеть и проситься на небо». Улыбнувшись, он толкнул калитку ограды дома и вошел. Здоровенный пес, рванув цепь, которая его держала у будки, залился басистым лаем.
«Цыц, шкура псиная!» – рявкнул он на собаку. Из сеней выскочил сын, шестнадцатилетний парень Виктор, и звонким голосом успокоил собаку:
– Кацап, перестань. Это свой, – собака перестала лаять и замахала хвостом.
– Ты ее скотину убери куда-нибудь, а то она даже на отца кидается, – пригрозил он сыну и вошел в дом.
– А ты сам шкурник, – прошептал Виктор и оглянулся на дверь. Потом подошел к собаке и обняв ее сел у будки. – Кацапушка, ты не лай на него, а то он убьет тебя, – уговаривал он Кацапа. Собака понимала желание хозяина и лизала его лицо шершавым своим языком. Поиграв с собакой, Виктор встал и вошел в дом. Кацап проводил его взглядом, и когда он скрылся за дверью, лег в будку, положив на лапы голову. Когда Виктор зашел в дом, отец сидел уже за столом и обедал. Мать возилась у печки гремя посудой.
– Тебе что, особое приглашение надо? – проговорила мать и поставила на стол чашку. Он сел молча и стал есть.
– Что молчишь, а? – спросила мать.
– А это ведь бирюк у нас. Настоящий Кацап, так тот хоть лает и в толк и не в толк, а этот молчит, словно у него и рта нет. И язык отнялся, – говорил отец, хлебая щи.
– А о чем разговаривать то, – пробурчал Виктор.
– Сукин сын, – проговорил отец и вышел из-за стола.
50 Валентин Россихин

Мать стала убирать посуду, а Виктор, положив кусок хлеба в карман вышел во двор к Кацапу.
– Заживем, Марийка, – проговорил Ярцев, подходя с улыбкой на лице к жене, – заживем еще лучше.
– Да и так хорошо живем, лучше уж и не надо бы. Всего вдоволь, всего хватает, и почет есть нам. Еще чего надобно, – говорила жена, протирая тарелки.
– Еще лучше надо. Награду получу, так тогда держись. Эх, и утру я нос всем большевикам, этим проклятым выродкам. Я Ярцев. Сын Ярцева Петра. Батько мой жил, деньги копил, да не пришлось ему под старость их пустить в действие. Я буду продолжать дело его, – говорил он жене в лицо, – партизан нашел. Знаю, где скрываются! – прошипел он. Та смотрела на него, – моя она – чистоганом получу денежки. Эхма! Мать моя.
– Кто же это? – спросила жена, когда он уже собрался идти.
– Петунины, – бросил он на ходу и хлопнул дверью.
Виктора Кацап встретил визгом, и когда тот бросил хлеб, то он, встав на задние лапы, схватил его на лету и весело захрустел зубами. Виктор наблюдал, как быстро двигались челюсти у Кацапа.
– Вот и все, Кацап! Теперь только напиться и все в порядке, – и Виктор схватив банку пошел за водой.
Отец, задав лошади овса, шел у будки собаки. Между ним и Кацапом шла какая-то вражда. Когда он проходил у будки не подозревая ничего и думая о вознаграждении, Кацап выскочил и залился лаем. Отскочив назад, отец проговорил: «На своих так-то!» – и вытащил из кармана маленький пистолет. Виктор в это время набрал воды и выходил из дверей. Он увидел, что отец целится в собаку. Кацап рвал цепь, она дрожала вся. Виктор, выронив банку с водой, закричал:
– Папка, не надо стрелять, – в это время раздался хлопок, и Кацап, хватив зубами воздух, упал у будки.
Виктор замер на месте с открытым ртом. В окно выглянула мать и проговорила:
– Охота тебе, Коля, связываться было.
– Пускай не лает на кого не надо, – а потом на сына. – Что стал? Убери падаль, да не ной, щенок. Я на работу, – крикнул он жене, хлопнул калиткой и вышел. Виктор пришел в себя и подошел к Кацапу. Взяв голову собаки руками, он проговорил:
– Кацап, Кацапушка, милый мой, – собака еще открыла глаза, посмотрела на хозяина. Из глаз ее шли слезы. Потом уронила голову. Виктор упал на нее и зарыдал. Вышла мать. Она была одета в лучшее платье, потому что собиралась к господам офицерам и не скрывала даже от мужа, что занимается с ними своими делами. Мужу говорила: «Ты мне не указ. Раз мне мало тебя, значит я и иду к господам».
Подойдя к сыну, она тронула его пальцами за плечо и проговорила:
– Брось, Витя, плакать. Я тебе принесу в подарок от господ офицеров наган. Один уже мне сулил его. Это будет лучше собаки. Подумаешь, Кацап. Вовсе нехорошая собака.
Сквозь слезы, душившие его, Виктор прохлюпал:
– Зачем его убили? Что он, мешал ему?
– Ну ладно, Витя, ладно. Я принесу вечером. Только ты не плачь больше. Договорились? – она, отряхнув пыль с платья и скорчив мину на лице, оттого что на пути лежала банка с разлитой водой, которую нес Виктор Кацапу, неловко перешагнула через нее и вышла на улицу.
Когда хлопнула калитка, Виктор поднял голову и сидел некоторое время, ничего не соображая. Кацап лежал перед ним, и на шерсти была запекшаяся кровь от раны. «Кацапушка», – проговорил он, потом встал, зашел в дом, взял со своей койки белую простыню, в сенях взял лопату и вышел во двор. По пути подобрал банку и подошел к Кацапу. Завернул Кацапа в простыню, из кармана достал красную ленточку и повязал ее на шею Кацапа. Поднял банку, взял собаку на руки и пошел в огород. Под ветвистым дубом, что стоял на краю усадьбы, вырыл яму, положил в нее Кацапа. Постоял немного, а потом тихо стал зарывать могилу. Скоро вырос холмик на месте ровном и травянистом. Выровняв холмик, он постоял несколько минут, потом сорвал несколько цветов, связал букет и положил его на холмик. Опустив голову, он пошел в дом. Позади осталась могила его любимого Кацапа.
– 14 –
Фрицлер действовал. По его приказанию была уже выстроена виселица для намеченных жертв. В карцере сидело девять человек: трое стариков, один паренек и пять женщин, из которых две были подростками. Фрицлер сидел за столом и курил папиросу. Часовой стоял у двери, дремал.
– Позвать этого парня, что сидит там, – крикнул Фрицлер и показал на двери карцера. Часовой проснулся от крика, поморгал глазами и, сделав под козырек, загремел ключом. Через некоторое время он открыл дверь и вошел в темноту карцера. Старики сидели у стены и тихо разговаривали. Парень лежал возле них и смотрел на окно, где был виден клочок яркого дня. Женщины сидели и лежали около них. Солдат пнул ногою вбок парня и рявкнул: «Выходи», мотнув головою на открытую дверь. Парень встал, у дверей он задержался на секунду, чтобы глаза привыкли к свету. Дверь со скрипом закрылась.

«Блики прошлого». Книга первая. ____________________51

– Чтоб вин здох, – со злостью проговорил дед Никон и шершавой рукой стал гладить Наталью по голове. – Ты не плачь, дитятко, не плачь. Много слез будет еще впереди, – успокаивал он ее, – и жизнь твоя еще вся-то впереди…
Парень, подтолкнутый солдатом, шагнул три шага и стал недалеко от стола. Фрицлер сквозь дым папиросы глядел на него. Пока он разглядывает его, мы познакомим читателя с парнем.
Он был немой. Звали его на селе все Славой. Отец его умер, когда ему было два года. Мать, простую и тихую женщину, Слава очень любил. Когда ему было десять лет, он лишился и матери.
После ее смерти, воспитывала его тетка. С теткой он прожил до начала войны. При бомбежке она была убита. После смерти тетки Слава жил дома один. При занятии немцами села и после буйного грабежа дом стал пуст и гол. Он стал жить подаянием жителей.
После нотации Энгеля, Фрицлер принялся искать партизан по всему селу. Слава был один в пустом доме, когда к нему пришли с обыском. Ничего не найдя дома, Фрицлер арестовал его за то, что он молчал, когда его спрашивали о партизанах. Таким путем он очутился в карцере и был вызван на последний допрос.
Слава следил своими широко открытыми зелеными глазами за всеми его действиями.
– Так где же партизаны, русский сволочь, – рявкнул он так, что даже охранник вздрогнул от окрика. Слава удивленно повел головой, а потом показал, что ничего не понимает и не знает. Это совсем вывело Фрицлера из терпения и он приказал:
– Ганс, ты этого молодчика повесь на той новой виселице, что выстроена по моему приказанию. Партизан мы не стреляем, а вешаем.
– Слушаюсь! – рявкнул Ганс и толкнул Славу в спину прикладом. Удар был неожиданный и голова сильно дернулась назад, а потом вперед и зубы прикусили губу до крови. Она тоненькой струйкой поползла между губ по подбородку и капнула на рубашку. Дверь открылась и они вышли. Фрицлер только хотел закурить папиросу, как в дверь постучали.
– Войдите!
Вошел Ярцев. Мелкими шагами и с загадочным лицом он подошел к столу с улыбкой лицемера.
– Что нового? – спросил Фрицлер и сел на стул.
– Хорошие вести, – проговорил Ярцев.
– Что такое?
– Найдены партизаны…
– Где? – уже быстро спросил Фрицлер, а потом показал на стул Ярцеву. Тот сел и начал рассказ.
– Шел я огородами домой. Вдруг заметил, что в кустах оврага мелькнуло чье-то платье. Я быстро туда, и что вы думаете? Я услышал там смех и разговор. То были партизаны.
– А может и не партизаны? – задал вопрос Фрицлер.
– Нет, партизаны. Это была Петунина, учительница наша. Она ходит по воду в ручей, и там у нее происходит встреча с партизанами. Ее брат родной, Сергей, в партизанах. Она с ним и видится там.
– Хорошо, Ярцев. Я сейчас пошлю туда наряд, а ты его поведешь.
– Поведу, поведу, господин комендант, – поспешно заверил его Ярцев.
– Хорошо. Фриц! – крикнул он. Вошел Фриц.
– Фриц, возьми людей и иди вот с ним, он покажет, где партизаны. А я пойду на квартиру. Ясно?
– Ясно, господин комендант, – ответил Фриц. И они вышли. Фрицлер видел в окно, как Ярцев повел автоматчиков и проговорил:
– И у русских есть такие люди!..
Затем он оделся и вышел. Взяв конвой для охраны, Фрицлер пошел на край села к дому Петуниной. Пелагея Егоровна сидела на печи. Вера мыла посуду, когда вошел Фрицлер. Двое солдат стали у двери, а третий, схватив за ногу Пелагею Егоровну, грубо стащил с печи и заулыбался своему проворству.
– Обыскать! – крикнул Фрицлер. Солдаты обыскали все кругом. Лазили в подпол, на чердак, на печь, но партизан нигде не нашли.
– Нигде ничего нет, – доложил ефрейтор.
– Так, – произнес Фрицлер загадочно. В это время зашел Фриц.
– Господин комендант, ничего и нигде не обнаружено. Все кусты облазили, а ничего не нашли… Староста соврал…
– Где он? – спросил Фрицлер. В комнату с опаской вошел Ярцев. Фрицлер хмуро посмотрел на него и потом с иронией спросил:
– Так где же они, господин староста?
– Ушли, вероятно! Но я сам видел, господин Фрицлер, что вот она, – он указал на Веру, – была там и смеялась с кем-то.
– Да, смеялась? – загадочно спросил Фрицлер, – а может, одна смеялась, господин Ярцев?

52 Валентин Россихин

– Да… – замялся тот, – можно вас на минутку. Нужно кое-что сообщить вам, господин комендант…
– Говори здесь, – сказал тот и стал смотреть в окно. Ярцев взглянул на Пелагею Егоровну, потом на Веру, а затем уже заговорил:
– Соседи Петуниных, Тихоновы, тоже имели сына до прихода немецкой армии. По приходу же немецкой армии сын их Николай вдруг исчез.
– Куда? – спросил Фрицлер.
– В партизаны, господин Фрицлер.
– Вы подтверждаете? – спросил он Пелагею Егоровну.
– Не знаю я! – ответила она.
– Не знаете, – рявкнул Фриц, но его остановил Фрицлер.
– Фриц, берите людей и идите к этим Тихоновым. Если они не скажут, где их сын, то… – он показал жестом, что сделать.
Пелагея Егоровна испуганно смотрела на него и следила за всеми его движениями. Фрицлер подошел к Вере, та немного отодвинулась назад.
– Не бойтесь меня, – проговорил Фрицлер, – моя любовь к вам спасает вам жизнь. Я люблю вас, поэтому вы и живы…
– Но я вас ненавижу, – проговорила Вера.
– Глупости не говорите. За такое дело, которое я вам сделал, вы должны полюбить меня. Я дам вам время подумать, и я думаю, что ваша мать учтет это все, – он повернулся к Пелагее Егоровне. – Но предупреждаю, что ваша жизнь в моих руках, и только любовь останавливает меня от действий, который я должен, как комендант, сделать как семье партизана. Подумайте, – и вышел. Фигура мелькнула у окон, и только тогда Пелагея Егоровна проговорила:
– Чтоб ты сдох, гадюка немецкая.
Вера села на скамью и смотрела в окно.
– Ишь, любит. Да никогда не позволю, чтобы моя дочь вышла замуж за тебя. Никогда. Будь ты проклят трижды, – она плюнула в порог и подошла к дочери. – Ты, дочка, даже из головы выброси об этой пакости думу думать. Брось и плюнь.
– Я, мама, о нем и не думаю…
Ефрейтор Фриц направился к дому Тихоновых. Дом был окружен, и Фриц вошел в него. Нина Савельевна лежала в постели уже пятый день и не вставала с нее, даже чтобы выйти на улицу. Илья Савич чинил сапог, когда в комнату с треском ввалился Фриц с солдатами. Нина Савельевна собралась с силой и едва подняла голову, что бы посмотреть, кто вошел. Фриц, ухмыляясь, рявкнул:
– Спишь, партизанская сволочь, – и подойдя к кровати прошипел. – Народила свинья щенят, а я вот теперь тебе и буду за них ребра считать.
Илья Савич, отложив сапог в сторону, встал со стула и подойдя к кровати загородил своим телом жену, а потом сказал:
– Она больна, господин ефрейтор. Пятые сутки ничего не ест и не сходит с постели…
– А ты что, указывать мне еще, – крикнул Фриц, а затем к солдатам. – Взять его и выкинуть отсюда.
Несколько солдат ударили сразу Илью Савича, потом сбили с ног и утащили волоком во двор. Нина Савельевна собрав силы, поднялась с постели, но Фриц толкнул ее в грудь и проговорил, грозя пистолетом:
– Говори, ведьма, где твой сын? Где твой сын? Язык отнялся? Не знаешь, где он? Говори, тебе говорю. В партизанах, да?
Нина Савельевна собрала все силы и произнесла твердо и ясно:
– Да, в партизанах мой сын. Но не видать вам его. Не видать. Он отомстит за все вам, немецким сволочам, – потом подняла голову и плюнула в лицо Фрица, который был ошеломлен ее речью.
Когда плевок ударился о щеку, он опомнился, лицо его побагровело от злости. Он вытер плевок со щеки и ударил ее с размаха в лицо. Потом повернулся к солдатам и приказал:
– Сжечь вместе с домом. Живьем! – и вышел на улицу.
Солдаты закрыли дверь, облили снаружи дом керосином и подожгли. Ярким пламенем вспыхнул огонь, охватывая своими языками сразу все строение. Солдаты гоготали, смотря на огонь, и толкали в бока Илью Савича, смеялись:
– Твой баба горит.
Из глаз Ильи Савича покатились слезы и застряли в уголках морщин на лице. Огонь уже охватил весь дом и лез высоко вверх. Фриц, подойдя к Илье Савичу, проговорил сквозь зубы:
– Смотри, смотри, твой жена так хорошо горит.
Илья Савич не видел ничего кругом, перед его лицом стояла во весь рост жена, а где-то в тумане веселое, улыбающееся лицо родного сына Николая. Дом уже был весь охвачен огнем. Сухое дерево, стоявшее многие десятки лет, горело ярко и быстро. Илья Савич стоял во весь свой стариковский рост и глядел широкими глазами на пламя.
Немцы хохотали, а когда рухнула кровля, то собрались и пошли прочь, оставив Илью Савича среди ограды одного. Когда проходили по площади мимо виселицы, то остановились
«Блики прошлого». Книга первая. ____________________53

полюбоваться на действия ефрейтора Ганса. Немой Слава был повешен. На груди висела доска «Это русский партизан». Один солдат взял труп за ноги, раскачал и ударил о столб виселицы, сам же весело загоготал, а за ним и все. Кончался день, принесший две жертвы из-за предателя Родины, который крадучись и с опаской шел к дому.
Илья Савич смотрел на догорающие угли своего крова и тепла. Своей жизни кусок сгорел в этом пожарище. Он сел и заплакал. Никто из врагов не видел этого, но Вера видела все и тихо, осмотревшись кругом, пробралась к нему и села возле него на землю. На глазах были слезы. Она не успокаивала его и не старалась делать этого. Некоторое время они сидели молча, потом Илья Савич поднял голову и произнес:
– Теперь все…
Он смотрел, не отрываясь на угли, которые еще тлели, раздуваемые ветром. Солнце уже село, и вечерняя прохлада вступила в свои права. Вера позвала старика к себе, он отказался и попросил ее уйти. Илья Савич просидел у пожарища до самого наступления утра. Утром он взял горсть пепла, завязал в платок и ушел…
Днем его никто не видел на селе. Никто и не знал, кроме Веры и Пелагеи Егоровны, что Илья Савич ушел в партизаны. Тихонов исчез, но его тень все время ходила по пятам сельского старосты.
– 16 –
Ночь застала Оленева в пути. На пятом повороте оврага он лег и вздремнул. Едва на востоке заалела утренняя заря, он был снова в пути. Но вот и восьмой поворот ручейка. Он вышел из оврага наверх.
Была небольшая поляна. Трава и цветы росли на ней и доходили почти до колена. Оленин сел на краю оврага, достал хлеб из кармана и закусил немного. Нужно было идти дальше. От края оврага до леса было метров шестьсот. На краю стоял дуб, о котором говорила Вера, когда отправляла в партизаны. «Доползу до дуба, а там на север. Далеко ли?» – рассуждал с собою Оленев. Отдохнув немного, он снова пошел. Дойдя до дуба, он сделал ориентировку и пошел вперед. Путь был все лесом и лесом. По мере углубления в него, он становился все гуще и гуще и делался непроходимее. Путь преграждало огромное дерево, сваленное или бурей или взрывом, и его пришлось обойти. Обходя, он споткнулся обо что-то и упал. Поднялся, постоял некоторое время, поглядел кругом и только хотел сделать шаг вперед, как замер на месте от голоса:
– Стой, кто идет?
Оленев оглянулся кругом и не видя никого, хотел было идти, но из кустов вышли двое. Один был пожилой мужчина, другой же был паренек, лет пятнадцати. Оба были вооружены немецкими автоматами, на боку висело по две гранаты и финский нож у каждого.
– Чи заблудился у лесу? – обратился мужчина, подходя к Оленеву.
– Нет, не заблудился, – ответил тот.
– А как ты попал сюда? – спросил паренек звонким девичьим голосом.
– По назначению, – ответил Оленев.
– Хватит говорить. Веди до Бороды, – сказал мужчина парню. Тот посмотрел на Оленева и, напуская на лицо строгость, проговорил:
– Идемте, коли по назначению.
Мужчина шагнул в кусты и исчез. Оленев пошел вперед по указанному пути. Сзади шел паренек, держа автомат наготове. Некоторое время шли тихо, а потом Оленев спросил:
– Тихонов, Николай?
Парень растерялся от неожиданного вопроса, от того, что этот неизвестный человек знает его фамилию. Он задержал шаг, а потом пробурчал:
– Не разговаривать!
Оленев шел некоторое время молча, а потом тихо спросил:
– Сергей здесь?
– Петунин? – вырвалось у молодого партизана, это был Николай Тихонов, но сразу исправил свою оплошность и серьезно ответил. – Шагайте и не морочьте голову.
– Хорошо, – согласился Оленев...
Командир партизанского отряда – Борода – уже был извещен напарником Николая о приходе Оленева и, встретив его, уединился в землянку, где у них и состоялся разговор, после которого Борода представил Оленева бойцам отряда:
– Прошу любить и жаловать, новое пополнение к нам.
Николай подошел и, крепко пожав руку Оленеву, крикнул:
– Сережка!
На зов подскочил паренек лет пятнадцати на вид, с автоматом, и выпалил:
– Чего надобно?
– Тише ты, – отозвался Николай, – вот познакомься, новый до нас пришел, тебя спрашивал.
– Вы будете Сергей Петунин? – задал вопрос Оленев, протягивая руку ему.
– Да, я…
– Я Алексей, передаю вам привет от вашей семьи.
– А где вы их видели?
– А это пока секрет, Сережа, позже расскажу все.
54 Валентин Россихин

Так Оленев стал партизаном отряда Бороды.
– 17 –
В землянке собрались командиры.
– Смотрите сюда, – все склонили головы над картой. – Вот село. Вот шоссейная дорога, по выходу из села на север она приходит к железнодорожному разъезду, который находится в восемнадцати километрах. На востоке через ручей, и там он очень уж широк, есть мост. Разведкой установлено, что немцы в сутки перебрасывают десять воинских эшелонов на фронт. Я думаю, что мой план уже ясен.
– Взорвать мост, – сказал Игнатов, парень с веснушчатым лицом и огромным чубом.
– Да, – ответил Борода, – взорвать мост. Сказать это легко, а сделать будет трудно. Мост охраняют. Немцы имеют телефон и могут сразу же передать о нападении. Со станции через 15-20 минут придет помощь и операция будет сорвана. Выступаем тремя группами. Первая – Ясенев и Петин, вторая – Семенов и Кочнев, третья со мною. Петин и Кочнев уничтожают связь со станцией. Время выступления у каждой группы свое. Исполнять задачу быстро, а главное, решительно. Мост минируем с двух сторон. Детали у начальника штаба.
– 18 –
Ровно в пять, почти без звука упали несколько телеграфных столбов. Связь прервана. Без выстрелов Борода повел атакующих партизан на мост. Немцы, сбрасывая дремоту в первое мгновение опешили, но, очухавшись, открыли по атакующим автоматный огонь. Борода уже вступил на мост и тут с противоположного берега ударил немецкий пулемет. Его огонь срезал Бороду. Тот упал, но Ясенев уже уничтожил пулемет врага и сделай это на мгновение раньше, Борода мог бы остаться живым. Атакующие, увидев упавшего на шпалы командира, тоже затормозили атаку, но Оленев первым подал команду:
– Вперед, ребята, за мной… – и повел партизан в рукопашную схватку с оставшимися живыми еще немецкими автоматчиками. Все словно очнувшись, рванули вперед, и через секунды враг был уничтожен.
Николай и Сергей первыми подскочили к телу Бороды. Он был мертв. Группа Семенова уложила тело на плащ-палатку и бережно снесла с дороги. Оленев сказал:
– Несите сразу в лагерь, взрывники – за дело…
В это время по утреннему воздуху далеко разнесся гудок паровоза.
– Идет, – радостно сказал Скрипач.
– Пусть идет, – глухо проговорил Оленев.
Из-за поворота дороги показался паровоз, а за ним другой. Ход был полный. До моста оставалось двести метров. Покрытые брезентом стояли тяжелые танки на платформах. Около них были солдаты. Колеса застучали по мосту, черный дым вылетел из трубы. Паровоз прогремел уже пролет, когда пошатнулся весь мост, а затем раздался взрыв, который поднял второй паровоз и бросил его в реку. За первым взрывом раздался второй, это взорвался котел паровоза, за ним третий, и весь мост рухнул вниз. Состав по инерции шел вперед, и один вагон за другим падали вниз на гигантское пожарище смерти.
Отряд скрылся. Оставшиеся наблюдатели отметили, что через 25 минут к мосту со стороны станции подъехала дрезина с немецкими офицерами и охраной. Осмотрев пожарище, оставили охрану и уехали, а еще через небольшой перерыв пришел паровоз с тремя платформами, привез новую большую группу немцев, которые начали прочесывать всю площадь, прилегающую к мосту с двух сторон реки, а еще через час на мосту начались работы по его восстановлению, и закончились они через пятнадцать часов после взрыва.
– 19 –
Весь отряд стоял у могилы. Рядом гроб с телом Бороды. Митинг открыл Оленев. Его накануне избрали командиром отряда, скорее за храбрость на мосту с учетом того, что он фронтовик.
– Товарищи партизаны! Мы хороним героя – командира, и тяжела наша горечь утраты. Ее не восполнишь, но в наших сердцах он останется навсегда. Не будет салюта у этой могилы, но мы клянемся бить немчуру так же яростно, как это делал первый командир отряда…
В это время к краю могилы подошел Илья Савич.
– Поклянемся, – раздался его голос, – что не дадим пощады врагу за наших родных, за наши дома, сожженные немецкими извергами, за наши мучения…
Николай широко открытыми глазами смотрел на отца, и сердце его сжималось от нехорошего предчувствия.
– Товарищи! – голос Ильи Савича уже громче раздался в тишине, – мы будем мстить за сожженных жен… – здесь он торопливым движением руки достал из-за пазухи завязанный узелок, развязал его и продолжал, – это пепел моей сожженной жены. Мужайся, Николай! Твою мать немцы сожгли в доме, за то, что ее сын в партизанах. Мужайся и не плачь! И не будет пощады врагу!
Николай стоял бледен, но не плакал. Перед его лицом стояло лицо дорогой матери. Гроб с телом командира и пеплом в платке был опущен в могилу.

«Блики прошлого». Книга первая. ____________________55

– 20 –
Ярцев сидел в кабинете у Фрицлера.
– Господин Фрицлер, нужно допросить Петунину, она знать должна, куда делся Тихонов.
– Она не знает, куда делся он, – возражал Фрицлер.
– Знает, знает, господин Фрицлер. Они соседи, и у них сыновья в партизанах. Да, да, господин Фрицлер, знает она, что он в партизанах, – убеждал коменданта Ярцев.
– Я сам знаю, Ярцев, что ни где-нибудь под землей, а на земле, а раз на земле, то он в партизанах. Но главное не это. Главное, где партизаны? – сказал Фрицлер, наклоняясь почти к самому лицу Ярцева.
– Но я этого не знаю, – сказал Ярцев.
– Но вы должны это знать. И я вам приказываю узнать, где они находятся.
Ярцев, опустив голову, вышел из кабинета коменданта. Фрицлер нервно походил по кабинету, затем крикнул.
– Фриц! – все было тихо. – Ефрейтора Фрица ко мне, – закричал он и сел в кресло. Дверь с треском отворилась, и Фриц отрапортовал:
– Ефрейтор Фриц по вашему приказанию явился, господин комендант.
– Приведи сюда эту девку…
– Какую, господин комендант? – спросил Фриц.
– Болван, – ответил Фрицлер, – что на краю села живет.
– Слушаюсь, господин комендант…
Фрицлер хотел было уже выходить из кабинета, как дверь открылась и вошли семидесятилетний старик Козаков Мефодий и пожилая женщина, а за ними ефрейтор Ганс.
– Господин комендант, по вашему приказанию доставили, – отрапортовал Ганс. Фрицлер сел в кресло, развернул папку и задал вопрос Козакову:
– Фамилия.
– Что? – переспросил старик.
– Ваша фамилия, болван, – крикнул он.
– Да, – протянул Козаков, – фамилия Козаков, а звать Мефодием.
– Кто в Красной Армии? – задал новый вопрос Фрицлер.
– Никого, – ответил Козаков.
– Врешь, старый пес. Я заставлю все рассказывать. Кто в Красной Армии? – и Фрицлер подошел к нему.
– Никого нет, господин офицер, – выдохнул Козаков.
– А если я заставлю тебя повесить, тогда ты говорить будешь или нет, а?
– Господин офицер, по вашему приказанию уже много повешено, но из них ни один еще вам ничего не говорил и не скажет ничего, – убедительно и твердо произнес Козаков. – Не скажут, потому что они по-ве-ше-ны.
– Я и тебя повешу, старый дурак, – произнес Фрицлер и снова сел в кресло.
– Повешаешь? – произнес задумчиво Козаков. – Это, значит, ты прикажешь повесить меня на ту штуку.
– На какую штуку? – вопросительно рявкнул Фрицлер, совсем ничего не понимая, что ему говорит этот старик.
– Ну, как ее называют, – потер лоб кулаком Козаков, а потом радостно сказал, – на вешалку, господин офицер.
Фрицлер совсем вышел из себя и рявкнул на весь кабинет:
– Я прикажу вздернуть тебя на виселицу.
– Это на ту, что на площади стоит, – проговорил Козаков, а потом как бы рассуждая между собой, – мала, пожалуй, для меня будет. Мала, да? Мала, да старая уже.
– Ты что бормочешь? – спросил Фрицлер совсем уже раздраженный поведением Козакова.
– Да я говорю, – сказал Козаков, я говорю, что мала будет та виселица, – последнее слово он произнес с ударением на первые слоги.
– Как мала? Почему мала?
– Мала, господин офицер, – повторил Козаков, – да и старая. Потом, скрестив на груди руки, как бы прося Фрицлера, заговорил. – Господин офицер, сделайте старику одолжение, выстройте на высоком месте новую виселицу высокую, высокую, такую, чтобы я был как на небесах.
– Это зачем же такую тебе виселицу? – спросил Фрицлер.
– Это затем, – продолжал Козаков, – это затем, чтобы весь народ моей Родины, великой и могучей России видел то, что творят немецкие захватчики на их земле. Чтобы в каждом сердце человека, который ненавидит вас, проклятых извергов, загорелась ненависть еще сильней…
Фрицлер стоял у окна и испуганно слушал слова Козакова, но не выдержав, вскрикнул:
– Ганс, убрать эту старую банду, повесить!
Когда Козакова схватил Ганс и ударил по голове, тот в дверях произнес:
– Всех не перевешаете…

56 _______ Валентин Россихин

Женщина продолжала стоять у стенки и видя всю сцену твердо решила гордо принять смерть, от которой уйти не сможет.
Фрицлер закурил. Долго молчал и долго смотрел на нее.
– Вы русская? – нарушил он тишину. В знак отрицания она покачала головою.
– Украинка?
– Нет, – был ее ответ, – еврейка.
– Украинского происхождения?
– Нет, – ответила она, – немецкого происхождения. В ту войну мы выехали из Германии и жили на Украине…
– Значит, вы предали свою родину?
– Германия для меня и моей семьи не Родина, да еще при фашизме. Родина для меня и моей семьи – Россия.
– Где ваша семья, муж, дети?
– Далеко, господин комендант, очень далеко, они все в армии…
Фрицлер снова закурил, подумал молча и спросил вновь:
– А мы евреев уничтожаем как врагов Германии – расстреливаем.
– Не только это, господин комендант, фашисты нас стреляют, сжигают, вешают и травят газами…
Фрицлер схватил со стола чернильный прибор и запустил им в лицо старухе. Та убрала голову, и прибор разбился о стенку.
– Ганса ко мне, – заорал он диким голосом. Тот появился на пороге. Задыхаясь от гнева произнес, – и эту туда же.
– Будь ты проклят, – сказала старуха, которую Ганс волок на виселицу. На улице разгоралась метель.
– 21 –
Дверь открылась, и со свежим морозным воздухом тихо вошла в кабинет к Фрицлеру Вера. Она была одета в старый полушубок, руки засунуты глубоко в карманы, голова повязана шалью.
– Петунина Вера Павловна, – тихо прошептал он.
– Она самая, – сказала Вера. Фрицлер продолжал дальше:
– Нам известно, что вы знаете расположение партизанского отряда. Я требую, чтобы вы назвали его. И награда для вас будет великая. – Фрицлер сделал большую паузу, как бы давая Вере время для осмысления того, что он ей предлагает. Затем продолжил. – Я предлагаю вам свой дом, с тем только условием, что мать вы оставите в той избишке, а жить перейдете ко мне. Я холост и люблю вас, – он подумал немного и произнес, – за это вы нам сообщите, где находится отряд Оленева.
– Но я ничего не знаю из того, что вы мне сказали. Я не знаю ничего про какой-то отряд. Простите, но я вам ничего не могу сообщить за такую отличную награду. Я не знаю ничего. Абсолютно ничего, – сказала Вера.
– Да, – проговорил сквозь зубы Фрицлер, – действительно вы ничего не знаете. Вы даже не знаете, где находится ваш брат. Родной брат. Не знаете?
– Не знаю, – твердо сказала Вера, смотря в глаза Фрицлера.
– Значит, вы не знаете, где находится отряд?
– Нет. Не знаю, господин комендант.
– Так, значит по-хорошему с вами не сойтись. – Он встал. – Тогда я вам приказываю ответить на следующие вопросы. – Где ваш брат?
– Не знаю, – ответила Вера.
– Где находится Тихонов?
– Не знаю.
– Где находится партизанский отряд Оленева?
– Не знаю.
– Черт вас возьми, – загремел Фрицлер, – черт вас тогда возьми, вы хоть что-нибудь знаете?
– Ничего я не знаю, – ответила Вера.
– Хорошо, я даю вам время. Вы одумаетесь к завтрашнему вечеру. Завтра вечером, если вы мне не ответите на эти вопросы, я вас прикажу повесить или расстрелять.
– Что же из двух наказаний мне будет? – спросила Вера, вставая со стула. Это совсем вывело Фрицлера из мер «хорошего обхождения», и он уже крикнул:
– Обе будут применены для вас. Идите сейчас и подумайте дома обо всем хорошенько. Подумайте о судьбе своей старой матери. И я думаю, что завтра у нас дело пойдет по-другому... При первом же ответе «не знаю» я заставлю вас вспомнить все…
Вера вышла. Мороз хлынул в открытые двери и волной пошел по кабинету. Фрицлер поежился, закурил, оделся и вышел.
Мороз крепчал. Наступила ночь.


«Блики прошлого». Книга первая. ____________________57
– 22 –
В саване инея стояли деревья в строгом молчании наступающего нового дня, но близость весны давала о себе знать. При появлении солнца природа оживала. Воробьи вели себя веселее, грелись над карнизами окон. Из труб валил густой дым, поднимался столбом вверх. Бабы у колодца останавливались на минутку, перебрасывались словцами, расходились.
Вера тоже пришла. Поставив ведра на снег, стала ждать очереди. Ниловна, вертя ворот колодца, обратилась к Вере:
– Что он хочет, немецкий болван, от тебя?
– Да черт его знает. Лезет как медведь к меду. Лютует и в любви признается.
– Жизнь-то какая, – сказала Наташа. – Даже в доме не хозяин. Только и слышишь: курки, яйки, млеко. Хоть умри, а подавай. И один за другим. Когда они исчезнут с земли?
– Сами не исчезнут, – отозвалась Ниловна.
Приближающийся патруль прекратил разговор, и все стали суетиться с ведрами, расходиться.
Четыре немца во главе с ефрейтором Фрицем шли по улице, остановились, посмеялись над бабами у колодца и пошли дальше.
– Проклятые, – сказала Вера, наливая воду из бадья в ведро. Хрусталики брызг, падая в снег, делали в нем ямку и там гасли.
– Господи, – сказала Ниловна, – хоть бы скорее пришли наши.
– Придут, – уверенно произнесла Вера.
Вдруг по шоссе промчался всадник, за ним другой – и все к комендатуре, из нее вышли солдаты и Фрицлер, а к ним присоединился Келлер со своей командой. Затем все разделились на две группы, которые растянулись вдоль дороги села с двух ее сторон.
– Что же это такое? – спросил кто-то.
– Поди-ка заглавный какой приехал. Вот они и встречают его, – высказала свою мысль Ниловна.
Прошло какое-то время, но никто не думал об уходе от колодца. Все ждали.
– А вот смотрите, – и Вера указала на край села, где виднелась какая-то процессия.
Все замерли. В суровом молчании процессия приближалась и скоро поравнялась с ними. Это была группа пленных красноармейцев. Раздетые, почти босые, раненые. Впереди шли трое, тесно прижавшихся друг к другу. Двое из них были босые, третий – в одном ботинке. Верхняя одежда изорванная. Из колонны раздался крик: «Мужайтесь, селяне! Мы будем жить!». Конвойные бросились на голос и при этом били всех, кто попадался под руку.
Колонна уходила на запад.
Долго еще стояли бабы у колодца и вытирали слезы. Вера ушла последней.
– 23 –
– В ружье, хлопцы! – раздался крик по стану отряда, и Андрей подлетел к Оленеву, рапортуя:
– Товарищ командир! Колонна вышла из села.
– Ясно! Скрипач! – позвал Оленев. – Возьми своих людей и займи позицию у поворота шоссе. Пройдет колонна, будешь бить охрану с тыла. Семенову снимать охрану впереди. Петину никого не упустить, если будут скрываться. Залп по моему сигналу. Ясенев, остаешься здесь.
– Есть! – отозвался тот.
– Подготовь все к встрече людей, оказанию помощи.
Когда Петин и Оленев подошли к шоссе, никого не было видно. Вскоре подполз Андрей: «Идут», – прошептал он. И в это время из-за поворота показались трое немцев. Они шли бодро, весело, шутили между собой. За ними появилась колонна. Когда она вошла в коридор леса, что вплотную подходил к шоссе, раздался сильный свист. Оленев давал сигнал и первым выстрелил – снял ефрейтора. Первые трое военнопленных, что шли во главе колонны, после свиста громко дали команду: «Ложись!» и упали на шоссе. Залп партизанских винтовок и автоматов срезал сразу же охрану.
Партизаны подбежали к пленным. Быстро помогли встать, кто не мог идти, подхватили под руки, и через несколько минут осталось пустынное шоссе, словно здесь и не было ничего. Тишина и морозно.
– 24 –
Цвели яблони. В окно вливался душистый аромат. Фрицлер ходил по кабинету и о чем-то сосредоточенно думал. Вера сидела на стуле и смотрела в раскрытое окно на широкое прямое шоссе. Фрицлер вызвал ее на очередной допрос или, как он говорил, «душевную беседу».
С марта месяца, с того самого дня, когда пропали пленные и немецкие конвоиры, Фрицлер вызывал ее часто.
Допрашивал, выпытывал в беседе о партизанах, об отряде. Вероятно, только любовь к Вере останавливала его от расправы над нею.
На последних беседах-допросах Вера совсем молчала. Солдаты к ней уже привыкли, бросали шуточки, когда она шла в комендатуру под конвоем ефрейтора Фрица. Вера не обращала внимания на это.
Фрицлер, походив по кабинету и выкурив две папиросы, задал вопрос:
58 Валентин Россихин

– Что вы стали бы делать, если бы пришла Красная Армия?
Вера ответила:
– Тогда было бы видно, что делать, господин комендант.
– Ну, а если бы к вам в плен попал бы …я. Молчите, а я знаю. Конечно, расстреляли бы. Но это, к вашему сожалению, у вас не выйдет. И вообще бросьте думать о старой большевистской жизни. Вам ее не видать больше.
Зазвонил телефон. Фрицлер раздраженно схватил трубку. Звонили от Энгеля. Он вызывал его к себе.
Фрицлер стукнул трубкой с силой, надел фуражку и, оставив Веру одну, вышел. Что это было: проверка, ловушка?
Вера видела, как он шел через площадь и скоро исчез за садом. Она посидела немного, потом встала и, оглядываясь, подошла к столу. Посмотрев в окно, где ходил часовой, она схватила со стола папку, раскрыла ее. Внутри лежал разорванный лист с текстом.
Вера прочла оставшиеся строчки: «… как офицеру недопустимо такое покровительство гражданскому населению России…». На обороте осталось «принять меры и уничтожить их…».
Вера замерла. Но то, что она прочла ниже этого, заставило ее содрогнуться. Фрицлер отвечал полковнику: «… вашу директиву выполню. Учительница будет расстреляна…». Это был, вероятно, черновик ответа. Она узнала то, что не могла знать до конца своей жизни. Она подумала о себе, о маме, Оленеве, брате. Положила листок и тихо открыла дверь. Никого не было. Вышла в коридор, прошла около часовых, через площадь. Может, это новая пакость Фрицлера?

– 25 –
Быстро зашла за ограду двора и очень удивилась, увидев, что дверь открыта настежь, а главное … дома не было матери. В хате беспорядок. Вещи разбросаны по всей комнате, а стул лежал у печки с отломанной ножкой, которая исчезла.
Вера оглядела все кругом. Машинально заглянула на печь, под кровать, в печь, где тлел огонек в углях, вероятно, недавно готовился ужин.
Вера забеспокоилась еще сильнее. Она вышла во двор, заглянула на огород, но и там матери не было. «Неужели арестовали…», – прошептала она и бросилась к соседке. Но и та не могла сказать ничего.
И тогда Вера решилась пойти к Фрицлеру. Солнце уже наполовину скрылось за горизонтом и бледно-красным цветом освещало землю. Попадающиеся навстречу Вере немцы шли к одному дому – старосты. Из дома неслась музыка. Вера подошла к комендантскому дому, но часовой сказал, что ее не велено сегодня пускать сюда. Так и пошла домой, ничего не узнав.
Темнота сгущалась и обволакивала село со всех сторон. Проходя мимо дома Кузнецовой Дарьи, она постучала в окно. Из окна ответили, чтобы зашла.
Дверь открыла подруга Зоя.
– Садись, – пригласила хозяйка и добавила. – К змею ходила?
– Да!
– Про мать узнавала?
– Хотела, но приказано меня не пускать к нему.
– А ты поплачь. Я вот о муже и сыне не знаю, где они, может погибли…
Помолчала и добавила:
– Мать твоя у нас, спит сейчас.
– Как!? – вскрикнула Вера. – Где?
– Пока ты была у коменданта, ее арестовали, допросили, избили и отпустили. Еле дошла до нас и упала, мы ее подобрали…
– 26 –
Энгель вызвал Фрицлера к себе. Фрицу он приказал арестовать мать Веры и учинить допрос.
Фриц пришел в дом к Петуниной. Хозяйка разжигала огонь. Солдаты схватили ее, заломили руки назад и повели. Это она в окружении солдат прошла мимо дочери, когда та спешила домой от коменданта.
Передав ее Гансу, палачу, Фриц ушел к старосте. Ганс повел допрос:
– Где находятся твои дети?
– Там, где и все сыновья наши.
Ганс подошел к ней и закричал:
– Все сказала? – и ударил ее по лицу. И раз, и два при этом спрашивал. – Где твой сын?
Увидев кровь, он озверел еще больше. Схватил старуху за волосы свалил на пол и стал бить ногами. Но помня приказ Энгеля, чтоб она осталась живой, остановился, приказал солдатам выкинуть ее из дома.
На воздухе она отошла. Поднялась и с трудом пошла домой. Но у дома Кузнецовых упала. Те подобрали ее, оказали помощь.

«Блики прошлого». Книга первая. ____________________59

Пока Вера слушала рассказ Дарьи Макаровны, наступила ночь, но в доме старосты все еще горел свет, и слышались крики, музыка.
– 27 –
«Мадам Мария», как звали офицеры жену Ярцева, устроила у себя дома вечер. Приглашены были офицеры. Шла попойка.
Мадам Мария, словно новый месяц, сияла среди дымно-табачной атмосферы комнат и носилась то принося блюда с кушаньями, то относя на кухню порожнюю посуду. Весь вечер она бегала и никак не могла накормить господ и под конец едва переставляла ноги.
Вот тогда-то она и решила заставить сына помочь ей.
Виктор нехотя взял поднос с жареными карасями и понес в комнату. Поставив поднос на стол, он начал раздавать тарелки. Самые лучшие рыбины отдавал немцам, а отцу – самую худую. Выпитое вино подействовало на Ярцева, и он, увидев, что раздает рыбу сын, пнул его ногой в бок так, что тот упал на пол и ударился головой о стену. При этом Ярцев закричал:
– Уйди, большевистская зараза! Убью выродка! – и бросил в него тарелку с рыбой.
Мадам Мария ничего этого не слышала, так как была на улице.
– Ты сам сволочь, предатель! – крикнул Виктор и выскочил на кухню.
Отец хотел было схватить нож и броситься за ним, но его немцы усадили и тихо спросили:
– Он – большевик? Так вы сказали, господин Ярцев?
– Да, да, да, господа офицеры! – кричал Ярцев. Он в эти минуты выливал все свое зло, накопившееся на неугодного сына.
– Но вы сами, господин Ярцев, нам показывали на большевиков и мы их всех на виселицу. А раз ваш сын – большевик, то его нужно…
– Так я его сам убью! – закричал Ярцев.
Фрицлер, вытащив пистолет, сказал:
 – Я сам его уничтожу…
Но Виктор скрылся за дверями и в это же время Фрицлер выстрелил ему вдогонку. Но в это момент вошла мадам Мария, и пуля попала в нее. Она упала, не вскрикнув.
Эти выстрелы и слышали Кузнецовы.
– 28 –
Ефрейтор Фриц, войдя, доложил охрипшим голосом:
– Господин комендант, все обыскали, но ни старухи, ни дочки не нашли. Как провалились сквозь землю.
Офицер нервно прошелся по кабинету и приказал позвать Ганса, но того не было. Выругавшись, он приказал Фрицу повторить обыск, перевернуть все село верх дном, но достать этих проклятых баб.
Зазвонил телефон. Майор вызывал Фрицлера к себе.
«Время, значит, есть», – подумал Фрицлер.
А Фриц в это время добрался до дома Дороховых. Младшая, Нина, сидела на стуле у открытого окна и читала книгу. Наталья поила теленка, мать убиралась на кухне. Готовила ужин. Маленькая двухлетняя Алла и карапуз Боря играли у порога раскрытой двери комнаты.
– Обыскать, – закричал Фриц. Он уже был вконец рассержен бесполезными поисками.
Солдаты, зная свое дело, полезли, кто куда. Одни – на печь, и оттуда полетели тряпки, сито, корзина. Другой смотрел подпол. Потрошили постель, подушки. Искали во дворе, в сенях, на чердаке. Крыша сарая провалилась под тяжестью тел. Один ударил Нину по голове, другой схватил теленка за голову и потянул во двор.
Фриц обошел все кругом. Взял гитару, покрутил над головой, дернул струны, а затем ударил ею о кровать, и она со звоном разлетелась на щепки.
Подошел к Наталье и заорал:
– Говори, русская девка, где спрятала партизан!
Наталья от страха молчала.
– Молчишь! – Фриц замахнулся и ударил ее по лицу.
Мать бросилась к дочери.
Фриц усмехнулся, повернулся и вышел. Обыски ему надоели, и он уже их делал через дом. Так был пропущен дом Кузнецовых. Мать и Вера находились в погребе на огороде.
В седьмом часу Фриц доложил Фрицлеру, что никого не нашли.
Фрицлер, выслушав доклад, подумал: «Проклятая страна, сам дьявол в ней ничего не найдет…». Он пошел на доклад к начальству.
В воздухе пахло гарью, издалека доносился тяжелый гул.
– 29 –
Осматривая всех долгим, пытливым взглядом, Энгель произнес:
– Господа офицеры, взгляните сюда. (На стене висела карта.) По последним сводкам наша армия отошла от Донбасса к реке Дон. Здесь будет новая линия обороны. Русские будут остановлены навсегда… – И он резко показал рукою, как сметается «войско русское» аж до конца карты… – У нас сегодня представители частей, которые будут сооружать линию обороны. В нашем районе, через село, пройдет линия фронта. Батареи будут здесь и здесь… Одна на кургане
60 Валентин Россихин

за селом, другая у церкви. Вот ручей, это болото и озеро у леса, это шоссе. Здесь долговременные оборонительные сооружения. Им – охрана дороги. Теперь: на станции эшелоны с грузами… Усилить охрану…
В это время створка открытого окна хлопнула со звоном, и из сада послышались поспешно удаляющиеся шаги.
Капитан Ваймер, что стоял у окна, вздрогнул и уставился в окно, но ничего, кроме грозовых туч, не увидел.
– Гроза будет, – ответил на все Фрицлер.
Капитан, подкрутив усы, пробурчал:
– Поневоле испугаешься, если полно партизан…
– К делу, – прервал всех Энгель. – Фрицлеру и Ярцеву – по мере наступления русские жители все враждебнее будут относиться к нам. Поэтому принять все меры, чтобы предотвратить нежелательные эксцессы…
В окно влетел порыв ветра. Гроза наступала. Блеснула отдаленная молния, ударил гром. Полил дождь. Все сильнее и сильнее. Земля наполнилась влагой. Было темно и жутко на селе. Совещание закончилось не скоро.
– 30 –
По узенькой дорожке шел пост. Три немца во главе с ефрейтором шли сменять часовых у вагонов в тупике. Тропинка вилась меж кустов.
Группе Скрипача было приказано без шума взять смену. Они залегли в кустах и ждали. Через тропку проволока натянута. Упадет первый, проволоку отпустят и возьмут всех в замешательстве.
Фриц Рихтер шел, озираясь по сторонам. Все ему чудилось, что за ним кто-то следит, а дождь хлещет и ничего не видно. Когда он упал, солдаты бросились ему на помощь, и в это время партизаны скрутили каждого, предварительно оглушив ударами по голове, и скрылись с ними в кустах.
Вскоре показался из кустов партизан, одетый в форму немецкого ефрейтора, за ним еще и все они шли к вагонам. Так Илья Савич и «солдаты немецкой армии» пошли сменять пост.
Все произошло, как и было задумано, а вскоре партизаны во главе с Оленевым выгрузили оружие из вагонов.
Подскочил Виктор (это он ночью в саду подслушал разговор Энгеля) и что-то сообщил командиру.
– Где? – спросил Оленев.
– За поворотом идет дрезина с офицерами. Наверное, сюда, ведь смена не вернулась.
– Ребята, быстрее. Тихонов, бери своих и иди встречать немцев, как будто смена возвращается назад.
Оленев вскоре увидел сквозь дождь, как по шпалам шел «ефрейтор рейха» Илья Савич и «солдаты немецкой армии».
Оленев ждал. Он оставил с собою несколько бойцов. Это были Сергей, Николай, Виктор Скрипач с Петиным и два деда отряда – «усачи» Никонов и Иванов с дочерью, двадцатилетней Глашей. Они ждали Илью Савича.
А тот в это время шел дрезине навстречу. Вскоре она приблизилась. Капитан вытянул руку в перчатке и что-то прокричал. В ответ Илья Савич выхватил гранату и крикнул:
– Хенде хох! Руки в гору, сволочь немецкая!
Тот за пистолет. Но не успел…
Трупы немцев уложили на дрезину и пустили ее вперед, прямо к станции, а сами вернулись к Оленеву.
Когда дрезина подошла к мосту, ее движение было медленным. Охранники приняли их за живых, но, поняв в чем дело, офицер бросился в будку к телефону…
– 31 –
Вызвав Фрицлера к себе, Энгель начал разговор тихо, но жестко:
– Вам было дано задание взять под охрану вагоны с оружием… Как это выполнено?
– Так точно, выполнено. Охрана поставлена.
– Да, но почему же вагоны ограблены партизанами?
– Как!?
Энгель закурил:
– Вы пойдете под суд…
Фрицлер молчал.
– Но, – продолжал фон Энгель, – сначала вы найдете партизан, уничтожите их или…
Фрицлер вскочил. Щелкнул каблуками. Проорал:
– Будет исполнено.
Когда Фрицлер ушел, майор закурил и подумал: «Чтоб спасти свою жизнь, он сделает невозможное».


«Блики прошлого». Книга первая. ____________________61

– 32 –
Заложников из села, по приказу Фрицлера, арестовывал Ярцев. Были взяты трое: Нина Дорохова, Ольга Косарева и тринадцатилетний Гена Хвостов, у которого мать убили еще при захвате села немцами.
На первом допросе у Фрицлера они стояли, тесно прижавшись друг к другу. Новый помощник, вместо убитого под Смоленском Ганса, обер-ефрейтор Адольф Гинбург подошел к ним и, взяв за лицо Гену, сильно его сжал.
– Не знаю, – прохрипел Гена.
Фрицлера вздернуло. Он дико заорал:
– Убрать, убрать отсюда! Расстрелять!
– Всех не убьете! – крикнул Гена и упал от удара Адольфа.
– 33 –
Зима. Жестокая завивала метель. Сугробы снега. Человек в такую пургу погибал.
Истопник Энгеля пошел за дровами. На улице темно. Ветер гудел с огромной силой. Завывал по щелям заборов. Добежав до сарая с дровами, стал на ощупь искать засов. Проклиная русскую зиму, вошел в сарай. Чертыхаясь, он стал искать спички в карманах.
Кидая искры, спички не разгорались. Но вот одна вспыхнула, осветила на миг дрова и еще что-то… Это «что-то» вышло вперед и стало человеком. Перед немцем, обомлевшим от страха, стоял Оленев, за ним Петька Борясов. Немец не вскрикнул.
Через пять минут из сарая вышел истопник с огромной охапкой дров и, согнувшись под ношей, заковылял сквозь пургу к дому.
Метель еще более усилилась. В комнате у Энгеля был Фрицлер. Растапливая печь, Оленев прислушивался к разговору.
– … но ведь у нас не готово помещение. Когда они прибудут к нам, нам нужно быть готовыми к встрече, – донесся голос Фрицлера.
– Но об этом я уже и без вас постарался, – ответил майор.
Наступило молчание. Оленев разжег печь, огонь загудел в трубе.
– Вам осталось пожать плоды.
– Но я не понимаю вас.
– Все будет понятно без лишних вопросов. Этот пакет передайте Келлеру, ему надо подготовить помещение для размещения особой роты, у которой особые функции – карать неповиновенных… армия не всегда для этого нужна.
«Истопник» выронил полешко из рук, и оно упало у топки, стукнувшись о поддувало, на что Энгель повысил голос:
– Фридрих, растапливай живее.
Разговор дальше продолжался тише. Оленев разжег дрова, поднялся и, проходя к выходу из кабинета, косым взглядом заметил на краю стола конверт, затем вышел.
У сарая его ждал Борясов.
– Давай, Борясов, вперед, нам еще кое-что надо доделать…
Через полчаса вышел Фрицлер и запахивая полы шинели от ветра и снега направился к комендатуре. Впереди не было видно ничего, кроме плотной пелены снега, и он шел по памяти. Два раза падал под напором снега и ветра и, встав, проверял карман, где лежал пакет. В третий раз Фрицлер упал не по своей неловкости, его что-то толкнуло в свеженаметенный сугроб снега, и он долго барахтался в нем, делая частые попытки встать, но это никак не удавалось. Он так и не понял, что его свалили Оленев и Борясов и в снежной круговерти подменили пакет, а когда он смог встать, пропажи не обнаружил.
Придя к себе, он первым делом выпил добрую порцию водки, чтоб согреться, и только после этого, посидев немного в кресле, разделся и с тоской подумал, что надо еще идти к Келлеру и от этой мысли весь вздрогнул и очень обрадовался, когда в кабинет вошел Ярцев. «Вот он и донесет пакет… – решил он, – немедленно доставить господину Келлеру…».
Ярцев очень неохотно вышел на улицу, где по-прежнему, даже еще сильнее, завывала пурга, а Фрицлер под ее завывание выпил еще порцию водки, разделся и, упав на диван, мгновенно уснул.
– 34 –
Келлер сидел на кровати и читал книгу. В дверь постучали и она тихо открылась. Сначала показалась голова, а затем, едва двигая ногами из-за боязни создать шум, вошел денщик и сказал:
– К вам староста, говорит, по делу…
– Пусть входит.
Ярцев неслышно вполз в комнату и замер на пороге. Он здорово изменился со времени той пирушки, на которой лишился жены, «хотя и некудышной», как он ее называл, постарел, приобрел бородку, жиденькую, рыжеватую и очень некрасиво идущую ему с его ястребиным вытянутым лицом. Келлер смотрел на него, лениво перебирая свои мысли: «Русский … родину свою продал … выслуживается, а что его ждет в будущем … и от нас и от своих смерть …», и вслух:
62 Валентин Россихин

– С чем пожаловал?
Ярцев торопливо, дрожащими руками, подал ему конверт. Келлер внимательно прочел его, потом также посмотрел на Ярцева, словно убеждаясь, что он перед ним, отошел к столу и сняв трубку телефона, позвонил Фрицлеру, тот молчал, он осмелился и дал звонок майору. Тот долго молчал, а потом трубку поднял адъютант и на вопрос Келлера, правда ли то, что в приказе майора и надо ли это выполнять немедленно, адъютант ответил, что он в курсе текста письма майора, так как исполнял его сам.
Келлер, загадочно улыбнувшись Ярцеву в лицо, молча оделся и четко проговорил:
– Вперед, партизанская гадюка…
– 35 –
Печка гудела. Возле нее сидел Петька Борясов и рассказывал:
– … пошли вокруг дома, да и наткнулись на сарай, заперлись в нем для, так сказать, перегруппировки сил. Только немного пришли в себя, дух из кишек выпустили, а тут тук-тук-тук.
Стучится кто-то. Замерли мы. Ожидаем. Открылась дверь, кто-то вошел в сарай. Стоит у дров. Я автомат наготове, а командир нож. Ждем. Чирикает спичками, потом зажег спичку, а командир выходит из темноты, да и говорит: «Вот тебе в темноте, немецкая шкура, сподручнее идти на небо германское», – Петька взглянул на Оленева, скажет тот не то что-нибудь, и продолжал дальше, фантазируя, чтоб было смешнее. – Ну и как ко-кнет его, тот и брык, а душа, братцы, на небеса полетела, вот ей богу, сам видел, как чиркнет и пошла с хвостом черным. – Раздался смех, а Илья Савич, потирая усы, проговорил возражая:
– Ты, Петька, ври, ври, да не завирайся. Несподручно будет.
Петька хотел возразить, но смех заглушил слова, и он, махнув рукою, продолжал дальше:
– Товарищ командир, голова же у него огромная на разные выдумки, сразу же давай переодеваться и через пять минут вышел новый немецкий истопник с огромной охапкой дров. Зашел он в дом, а я стою на улице и слушаю. Долго не выходил, потом выходит и говорит: «Петька, идея». Зашли мы в сарай…
В это время в землянку с морозным воздухом влетел Николай и крикнул, обращаясь к Оленеву:
– Товарищ командир, по дороге на машинах едут немцы в село.
– Сколько машин? – спросил Оленев.
– Четыре. Крытые сверху брезентом.
– Да, – на секунду Оленев задумался. От него ждали приказа. – Со мной ты, Николай, Сергей и Борясов. Дальше, на первой подводе поедут Илья Савич, Петин и Семенов. На другой – Ясенев, Богданов. Вперед!
И все пулями вылетели из землянки. Воздух уличного холода клубами полз по полу. Обед был забыт и остался ждать своих друзей. На улице трещал мороз…
–36–
По шоссе на рысях ехали четверо верховых и две парных подводы на санях-розвальнях. На первый взгляд можно было подумать, что едут крестьяне на станцию с продуктами, так как на санях стояли, наподобие фляг, какие-то вещи, покрытые домотканым рядном, а сверху шубами. Передний верховой все время зорко оглядывался кругом и подолгу смотрел вперед, все прислушиваясь. На вид ему можно было дать лет под тридцать, второму, с огромными усами, лет под пятьдесят. Двое же остальных были парни лет по семнадцать.
Оленев с отрядом ехал навстречу машинам. Поэтому-то он и прислушивался все время – не слышно ли шума мотора.
Поскрипывали полозья саней, да копыта поцокивали по мерзлому слою земли, покрытой снегом. День клонился к вечеру. Уныло шумел лес, покачиваясь в такт порывам ветра, и на природе была какая-то тень грусти и печали.
– Идут, – прошептал Сергей, – идут, товарищ командир.
Оленев, да и все уже, слышал шум моторов, он глухо проговорил:
– Как покажутся, переходим в галоп один за одним. Первая машина моя, а там как повернется. Пулеметчикам быть готовыми, – он натянул повод и весь приподнялся на стременах и оглянулся на ехавшего справа Сергея. Напряженно вытянутое, ожидающее лицо, готово было ко всем опасностям и трудностям боя.
Илья Савич сидел на первой подводе и смотрел за Оленевым и в то же время не отпускал взглядом и сына, который несся на яблочном жеребце, наклонясь вперед, как ястреб, готовясь к налету на добычу. «Лихой будет, коли пуля не цокнет», – подумал Илья Савич, и от этой мысли по сердцу хлынула ненависть к врагу и он, опустив вожжи, дал лошадям ходу.
Петин схватился за край шубы, которая накрывала «максим» и был готов в любую минуту ее сдернуть, схватиться за ручки и дать огонь, такой, чтоб ни один гад не ушел от расплаты.
Семенов уцепился за отвал саней и, наклонясь через край, смотрел вперед. Вторая подвода неслась рядом.
Оленев вылетел за поворот шоссе и увидел идущие в колонне машины. Их было три. Оленев опустил поводья, и конь, словно пуля, понесся навстречу.

«Блики прошлого». Книга первая. ____________________63

В кабине передней – офицер. Увидев верховых, вылетевших из-за поворота, шофер хотел затормозить, но офицер скомандовал: «Полный вперед!». Машина рывком увеличила скорость. Офицер достал пистолет. Но вперед влетели подводы. Столкновение неизбежно. Но от подводы, которая свернула чуть в сторону, что-то полетело в машину. Раздался взрыв…
Бой был скоротечным. На шоссе остались остовы сгоревших машин.
– 37 –
Холодные, оставленные так неожиданно щи, были снова разогреты и быстро подавались из бачка. Вскоре принялись за чай.
Галя (врач отряда) спросила, обращаясь к Борясову на «вы»:
– Ну, а дальше что было, Петр Семенович? Вы расскажете? Интересно ведь, – добавила она, улыбаясь, вспоминая рассказ и фантазию Петра.
Прожевав хлеб, он развел руками, как бы говоря, что «ничего особенного», и начал:
– А дальше было вот что. Написали мы письмо такое, чтоб старосту немцы сами уничтожили. Вышли, пурга кругом. Ничего не видно за шаг от себя. Притаились и ждем, пока комендант выйдет… Вышел. Мы за ним. Упал он по нашей вине, и за это время мы в карман ему письмо свое вложили, а то взяли. Вот и все. Письмо у нас. В нем написано, что завтра прибудут солдаты для борьбы с партизанами и их надо расквартировать. Вот и все. Мы прием сделали, расквартировали. По нашему подложному письму староста арестован был и расстрелян, о чем докладывает начальству Келлер.
– 38 –
Келлер открыл дверь в кабинет Энгеля. Тот сидел за столом и что-то читал. Увидев вошедшего, встал, закурил и попросил:
 – Рассказывайте, все рассказывайте подробно.
Келлер начал:
– Приказ выполнен. Вчера мною пойман староста, хотя он и убегал, и расстрелян.
– Постойте, постойте. Как это расстрелян? Кто? – рассерженно отозвался Энгель. – Мой приказ о приготовлении помещения для расквартирования прибывающей команды, которая будет вести борьбу с партизанами…
– Да, но речь не об этом…
– Речь только об этом!
– Вот ваш приказ, – и Келлер протянул бумагу.
Пробежав ее глазами, Энгель заявил:
– Я это не писал!
– Но там ваша подпись!
– Нет!
– Тогда …
В это время вошел Фрицлер. Отряхиваясь от снега, он держал что-то в руке, а потом, подойдя к Келлеру, подал ему бумагу:
– Вы писали это, господин Келлер?
– Да, я. Это приказ по селу о расстреле старосты.
– Но кто вам это приказал сделать?
– Господин …
Все трое замерли и посмотрели друг на друга. Энгель рявкнул:
– Доставьте мне старосту, и я все узнаю.
Фрицлер пожал плечами. И в это время в комнату влетел Фриц.
– Господин майор, машины с отрядом вышли к нам вчера, но…
– Что? – рявкнул Энгель.
– Уничтожили... партизаны…
Солнечные лучи сверкнули на блестящем столе, увеличивая свет в кабинете, где стоял Энгель один.
– 39 –
Когда передовые части наступающих советских войск подошли на близкое расстояние к селу, Оленев принял решение уничтожить мост, по которому к фашистам шла помощь. Но это обошлось дорого для отряда. Петин взорвал немецкий эшелон вместе с собою. Контролируя этот участок, Оленев принял меры по недопущению переброски сил врага и по шоссе. Здесь, заложив мины, подорвали несколько машин с боеприпасами, но партизаны вынуждены были отойти с шоссе к реке, где ввязались в бой с немцами, которые восстанавливали мост.
Энгель решил покончить с Оленевым раз и навсегда. Правда, это решение было не первое, но оно уже было принято. Но события другой раз опережали решения.
– 40 –
В один из мартовских дней над селом показался наш самолет. Люди, забыв про все, кричали: «Наши летят!».
Самолет уже делал разворот, когда его перехватили истребители врага. Машина пошла на одного из них в лоб, и тот не выдержал. Очередь задела вражеский самолет, он запылал и упал в овраг. Но два других насели на наш «ястребок». Он увертывался. Потом пошел к земле и от нее
64 Валентин Россихин

вверх, словно свеча, а оттуда – словно коршун ударил по врагу и уничтожил второго. Третий сбежал. Все это видели люди, радовались, обнимались, целовались.
Фрицлер дал приказ стрелять. Упали раненые, убитые, немцы ловили живых. Фрицлер ворвался во двор Кузнецовой Дарьи и замер перед группой жителей, впереди которых стояла Вера.
– Арестовать! – придя в себя, приказал солдатам.
Всех окружили и повели к комендатуре. Фрицлер шел и о чем-то сосредоточенно думал.
– 41 –
Веру вызвали последней. Когда она вошла, Фрицлер дал понять своим подручным, чтоб они оставили их вдвоем. Вера едва-едва стояла на ногах. Видя это, Фрицлер закричал:
– Стоять! Все, о чем я буду спрашивать, отвечайте. Где мать?
– Умерла после пыток в вашем застенке, – ответила Вера.
– Где ваш сын? Черт возьми, ваш брат?
Вера ответила:
– Не знаю…
– Отвечайте на вопросы точно…
Вера взорвалась:
– Не знаю!
– Ах так! – Фрицлер ударил ее по лицу. Она упала. А он еще и еще бил ее ногами. Вызвав Келлера, приказал. – Всех в церковь. Закрыть, сторожить. Завтра публичный расстрел, нет – через повешение…
Ночь окутывала своим покрывалом землю, и темнота в здании холодном, сыром, набитом наполовину снегом. Было еще темнее, чем на улице. Небо вызвездило яркими звездами, и разветвленной лентой по небу тянулся Млечный путь.
– 42 –
Морозный воздух освежил Веру. Кругом было темно. Она села. Рядом тесной кучкой сидели односельчане.
Почувствовав, что кто-то плачет, она проговорила:
– Только не плакать!
– Верно, дочка, – отозвался семидесятилетний дед Аким Яремий. – Пусть не видят ваших и моих слез. – И затих. Он скорбел по жене, убитой фашистами за то, что отказалась стирать белье немецкому офицеру, за сына, который где-то далеко от него.
– Полночь, наверное, – нарушила тишину Матрена Шихова.
– Наверное, – отозвалась Дарья Ногова, да и замерла, прислушиваясь.
Все насторожились. Далеко, далеко стоял гул.
– Слушайте, самолеты летят, – прошептала Матрена Шихова.
– Значит, наши.
– Да вот они, девять, – сказала Вера и указала рукою в небо.
– Да, полетели куда-то, – отозвался дед Аким.
Но вскоре донесся глухой рокот взрывов, и небо озарилось заревом. Над станцией стояло зарево огня.
Часовой, увидев в окне церкви лица людей, открыл по ним огонь. Крикнув «Ой!», упала Дарья Ногова. Пуля попала в грудь.
Дед Аким стоял в окне и кричал:
– Стреляйте, гады, немецкие изверги! Россия отомстит за нас… – и упал на пол церкви.
Со станции доносились взрывы.
– 43 –
– Товарищи, – закончил речь Оленев, – Давайте-ка ближе, есть идея одна. Отвлекающий маневр атаки на село. В лоб не будем.
И все склонились над картой.
На улице слышался перебор баяна и слова песни:
Что ты смотришь, родимый товарищ?
Бородою оброс я, небось,
Нам в лесу средь боев и пожаров
На себя посмотреть не пришлось.
Снова голос баяна и снова слова от души, от сердца:
Партизанское дело такое –
И во сне не бросать ружья.
И себе не бывает покоя.
И врагу ни минуты житья.
Играл Борька Радион, а пели Галя, Сергей и Николай…


«Блики прошлого». Книга первая. ____________________65

Уходя из родного колхоза,
Дал я клятву себя не щадить,
А убийцам за кровь и за слезы
Порешил до конца отомстить.
Командиры обсуждали план Оленева, когда в землянку вошел Петр Борясов. Он вернулся из разведки. Увидев его тяжелое лицо, Оленев спросил:
– А где Цыганов?
– В медпункте, – тихо отозвался Борис, – ранен.
– 44 –
Немецкий часовой, увидев бегущих людей, хотел выстрелить, но упал под ударом ножа Петра. Вскоре к нему подошли Оленев, Тихонов и Сергей.
– Теперь только избушку взять без шума, а там человек пять, – сказал Оленев и добавил, – Сергею остаться здесь и наблюдать за селом. Остальные – за мной.
Сергей залег в снег. Оленев и Петр подошли к избушке. За столом сидели немцы и играли в карты.
Позади раздался дикий крик. Немцы вскочили и бросились на улицу. Их встретил огонь партизан, а Петр выбил окно и бросил гранату.
Запылал край конюшни. К Петру подбежала Татьяна:
– Где Сергей?
– Там, – указал Петр, и она бросилась туда, а партизаны уводили лошадей.
Сергей лежал и думал о доме. Вскоре он увидел бегущих от села немцев. Стиснув автомат в руках, он взял прицел и, когда первые были всего в десяти метрах, дал очередь.
Потом еще, еще. По нему открыли огонь. Пуля ударила в кубанку, и она слетела с головы. Немцы наседали. Он бросил гранату. И вдруг его кто-то дернул сзади. Оглянулся – Татьяна рядом.
– Сергей, уходи! Я останусь, уходи! – кричала она.
– Ты меня на пост не ставила. Я не уйду. Зачем пришла?
Поднялись немцы, но Андрей открыл огонь, и они залегли.
– Беги назад, я задержу! – крикнул он.
Татьяна видела, как немцы зашли слева и справа. Она схватила из-за пояса гранату и со словами «За Родину!» бросила ее в фашистов. Раздался взрыв. Но это было мгновение света, и наступила темнота ночи. Сзади на них свалился кто-то, и они увидели Петра с Ветровым.
– Уходите! – кричали они.
– 45 –
Возложенную на Энгеля оборону участка от русских, он решил следующим образом: окружить в районе юго-западных болот русскую группу войск, для чего перебросить часть сил со станции. Всю переброску сделать за ночь.
Но ночью с позиции немцев был украден часовой. Его сняли русские разведчики майора Загорника.
– 46 –
В землянке оживление.
– Нужно понять, – говорит полковник Лукьянов, – что против нас немцы собрали все силы. А у нас? Остатки батальона пехоты, батарея артиллеристов и три танка. Атаку фашисты начнут завтра. Я приказываю: к трем часам утра перебросить на район станции все силы. Оставить здесь батарею артиллеристов и взвод пехоты. Загорнику – прорвать оборону в районе станции и выйти к селу. Танкистам – выйти на мост. Взять его целым. Потом на село – помогут партизаны. Все, товарищи, по местам.
Зазвонил телефон. Лукьянов взял трубку и что-то стал записывать в блокнот.
В окно глядела темная глухая ночь.
– 47 –
Предрассветный туман с легким морозом огласился орудийным огнем. Это била немецкая артиллерия. Затем пошли танки.
Но оборона русских молчала. Командир артиллеристов Огонев, рассчитав прицельно, дал приказ открыть огонь.
Два танка запылали. Но это не остановило врага. Из строя выбиты были два орудия. И в это время в атаку пошла немецкая пехота. Бойцы встретили ее огнем. Но враг шел. И когда кончились снаряды, Огонев повел бойцов в атаку, а на батарею ворвался фашистский танк. Он поднялся почти на дыбы, и в это время Огонев бросил гранату. Танк загорелся. Но из-за него вылез другой и пошел вперед. Огонев поднял гранаты над головой и со словами «Врешь, сволочь фашистская, не пройдешь!» бросился под него. Раздался взрыв, густой дым скрыл солнце.
– 48 –
Фрицлер готовил место для казни.

66 Валентин Россихин

Было девять утра. Солдаты окружили место эшафота. Но когда вели заложников из церкви, начался бой на немецкой батарее.
Келлер и Фрицлер замерли. Стрельба усиливалась, и вскоре на холме показались три всадника. Келлер повел всех солдат им навстречу, и узники остались без охраны. Но стрельба вскоре затихла, и жертвы окружили новые охранники.
… Скрипач получил задание: взять батарею, что у леса, а затем отступить, если будет надо, и увести силы гарнизона из села в лес. Тогда основные силы партизан ударят по селу и возьмут его, чем помогут Красной Армии.
Иван Ветров, артиллерист в прошлом, входил в эту группу Скрипача. Он должен был организовать стрельбу с захваченных орудий врага.
Скрипач атаковал батарею и взял ее. Келлер повел солдат в атаку. После короткого боя Скрипач увел своих людей в лес, за ним увлеченно ушли в преследование и немцы с Келлером.
Когда отряд ушел далеко, Ветров со своей группой вновь захватил батарею. Взяли ее почти без боя. Да и кто мог ожидать подобного.
– 49 –
Группа Скрипача уходила все дальше и дальше и все быстрее их преследовал Келлер со своими солдатами. Он считал эту группу за основные силы партизан. 28 осталось у Скрипача, из них 11 раненых, в том числе и он сам.
Немцы, преследуя их, прижимали к равнине. Не думал никто, что Келлер будет вести преследование до конца, считали, что он вернется назад, но просчитались. И тогда Скрипач решил дать бой. Может быть последний, ибо отступать было некуда.
Завязался бой. Во время него Скрипач отправил одного бойца с донесением. И только 25 вышли на равнину, к шоссе, туда, где нет леса. Отряд оторвался от преследования, ушел через дорогу и занял немецкие окопы.
Здесь Скрипач закрепился, экономил патроны и гранаты, а сам выжидающе смотрел в сторону села, как будто оттуда должна была прийти помощь.
– 50 –
Когда раздались первые залпы по селу, это был сигнал основным группам партизан Оленева. Они рванулись в атаку.
Жестокий бой закипел у казармы, у штаба. Немцы дрались озверело, но мужество партизан сметало все. К школе, где была комендатура, первым подлетел Виктор Ярцев.
Лицо юного партизана было суровым, весь он вытянулся в седле и с молниеносной быстротой несся на скрытый пулемет.
Длинно и неожиданно ударил он. Конь встал на дыбы и упал на землю, придавливая своей тяжестью Виктора. Падая, Виктор рванул из-за пояса гранату и, собрав все силы, бросил ее.
Он слышал взрыв, но не видел, как к нему подлетели, словно птицы, Сергей и Николай и еще бойцы…
Оленеву доложили, что группа Скрипача в опасности.
– 51 –
Машина вырвалась из села. «Черт возьми, – думал Энгель, – почему партизаны появились совсем не оттуда, откуда их ждали? Какое имел право Келлер увести весь гарнизон в погоню… за партизанами? Тоже непонятно. Скоро лес…».
Ветров увидел в бинокль машину.
 – Орудие к бою! – скомандовал он. – Прицел… Огонь! Недолет. Второй – сбоку, третий – в цель.
В бинокль он увидел бой Скрипача. Но помочь было нечем. Снаряды кончились.
Но вот кто-то идет на помощь. Кавалеристы!
– Ура-а-а! Это наши! – кричит Ветров и все понимают его.
– 52 –
Вере показалось, словно где-то в воздухе гудит самолет или воет сирена. Не обращая внимания на боль в ногах, она бросилась к окну.
Но когда раздался взрыв снаряда, она отскочила и упала на пол и поднялась уже тогда, когда двери слетели от взрыва с петель, и был выход из заточения открыт. Вера подумала:
«Если это партизаны? Но откуда у них орудия? Нет, это подошла Красная Армия».
До слуха донеслось далекое «Ура». Узники бросились к окнам.
Вера подошла к дверям, но в страхе отпрянула. Из-под двери торчала рука с немецким автоматом. Потом поняла. «Так вам и надо», – подумала она об убитом фашисте и вышла на улицу.
И здесь она увидела, как прячась у забора, бежал Фрицлер. Но вот он споткнулся и упал, растянувшись во весть рост. При этом выронил пистолет. Быстро вскочил и побежал вперед. У Веры заблестели глаза, забилось сердце. Она схватила пистолет и бросилась вслед ему, а вскоре исчезла в дверях школы.
Фрицлер сжигал бумаги. Когда вошла Вера, он с испугом попятился назад к столу. Рука потянулась к оружию. Вера, сжимая зубы от злобы и ненависти, подняла руку и сурово приказала:
«Блики прошлого». Книга первая. ____________________67

– Ни с места! Руки!
Фрицлер поднял руки и уставился на Веру. Наконец он заговорил:
– Вера Павловна, ведь я вам жизнь спас… Я люблю вас…
Глаза Веры зажглись такой ненавистью, что Фрицлер задрожал, упал на колени, стараясь при этом быть ближе к ее ногам. Верина рука с пистолетом тряслась, готовая вот-вот уронить оружие.
На улице застрочил пулемет. Потом загремел взрыв. Дым ворвался в комнату, и Фрицлер бросился на Веру. Она выстрелила, не взглянув больше на Фрицлера, и вышла на улицу.
За углом ее встретили всадники. Она вскрикнула, взмахнула руками и упала. Среди них был и Оленев.
– 53 –
Алексей соскочил с коня. Поднял Веру. Она открыла глаза.
– Живой?
– Жива!
– А Сергей?
– Здесь!
Подлетел на коне Сергей. Обнял сестру, спросил:
– А мама жива?
– Мама? – переспросила Вера.
Сергей понял. Он отвернулся и заплакал…
* * *
Скрипач до боли в руках сжимал автомат. «Нас осталось 18, – думал он, – из них 10 раненых, а патронов мало…».
Помощь увидели оба. И Скрипач, и Келлер. Но если первый не ошибался, что это помощь ему, то второй просчитался, приняв ее за помощь Энгеля. Но эта ошибка воодушевила немцев, и они пошли в атаку.
И в это время Келлер увидел Красное Знамя. Это были бойцы Загорника.
Остатки немцев сдались. Среди них и Келлер.
* * *
Стоял шум. Но он не мешал ни Оленеву, ни Вере. Они расставались. Оленев уходил вперед, бить немцев, а Вера готовить школу к учебе.
– Мне пора.
– Да, – сказала она.
– Теперь немного осталось.
– Да.
Она стояла перед ним – красивая из красивых, любимая, дорогая.
Заглянул Сергей:
– Вас ждут, товарищ командир.
– Иду.
На площади стоял отряд. Илья Савич, поцеловав знамя, сказал:
– Я остаюсь. Не взяли меня, говорят, стар…
Сергей попрощался с Верой. У него на груди блестела медаль «За отвагу».
Впереди была большая дорога…
Ишим, 1944.
 Проходили годы, десятилетия, но память о брате не давала мне покоя. От домыслов о его военной судьбе я все больше уходил в исследования архивных материалов, документов, воспоминаний, ездил на места боев, на место его героической гибели от пули немецкого снайпера у д. Грынские Дворы (Дворики). Все это воплотилось в данный литературно-документальный очерк, который посвящаю памяти не только брата, но и всем воинам и командирам 110-й отдельной стрелковой бригады Западного фронта – участникам боев с немецко-фашистскими захватчиками на Ульяновской земле Калужской области (Россия) в июле-августе 1942 г.
С той войны далекой мы все ждем тебя
Литературно-документальный очерк
1. И стал мне край родным и близким.
Первый мой приезд в деревню Уколица Ульяновского района Калужской области России состоялся в конце августа 1989 года. Это было ознакомление с братской могилой, где покоится прах брата. Второй – в сентябре 1992 года с целью установки памятного знака и надгробной плиты. Третий – в августе 1997 года, когда заменил пришедшую в негодность плиту с надписями на новую и покрасил стелу свежей краской.
68 Валентин Россихин

Между этими датами произошли события, последствия которых еще не все осознали. Как охватить и понять все происшедшее? Рухнул Союз ССР и его ведущая и руководящая сила – партия коммунистов, причем не по воле ее большинства. Внедряемые рыночные отношения, словно бульдозер, проходят по жизням многих людей. Да и я уже приехал в Россию из Белоруссии, которые стали независимыми, суверенными, с границами.
...Позади остался Козельск – один из интереснейших городов Центральной России, и наш, видавший добро и зло, маленький автобус торопливо покатился вперед. Удивительная дорога. Две полосы бетонных плит, разделенных грунтом, как два рельса, во многих местах разбитые транспортом и временем, давали об этом знать своей непроходимостью, отчего автобус нырял с этих рельс в сторону и, миновав опасный участок, снова вкатывался на бетонный путь. Населенные пункты оставались в стороне от этого козельско-ульяновского “автобана”, но само полотно дороги то поднималось из ложбины между двумя грядами холмов, то опускалось вниз, иногда довольно круто, и можно было только догадываться, какого труда этот путь стоит водителям в дождливую, да еще с морозцем осень или весну. (Замечу, в третий мой приезд дорога была покрыта асфальтом).
Водитель автобуса – простой молодой мужчина, от которого исходило нечто ухарское, он и за рулем сидел, словно вожжи держал в руках от неугомонной тройки. Ковбойская шляпа и маска ковбоя, укрепленная перед лобовым стеклом под самым потолком автобуса, да еще бутафорская пряжка от широкого ковбойского пояса, к чему не хватало только пары пистолетов и лассо, хотя бы и бутафорских, дополняли без слов не только внешний, но и внутренний мир нашего водителя, однако, неплохо знающего свое дело. Прошло уже много времени, а вот этот облик ульяновского шофера-ухаря в памяти остался. Вероятно, такое могло статься лишь потому, что среди ульяновцев я не раз встречал подобных. Одним словом – типаж.
Село Ульяново (райцентр) широко раскинулось на взгорье у реки и в мой первый приезд поразило двумя большими церквами: Белой и Красной. Но за этим внешним обликом для приезжего при более близком знакомстве проявляется жизнь ульяновцев, присущая сейчас всем селам земли русской: бездорожье, безлюдность... Но и при всех трудностях село живет, убирает хлеба, картофель, и хоть урожайность ниже, чем в Белоруссии, откуда я приехал, но крестьяне верят, что жизнь еще принесет им радость и счастье.
Спустившись от автостанции по шоссе вниз по центральной улице, которая имела, правда, на мой взгляд, странное название: Б. Советская, что значило – Большая Советская. Как в Москве: Большая Садовая, Большая Пироговская, Большая Академическая...
Во второй мой приезд, через три года, Б. Советская расшифровывалась местными остряками по-новому: Бывшая Советская. Вот уж воистину наш народ умеет шутить над собой при любых передрягах. Добрался до небольшого здания местной гостиницы “Заря”, где меня встретили приветливо, поместили в номер на трех человек. Я с полным основанием могу сказать, после того, как побывал в этом доме трижды, что в первый приезд небольшой персонал в лице Евдокии Нефедовны Полуюдиной, Татьяны Ивановны Ерониной, Екатерины Григорьевны Зубаревой и Марии Павловны Паниной делал все для полноценного отдыха своих клиентов.
Мы не балуем своим вниманием людей вот таких простых профессий, а ведь от них зависят и работоспособность, и настроение приехавших по делам людей.
Через три года многих из них не встретил, но Мария Павловна, душа и сердце гостиницы, трудилась по-прежнему. И сердечность ее по отношению к людям не изменилась, и хотя постарела она, но бодрости не убавилось. А ведь персоналу порою трудно: и грубияны есть среди постояльцев, и любители зеленого змия. Чая в гостинице нет, но кипяток по просьбе подают. Да и то добро, ведь другой раз нет ни одного свободного места. Едут люди разные: во второй мой приезд были беженцы с Кавказа. “Чем под пулями быть, – сказал мне один из большой семьи беженцев, – лучше в деревне жить”. Район помог им расселиться, так же как и другим по местам, где больше всего нужны рабочие руки, где есть жилье.
Мария Павловна жалуется, что с каждым годом работать все труднее. Ведь они и стирают все белье, которым пользуются приезжие. Я был свидетелем, как в один из ветреных, дождливых дней сентября 1992 г. вода, словно из водосточной трубы, хлынула с потолка в одном из номеров. Ни тазы, ни ведра не спасли положение. Все залила вода: столы, дорожки, постели. Сколько дней все это сохнуть будет, а надо-то несколько листов шифера, но их нет... А коммунхоз? А у них в конторе не течет.
Мне понятно сетование персонала на свои трудности. Негде сушить белье в непогоду. Сушат по всей гостинице, увеличивая и без того большую влажность. Прошло три года, как я был в ней первый раз, но ничего не изменилось. Только люди хорошие трудятся и от этого легче приезжим провести одну, а тем более несколько ночей.
...Устроившись в гостинице, я узнал у дежурной, где военкомат, и вскоре с волнением входил в это здание. Многие работники были еще на местах. Военком майор Панов Владимир Семенович, узнав о цели моего визита, отдал распоряжение достать списки братских могил и проверить, есть ли в них фамилия моего брата. Через полчаса он с какой-то горечью заявил, что, к сожалению, фамилии моего брата в списках захороненных нет.


«Блики прошлого». Книга первая. ____________________69

Как же так? А ответ бывшего комиссара майора Кухарева? Прочитав текст ответа майора Кухарева, майор Панов вновь дал указание просмотреть все списки, а по братской могиле д. Уколица проверил лично и ... ничего не нашел.
Я извинился за задержку людей и решил с горькой обидой уходить, но военком предложил съездить утром в деревню Уколицу, посмотреть списки в сельском Совете, а может, фамилия брата занесена на мемориальном списке в Уколице, а в военкомате ее в списки забыли внести?!
Поездка ясности не внесла. Встал вопрос: на основе чего майор Кухарев дал мне такой ответ? Я рассказал, что могилу брата наша семья ищет более 20 лет, и лишь сообщение отдела учета потерь сержантов и солдат СА МО СССР внесло некоторую надежду.
В этом сообщении было сказано, что сержант отдельного истребительного артиллерийского дивизиона 110-й отдельной стрелковой бригады Россихин Кузьма Павлович, 1914 года рождения, в бою за нашу Родину погиб 14 августа 1942 года и похоронен в деревне Грынские Дворы...
Дополнительно сообщалось, что по данным наградного отдела Главного Управления кадров МО СССР сержант Россихин Кузьма Павлович значится в сентябре (это ошибочная дата – В.Р.) 1942 года награжденным орденом “Красной Звезды”, который не был вручен...
Я позволю в связи с этим сделать небольшое отступление, которое будет понято и без моего разъяснения.
В своей последней книге В.С. Пикуль “Площадь павших борцов”, том 1 “Барбаросса” сказал о 1941-42 гг.: “Наша армия еще не бряцала берлинскими орденами, и миллионы безвестных уходили в небытие, не помышляя о наградах, а над их могилами не высятся гордые монументы славы, потому что и могил-то у них не было! Так и оставались лежать, глядя в плывущие над ними облака, чтобы раствориться навеки в русских лесах и полянах, в шелесте трав и цветов; они исчезли, не изведав посмертной славы, в голосах птиц, устроившим им посмертное отпевание...” (Роман-газета. 1992. N15-16).
Наш долг – воздать каждому погибшему и честь, и славу! Тем более родному человеку, и забота эта – его родных в первую очередь.
Но вернемся к рассказу: нужно отдать должное майору Панову, он признал с горечью, что его предшественник, майор Кухарев, допустил служебную халатность, сообщив мне об учете брата захороненным в братской могиле села Уколица, так как все захоронения в д. Грынские Дворы были перенесены сюда, он не отдал приказ учесть его в списках военкомата. Так фамилия вообще из захоронений выпала и, говоря откровенно, если бы не отцовские и мои поиски, она вряд ли бы сохранилась вообще в памяти Отечественной войны. Об этом можно было бы и не говорить, но уже в моем присутствии пришел в военкомат тов. Егонин из Йошкар-Олы, брат которого, по сообщению из ЦАМО СССР в военкомат Йошкар-Олы, погиб 11 июля 1942 г. под деревней Ефимцево. Панов выясняет, что о брате Егонина у них нет никаких сведений. Вновь горькое разочарование, и брат решает ехать в Ефимцево, хотя там нет братской могилы, а останки перенесены в Озерно. Так объяснил Панов, но Егонин хочет ехать туда, где брат погиб в бою с фашистами.
Задаю вопрос: почему такое возможно? Ответ один: теперь уже в бывшем СССР не было единой и всем известной системы розыска мест захоронений погибших в Отечественной войне, ее нет и сейчас – вот почему люди ищут своих родных, погибших в годы войны, до сих пор.
Мне фактически в райвоенкомате делать было нечего, но я решил найти председателя районного общества охраны памятников, так как мне кто-то в военкомате подсказал, что в обществе тоже есть какие-то списки учета захороненных в братских могилах района. Поиски председателя привели меня в районную картинную галерею к Т.Н. Тишковой, которая в это время замещала директора галереи и вела одновременно документы общества. Но и она со своими списками не внесла никакой ясности.
Вернувшись в гостиницу, из сообщения дежурной я узнал, что мне звонили из военкомата и просили зайти. Военком познакомил меня с военруком Уколицкой школы А.А. Сидоровым. Из разговора выяснилось, что фотография моего брата имеется в школе. Попала она туда благодаря стараниям учителя. А дело было так. Получив ответ майора Кухарева, я написал письмо в Ульяновскую райгазету “По заветам Ленина” с просьбой прислать фото братской могилы брата. Просьбу исполнили и, в свою очередь, попросили рассказ о брате. Я его выслал вместе с фото брата, которые были газетой использованы. Вот после этой публикации пионеры Уколицы через А.А. Сидорова взяли в газете фото брата для стенда “Никто не забыт, ничто не забыто”. Но, не имея команды из военкомата, имя брата, ставшее известным читателям района, так и не было занесено на мемориал братской могилы, где только за последние три года дополнительно занесено более 200 новых имен. Список этот пополняется...
Мы договорились с А.А. Сидоровым (ведь то, что я рассказал выше, было выяснено значительно позже: после поездки в Уколицу, встреч в районной газете) о встрече в Ульяновской СШ, куда завтра приедет Алексей Акимович на семинар и привезет все свои списки учтенных в Уколицком захоронении братской могилы, за которой более четверти века ведет уход, переписывается с родными захороненных, которые приезжали на могилу к своим мужьям, братьям, отцам, сестрам.


70 Валентин Россихин

...На другой день я задолго до встречи с Сидоровым пришел в Ульяновскую школу. Мне хотелось посмотреть ее, тем более я сам немало лет отдал воспитанию детей. Директор школы Геннадий Дмитриевич Макаров, узнав о цели, любезно согласился ее показать.
Школьное здание типовое, удобное. Многие дети в этот день не учились, а в подшефном хозяйстве по договору, за деньги, как подчеркнул директор, добровольно трудились на уборке льна. В школе хороший стенд о пионере-герое Саше Чекалине. Гордость школы – музей краеведения. Я знаю немало музеев в школах Белоруссии, и мне было с чем сравнивать.
Однако, посмотрев музей, я, к сожалению, сказал, что музея в полном смысле этого звания в школе пока нет. Есть богатая кладовая, запасник, в котором экспонатов, и даже очень ценных, много. Директор при этом сослался на нехватку кадров, на нежелание многих работать на общественных началах...
В актовом зале крутили кино для всего района, и мне понятна была боль Геннадия Дмитриевича за порчу мебели, которую режут, ломают “кинолюбители”, а надежды на скорое строительство Дворца культуры в обозримом будущем не предвидится. Я был не согласен с минорным настроем директора, но, приехав через три года в Ульяново, узнал, что кино по-прежнему крутят в школе. А на стройке Дворца в один из дней видел трех-четырех рабочих, двое из которых подгоняли раму огромного окна в уже возведенные стены и оставленные для рамы проемы, правда, несколько узковатые, но рабочие сумели рамы из металла вместить в предназначенное им ложе. Теперь и я согласен с директором школы, что стройка не кончится и еще через год, и кино по-прежнему будут крутить в школе, о которой болит сердце ее директора. Однако в 1997 году Дворец культуры уже работал. Это радовало.
В начале нового учебного года прочел в райгазете, которая сменила свое название и стала “Вестник”, что директору Г.Д. Макарову присвоено звание Заслуженного учителя школ Российской Федерации. Рад за него.
Не каждый райцентр обладает картинной галереей, а в Ульяново она есть и не побывать в ней – грех. Дважды она произвела на меня хорошее впечатление. Не в каждом даже более богатом селе и большем райцентре встретишь такое. Коллекция произведений изобразительного искусства стала достоянием сельского труженика. Не знаю почему, но в памяти осталась небольшая картина Л. Климентовской “В дождь”, серия видов Ульяново, его окрестностей. Уходя, я уносил в своем сердце частицу красот картин на местные сюжеты. Теснота не дает возможности выставить на обзор все богатство запасников. Думаю, галерее и школьному музею повезет, когда будет закончено здание Дворца. Они смогут найти в нем свое новое пристанище. Это было бы здорово!
Ульяново мне стало родным и близким. Но что в нем для молодого человека? Картинная галерея, школьный кинозал – вот, пожалуй, и все для молодой души. Еще хуже стало сейчас. Внедряются рыночные отношения, и я был удивлен тем, как это происходит в глубине России, в Ульяново, где прямо на центральной улице, с грузовых машин, вели широкую торговлю водкой и вином. Валюта из района увозилась, а с нею уходили и доходы местного бюджета, не говоря уже о том, что спаивалось до конца простонародье, а пьяному мало забот о будущем – ему хватает “счастья” от бутылки до бутылки.
Мне возражали: “А что купить?”. Я отвечал: “Пьяные никогда ничего продавать не будут, они не производят, а проживают остатки былого. Люди сами губят себя и пора задуматься над тем, почему русских людей спаивают?..”. Алкаши, что бродят словно тени по улицам Ульяново с утра до вечера, сами собою наглядно показывают: вот, что вас ждет, если не будете бороться за свое счастье.
О какой уж тут нравственности вести речь. А надо, надо пробуждать людскую совесть.
...Церковь – храм божий. Уж здесь-то с нравственностью все должно быть так, как этого требуют заповеди Христовы. В Ульяново работает одна Белая церковь (называю по наружной ее окраске). Люди ходят на службы, вносят свои пожертвования на ремонт. Как в памятник старины и культуры зашел в нее и я в свой первый приезд. Стою недалеко от входа, рассматриваю оставшиеся росписи, они и сейчас впечатляют, хотя многое не сохранилось; думаю о том времени, когда церковь вела службу в старину и в ней людей было полным полно. Ныне прихожан мало, но в храме идет вечерняя служба. Старушки, молодые женщины, купив тридцатикопеечные свечи, ставили их у икон, молились.
И вдруг привлек внимание небольшой шум. Это входили две женщины. Впереди – пониже росточком, за нею – дородная молодица. И вот эта-то молодица прямо с порога храма, перекрестив себя широким махом, громко изрекла: “Святой угодник, Николай, покарай эту сплетницу, порази ее до смерти...” и еще кое-что из мирского лексикона, непечатного. Я не выдержал, заметил ей: “Ведь во храме вы, зачем так ругаться...”. “А она заслужила это”, – ответила молодица и снова с молитвою, чтоб ее соседке, что вошла вместе с нею, все напасти от бога пришли. Служащие в церкви старухи строго заметили ей: “Не богохульствуй, замолкни...”. Тихо стало. Пошли эти “подруги” рядом свечи ставить, а я подумал: “Как пали нравственно мы все. Нет нам радости ни в миру, ни во Храме. До каких пор? Кто ответит?”.
...Еще в первый свой приезд в 1989 г. по дороге из Козельска я в автобусе от соседа, парня из Краснодара, едущего к товарищам в Ульяново на отдых, услышал его рассказ о том, как пострадал Ульяновский район от Чернобыля. По его словам, это здесь и в соседней Брянской
«Блики прошлого». Книга первая. ____________________71

области была посажена чернобыльская туча. Я удивился этому и рассказал, что такую же историю рассказывают и у нас, в Белоруссии, и что даже “Огонек” что-то печатал об этом, а потом был ответ в печати, что тучу Чернобыля в Белоруссии не садили и что вообще ее нигде не садили, а то, что она дошла до многих заграничных государств, то это... и т. п.
Сосед не стал оспаривать. Он ехал в эту зону на отдых?! Я же в глубине души оставил зарубку: и война жестоко прошла по этому краю, и Чернобыль свой черный след оставил здесь, и нам и нашим потомкам и еще неизвестно кому из них больше. И уже когда я несколько дней был в Ульяново, ездил по району, то убедился, что детей на улицах почти не видно, узнал, что многие после аварии выехали, кто куда смог, и что в районе теперь жителей осталось совсем мало, а трудоспособных и того меньше...
Будучи в Ульяновской школе, у нас с директором невольно зашел разговор о радиации, о ее последствиях (хотя, что мы в сущности знали в то время об этом!), на что он ответил, что никаких указаний нет, и что делать – никто ничего не знает. Какие указания – я не понял, но мне-то было ясно, что детей в зоне поражения радиацией, даже добровольно, даже за деньги (директором подчеркивались якобы новые взаимоотношения шефства школы и хозяйства) посылать на работы, тем более на уборку льна, просто запрещено. А придя в гостиницу, прочел в еженедельнике “Молодой ленинец” от 2 сентября 1989 г., что в Ульяновском районе “делили карамель по спискам – с недавних пор конфеты стали считаться в Ульяново усиленным детским питанием в условиях радиации”. Вот тебе и указания. А на местах тишина и покой.
Совсем другая картина была в мой второй приезд. В районке познакомился с документом “О внесении изменений и дополнений в Закон РСФСР “О социальной защите граждан, подвергшихся воздействию радиацией вследствие катастрофы на Чернобыльской АЭС”. Многое в нем на благо и пользу людей. А на августовском совещании учителей района было отмечено, что “за последние годы в районе благодаря активизации усилий педагогических коллективов и отдела народного образования наметились некоторые положительные сдвиги в организации питания учащихся средних и неполных средних школ”. И эта малость радует. Тем более детей стали возить на отдых в заграничные страны. Люди стали спокойнее в определении своих повседневных жизненных дел. И все же, в связи с этим, хочу рассказать и про эту случайную встречу...
Второй день погода сырая, холодная. Я после Уколицы простыл и свалился в номере гостиницы от высокой температуры, глотая таблетки и греясь чаем, благо, заварка и сахар были свои, а кипяток давали дежурные. Спасибо им на том. Уже вечером вторых суток моего лежания в комнату вошел крепко сбитый высокий мужчина. Видя, что я лежу с головой под одеялом, осведомился, что со мной. Пришлось сказать. Он твердо ответил: “Есть средство... – достал из сумки пол-литра. – Помогает здорово от простуды», – заверил он. Пришлось его огорчить. Он выпил полстакана и сказал, что сам он рабочий из группы, что прокладывает газопровод по ульяновской земле, а сам с Урала.
Поддерживая разговор с трудом, я отметил, что газ – это хорошо, тем более на земле, пострадавшей от Чернобыля. На последнее он хмыкнул и, выпив еще немного и закусив кусочком печения, сказал: “Я в сороковые годы работал на Урале – Нижний Тагил, Серово – так у нас там свой Чернобыль был после войны. Но время было такое – молчок, а радиации мы хватили там по глотку. И вот видишь – живем. По себе сужу”.
Я возразил слабо. Он, видя, что я слаб, в раздумье ответил: “Еще никто ничего не знает, что это такое – радиация на человеке: польза или вред. Но вот я перед вами – один из активно пострадавших в сороковые годы... Ну, извините меня, я ухожу, а вы отдыхайте...”. И, взяв бутылку, стакан, недоеденное печенье, курево, ушел в коридор, где долго пил в одиночестве свою водку, курил, а я лежал в темноте и думал: правда это или...?
Но вот в октябре 1992 года вышло в свет очередное приложение к белорусской газете “Рэспубліка” спецвыпуск N6 “Катастрофа”, а в нем статья “Крушение двойного стандарта”, в которой авторы И. Филюшкин и С. Ярмоненко пишут: “...Монополия на принятие решений начинается с монополии на информацию. Вот почему мы только сейчас начинаем узнавать, например, о нашем и без того тяжелейшем «радиационном прошлом». О той цене, которую нам уже пришлось заплатить за развитие военной ядерной технологии, начиная от взрыва хранилища радиоактивных отходов на Южном Урале и кончая недостаточной защитой от радиоактивных осадков людей, проживающих в свое время вблизи ядерных полигонов”. Именно об этом рассказывал мне сосед по гостиничной комнате, а я еще сомневался, правду ли он говорит.
Какая связь времен уместилась в этой краткой беседе с бывшим южноуральцем, и почему он так безразлично беспечен ко всей радиоактивности. Господи, было время, и счетчик Гейгера щелкал лишь в лабораториях, а ныне он щелкает чуть ли не везде, где его только ни помести. И в Бресте, где я живу долгие годы, и через который возили урановую руду, через много лет после этих действий приехали в Брест японцы, будущие студенты, и прошлись возле мест перегрузки руды, ужаснулись показаниям своих личных счетчиков и быстро покинули гостеприимный город, не пожелав в нем учиться.
А ныне на ульяновской земле платят каждому за чернобыльский страх ежемесячную мзду, но истратить эти деньги не на что, и люди пьют горькую, закусывая ее печеньем. Центр моей России, до чего тебя довели – сначала партократы, а теперь и демократы? А что касается

72 Валентин Россихин

уральца, прокладывающего на ульяновской земле газопровод, возразить ему не могу: врать же о себе он не врал, а вот о радиации, о радионуклидах – возражу.
Мы, жители Белоруссии, катастрофу на Чернобыльской АЭС испытали больше, чем кто другой. 19 ноября 1992 года газета “Советская Белоруссия” в небольшой заметке “Следы Чернобыля” констатирует, что “на Гомельщине детская заболеваемость раком щитовидной железы в 20 раз превышает мировой уровень”. Четвертая часть бюджета республики идет на ликвидацию последствий этой чудовищной техногенной катастрофы. Не больше пока, и не меньше. Имеющий уши да услышит.
Чернобыль, братские могилы, покрытые его тенью, а их на Ульяновщине много, и это только учтенных с учтенными в них захороненными останками тех, кто пал в боях, умер от ран... А сколько на этой земле еще лежат по лесам, оврагам, болотам, сверкая на солнце костями, высеченными дождями, снегами, обоженными временем.
Вот и недавно новая звездочка зажглась недалеко от Заречья. Около сорока останков воинов нашли поисковики и предали их земле.
...Уже вернувшись из Ульяново домой, в первое воскресенье октября перед утром вижу сон. Собираюсь уходить из приемного покоя гостиницы, где я жил в Ульяново. Правда, помещение побогаче, красивее, и администратор или кто-то из жильцов ее, знающих меня, обратили мое внимание на то, что на столике лежит небольшая открытка-визитка на мое имя. Это была цветная фотооткрытка со стихами, посвященными мне, от ... Николая Дмитриевича, с которым я встретился как-то странно, да и о встрече почти забывать начал. А было это так.
Сижу вечером на скамеечке перед входом в гостиницу под сенью больших деревьев и уже в густых сумерках ко мне подошел мужчина. По его внешнему виду я определил его как тип старинного русского интеллигента. И внешность очень скромная, и речь, голос – все настолько по-чеховски простое, близкое. И еще не говоря друг с другом, я проникся к нему симпатией.
Посидев рядом, он заговорил: “Простите, вы стихи любите?”. Все, что угодно, можно ожидать в сельской гостинице, но это?! Я ответил: “Да...”. Он спросил: “А какие?”. Немного подумав, я ответил нейтральное: “Хорошие”. Он помолчал, а потом предложил: “Купите, пожалуйста, у меня буклет хороших стихов. Их авторы неизвестны, но стихи хорошие. Цена – всего два рубля. Раньше была рубль, но все дорожает”, – извиняющимся тоном сказал он, и мне это было по душе. Я достал три рубля, подавая, ему сказал: “Возьмите все”. Но он, взяв деньги, ответил: “Нет, три много, да и осталось мне вернуть за это издание, которое я сделал за свои деньги, всего, после вас, четыре рубля...”.
Было уже темно, читать стихи тяжело. Я спросил: “А кто же Вы?”. В ответ услышал: “Я местный, имел отношение к прессе, сейчас вот на пенсии, а зовут меня Николаем Дмитриевичем”. А как-то позже я спросил в редакции о нем – все подтвердилось, мне даже фамилию назвали, но я не записал, а память не сохранила, а имя-отчество сохранилось.
Стихи же мне понравились. Особенно “Лесная дорога” Александра Самохина. Вот из них несколько строк: “Бежала я в полдень / И поймой, и полем, / Укрыться от зноя / Нигде не могла. / И, вот только где – / К сожалению, не помню, / Я в эти леса / Невзначай забрела. / И так хорошо / Под рябиной и дубом / Мне было кружить / По траве и во мху, / Где я как-то даже / Забыла подумать / О том, что вернуться / Уже не смогу...”.
Так вот, Николай Дмитриевич вошел своим духом ко мне во сне. На буклете же, типа открытки, сложенной вдвое – на одной стороне был яркий рисунок и стихи, довольно сложные по форме и содержанию, посвященные ... мне. На второй стороне открытки – рисунок хохломской росписи и стих, строчек пять. Удивило меня же больше всего, даже во сне, то, что как это его дух нашел меня и напомнил о себе стихами. Что-то необъяснимое в этом. Ведь не приснился же мне житель Ульяново, толстый как бочка, горячий от выпитого самогона, сделавший однажды вечером мне предложение: “Ты приезжий? Живешь в гостинице, да?”. Я ответил: “Да!”. Незнакомец продолжал: “Зайдем ко мне, выпьем, а? Прошу тебя, одному пить скучно. Я рядом живу”. Ведь помню же я эту встречу подробно, а вот поди же... Так ульяновский дух витает во мне. Теперь уж до конца жизни своей связан я с этой землею, где и встреч было много, и люди были разные, но больше хороших, настоящих, русских. А светлое и радостное состояние от сна, что я увидел, не встречаясь во сне с Николаем Дмитриевичем, живет до сих пор.
...Автобус доставляет приезжих к д. Уколица, но в нее не въезжает: высокий спуск и подъем. За полчаса до деревни дойдешь пешком. В свой второй приезд автобус не довез пассажиров до спуска. Водитель высадил всех, кто ехал в Уколицу, на повороте шоссе и километров пять пришлось топать по грязи до села. Люди привыкли, никто не роптал, таких не было. Наоборот, хоть так, но еще возят. Кому за это спасибо?
В первый приезд я дошел до здания сельского Совета, но председателя не застал. Через дорогу вышел к большому зданию кооповского магазина. Через три года в нем изменилось многое, а главное – хозяйкой всей власти в нем стала продавщица и завмаг. Даже местная администрация у нее не в почете, а о других и говорить нечего.




«Блики прошлого». Книга первая. ____________________73

За магазином этим – сельское кладбище и возле него – у самой ограды – памятник на братской могиле...
Побывав на могиле, я пошел искать дом Сидорова, с которым договорились встретиться. От Уколицкой школы спустился вниз, через сад, и вскоре вышел к дому, где дворняжка подняла лай, на который из дворовой постройки вышла смуглая, среднего роста, чуть-чуть полноватая женщина и приветливо спросила, что мне нужно. Я ответил, и она, вытерев руки о фартук, заспешила к дому, у крыльца которого я стоял, скрываясь за дверью, а вскоре на крыльцо вышел хозяин – Алексей Акимович. Поздоровались, вошли в хату.
Мне понравилось здесь все. Водопровод, что сделал хозяин с сыном. Не надо хозяйке дома Галине Владимировне в зимнюю стужу бегать к колодцу за каждым ведром воды. Часть кухни занимала большая русская печь, у окна – стол с помидорами и банкой молока. Хозяева держат корову, а как же иначе – без коровы на селе как без рук, уточняет хозяин дома. “Молодые скотину держать не желают, – вступает в разговор жена, – труд свой жалеют, а как же это можно, если квартиру тебе дали со всеми удобствами, – продолжает она, – то обзаводись хозяйством. Ведь любая новая постройка еще не дом, а так — постройка. Дом тогда, когда дети, скотина, домашняя птица, чтоб было за что ответ нести перед собою и людьми...”.
Нравилось мне, что дом имеет, кроме парадного, еще и черный ход, через сени, где и дровишки на зиму лежат, запасы огородные. Из кухни дверь в горницу. Она большая. Удивила бросающаяся в глаза хорошая, в красном углу, репродукция картины Леонардо да Винчи “Мона Лиза” (“Джоконда”). Стоит телевизор на комоде, диван, а через горничное окно видна была пристройка к дому. “Еще одна комната будет, – поясняет хозяин, – чтоб было место для всей семьи, для детей с детьми”. И я живо представил в этом доме все семейство старого учителя и старой учительницы, его бодрой и живой по характеру жены. Хорошей жизнью они живут. Есть дом, есть дети и детей дети, есть много деревьев, посаженных и выращенных их трудолюбивыми руками. Есть много знакомых, родными ставших, и незнакомых людей, кого свела судьба с Алексеем Акимовичем Сидоровым через братскую могилу д. Уколица. Десятки лет он по своей инициативе ведет со школьниками уход за нею, дает ответ на любое письмо, поступающее на его имя или на школу со всех концов страны.
Ныне он пенсионер, бывший коммунист с 68-го года, а что давало ему лично пребывание в партии, ему лично, рядовому учителю? Да ничего, кроме дополнительных забот и хлопот. Но таков его характер – помогать людям всем, чем может. Он трудолюбив, его руками и по личной инициативе, высажены липовые аллеи возле братской могилы, возле школы большой сад. Кто еще может сказать, что и он в этом же селе сделал такое же? Растут, а многие уже выросли его ученики и ученики его жены – Галины Владимировны, и добрым словом вспоминают о них.
В свой первый приезд я смог встретиться и с отцом Алексея Акимовича – 90-летним Акимом Тихоновичем, участником двух войн, бодрым и жизнерадостным стариком, который еще мог и чарку выпить, и песню, шутку вспомнить о своей жизни, и веяло от общения с ним оптимизмом бытия, его жизнеутвержденностью. Жаль, второй встречи не состоялось, умер Аким Тихонович вскоре после моего первого приезда, умер как солдат: покушал немного утром, пошел на печь, свое любимое место, и там скончался тихо и спокойно, словно песню закончил навсегда.
Вся эта дружная семья и сейчас являет образец для подражания: честность, порядочность, готовность помочь в беде человеку. Но хороших людей в Уколице много. Спасибо Николаю Лаврентьевичу Тарасову – он помог машиной, молодому шоферу Виктору Будееву, что провез меня по местам боев брата через Уколицу, Касьяново, Аннино, Выселки, Брежнево, Грынские Дворы... Я смог лично проникнуться духом прошлого и настоящего, и оценить все то, что делается в районе по сохранению памяти павших в боях с фашистами.
2. Слово о брате.
...В далеком 1942-м году в небольшой сибирский городок Ишим, в наш дом пришло это траурное письмо, прочитав которое отец прошептал: “Не может быть...”. В армии тогда были сестра Евгения и брат Кузьма, да еще отец, которого по возрасту на фронт не послали, а определили на службу в военизированную железнодорожную охрану.
Одно из ярких воспоминаний о старшем брате сохранилось в памяти. На седьмом году я пошел в школу, а зимой заболел воспалением легких. В мае стало легче и мне очень захотелось чего-нибудь вкусненького. Но где его взять, если страна едва оправилась после великого голода? Помню солнечный день, его лучи играли на постели, потянулся я к окну и вижу: брат идет, он работал слесарем в паровозном депо. Входит в комнату, в руках наволочку от подушки держит, а в ней лежит что-то тяжелое. “Видишь, братуха, солнце тебя приветствует и я”, – сказал он и сел на край кровати. Улыбается, и я тоже, а он продолжает: “Я тебе подарок принес, в депо наградили, на...” – и подает мне наволочку. Развернул я ее и ахнул: в ней полным-полно пряников. От радости ничего не могу сказать, а потом обхватил руками это богатство и лицом уткнулся в наволочку, от которой шел дурманящий сладкий аромат. Так я до сих пор и считаю, что брат вылечил меня радостью.


74 Валентин Россихин

...Я помню свой родной Ишим лета 41-го года. Мы, ребята, собирались группами по улицам проживания, и чаще всего играли в войну, но когда она грянула, то оказалось, что ее никто не ждал. Вскоре из городского военного городка мы проводили в путь на войну артчасть, а в сентябре призвали в армию и брата, а сестра, как узнали позже, уже воевала, так как перед войной жила в Умани, да и медучилище закончила – готовый военфельдшер. Но брата повезли не на Запад, а на Восток, где он служил перед войной, к самому морю.
В конце сорок первого получили от него весть, что едут они на фронт. Шесть суток мы всей семьей встречали на станции Ишим эшелоны с воинами, которых везли на Запад бесконечным потоком. И лишь на шестые сутки глубокой ночью встретили эшелон, в котором ехал брат. Это были сильные, здоровые ребята кадровой армии. В теплушках с людьми орудия, лошади, охапки сена. В памяти сполохи электрофонарей, пар от сотен человеческих лиц, слезы и поцелуи. Бойцы одетые, обутые и ни один не опечален тем, что едет в бой... Их сила, их уверенность передавались и нам, встречающим, и хоть краток был миг встречи, причем встречи не возле эшелона, а, как и у других – чаще всего возле туалета, куда отпускали бойцов их командиры по нужде.
Мать беззвучными губами шептала: “Ты, сынок, побереги себя...”. Брат как мог успокаивал ее: “Ты не волнуйся, вот сестру жаль...”. А сестра уже была ранена, лежала в госпитале, но об этом все узнали позже, а тогда уж как-то согласились, что она уже где-то погибла, а вот брат – другое дело, этот не даст себя в обиду. Не знали мы все, что видимся с сыном и братом в последний раз в жизни, а могилу его посетить смогу я после многих лет поисков, после смерти отца и матери, да и то ... его ли это могила...
В августе 42-го года писем от брата не было, но нашлась сестра Евгения, из госпиталя дала весть. Рады все, а от брата ни строчки. Гадаем: под Сталинградом, наверное, но в начале сентября почта принесла конверт. Извещение сообщало, что “ВАШ СЫН СЕРЖАНТ РОССИХИН КУЗЬМА ПАВЛОВИЧ... УБИТ 14-го АВГУСТА 1942 г.”.
Командир части, военный комиссар, печать, подписи – и ни слова, где похоронен. Потом пришло еще одно письмо, но оно не сохранилось: отец отправил его во время поисков могилы сына в Москву, откуда оно так и не вернулось. Письмо это было от комиссара, который сообщал, что брат погиб смертью героя. Он несколько дней выходил с батареей из окружения. Пал в бою при соединении с основными силами. Пуля попала в голову. Похоронили его на высоком месте, на поляне возле леса и салютовали ему все, кто остался жив. Письмо-утешение, письмо, как последнее “прости”, что не смогли отцы-командиры спасти его от немецкой пули...
А земляк брата из деревни Новолокти Ишимского района Алексей Егорович Гультяев, боец 1-й роты отдельного минометного батальона этой же бригады, сообщил в своем письме-треугольничке просто: “Я, товарищ Вашего сына, сообщаю Вам о том, что Кузьма Павлович погиб в боях с немецкими извергами. Очень мне жалко своего товарища Кузю Россихина...”.
Четверть века длился поиск могилы. Из отдела учета персональных потерь сержантов и солдат Советской Армии мне, уже после смерти отца, сообщили, что брат похоронен в деревне Грынские Дворы Орловской области. Погиб и похоронен, не дожив до своего 28-летия два месяца и 16 дней. Итак, я уже знал деревню, но поиск продолжался. Письмо в Орел, ответ оттуда повел поиск в Калугу и, наконец, выяснилось, что такая деревня вошла после войны в Ульяновский район, а новое письмо из архива МО СССР дало ключ к выяснению участия брата в боях на этой многострадальной земле.
Я уже рассказывал о встрече с братом на станции Ишим. Тогда весь народ жил впечатлениями нашей большой победы под Москвой. Фашисты отступали от столицы, а идущие воинские эшелоны из Сибири, Дальнего Востока вселяли великую надежду на новые победы. Так думали, так хотелось этого всем, но боевые действия в новом году под Москвой к марту стабилизировались. Немецкая группа армий “Центр” относительно закрепилась на линии Мценск – Белев – Сухиничи – Юхнов – Гжатск – Ржев – Дорогобуж – Великие Луки – Белый... На Юге гитлеровцы летом 42-го захватили Керченский полуостров, к 7-му июля частично оккупировали Воронеж и во второй половине августа в районе Калача подошли к Сталинграду. В этих условиях против группы “Центр” на Московском направлении началось наше летнее контрнаступление, о котором в своих воспоминаниях маршал Г.К. Жуков написал: “Из тех двух направлений, на которых немцы, по мнению Верховного, могли развернуть свои стратегические наступательные операции, И.В. Сталин больше всего опасался за Московское, где у них находилось более 70 дивизий.
...Вот почему было принято решение: “Для защиты Москвы с этой стороны сосредоточить к концу весны значительную часть резервов Ставки в районе Брянского фронта” (т. 2, с. 251, 252).
К сожалению, эти боевые действия наших войск летом 1942-го еще недостаточно широко освещены, а события здесь развернулись такие, о которых можно сказать, что трагического в них было слишком много... 8 июля 1942 года 110-я отдельная стрелковая бригада, в составе которой были отдельные артиллерийские дивизионы 76- и 45-миллиметровых орудий, совместно с другими подразделениями, частями пошли на прорыв вражеской обороны.



«Блики прошлого». Книга первая. ____________________75

Через 47 лет я был в этих местах, встречался с местными людьми, пережившими то далекое время, слушал их рассказы и словно наяву представил то далекое жаркое лето...
Местность, откуда шли наши войска, была внизу, а на вершине плоскогорья – немецкая оборона: сплошные траншеи в рост человека, дзоты, доты, пулеметные гнезда и автоматчики, и снайперы, выбивающие в первую очередь командный состав. Каждый метр земли внизу под прицельным огнем врага. Лишь небольшой лесок да кустарник скрывают наступающих, но это только до подножья возвышенности, а далее голый крутой подъем. Здесь пехота бессильна, нужна огневая прицельная поддержка артиллерии, и командир орудийного расчета сержант Россихин получает приказ: поддержать огнем наступление стрелковой роты на деревню Аннино. Да, тогда здесь еще была деревня более чем в 70-80 дворов, а ныне стоят в отдалении друг от друга три-четыре дома с постройками для скотины, живут несколько семей крестьян, трудно живут, но речь моя не об этом...
Я стою на вершине плоскогорья, позади меня одинокие хаты Аннино, левее от них дорога на Старые Выселки, затем на Брежнево (к бывшему генсеку это название отношения не имеет), еще чуть-чуть левее три дома, оставшиеся от Грынских Дворов. По всей линии можно проехать за полчаса, но в тот день 8 июля начался последний путь брата на войне.
Немецкие пулеметы прижали нашу пехоту к земле. Пулеметы и надо было уничтожить, но с закрытой позиции артиллеристам их не достать. Командир принимает решение: выдвинуть орудие на открытую огневую позицию и бить быстро и точно. Расчет понимал, что только от этого зависит их жизнь. Так, 45-миллиметровое орудие прямой наводкой с открытой огневой позиции уничтожает три гитлеровских дзота с пулеметами, два отдельных пулеметных гнезда, автоматчиков, обстреливающих нашу пехоту, подавляют огонь немецкой легкой минометной батареи.
Умелые действия артиллеристов обеспечили продвижение стрелковой роты, которая добралась до вершины, где была сбита вниз, но не откатилась до конца, а вместе с артиллеристами пробилась по откосу плоскогорья к селу, что рядом, где немцы взяли их в кольцо, и закипел бой в окружении. Ни днем, ни ночью передышки не было. Прогрызали оборону немцев, прорывались местами в тыл немцам и сами потом оказывались вновь в окружении и снова вели бой до выхода к своим. Эта сплошная летняя наступательная операция своей стратегической цели не достигла. Прорыв на Брянск не состоялся. Всего 38 дней шел сержант Россихин по земле Ульяновского района Калужской (ныне) области летом 1942 г., и всего за это время прошел, прополз, пробился, если сейчас пройти по этому пути, не более 20 километров, успев за это время уничтожить немало фашистов и пасть от пули у четвертого, так и не освобожденного от немцев села 14 августа 42-го года. Но все, что они не сделали в это грозное лето, пришлось доделывать нашим же войскам, но уже летом будущего года. Такова война...
Брат за бои в июле – августе 1942 г. приказом командующего войсками Западного фронта N01192 от 30 октября этого же года награжден орденом “Красной Звезды”. 30 октября – день его рождения. Совпадение? Не знаю, но так высокое начальство отметило 28-ю годовщину появления его на белый свет, на котором он прожил мало и даже еще не сумел оставить после себя продолжение рода своего. С тех пор прошло много лет, и каждый год уже Ульяновская земля отмечает его даты рождения и гибели. Так суждено было. Судьба.
...Каждую поездку на Ульяновщину я встречался с ее людьми, получал помощь и советы, знаки внимания и заботы. Не могу обойти их молчанием. Скрывать не буду: слишком велика была обида на первого военкома, с которым свела меня судьба во время поисков могилы брата. Это был майор Кухарев. Во второй приезд дошли слухи, что он умер. Я простил его за все.
О майоре Панове я уже рассказывал и желаю ему удачи на новом месте работы и жизни. В свой второй приезд я встретился с третьим военкомом, с Николаем Никитичем Бубенцовым. Встретил он меня приветливо, выслушал сбивчивый рассказ о цели приезда, о той помощи, которую я рассчитываю получить, и, подумав, заверил, что все, что мне будет нужно, и если это в силах военкомата – помощь будет. Я немало уже слышал подобных речей, но здесь все пошло так, как было сказано и обещано военкомом. Он помог связаться мне с Михаилом Никаноровичем Нефедовым – директором межлесхоза. Тот, узнав о моей просьбе, заверил, что поможет. Затем у нас разговор пошел, как всегда при знакомстве, кто, откуда... Выяснилось, что отец Михаила Никаноровича погиб в боях с фашистами в Белоруссии, в бывшей Полесской области, это как-то нас еще более сблизило бедою, и уже на другой день с помощью рабочих Саши и Игоря я имел набор опалубки из отходов доски, что меня вполне устраивало. Сам же военком, Николай Никитич, во время наших нелегких складывающихся рыночных отношениях сумел найти цемент, машину и чудесного шофера Витю, который не захотел, чтоб его величали по отчеству, и таким образом не сразу, не с ходу, но решил все, что мне было нужно. Без помощи, подчеркиваю, бескорыстной помощи этих людей я был бы в очень сложном положении, и решить свой вопрос мне было бы невероятно трудно.
А в Уколице меня ждали. А.А. Сидоров и глава местной администрации совета Иван Иванович Варлахин. Их присутствие и помощь помогли определить место установки памятного знака.


76 Валентин Россихин

Решив, где ставить знак, Алексей Акимович пошел на работу – ему на этот день выпало пасти стадо коров жителей села, а Иван Иванович – по своим делам, а я и Николай Михайлович Коровин, пенсионер, житель деревни, которого пригласил Варлахин для оказания мне рабочей помощи, приступили к работе.
Погода стояла ветреная, с порывами дождя, проблесками солнца, но все это не мешало нашему труду, а с Николаем Михайловичем работать было легко и споро – он, как и я, знал строительное дело, и к вечеру знак был установлен. Через два дня была снята опалубка, и все мы остались удовлетворенными сделанным. Спасибо им, всем укольцам, за помощь делом, словом.
Не могу обойти молчанием и сотрудников райгазеты “Вестник” и особенно ее редактора В.Н. Никулина, корреспондента Г.С. Азарова и других. Они ознакомили меня с фотографиями братских могил района, одна из них – братская могила в Крапивинском лесу – впоследствии заинтересовала военкома, могила еще, якобы, не состоит на учете, еще одно “наследство” предшественников Николаю Никитичу придется разбирать. Но я верю, что он это сделает. Почему уверен? Просто хотя бы потому, что Бубенцов местный: из ульяновцев родом. Он здесь учился, потом служил по свету, а теперь вновь в родных местах, и уже надолго. Он знает многих, его знают все. Он может попросить тетю Варю, друга юности, или... Хозяин постоянный пришел, а не временщик военный. И я с радостью жду новой встречи с ним и со всеми, кого знаю и кто мне стал за эти три года близким и родным. Я хочу приехать на Ульяновщину еще и еще раз, так как этот край мне стал дорог и близок.
3. Боевое братство.
Это не просто слова, это – дружба, скрепленная кровью на поле боевых действий с противником. Наш противник, гитлеровская Германия, был более подготовлен к войне и ему удалось, несмотря на потери, достигнуть в первый год войны значительных успехов. Германская армада дошла почти до стен Москвы, но именно отсюда начался ее разгром, изгнание с Советской земли. Однако, наша борьба потребовала немалых жертв...
Разгром немцев под Москвой зимой 1941-го – в начале 1942-го гг. показал, что мы оправились от первого шока начала войны, что мы сумели за короткое время отбросить врага от стен столицы на 200-300 километров. Но фашист был силен, он дошел до Сталинграда, до юга России, он снова был готов идти к Москве. Вот почему И. Сталин особое внимание уделял ее обороне. И когда в Сталинграде было очень, очень трудно. Западный фронт всем, чем мог, помогал сталинградцам, он пошел в контрнаступление летом 1942 года.
Г. Жуков бросил на врага все силы Западного фронта. Успех был невелик. Он это сам признал, я его слова об этом уже приводил ранее. И в эту мясорубку была брошена из резерва 110-я отдельная стрелковая бригада (далее 110-я осбр), в которой был и мой брат. О нем я рассказал выше, но рядом были его боевые товарищи, его артиллеристы, его бригада. И о ней наша эта часть записок, о ее боевом пути (по документам архива). Все, что они свидетельствуют.
Из журнала “Боевые действия 110-й отдельной стрелковой бригады” (материалы ЦАМО РФ, ф. 1829, оп. 1, д. 1):
Формирование 110-й осбр относится к декабрю 1941 года. Основу ее составил кадровый состав бойцов и командиров, прибывший с Дальнего Востока. (Читатель помнит нашу встречу в декабре 1941 г. на ст. Ишим. Это ехал именно тот кадровый состав, которому пришлось формировать бригаду. – Здесь и далее мое отступление – В.Р.).
2-3 марта 1942 г. прибыло пополнение в количестве 3.974 человек, из которых младших командиров 781.
В начале формирования личный состав размещался в г. Кизнер Удмуртской АССР. Здесь стояли два стрелковых батальона, минометная батарея, артдивизионы 76- и 45-миллиметровых пушек.
В апреле 1942 г. бригаде Постановлением Президиума Верховного Совета Удмуртской АССР было вручено Красное Знамя. Районные организации г. Бемыжа преподнесли бригаде духовой оркестр.
В конце апреля и начале мая 1942 г. в бригаде было 4.852 человека и состоялись бригадные строевые тактические занятия, на которых присутствовал маршал Советского Союза
К.Е.Ворошилов.
13 мая 1942 г. по приказу Ставки Верховного Главнокомандующего бригада поездами выехала с места дислокации и уже 17-18 мая разгрузилась в Москве, где, проведя довооружение, походным порядком сосредоточилась в Ново-Петровском, в 30 километрах от Истры. Далее путь до станции Нахабино, где бригада была переподчинена 26 мая 9-му гв. стрелковому корпусу 61-й армии и 2 июня прибыла на станцию Козельск, где и была расквартирована в лесу в доме отдыха им. М. Горького...
11 июня бригада занимает оборону... Пашково, Кривуш, Звягино, Метчино, откуда в ночь на 5 июля сосредоточилась в районе Романовка, Стаханов для выполнения задачи по овладению


«Блики прошлого». Книга первая. ____________________77

высотой 241,1 у д. Ерши с задачей в дальнейшем наступать в направлении дд. Лосев, Горяна и действовать в составе 149-й стрелковой дивизии.
(149-я сд будет играть в судьбе бригады большую роль. Их батальоны, роты, орудийные расчеты то и дело периодически будут помогать друг другу, и успехи и неудачи будут сопутствовать им почти все время боевых действий на земле Ульяновского района. Дивизия на фронт прибыла 27 февраля 1942 г. и получила приказ овладеть с.с. Любовка и Веснина (ныне это Крапивинский сельсовет), и бои за них шли до 23 марта. О накале боев говорит такой факт: 6 марта 744-й сп продвинулся и занял в южной окраине д. Веснины ... 110-150 метров (!), а 12 марта 149-я сд овладела центром д. Веснины и в результате месячных напряженных боев дивизия заняла важную в тактическом отношении высоту 229,2 и северную половину д. Веснины, но всю деревню за это время боев дивизия так и не освободила. Такова была оборона врага. Затем – отвод в район г. Белева и с 5 июля 1942 г. дивизия пошла в наступление на Аннино, Шпилево, Сигалаево и за 7 дней боев продвинулась на 5-6 километров по фронту вперед – В.Р.).
Комбриг 110-й осбр Бекешев, начальник штаба майор Носков, комиссар штаба бригады батальонный комиссар Дмитриев получили устный приказ: наступать в направлении между дд. Аннино и Кабала..., овладеть высотой 241,1, д. Ерши и в дальнейшем двигаться на д.д. Лосев и Горяна.
Полоса наступления бригады ранее оборонялась 744-м сп 149-й сд. Командование бригады, за неимением времени, решило воспользоваться полностью сведениями разведки 744-го сп и данными об огневой системе противника в полосе наступления, а посему бригадной разведки и разведки в батальонах перед наступлением не проводить.
Наступление началось в 11.00 5 июля 1942 г. двумя батальонами на южную окраину д. Аннино. Артдивизион 76-миллиметровых пушек и миндивизион 120-миллиметровых минометов в наступлении с бригадой не участвовали, будучи ранее приданными 12-й гв. сд.
Стоял жаркий июльский день. Солнце невыносимо жгло. Воздух казался накаленным, сквозь подошвы сапог чувствовалась разогретая земля.
До переднего края противника оставалось местами не более 500-600 метров, но чтобы это расстояние преодолеть, нужно было иметь огромное мужество, геройство, а также военное искусство и хитрость.
Противник шесть месяцев с лишним вел строительство обороны на этом участке и сумел построить дзоты, траншеи и ходы сообщений, соединяющих деревни и высоты, и всей своей огневой системой простреливал все лощинки, овраги, пустыри перед передним краем обороны, установил проволочные заграждения и минные поля.
Враг, заметив продвижение наших войск, открыл губительный огонь из всех видов оружия, особенно усилил минометный обстрел по оврагам у д. Романовка и особенно в полосе наступления 2-го отдельного стрелкового батальона (далее осб – В.Р.) и слева от него уступом шедший 3-й осб.
День 5 июля 1942 г. памятен в нашей бригаде. Это было первое боевое крещение личного состава, командиров и красноармейцев всех специальностей.
Приданные 2-му стрелковому батальону две батареи 45-миллиметровых пушек (командир Сергеев, комиссар Кондратьев) двигались в боевом порядке вместе с пехотой.
Орудие сержанта Мухамедзинова поддерживало 6-ю роту 2-го осб. Минометный, пулеметный огонь и беспрерывная стрельба автоматчиков противника совершенно затрудняли продвижение вперед. Орудие сержанта Мухамедзинова на ходу вело огонь по дзотам и огневым точкам противника. Само орудие бойцы катили на руках. Прямым попаданием мины весь состав расчета, за исключением сержанта Мухамедзинова, был выведен из строя. На помощь Мухамедзинову пришел разведчик Батырев, с которым сержант продолжал вести огонь по дзотам и автоматчикам врага.
Прямым попаданием по дзоту противника подавили его огонь и этим самым дали возможность продвинуться пехоте вперед и занять выгодное положение для дальнейшего продвижения, но орудие сержанта Мухамедзинова было выведено из строя, а сам герой Мухамедзинов погиб.
Весь день и всю ночь не прекращалась стрельба из всех видов оружия. Длинные очереди пулеметов, беспрерывная трескотня автоматов, свист, полеты и разрывы мин различных калибров и в дополнение разрывы артснарядов – все это создавало такой шум, что трудно было расслышать голос человека на расстоянии нескольких шагов.
Однако, из-за бездеятельности 744-го сп 149-й сд 3-й осб принял на себя удар противника с фланга и вынужден был приостановить движение на Шпилево, организовать охранение с мерами самоокапывания и вести перестрелку с противником в течение всей ночи. Второй батальон также был вынужден приостановиться...
6 июля от командира 149-й сд был получен новый приказ: один батальон бригады придать 744-му сп с ближайшей задачей освободить д. Аннино и в дальнейшем развивать успех в направлении дд. Ерши, Горяна. Бригаде – овладеть высотой 241,1.



78 Валентин Россихин

Наступление началось двумя эшелонами. 1-й, 3-й батальоны сосредоточились к атаке на высоту 241,1; 4-й батальон справа уступом повел атаку на южную окраину д. Аннино; 2-й батальон, будучи приданным 744-му сп 149-й сд, который в личном составе имел всего 80 человек, начал развивать успех в направлении д. Аннино, но противник, подтянув резервы, с группой танков в количестве 8 машин предпринял контратаку.
До двух батальонов пехоты противника под прикрытием танков повели психическую атаку с южной окраины д. Аннино. Пьяные фашистские солдаты во весь рост двигались за танками, которые при движении оставляли за собой большое густое пыльное облако, создавая этим прикрытие своей пехоте, вроде дымовой завесы.
Контратака противника ударом наших войск была отбита с большими потерями как в людях, так и в технике. Однако задачу бригада не выполнила. Начались затяжные бои...
20 июля из штаба корпуса получен приказ: бригаде перейти на новый участок и сосредоточиться в районе Брежнево, Грынь, Курентяево, 8 Марта. В 23.00 бригада сосредоточилась в указанном районе. Штаб бригады определился в овраге западнее 500 м от д. Брежнево.
Сосед слева – 346-я сд у д. Госьково; сосед справа – 12-я гв. сд. Впереди – 105-я отдельная стрелковая бригада, которая обороняла полосу: д. Госьково, высота 254, дд. Поздняково и Передель. 76-миллиметровый артдивизион придан 105-й осбр. Противник время от времени обстреливает наши позиции, особенно по переднему краю обороны 4-го батальона. Жертв бригада не имеет.
За период с 5 по 25 июля принято в члены ВКП(б) 13 человек, кандидатами в члены ВКП(б) – 106 человек, в члены ВЛКСМ – 27 человек.
Бригада, согласно приказу, проводит оборонительные работы трех батальонных участков, протяжением переднего края от 9 километров. Весь транспорт частей бригады, в том числе и авторота подвоза, заняты на вывозке лесоматериалов. Артиллерия 45-миллиметровых пушек придана 105-й осбр. Разведка бригады ведет наблюдение за действиями противника. По ее данным, противник готовится к наступлению, подтягивает резервы в район д.д. Передель, Поздняково. Весь день авиация противника бомбила расположение частей бригады. Ночью 10 августа 105-я осбр начала отвод частей в новый район сосредоточения, согласно приказу 9-го гв. ск.
11 августа противник в 4.00 утра при сильной поддержке авиации начал наступление. Комбриг получил приказ из штаба корпуса: 3-й батальон придать 149-й сд с задачей батальону не допустить противника овладеть Железницей. Остальные части бригады удерживали свои участки обороны.
Противник, продолжая наступление, вклинился в стык между 149-й сд и 346-й сд и продвигался при сильной поддержке авиации в направлении Железница, Озерно, Госьково. Весь день шел ожесточенный бой. Комбриг решил КП бригады перенести 500м северо-западнее д. Грынь, 4-му батальону занять район обороны – участок д. Грынь, 2-му батальону – участок МТФ, Госьково и Озерно. 1-му батальону – оборонять участок д. Грынь от д. Брежнево до д. Грынь.
В 12.00 группа пехоты противника до 150 человек накопилась в овраге юго-восточнее в 1 километре от д. Госьково, окопалась и ведет огонь по 2-му батальону и впереди лежащему его 568-му сп 149-й сд. Три автомашины противника с пушками выдвинулись в овраг 500 м восточное д. Госьково.
Наблюдалось движение пехоты и танков противника по шоссе Широкий – Госьково и сосредоточение их за высотой 251,9. По данным 149-й сд от села Ерши на д. Горяно в 12.30 двигалось до 60 танков противника. Авиация врага, усиливая полеты, продолжает бомбежку частей бригады и особенно расположения 2-го батальона.
3-й осб, будучи приданным 149-й сд, вступил в бой с противником в ночь с 11 на 12 августа на восточной окраине Железницы, так как до подхода его д. Железница была занята немцами. Всю ночь шел непрерывный бой в деревне. Противник на восточной окраине деревни был остановлен.
С рассветом противник обрушился всеми видами артиллерии на расположение частей бригады. Авиация крупными группами бомбардировщиков в сопровождении истребителей беспрерывно подвергала батальоны бомбежкам.
При подходе частей 12-й гв. сд бригада выбила врага из Железницы, а с 14.00 получила приказ действовать в другом направлении.
В бою за д. Железница особо отличился лейтенант Егоров. Не считаясь с личной опасностью, он расстрелял в упор немцев, забросал их группу гранатами и поднял бойцов в контратаку. В этом бою он был ранен, но остался в строю.
В этом же бою также отличились лейтенант Пономарев, красноармейцы Романов, Третьяков и сержант Бераслев. Пал смертью храбрых командир девятой роты младший лейтенант Лизогруд, он лично расстрелял немецкого офицера и несколько солдат.




«Блики прошлого». Книга первая. ____________________79

В ночь с 11 на 12 августа 1-й батальон, под покровом темноты, совершил марш и сосредоточился на северо-восточной окраине д. Госьково, имея задачу выбить противника с юго-восточной окраины села. 13 августа противнику удалось потеснить с позиции 2-й батальон и занять половину д. Госьково и овраг северо-восточнее высоты 250,2...
11 августа батарея артдивизиона 76-миллиметровых пушек оказалась впереди пехоты 779-го сп 149-й сд под д.д. Госьково, Озерно. Пехота, не предупредив, отошла под действием превосходящих сил противника, и весь расчет батареи оказался в огневом соприкосновении с противником. На батарею двинулось больше роты пехоты при поддержке 12 танков.
Артиллеристы выкатили орудия на открытые огневые позиции и стали бить прямой наводкой. Загорелся один танк, за ним – второй, но и в расчетах имелись потери. На место убитого наводчика у орудия стал комиссар Андреев. Снаряды понеслись в самую гущу атакующих. В этой неравной схватке отважные артиллеристы уничтожили 4 немецких танка, более 50 солдат и офицеров. В героическом бою погиб и комиссар Андреев...
Весть о героизме и мужестве артиллеристов 1-й батареи 76-миллиметровых пушек воодушевила весь состав бригады. Каждый боец и командир брали с них пример. Так, красноармеец Репилов Михаил, связист НП артдивизиона, выполняя задание комбата, командира дивизиона, заметил, что группа фашистских солдат просочилась и начала окружать НП. Он вступил в неравный бой и лично из своей винтовки уничтожил 32 фашистских солдата.
Красноармеец, повар Лавришко Иван Иванович, несмотря на смертельный огонь, ко времени подвез обед для артиллеристов. Артиллеристы в это время отбивали жестокую атаку. Лавришко, оставив повозочного с кухней в овраге, набрав патронов и гранат, вступил в бой и из личной винтовки уничтожил 12 автоматчиков противника.
Храбро дрался младший сержант Маслов Михаил. Он на поле боя произвел ремонт орудия, из которого подбил немецкий танк и две автомашины с 30 автоматчиками. Связист Шуманев Василий Афанасьевич, заметив скопление пехоты противника, вступил в неравный бой. Из подобранного на поле боя пулемета уничтожил 50 фашистов и обратил остальных в бегство.
Группа наших разведчиков во главе с политруком Романовым получила задачу к утру 13 августа достать “языка”. Разведчики, пробравшись в расположение противника, совершили смелый налет на вражескую группу автоматчиков и, уничтожив во внезапной схватке 15 гитлеровцев, к 22.30 12 августа доставили в штаб бригады “языка”.
В 23.00 13 августа получен приказ из штаба 3-го танкового корпуса о переподчинении бригады 3-му тк на основании приказа штаба 61-й армии. Приказ этот был получен с опозданием. Смену частей бригады задержала 342-я сд, и поэтому части бригады на место прибыли с опозданием на 2 часа, за что приказом по 3-му тк был отстранен от занимаемой должности полковник Бекешев и временно назначен исполняющим обязанности комбрига подполковник Пелих.
Бригада с марша вступила в бой с противником. 1-й и 3-й батальоны действовали совместно со 103-й танковой бригадой. Под прикрытием ее танков батальоны овладели д.д. Мызин и Сорокино. 14 августа весь день не прекращалась артминометная стрельба противника по расположению наших частей.
В 22.00 14 августа получен боевой приказ из штаба 9-го гв. ск: бригаде выходить из подчинения 3-го танкового корпуса и совместно с 568-м сп 149-й сд занять и оборонять полосу: Озеринский, МТФ, Госьково, Озерно (исключая северную сторону окраины Железницы), Грынь, высота 250,4. Штаб бригады – отметка 245,7, два километра западнее д.Грынь. Получен приказ из штаба армии о назначении исполняющим обязанности командира бригады подполковника Кия. В ночь с 14 на 15 августа части бригады заняли участки обороны”.
На этом я в основном заканчиваю записи из журнала боевых действий бригады, так как 14 августа 1942 г. было последним днем жизни брата. Он погиб от пули немецкого снайпера, который выбивал командный состав, создавая тем самым еще более трудные условия для наступления и обороны. Шла огромная позиционная битва и днем, и ночью, в любую погоду. Западный фронт чем мог, тем и помогал нашим воинам под Сталинградом.
Какова же судьба бригады в дальнейшем? Попробую дать ответ обзорно. Так, 15 августа бригада “ведет упорные бои с противником, прочно удерживая свои участки обороны”, имея при этом “в личном составе значительные потери”.
17 августа бригаде надо было вернуть занятые противником села Госьково и Озерно.
18 августа в бригаду прибыло пополнение – две маршевые роты в количестве 600 человек, почти все они узбеки, плохо знали русский язык. “Личный состав пополнения вооружен не был”, но “обстановка требовала введения новых сил для восстановления прежнего положения, ранее занимаемого частями бригады”. Из новичков составили четыре стрелковых роты, по одной на батальон, и отправили в батальоны, даже не составив списков по форме N4. Их бросили в бой, и они почти все погибли.
А враг, не считаясь с потерями, двинулся в наступление. “Положение частей бригады оказалось исключительно напряженным и тяжелым. Лишенные необходимой связи управления,



80 Валентин Россихин

штабы 1-го и 2-го стрелковых батальонов оказались окружены автоматчиками и вели с ними бой”. При попытке выхода из окружения к отметке 240,7 были встречены группой автоматчиков со стороны Озерно, и в этом встречном бою погибли командир 4-го батальона старший лейтенант Алексеев, командир 1-го батальона старший лейтенант Серебряков.
А враг наседал. Уже началось окружение НП бригады. Немцы подошли к НП на 100-120 метров и вели прицельный огонь. Связист Колмычков, ранее награжденный за боевые заслуги, заметил фашистского автоматчика, который готовился стрелять в комбрига тов. Кия. Связист своей грудью заслонил его от пули. Будучи раненным, Колмычков остался в строю. Враг был отбит.
Десятки героических подвигов совершили воины бригады за эти бои, Сапер сержант Афанасьев Николай Степанович охранял проход в минном поле под д. Брежнево. Он под обстрелом закрыл проход в минном поле вражеским танкам, чем сорвал их атаку.
Самоотверженно работали в этих условиях все санитарные службы. Жестокой бомбежке подвергла фашистская авиация д. Вейно, где была расположена санчасть, врачом которой был военврач 3-го ранга тов. Баранов.
Вспыхнул сильный пожар в расположении пункта, а в нем полно раненых. Военврач, жертвуя своей жизнью, организовал вынос раненых с пожарища и, выходя последним из пункта, погиб в огне.
Десять дней бригада обороняла участок дд. Грынь, Озерно, Госьково, ведя непрерывные бои, и нанесла противнику огромные потери. Было уничтожено 280 солдат и офицеров, 9 танков, 14 автомашин, 18 орудий, 5 из которых захватили, 26 минометов, 22 пулемета и 44 пулемета захватили, разбили 26 повозок, убито 63 лошади противника, разрушено 12 блиндажей и дзотов, разбито 4 наблюдательных пункта врага.
Журнал не указывает наши потери, но отмечает, что они были большими. В журнал занесены недостатки, которые показало сражение. Части бригады придавались в ходе боя другим частям и соединениям и не получали при этом целенаправленного управления. Вводились в бой без достаточного изучения личного состава и отработки огневых расчетов. Командиры знакомились с пополнением в ходе боя. Часто отсутствовала связь. Недостаточно использовалась разведка. Отсутствовало определение на местности ориентиров основных целей атаки пехоты и танков, а также целей, которые должны были поразить артиллерия и минометы.
Позиционная война шла на измор, на износ всех ресурсов, как в людях, так и в технике. Авиации нашей в небе не было.
4 сентября 1942 г. в журнале записано: “В целях борьбы с дезертирством и изъятия шатающихся элементов в тылах, как гражданских военнослужащих, так и гражданского населения, формируется в бригаде заградотряд, который производит прочесывание всех кустарников, лесов, оврагов, населенных пунктов в полосе бригады”. (В этой записи чувствуется ответ командования бригады на суровый приказ Народного комиссара обороны И. Сталина за N227 от 28 июля 1942 г., вошедший в историю войны под названием “Ни шагу назад” – В.Р.)
В сентябре, октябре и ноябре бригада занимается на отдыхе боевой и политической подготовкой, создаются курсы снайперов.
В конце декабря сорок второго года бригада в первом эшелоне 9-го гв. ск занимает оборону Дубна, Паком, Железница, Блины, Ерши, Громоздово, Передель, Выселки... В январе 1943 г. – мелкие стычки, поиски разведчиков. Идут бои без видимых территориальных захватов. И так до весны, когда в марте стычки прекратились.
Последняя запись журнала: “Согласно боевого распоряжения 9-го гв. ск за N017 от 17 марта 1943 г. в ночь с 18 на 19 марта 4-й и 3-й особые стрелковые батальоны на участке Железница, Громоздово, Передель сменились частями 76-й гв. сд”.
На этом записи, которые вел начальник 1-го отдела штаба 110-й отдельной стрелковой бригады капитан Янбохин, закончились. Бригаду ждало переформирование, и она стала стрелковой дивизией. Но это уже другая история.
В заключение рассказа я привожу выписку из книги учета потерь личного состава 110-й осбр 61-й армии Брянского фронта (ЦАМО РФ, ф. 1929, оп. 2, д. 6, 177 л.) за 14 августа 1942 года. Вот она:
“Именной список безвозвратных потерь начальствующего состава отдельного истребительного противотанкового артиллерийского дивизиона (45-мм пушек (“П”) с 11.08.1942 по 20.08.1942 г.
...26. Кулицкий Василий Иванович, лейтенант, командир 1-й батареи, кандидат ВКП(б), 1919 г. р., призван Комсомольским РВК Хабаровского края, 14.8.1942 ранен, эвакуирован. Отец Иван Яковлевич Кулицкий, Воронежская обл., Бутурлиновский р-н;
27. Россихин Кузьма Павлович, сержант, командир орудия, кандидат ВКП(б), 1914 г. р., призван Ишимским РВК Омской обл., 14.8.1942 убит. Отец Павел Иванович Россихин, Омская обл., г. Ишим. (Лист 117.)




«Блики прошлого». Книга первая. ____________________81

В этот же день:
Шман Петр Артемович, младший сержант, помощник командира отделения, ВЛКСМ, 1918 г. р., убит. (г. Минск, Малая Серебрянка, Крайняя улица, д. 4, кв. 4).
Яковлев Алексей Семенович, красноармеец, помощник наводчика, ВЛКСМ, 1917 г. р., убит. (Читинская обл., с. Канури).
Тонких Иван Иванович, заместитель политрука, помощник командира взвода, ВЛКСМ, 1918 г. р., ранен. (Амурская область).
Никифоров Алексей Семенович, ранен. (Амурская обл., Мазоновский р-н, с. Слава).
Чернухин Гаврил Фролович, ранен. (Омская обл., Викуловский р-н, с. Покровка).
Литвищев Георгий Георгиевич, ранен. (Иркутская обл., Братский р-н, с. Чала).
Гультнев (Гультяев) Иван Алексеевич, красноармеец, камерный, ВЛКСМ, 1917 г. р., Ишимский РВК Омской обл., пропал без вести. (Жена Евдокия Тимофеевна Гультяева, Омская обл., Ишимский р-н, д. Ново-Локты).
Ищапов Телеген, красноармеец, камерный орудия, ВЛКСМ, 1915 г. р., пропал без вести. (Отец Ищапов Сураген, Северо-Казахская обл, Ленинский р-н).
Хомяков Дмитрий Яковлевич, красноармеец, камерный ПТР, ВЛКСМ, 1918 г. р., убит. (Молотовская обл., Кочевский р-н, д. Борино).
Ямщиков Семен Савельевич, красноармеец, камерный ПТР, ВЛКСМ, 1916 г. р., пропал без вести. (Уфимский РВК).
Долгополов Федор Степанович, пропал без вести. (Омская обл., Ульяновский р-н, совхоз N43).
Клименко Василий Иванович, старший сержант, командир орудия, ВЛКСМ, 1921 г. р., убит. (Иван Павлович Клименко – отец, Уссурийская обл., Кировский р-н, с. Бельцово).
Командир дивизиона старший лейтенант Троян.
Военком дивизиона старший политрук Земляной.
Начальник штаба лейтенант Блинштейн.
С 11 по 18.8 1942 г. дивизион потерял 44 человека, в том числе убитых – 16, из них 5 человек 14.8.1942 года.
(Л. 117,118.)
***
В седьмом томе книги “Память” по Тюменской области, который открывает список погибших в Великую Отечественную войну 1941-1945 гг. уроженцев и жителей Ишимского района, к сожалению, немало неточностей. К примеру, фамилия брата – Россихин, а в книге Россохин, нет фамилии и погибшего Гультяева Ивана Алексеевича, а он из д. Новолокти...
Более полувека прошло после войны, а многие люди, как и наша семья, все еще ждут с ее полей родных и близких. Это ожидание сближает нас, живущих, с преждевременно ушедшими не по своей воле из жизни воинами, защитниками Отчизны. Мы не сумели воспользоваться плодами нашей Великой Победы, спасшей мир от коричневой чумы, более того, мы слезли в поле разрушения, и сколь долго пробудем в нем – никто пока ответа не знает.
Стыдно перед павшими за то, что натворили в стране, которую они защищали, а мы не сберегли.
Вечная память героям!
Ишим, Подольск, Ульяново,
Уколица, Брест. 1989-1997.
P.S. (Post Scriptum (лат.) после написанного)
1. Алексей Акимович Сидоров прислал мне однажды свои воспоминания о войне, и я хочу привести из них этот эпизод.
«Родом я из д. Обухово, – пишет Алексей Акимович, – деревенька в двух километрах от Ульяново, и деревня Веснины от моей малой Родины в семи километрах. Я, двенадцатилетний парнишка, очень хорошо помню март 1942 года: была снежная зима, когда мимо нашего дома шли войска, примерно батальон с одной сорокапятимиллиметровой пушкой и двумя пулеметами «максим», а у бойцов винтовки. Шли овладевать деревней Веснины.
Мы, жители Обухова, гордились этими бойцами, сильными и смелыми сибиряками. Мы надеялись, и это ощущалось по настроению идущих бойцов, что они овладеют Веснинами, отодвинут фронт на запад. Моя мать накормила, хорошо помню, командиров – дорогих гостей, и провожали мы их, веря в их победу, таких молодых, таких сильных, ведь еще среди них было немало кадровых солдат и командиров, но…
Через неделю в морозный день входит в наш дом раненный в руку боец, один из тех, кто был в нашем доме неделю назад и говорит: «Хозяюшка, помнишь, как ты кормила нас картошкой и тех веселых командиров?.. Все погибли под Веснинами. Осталось двадцать человек, раненных и покалеченных».


82 Валентин Россихин

«Я к чему все это, – продолжает Сидоров, – может и ваш брат Кузьма был где-то около моей деревни, молодой, неунывающий, как и те бойцы-сибиряки, врезавшиеся своим обликом, настроем в мою детскую память…»
«Нет, – отвечаю ему, – мой брат в это время был еще далеко от этих мест, их бригада еще только заканчивала формирование, но уже скоро вступила в бой у деревни Аннино. А еще подумал: не из того ли детского наблюдения мальчика Алеши такая любовь и уважение к воинам, которая сохранилась на всю жизнь?»
Уколица – Брест, 2002.
2. Трижды побывал я в с. Ульяново и каждый раз посещал Белый Храм (так я называл эту белоснежную красавицу – Воскресенскую церковь), и каждый раз видел, как ее ремонтирует сам батюшка. Ремонт немудреный, но нужный: залатать дыры от отвалившейся штукатурки, поправить ограду церковную, многие другие малые и довольно объемные работы он исполнял в свободное от богослужения время. Смотреть было на его труды очень приятно – сам батюшка подает своим прихожанам пример бескорыстного служения на благо людской веры, и это вызывало уважение, это служило усилению авторитета церковного священнослужителя. Я всегда желал ему на его поприще удачи и благополучия. И очень рад был тому, что состоялось в сентябре 2002 года.
В воскресный день 22 сентября в Ульяновской Воскресенской церкви было очень многолюдно. Сюда приехали управляющий делами Калужской епархии епископ Калужский и Боровский Климент, а с ним и другие священники Калужской епархии.
После божественной литургии, которую совершил епископ Климент, Владыка вручил грамоту настоятелю Воскресенской церкви протоиерею Николаю Богодееву.
Этой награды отец Николай удостоен «В благословение за понесенные усердие и труды во славу Святой Церкви и участие в деле восстановления храмов Калужской епархии», а также в связи с 60-летием со дня рождения.
От всего сердца поздравляю отца Николая с наградой и желаю добра, здоровья на благо процветания Веры Христовой.
Брест, 2002.

Часть пятая. О сестре замолвлю слово.

... Но ничего прекрасней нет на свете
(А это было в жизни у меня!),
Чем защитить товарища от смерти
И вынести его из-под огня.
Эпитафия на могильном памятнике сестре
Из детства в жизнь.
Евгения рано повзрослела. Дитя любви и повело себя соответственно, хотя после семилетки поступила в медучилище, но... увлеклась по юности приехавшим на гастроли в Ишим в составе труппы театра очень уж симпатичным артистом… Уехала с ним туда, где были его очередные гастроли, однако через год вернулась, несколько поумнев и еще более похорошев, а она и так от природы была сложена прекрасно, и на лицо, притягивающее к себе внимание мужское.
Вскоре решила выйти замуж по-настоящему, тем более Филипп Меркушев был из себя не то, что очень, но и не дурен, да и семейство довольно зажиточное. Валенки-пимы в Ишиме делали или, как говорили, «катали», кроме Скареднова, Фадеева, еще и Меркушевы. Катали их из черной и белой шерсти овечьей. Труд этот был тяжелый, но доход давал всегда устойчивый. Без валенок-пимов в Сибири не проживешь. Вот кое-что из сбережений Меркушевых и дошло до советских времен.
Свадьба состоялась, а жизнь не совсем. Муж стал ревновать по поводу и без. Жену устроил торговать пивом на разлив и каждый вечер требовал полного отчета о доходах, учил, как надо долить воды, кому сколько наливать в кружку с пеной или без нее, а тут еще свекровь, точнее сестра мужа, все ведающая хозяйством брата, держала всю семью под своим неусыпным оком, и это удавалось ей превосходно, так как муж (ее брат) давал отчет не жене (моей сестре), а своей сестре.
Дом их был добротный. На высоком цоколе ровные смоляные бревна хранили тепло, двор закрытый, собака на цепи – никто посторонний носа не сунет. В доме простор, кухня огромная, печь великая русская, три окна, а там еще комната, зал целый, а в нем тоже печка, но голландская изразцовая, фигурная поверху, цвета чуть-чуть голубоватого. Все это я видел раза два, когда прибегал к сестре по заданию матери, которая считала, что дочка обеспечена, замужем – все, значит, в порядке.
«Блики прошлого». Книга первая. ____________________83

Но где там! Родился в 38-м Володя – сын, признак удачи будущей, а через год и Олег – не будет времени у жены думать о постороннем, меньше поводов для ревности и волнений мужа. Да не выходило все как-то так, как хотел он, а главным образом сестра, требующая от невестки полного и безропотного повиновения и отчетности за каждый шаг, за каждую ложку, съеденную за столом, за каждую попытку чем-то поблагодарить мать, да братцам меньшим дать на леденцы упрятанный от зоркого взгляда пятачок.
Мы жили в Карасуле, и у нас было все. Отец с матерью жалели дочь, а когда узнали, что муж стал от ревности жену поколачивать, а та, непутевая, не покорялась полностью, хотя ноги мужу мыла, как того требовала его сестра (иначе, зачем же, мол, жена), и дело стало все ухудшаться. Да назло всему Евгения еще более похорошела после родов и стала еще непокорнее, а сестру мужа стала игнорировать, словно и не видит ее в доме.
И вот однажды отец был в городе у начальства по работе, а вечером заглянул к дочке и зятю. Да попал, видно, в неурочный час: муж бил жену, дети кричали, а жена молчала..., но не сопротивлялась. Отец прервал супругов. Он долго смотрел на зятя, а тот, не выдержав, проворчал: «Моя жена, что хочу, то и делаю», на что отец сказал, но не ему, а дочке: «Собирай детей, а ты, уж извини, не зять».
Плачущая Евгения собрала детей (Володю двухлетнего и полуторагодовалого Олега) и... отец увез дочь и внуков в Карасуль, откуда дочка, оставив детей у родителей, больше от злых языков, уехала в г. Умань, где закончила медучилище в июне 1941 года и с выпуска стала военной медсестрой и уже с нашими войсками «драпала», как говорила она, до Харькова, где в бою получила осколочное ранение в грудь. Кусок оторвало, полежала в госпитале, оттуда снова на фронт, но уже под Старую Руссу, где, став уже лейтенантом, спасая раненого комбата, была накрыта артснарядом, засыпана землею, и только друзья спасли, откопали, но контузия была тяжелой: оглохла и речь отняло. Снова госпиталь, но уже в родном городе Ишиме, где ей восстановили речь и слух. И снова фронт, и уже приехала с него рожать ребенка от мужа, с которым поженились, несмотря на войну.
Может быть, это и спасло ее жизнь, однако счастья не было. Оно обходило ее стороной. И вновь родители взяли внучку, новорожденную Риту к себе. Дочке дали свободу для учебы и, завершив ее, она в качестве прокурорского работника приехала по назначению на работу в освобожденный от немцев г. Брест.
Образ сестры – фронтовички, инвалида второй группы, я вывел в рассказе «Больше жизни». Правда судьбу ей выбрал другую, но не более легкую, а еще более трудную, которую она с гордостью завершила подвигом, но это уже мое, творческое. Проза же ее жизни более простая, как у многих фронтовичек, не все сложилось и спелось. Были мужья, а хоронили родные дети и родственники.
Правда, из мужей (Ритиного отца, фронтового Алексея, умершего вскоре после войны) последний Август, от которого родила Светлану (та дала ей внучек Жанну и Ирину, от которой – правнук Иван), был жив, но ему даже и не сообщили о ее смерти. Похоронили с воинскими почестями на военной площадке городского кладбища.
У детей тоже не все добро: Олега убили какие-то подонки, остались сиротами дочери Наташа и Оля (у последней – дочь Виктория). Володя пропал без вести на целине Казахстана в середине 90-х годов. Светлана и Рита живут и мать помнят. Отцов тоже, но кто и что заслужил.
Памяти сестры
Больше жизни
рассказ
1
Есть у человека иногда потребность. Я замечал это не раз. Идет, он на кладбище, родные или знакомые могилы посмотреть, а на самом-то деле – поразмыслить о прошлом, подумать о настоящем, постараться постигнуть суть: что же это такое жизнь и почему она так коротка, так быстротечна… Ведь вот-вот только все наладилось, и на тебе... конец. А есть ли он вообще-то конец этот?
...Однажды на южном Черноморье попал я на маленькое кладбище. Иду между могил, смотрю на памятники, читаю надписи. Они сообщают только о том кто похоронен, сколько прожил. На старинных могилах, которые уже покрыты налетом толстой ржавчины и мха, можно прочесть звание, должность. Это, конечно, сразу видно, что были люди зажиточные и могли себе построить долговечные памятники...
«Блаженны чистые сердцем ибо они Бога узрят», — читаю на одном, а ниже: «от Матфея 5-го 8 стих»; «Боже во имя Твое спаси мя и вь силь Твоей суди ми...» — на другом... И вдруг неожиданно просто: «Больше жизни для меня — жизнь твоя», а внизу дата и слова «от мужа».




84 Валентин Россихин

«Больше жизни для меня — жизнь твоя», — вновь повторяю я и мне до боли в сердце захотелось с кем-то поделиться своим открытием. Но кругом было тихо. Лишь с кладбищенского холма я видел городок, море, слышал едва доносившийся до меня шум детских голосов да пение птиц. Все вокруг было таким же, вероятно, и тогда, когда незнакомый мне человек ставил эту гранитную плиту с такой не совсем обыкновенной надписью. Мне просто захотелось узнать об этом человеке больше, но как?
Выходя из кладбищенских ворот, я обратил внимание на старушку, что сидела на скамейке и торговала цветами. Я купил розы и собрался уходить, как она сказала:
– Вы очень хорошие купили цветы, молодой человек, но кому на могилу предназначены они? Простите за нескромность.
Во всем ее обращении сквозила одна вежливость, без любопытства, без наигранности, приветливость. Я ответил, что хочу положить их на могилу, надпись на которой так глубоко затронула меня.
Старушка внимательно и долго смотрела на меня, потом вздохнула и сказала:
– Вам интересно знать, кто оставил такую надпись?
– Да.
– Я помогу Вам его найти... Идите и возвращайтесь...
Возложив цветы на могилу в знак своего преклонения перед неувядающей любовью и скорбью великой незнакомого мне человека, я вернулся к продавщице цветов.
– Садитесь, отдохните, – сказала та мне. – Подумать можно. Это очень полезно – подумать о жизни. Мы бурно живем и редко думаем о том, что жизнь человеческая коротка, надо спешить делать людям добро, как можно больше добра, так, чтоб его хватило всем, даже нам, одиноким... женщинам, одиноким мужчинам...
2
– У евреев есть пословица: с бедою надо переночевать, – начала через некоторое время свой рассказ продавщица цветов. – Я уже старая, старая Сара. Мне скоро восемьдесят три, а все еще несу людям радость... Говорят, я спекулирую. В это верите? — неожиданно спросила она меня.
– Нет! – поспешно ответил я. Поспешность была замечена Сарой и она сказала:
– Это вы поспешили, так как ваши мысли еще не в русле течения нашего разговора. Речь, она как река, ее надо питать словами, но в словах нужен смысл, иначе зачем лить попусту воду... Источник иссякнет... Я не спекулирую. Я даже терплю убытки на этой торговле, но мне скоро тоже уходить в далекий путь и пусть люди, покупающие у меня цветы, хоть и не все, конечно, но когда меня не станет, вспомнят, что здесь чего-то не хватает, что-то стало не так... Это меня утешает, так как на моей могиле не будет стоять гранитный камень с такой правдивой надписью..., как у той женщины.
Сара замолчала. Она даже глаза прикрыла. Я сидел и мне просто было хорошо сидеть и думать о той женщине, которую кто-то горячо любил... Но кто? Ведь могила свежая, ей всего два года. Значит, он может быть жив, тот, кто «любил горячо женщину». Простая мысль, а словно молния сверкнула у меня в голове.
Сара зашевелилась и сказала:
– Вы очень верно подумали. Он ... жив. Более того... Я люблю его.
Передать мои чувства было, пожалуй, невозможно. Я смотрел на Сару, видел перед собой обыкновенную старушку, дряхлую, ну, может и не совсем еще, так как разум ее был в порядке, говорила она все внятно, четко, ясно. Но я не верил сам себе, что сижу рядом с разгадкой той загадки, которую поставила передо мною надпись на сером граните: «Больше жизни для меня — жизнь твоя».
– Что самое главное для меня теперь, молодой человек? — спросила Сара. Помолчала и ответила: – Главное то, что он, – она подчеркнула это слово усилением интонации, – приходит сюда ежедневно и берет у меня живые цветы, платит мне деньги и относит цветы ей на могилу. Я же на его деньги ... вновь беру цветы. Второй год так вот идет. Зима-то у нас легкая, я еще выдерживаю, да немного осталось...
– А он? – сорвалось у меня с губ.
– Он? Он ничего до сих пор не знает. Я почему вам это говорю: вы не здешний, а вот задели вас струны любви, хоть и чужой, и вы остановились... Я верю, вы всю историю этой необыкновенной любви узнаете. Часть от меня, часть от него... Больше никто ничего не расскажет.
Наступило молчание. Оно было долгим. Наконец я увидел, как к нам подошел немного прихрамывающий старик, с богатой тростью в руке. Он молча подал деньги Саре, та молча передала ему хризантемы, и старик, словно призрак, исчез за оградой кладбища. Мне хотелось пойти за ним, но Сара взяла меня за руку и сказала:
– Проводите меня, молодой человек!?




«Блики прошлого». Книга первая. ____________________85

– Да, да! — с готовностью отозвался я.
– Вот и хорошо!
Я взял корзину и покорно пошел с Сарой. Она легко держала меня под руку, хотя я хотел ее взять первым. Однако она не согласилась.
— Я привыкла водить, — сказала она просто. Я не возразил.

3
27 июня 1941 года Сергей уходил в Армию. Уходил добровольцем, помог райком комсомола, дал рекомендацию Сергею как радисту-любителю.
Нина – невеста, свадьба с которой у них была уже обговорена и должна была состояться после сбора урожая в колхозе, пришла провожать Сергея одна. Им нужно было побыть это время одним. Сергея провожать пришла мать-старушка, она понимала их и, отойдя в сторонку, присела на камень у ограды станции, а сын и невестка ушли к кустам сирени.
– Ты пиши, Сережа.
– Конечно, Нина.
– Ты не думай обо мне, Сережа.
– Конечно, Нина.
– Ты, Сережа, пиши...
И тут горькие, тяжелые слезы закрыли лицо Нины, она прижалась всем телом к Сереже, омывая его лицо слезами и целуя, целуя без всякого стеснения столь дорогое, любимое лицо. И Сергей тоже захлебнулся от прилива прорвавшихся чувств, задохнулся в объятиях любимого человека, теряя дыхание, старался еще и еще крепче прижать Нину к груди, словно хотел соединиться с нею навсегда, стать одним целым как телом, так и душою... Нина вдруг затрепетала в его руках и как-то тяжело стала оседать к земле. Он подхватил ее и понял, что у нее обморок. Дико крикнув: «Мама!», Сергей насколько мог бережно стал опускать Нину на землю. Подбежала мать и сразу же поняла все. Она подхватила голову Нины, расстегнула ей воротник кофты и, Нина встрепенувшись, подняла глаза и, увидев испуганное лицо Сергея, сама испугалась и дико вскрикнула: «Сережа!».
– Да, да...
– Сережа!
– Да, да..., – лепетал Сергей и больше ничего не мог сказать. Мать положила им руки на головы, повернула лицом к себе и тихо прошептала:
– Дети мои, дети вы мои любимые. Берегите себя...
Это вернуло Нину и Сергея к реальности и они, обняв друг друга, замерли. Мать стояла рядом, смотрела на них и была так рада, что ее Сереженька нашел свое большое счастье, и что она это его счастье видит, радуется. «Слава Богу, — шептала старушка, – слава Богу, я счастлива. Я счастлива не меньше их. И что бы ни выпало на их долю, я умру теперь спокойно...».
... Через три месяца мать Сережи получила официальное извещение, в котором было сказано просто и четко: «...ваш сын пал в боях с немецко-фашистскими захватчиками».
Утром Нина забежала к ней. Мать Сережи лежала в постели, держа извещение в руке... Заботы о похоронах заполнили Нину, а потом она, уже одна, дома прочитав сотни раз текст извещения, решила: Сережа жив. Но ему надо помочь!
Через три дня Нина училась на курсах медсестер, бросив работу в школе, а еще через три месяца уже была на Западном фронте в составе действующей армии.
4
Я лично знал многих людей, которые прошли всю войну, как говорят, «от звонка до звонка», и ни разу их не задела ни одна пуля, ни осколки. «Счастливцы», – говорят о них. Порою я думал также. Но что значит пройти четыре года войны без отпуска, отдыха? Вероятно, это просто нельзя даже оценить по-настоящему, ибо сравнить не с чем, чтоб познать, что же это такое. И все же их считали счастливчиками. Пусть будет так!
Нина пошла в первый бой после трехдневной подготовки к нему. Ну, одним словом, часть получила задачу: взять село Н. На это командиру роты Петряеву дали полсуток. Деревня была взята, но удержать ее не удалось. Немцы выбили остатки роты. При отходе под артобстрел попала Нина. Она тянула с поля боя самого Петряева. И лежать бы ей и ее командиру у этого села Н., да видел все их действия комсорг Коля Чулков. Под огнем он подполз к ним. Командир был мертв, а Нина еще дышала. Подошедшее подкрепление спасло роту от полного поражения. Село было вновь взято нашими, а Нину увезли в тыл, и вскоре ее судьба забросила в Кисловодск, где в одном из госпиталей ее поставили через семь месяцев на ноги. Но речь не восстановили.
5
Она слышала все, видела, а говорить не могла. Так ее и выписали. Уехала к морю, домой и стала работать в госпитале нянечкой. Подносила, убирала утки, помогала как могла, сколько была в силах исполняла работу, а ночами мучилась все одними и теми же кошмарами.


86 Валентин Россихин

Последний и он же первый ее бой. Удар снаряда и все померкло. Она в холодном поту вскакивает с постели: кричала от страха, но крика не было. Рот был разинут, а крика не было.
Спала под лестницей в госпитале, поставила топчан. Так ей было легче, дома было тяжелее, да и занят он был эвакуированными – голодными, холодными и оборванными людьми, но все они вместе и каждый в отдельности ждали победу.
Здесь в госпитале ее однажды остановила Сара. Она работала операционной сестрой. Правая рука светилы госпиталя – хирурга Шевколясова, колдуна, мага, чародея, делающего из невозможного возможное и даже еще больше. Сотни бойцов уходили в бой, добрым словом вспоминая хирурга.
Сара обратила внимание на Нину потому, вероятно, что та шла по коридору с тяжелыми ведрами грязной воды – выносила на улицу, и еще потому, что Сару поразило лицо девушки. Оно было прекрасно.
Сара знала, что это вот о ней складываются по палатам госпиталя легенды, что есть, мол, здесь одна красавица, да не подпускает к себе никого. Уж на что Лешка – герой-летчик клинья подбивал к ней, но, получив публично грязной тряпкой по лицу, постарался поскорее уйти…
Нину раненые берегли. Они уже знали, что она не может говорить: контузия. И никто за более чем полгода ни разу при ней не выругался. Даже тяжелобольные крепились и были счастливы, если она садилась с таким рядом, брала его руку и что-то тихо говорила, говорила ему одному. Сколько бы в палате ни старались услышать, что она говорит или шепчет — ничего не получалось, а раненый, тяжелый больной после этого затихал, засыпал даже, а проснувшись, еще долго-долго держал на лице своем таинственную улыбку. Сколько бы ребята ни просили его рассказать, что говорила ему нянечка Нина, он молчал, просто не знал, как все это пересказать. Да разве можно пересказать слова неговорящей...
Сара не оставила Нину без внимания. Она вышла на невропатолога Федора Федоровича, бывшего профессора Киевского института, а теперь вот – врача госпиталя, чтоб он помог Нине. После двух-трех попыток поговорить с Ниной ему ничего не удалось узнать. Да разве мог он понять Нину, которая жила памятью о Сереже, была ему верна, ждала его и была даже рада, что не может говорить. Ведь с Сережей она может говорить. Да и говорила сейчас.
Но маленькая подвижная Сара, узнав, что Нина живет по соседству с ней (а Нина жила одна в своем доме, подселенцы переехали, так как освободили их родные места), стала наведываться к ней под разными предлогами. Постепенно Сара узнала историю жизни Нины.
Сара написала в часть Нины письмо. И надо же: перед маем 1943 года Нину вызвали в военкомат. Вернулась она оттуда не скоро. Сара ждала ее дома, она словно предчувствовала. И верно. Нина вытащила коробочку из кармана шинели, в которой ходила по привычке. Сара открыла ее и ахнула: на дне коробочки сверкал орден Красной Звезды. Так был отмечен подвиг Нины в боях у деревни Н.
А через два месяца Нина стала помогать Саре в операционной. И это она считала для себя самой высокой наградой.
6
Но кто же Сара? Во-первых, она в два раза старше Нины. Одиночка. Из семьи бобруйского доктора Виркина. Она чудом спаслась от смерти. Эшелон был разбит, но рядом шла санитарная машина и подобрала ее. Так она оказалась в госпитале. До войны она пыталась выйти замуж, влюбилась в одного парня, но тот, узнав, что она еврейка, отказался жениться по настойчивой просьбе отца, который обещал ему за это купить велосипед и швейную машинку. Смешно, грустно, но факт. Национальность ни при чем... Тогда-то Сара и сказала, что выйдет замуж сама и за того, кто будет ей мил. Но время шло, а милого все не встречала. Так и стала уже старой девой.
Однажды соседка Роза Марменшталь ей сказала:
– Детка, пора, ведь все уже и так позади...
– У вас да, у меня нет, – отрезала Сара. – Вы на себя взгляните. Двадцать два — а на вид сорок четыре, а мне – все “семнадцать». Отбоя нет от женихов, да мой-то еще не пришел.
– У нас так не поступают…
– А вы не забывайте, – отрезала Сара, – отец у меня еврей на три четверти, мать чистая белоруска, а я русская, другого языка не знаю.
Ее сторонились сородичи, а она не унывала. Она просто жила. Жила для других и была счастлива. Вот и теперь судьба Нины для нее была больше, чем своя. А Нина о главном, о Сереже, молчала. Работала в операционной и молчала. Она все слышала, но сказать ничего не могла. Светило невропатолог после длительного наблюдения за Ниной сказал:
– Она будет говорить. Но когда, отчего? Этого ни я, ни Бог не знает.
7
Уже во всю грохотала Курская битва. Госпиталь получал новых раненых. Это были солдаты сорок третьего года и каждый из них рвался в бой. «Скорее лечите, скорее... ведь там все решается теперь...» Это понимали все. Лечили. Отвозили еще дальше в тыл, а госпиталь, словно муравейник, получал все новые и новые эшелоны раненых. Они сортировались, отправлялись,

«Блики прошлого». Книга первая. ____________________87

оставлялись, лечились... День и ночь работа кипела, и врачи, и сестры, и няни не знали, что такое день, ночь, отдых, сон, покой.
В один из последних дней июля на стол с каталки переложили раненого. Нина, подавая инструмент профессору, взглянула на лицо больного, дико, страшно дико вскрикнула, замолчала, так как все, кто был в операционной, замерли от неожиданного крика, а Нина припала к лицу раненого и замерла.
Первой пришла в себя Сара. Она схватила Нину за плечи — и откуда только взялась сила! – оттащила ее от раненого. При этом она услышала шепот Нины: «Сережа!».
– Убрать! – рявкнул профессор. – Ему жить минуты, а мы тут... – и запустил ругательством в три этажа…
Оперировать помогала Сара. Нина в это время без чувств лежала на кушетке в предоперационной и некому было подойти к ней. Все были заняты…
Вышла Сара. Она присела у головы Нины, обняла ее и заплакала. Горячие слезы падали на лицо Нины, они оживляли ее. Она тоже заплакала, но уже от счастья, радости, хотя не знала, что же с ее Сергеем.
 Сара всегда умела опережать вопросы.
– Будет жить Сережа!
8
Самое жестокое испытание выпало на военную долю Сергея в начале войны. Эшелон не дошел до фронта. 5 июля жестокая бомбежка оставила от него груду горящих вагонов. В числе немногих оставшихся в живых тяжелораненный Сергей попал в госпиталь в Иваново, а затем в Сибирь в мало кому известный городок Ишим.
Здесь Сергей до марта сорок второго года прошел курс лечения и был выписан в часть. После формирования в Ялуторовске, а затем на курсах младших командиров Сергей в марте сорок второго года попал на фронт. Рота, атакуя деревню П., потеряла половину своего состава, в том числе был вновь ранен Сергей. Попал в окружение, выходил с боями и только через месяц пробился с группой бойцов к своим.
Два месяца шла проверка, потом вновь подготовка и уже в мае сорок второго в Калужской области принял вновь испеченный артиллерист-заряжающий Сергей третье боевое крещение, после чего, потеряв все орудия, они вновь (кто остался жив) стали выходить из окружения. Однако на этот раз не повезло. Так вскоре Сергей стал партизаном вновь организованного на Брянщине отряда и уже в его составе воевал до марта сорок третьего. По новому третьему ранению попал на большую землю. Через месяц встал на ноги и вновь попал к артиллеристам. В Курской битве уничтожил «тигра», а сам был контужен и ранен и попал в госпиталь, где Нина работала няней. Так угодно было судьбе распорядиться, чтобы их пути-дороги сошлись на этот раз, и сошлись там, где они оба встретили Победу: он – навсегда хромающим инвалидом войны, кавалером двух орденов Славы и Красного Знамени, она — полузаикающаяся (говорить от потрясения встречи с Сергеем начала, да не совсем ее отпустило: при волнении заикалась и довольно сильно), красивая, с орденом Красной Звезды и тремя медалями.

9

Госпиталь помог им на первых порах. Выдал одежду, даже белье постельное. Это уж была забота Сары. Как она умудрилась за бутылку спирта снабдить их одеялами, простынями, подушкой, новыми шинелями, сапогами – одному Богу известно, но молодожены начали жизнь свою счастливо. Он учительствовал, она тоже. Правда, все это было трудно, сложно, но радостно без конца, а трудности жизни скрашивало счастье общения друг с другом. Так в заботах друг о друге, о доме, о работе, о детях, многие из которых были сиротами: война не оставила у них ни отцов, ни матерей, ни родных – Нина и Сергей отдавали им все, что только могли. Организовывали праздники, добывали скудные подарки, многое выпрашивали у шефов и никогда не посетовали на свой нелегкий труд. Им предлагали другую работу, более почетную и, прямо скажем, выгодную для жизни с точки зрения питания. Они отказывались. Они просто не могли жить без детей. Своих у них не было. Так получилось, что Нина не могла их иметь. Это страшно огорчило ее, она даже не хотела жить дальше, и только Сергей, ее Сергей, верный и бескорыстно-преданный, помог своей любимой пережить и этот удар, и постепенно их жизнь вошла в колею: школа – дети – школа...
10
День Победы отмечали всей школой. Все тридцать два ученика и два учителя вышли в горы, где разожгли костер, пекли картошку, пели песни, плакали и от горя невосполнимых потерь, и от радости, что вот он тот день, за который они и их товарищи проливали кровь,





88 Валентин Россихин

пришел. Он пришел в цветущем мае, словно символизируя свое бесконечное все возрождающееся счастье людей. И так было всем хорошо, хотя трудностей не убавилось, а стало еще больше. Началось восстановление разрушенного, и в один из дней сорок седьмого года Сергей в лесу подорвался на мине. Вероятно, осталась после войны. Он хворост собирал, надо было на чем-то готовить пищу. Взрыв был сильным, но его скоро подобрали. Судьба вновь оказалась благосклонной к нему. Сара помогала оперировать. Ногу пришлось отнять. Так для Сергея кончилась давно окончившаяся война, война, которую народ назвал Великой и Отечественной. И было ему в ту пору двадцать четыре года... Нина была моложе на полгода.
Вот в это-то очень трудное для них время Сара стала помогать им всем, чем могла. Она делила с ними хлеб, соль, слезы, воду, дрова, тепло и холод. Сара настолько привыкла к ним, что дня не могла прожить, чтоб не побывать у них. Что ее тянуло к ним?
Однажды, всего лишь однажды она сама себе призналась, что ее тянет сюда чувство к Сергею, и это чувство было не простое, она даже боялась признаться самой себе в нем – это чувство было ее любовью к Сергею. Ей, Саре, в то время был сорок один год. До этого она не знала такого чувства, а это поглотило ее всю.

11
Чтобы понять Сару, не надо было в то время никого спрашивать, все ее счастье можно было прочесть на лице.
Сара не была красива. Нос прямой, чуть с горбинкой выдавал в ней родного отца. Но Сара могла бы при желании иметь выгодную партию. Ведь в тридцать семь к ней сватался лечившийся в госпитале майор Викштейн – кавалер трех боевых орденов, прошедший путь от Белостока до Сталинграда, но она ему просто отказала. Просто и жестоко. В то время она не поняла своей жестокости, сказав: «Майор, вот будете полковником – пожалуйста!».
Майор Викштейн погиб в сорок четвертом году под Минском и никогда уже не стал полковником. А Сара, узнав об этом из письма его товарища, поняла, что она просто-напросто глупая, к сожалению, женщина, которая, как о ней говорили, сама не знает чего хочет.
После сообщения о гибели майора Сара неделю ходила как во сне. Она все делала хорошо, но механически, и однажды врач, которому она помогала в операции, сказал:
– Сара Львовна, человек не может жить для себя...
Она согласно молча ему кивнула, а потом, уже дома, вспомнив его фразу, задумалась: «Для кого же я живу?». Дать однозначный ответ она не была готова.
И вот судьба свела ее с Сергеем, Ниной. Она поняла, что их любовь – это что-то необыкновенное, это радость, от нее и другим становится тепло.
Так у чужого тепла стала согреваться Сара и при этом все больше и больше она начинала чувствовать свою потребность этой паре, но и они для нее становились не частью жизни, а самой ее жизнью.
Не Нина, а Сара пробила в райисполкоме в то тяжелое время для них комнату. Она же помогла обставить ее простой мебелью: стол на трех ножках, к которому Сергей вместо четвертой прибил палку, два инвалидных стула и табурет, а еще шкафчик-буфет для немудреной посуды. И она радовалась, что они были этому рады, счастлива, что они были счастливы.
Шли годы. На двадцатилетие Победы Сергею дали комнату в новом доме. Сара сменила свою более обширную квартиру на однокомнатную, но в этом же доме. Она жила, наблюдая за ними, и никогда не сказала, даже сама себе, что любит Сергея. «Любить... Что это такое?! – часто думала она. – Я люблю, хоть и не живу с любимым, но от этого я не менее счастлива, чем они – Нина и Сергей!» Но однажды на вечере, на двадцатипятилетие Победы, Сара, подняв бокал с вином, сказала:
– Нина, Сережа! Я столько лет живу рядом с вами и простите меня, но я люблю Сере... Сергея Викторовича. Я хочу, чтоб вы знали об этом...
Долгое молчание так и не было нарушено. Сара молча поставила бокал с вином и тихо вышла из дома. Вскоре она сменила квартиру. Переселилась на окраину городка, почти к самому кладбищу, ушла на пенсию, стала разводить цветы. Ей шел уже семьдесят четвертый год. По здоровью она могла бы еще работать в больнице или детском санатории, но она замкнулась в себе и жизнь ее была наполнена в этот период большим счастьем: любовью к человеку, которому она останется верна всю жизнь.









«Блики прошлого». Книга первая. ____________________89

12
Нина и Сергей восприняли сообщение и признание Сары как… просто чудачество старушки, симпатичной, милой, и не более. Никто из них, занятый друг другом, не понял Сару, того, что она сказала правду. Да если и так, что из этого? Пусть любит!
Сергей попытался как-то раз на эту тему завести разговор с Ниной, но та просто ответила ему, легко и нежно улыбаясь, как это могла делать только она одна:
– Сережа… разве в этом беда? Пусть… Ведь ты и я – это одно и то же. И если она любит тебя, как говорит, то это она любит нас. Ведь нас любить порознь нельзя…
Сергей помолчал и ответил:
– Да, Нинок, нас порознь любить нельзя...
И потекли годы: школа, дети, заботы. И все, казалось, так бы и шло до конца, но счастье коварно, оно требует жертв. Жертвой стала Нина.
...На лодочной прогулке с детьми за борт от толчка упала Вера, ученица третьего класса. Нина знала, что девочка не умеет хорошо плавать, и это подсознательно толкнуло ее броситься в воду. А был март. Нина вытолкнула Веру в лодку, а судороги свели вдруг ее тело, и она камнем ушла под воду.
Детский дикий крик, донесшийся с моря до берега, застал Сергея шагающим к морю. Катер спасателей вытащил тело Нины, но откачать ее не смогли, а вскрытие показало, что Нина погибла не захлебнувшись, а от испуга. Старые раны, старые раны дали здесь о себе знать...
Хоронили Нину всем приморским поселком. А через год Сергей поставил на могиле жены серый гранитный камень с надписью «Больше жизни для меня – жизнь твоя».
Я был свидетелем, как старая-старая Сара продавала своему любимому цветы для могилы его любимой жены.
13
Когда я уехал, я долго не мог забыть эту историю — историю любви на всю жизнь.
Через три или четыре года я вновь оказался в этом приморском курортном городке. Пошел на кладбище. Но возле ворот никто не продавал цветы, а на могиле Нины и рядом еще на двух холмиках лежали свежие хризантемы. Это был знак бессмертия любви. Здесь лежали рядом три любящих сердца, может быть даже и сейчас согревая друг друга своим чувством, которое они вселили в людей, – своих учеников, пациентов, и те, вспоминая о них, носили свежие цветы на эти холмики человеческой скорби.
Брест, 1980.

Часть шестая. Два слова о брате младшем, а все остальное про себя.

Я заворожено смотрю на мир.
Был я у отца и матери по счету шестым, а иногда мать говорила «седьмым», точно не знаю, после меня Иван – вот и весь род, вершина древа, о которой хоть кое-что знаем, а о корнях – темное царство. Не наша это вина. Так сложилось, а говорят, правда, что мы не Иваны, родства не помнящие. А кто же мы, если не Иваны? Вынырнули из небытия и исчезли, даже не пытаясь пережить свою тень.
Что же самое раннее в памяти задержалось? Это года в три, три с половиною поездка по ягоды и грибы. Как правило, готовились к этому заранее: отбирали лошадей к большому пути по степи, а потом по лесу: соснячку, березнячку, без дорог, а просто так по целине. Лошадей подкармливали сытнее, готовили упряжь, потом телеги, проверяя их крепость, водружали на них по четыре-пять пяти- шестиведерных бочек, ведра, корзины, тазы. Затем черед доходил до отбора собиральщиков ягод и грибов. Годились все – и старые, и малые, каждому был дан свой урок: собрать столько-то ведерок, корзин ягод, грибов, да не абы каких, а только груздей (это для них бочки, в которые будут укладываться после обработки собранного добра, готовится засолка впрок на всю зиму).
И вот выезд. Много телег, много лошадей – родственники все, все соседи, знакомые, бабы, девки, детишки малые (как правило, на возах, а все остальные пешим ходом, правда, кто устанет, подъезжает), у всех радостное, веселое настроение, ведь впереди труд, но труд этот как отдых. Шутки, смех, песни, перекуривающие мужики – все это как осколок ярмарки, где и новости друг другу передадут, и о жизненных изменениях узнают.
Я заворожено смотрю на простор земли, степь с разнотравьем поглощает всю душу, все внимание, глазенки разбегаются от моря-океана цветов и трав. Нет, не даром о степи ишимской писали люди. Вот один пример, он богаче моих слов расскажет о степи, воспринимаемой взрослым человеком:
«Степь казалась исчерканной по зеленому полю белыми, желтыми и голубыми полосами, белые – это анемоны, желтые – ранункуль, голубые – незабудки. Ветрянка, первое весеннее украшение ишимских степей, уже отцвела и стояла в плодах, напоминающих голову медузы. Еще более разнообразия, чем полосы цветов, придают степи бесчисленные березовые «колки». Каких

90 Валентин Россихин

только форм не принимают они: то разрастутся в большую дубраву, которая зеленой стеной стоит на горизонте, то тянется низеньким курчавым кустарником, то стоят отдельные березы...».
Это сказал о степях ишимских русский писатель Г.Н. Потанин.
А вот как поразила степь американского журналиста Г. Кеннона, путешествующего по России. Он пишет:
«Когда мы проезжали между деревнями Крутой и Колманово, я не мог сдержать своего восторга. Я поспешно спрыгнул с тарантаса и бросился в объятия этого безбрежного океана цветов. Налево от дороги тянулась низина, оканчивающаяся на горизонте березовым лесом и вся покрытая травой в рост человека. Только там и сям сверкало на солнце степное озеро, бесчисленные стада скота паслись на привольном пастбище. Направо почва заметно поднималась и была покрыта чудесным ковром из бархатного дерна с бесчисленными оранжевыми астрами, красными лилиями, белой кашкой, гиацинтами, спиреями, ромашкой и какими-то своеобразными цветами, которые росли в виде очень длинных нежных колосьев и выглядели как ракеты, пускаемые феями этих степей. Теплый воздух был полон такого чудесного аромата, который я могу сравнить лишь со вкусом дикого меда...».
Я, едва пробираясь в многотравье, из которого торчит только головенка, тоже собираю ягоды в свою большую литровую кружку. Сбор идет медленно, нудно, и больше ягод попадает в рот, чем в кружку. Меня находит в кустах мать, смотрит кружку, она почти пустая, ласково целует меня в макушку и незаметно подсыпает из своей корзины ягод. Все в работе, заботе, тащат ведра и корзины грибов, бабы их моют, чистят, а затем засыпают в бочонки и кадки и снова в лес – собирать, и снова, и снова.
Солнце высоко, комары и мошки одолевать начали, шмели и осы пугают своими звуками при полете, я устал, хочу спать и... засыпаю прямо в траве. Находит мать, берет на руки и укладывает в тени на бочок на возу, накрыв легким платком от мух…
К вечеру, забив все бочки свежим добром, накрыв кружками, папоротником, диким хреном, все собираются у костра, готовят нехитрую, но плотную мясную, зимней заготовки пищу, бережно режут большими кусками хлеб домашний, откуда-то самогонки бутылочка, припрятанная бабами, а по случаю выставленная на обед.
Обед – он и отдых, и разговор о той работе, которую они все сделали. Они рады припасам на зиму, вспоминают, кто и где нашел самый удачный груздевый посев, где груздочки, как гвоздочки, один в один, не более пятака, и собирать их таких не в тягость, а в радость.
Уже далеко за полночь обоз приезжает в город, домой. Все остается на возах, днем уберется, но лошадей в стойло, и спать, спать. Но не всем, через час-полчаса надо коров доить, гнать их к пастухам в стадо. Это работа матери…
Установка чистой посуды.
Это уже как подрос, жили на квартире у Тюшечки. Я любил помогать матери, особенно посуду мыть. Утром после завтрака, когда все на работе, я брал горячую воду из чугунка, что мать грела в печи, наливал в таз и мыл то, что было загрязнено во время завтрака. Мыл и чистые тарелки, чашки, ложки, миски, устанавливал на стул. Делал это осторожно – для меня была очень важной в этой работе установка чистой посуды на один стул. Делал это аккуратно, и когда заканчивал работу, с любовью смотрел на творение своих рук, гору посуды, поставленной одна на другую и на дно, и на ребро – целую пирамиду. Удовлетворенно отдыхал и ждал мать. Она радовалась моей работе и никогда не предупреждала меня, что я могу что-либо разбить. А это случилось.
Однажды я задел полотенцем невзначай край одной тарелки, и вся моя пирамида рухнула… Горе, страх, обида, испуг – все тело сковало мое. И я… бросился из дома… убежал на базар, он рядом был и там спрятался под прилавок в уголок. Слезы обиды душили меня. Так просидел я в своем убежище долго, уже в полдень видел в щель свою мать, она искала меня, но я не подавал знака…
К вечеру, я, меняя свое убежище, был замечен теткой Варварой (искала вся семья) и был ею пойман легко, так как я уже перестал бояться, пережил себя. Дома меня ласково накормили и помню, как сейчас, слова мамы: «Глупышка маленькая, мы же тебя любим...». Это меня успокоило окончательно, а брат, не любящий мытье посуды, дразнил пару дней, но, получив подзатыльник от матери, перестал. И этот эпизод остался только в моей жизни.
Однако, я думаю, что испуг от стычки с собакой не прошел для меня даром. В глубине психики он застрял в подсознании и нередко проявлял себя чувством неизвестно откуда взявшейся беды. Предполагаемость чего-то сопутствовала в жизни, и хоть от этого были неудобства, однако и была своя польза: не лезть на рожон.
Школа не дала мне закалки. Пойдя в первый класс, я почти две недели утром уходил в школу, но... оставался возле школы. Боялся толпы, учителей... Чему они будут учить ребят шумных, девчонок визгливых… Из школы пришли в дом, все стало ясно и наутро мать сама отвела меня в класс.

«Блики прошлого». Книга первая. ____________________91

Давно это было, но жаль – вспоминать почти нечего. От школы в Карасуле, на станции, осталась в памяти одна учительница – Вера Николаевна. Нежная, молодая женщина, как-то ласково и тактично вела себя со всеми учениками, многие из ребят ей шкодили, но уважали и боялись математики. Это пятый класс. Школы-то часто менял, может из-за этого и все прошло мимо.
Период золотого детства.
Период жизни в Карасуле – самый добрый, самый счастливый, самый яркий во всей жизни. Это период золотого детства в полном смысле этого. Я читать начал рано и много. В этом плане отец помогал мне тем, что часто бывал в городе и всегда, приезжая, привозил книги мне и сладости меньшим. Уже во втором классе я знал наизусть «Витязь в тигровой шкуре» Ш. Руставели. И сейчас с улыбкой вспоминаю: «...и разлука, и скитания все осталось позади, а прекрасная царевна на его лежит груди...». Это Автандил и Тариэл, это Нистан Нараджан...
Кино – «Чапаев», потом «Петр Первый» – захватили настолько, что стали моими спутниками детства, моими учителями добра и зла.
Село Карасуль – большое село, детей много. Скоро мое стремление к организации ребят на претворение в действие кинофильмов, о которых я говорил, стало главным на пару лет событием не только в моей жизни, но и в жизни ребят села, которые были более робкими, тихими, чем я – горожанин. Они воодушевились моей идеей и стали общими силами решать технические вопросы темы: оружие готовить, если Чапаева играть, сабли, пики, пулеметы и винтовки, пушки (как же без нее стрелять по Чапаеву и Петьке, что оборонялись на чердаке) и даже нужен был броневик.
Все умственно-технические задачи решал я сам, но при самой активной поддержке ребят. Двор наш на краю села, шумной толпой ребят не пугал соседей, и для всех здесь было раздолье. Может от отца, который умел делать все – печи ставить, дома строить и разрушать, сапоги тачать, обувь ремонтировать, работы по дому, по двору делать – передалось и мне.
Так под моим руководством были созданы все детали картины «Чапаев»: отряды «беляков», тачанка и пулемет, пушка и самодвижущийся броневик. Он был из фанеры, строил я его почти всего сам (месяца два), в нем человек, я, сидел внутри, педалями вращал колеса и строчил из пулемета, что был в башне. Это была копия броневика из кинофильма. Я, конечно, единогласно избран Чапаевым, друзья мои – «белыми начальниками», сформированы две армии: «белые» и «красные» и в каждой человек по 20-30, в основном возраст от первого до пятого класса.
Чердак, наш дом, речка и обрыв за огородом, поле для психической атаки «беляков» на поляне в лесочке... Мы играли в Чапаева два лета и каждый раз менялись ролями – белые становились красными, а те – белыми, и без обид и без ссор в полном единодушии. Мне больше всего давалась сцена у реки, где Чапаев плывет на другой берег, а Петька отбивает «беляков», что уже засели на обрыве и пулемет установили. Я плыл через речушку как Чапаев, говорил те же его слова из кино, а перед берегом нырял и под водой доплывал до берега и тихо выбирался на него в густом камыше и уже оттуда наблюдал, как пришедшая красная подмога из пушки сбивала пулемет «беляков», он летел с берега вниз к реке, а пулеметчики прыгали вниз за ним, и громовое «Ура!» заканчивало эту игру.
И пушки сами мастерили.
Играть царя Петра было сложнее. Нет формы, нет пушек с огневой системой... Стали готовиться, а как? Пушки изобрели легко: два колеса с телеги (они в каждом дворе были), на ось деревянную бревно крепили – ствол, а лафет – две жердины от колес назад давали устойчивость. Стрелять? Пожалуйста: пули от свинца освободили, забили их по десять штук в ствол, в каждую гвоздь на веревочке, чтоб не потерялась во время стрельбы, в пули пустые порох – если находили, а я его брал у отца тайком (он ружья имел) или головки от спичек, сера их стреляла хорошо. Пушкарь с молоточком на длинной рукоятке, чтоб не обожгло, бил по гвоздю, от удара происходил взрыв, дым – то есть все то, что и надо было под Полтавой.
Но этого нам было мало – мало дыма и огня, в кино-то вот как здорово! Кто-то подсказал, что трубками для пушек можно разжиться в церкви... Наша разведка разузнала, что там есть латунные подсвечники дюймовой толщины и полуметровой длины. Вот здорово бы это иметь! Сказано – сделано. Но как попасть в церковь? Решили дом попа под охраной держать, сигнал дать, если батюшка будет из дома выходить, а я и трое ребят по водосточным трубам добираемся до карниза крыши, а это метров шесть-семь высоты. Первый этап тренировки удался, а как дальше, кто нас на крышу доставит? Только сами. Полезли (батюшка с матушкой уехали куда-то, это на руку нам). До карниза дошли быстро, а дальше надо было забросить одну ногу за желоб водосточный, удержаться за него ногою и рукою и перебросить тело на крышу.
Удалось это свершить мне одному. Далее путь наверх, на конек крыши, а она градусов под тридцать. Цепляюсь руками, как клещами, за выступающие края соединений листов железа и тихо двигаюсь вверх. Вот и венец. Сел верхом на него, ноги по сторонам и пополз, метра три, до

92 Валентин Россихин

колокольни, влез на нее и тут только понял, что все могло быть напрасным трудом, если бы была закрыта крышка хода с колокольни вниз, вовнутрь церкви. Но крышка была открытой. Сбегаю внутрь и лихорадочно ищу, где они, подсвечники. Нашел, но много ли возьмешь? Пять штук ухватил и наверх. Выбрался, бросил трубки на землю и сползаю до карниза. Не учел, что труба водосточная в стороне будет, пришлось на карнизе по водостоку до нее ползти. Удача!
Из трубок подсвечников сделали пушки. Провели испытание – удача: дыма и огня было море, но решили, что этого мало надо бы еще пару тройку стволов.
Удача сопутствовала нам. Мне уже было легче – путь-то знакомый. И когда я уже с подсвечниками вылез на колокольню, раздался сигнал тревоги – появился батюшка. Он увидел меня – и в церковь. Вот его топот по лестнице, я бросаю трубки, скатываюсь вниз и ... батюшка кричит: «Что ты делаешь?» и вниз по лестнице. Я же уже не осознаю, что делаю, цепляюсь за водосток, но далеко от водосточной трубы, а перебираться нет времени. Разжимаю руки и падаю на землю. Слава Богу, он меня хранил. Вскочив, бегу из ворот ограды церковной, хотя рядом кладбище и лес, а уже батюшка выбежал из церкви за мною, а я вдоль деревни по улице до речки, оттуда к молоканке и в лес и лесом, лесом до кладбища. А батюшка бежит за мною и кричит: «Догоню, мерзавец, уши отрежу и к ж…пе пришью»… А в руках у него блестит на солнце замок от дверей церкви, а я вижу, что это ножницы, и еще быстрее даю деру…
Пушки мы сделали, игра состоялась, и местом ее было кладбище. Самое удобное, пересеченное. На нем холмы могил старых, памятников дорогих почти нет, кресты, кресты, цветы. А у нас бой, стрельба из пушек. Дым, огонь. Бабы деревенские всполошились. Вечером в наш дом пришла целая делегация: уймите своего сынка, что он утворяет, одним словом – грех. Позже и батюшка имел беседу с матерью, а батька мне всыпал пару раз ремнем под зад. Заслужил.
И уже позже мы играли Петра еще много раз, но стрельба была слабая, пороха не достали. Основной поставщик его – мой отец – спрятал все запасы охотничьи под замок.
И сразу несколько пожаров.
Тут и лету конец, а на будущее лето церковь перестраивать начали под клуб. Я уже рассказывал, но об одном событии, что было после этого, хочу остановиться. Мать и отец уехали в Ревягино. Один я остался, так как брата взяли с собою. Я и Василий дома, на нас все хозяйство. Соседка только коров доить должна была.
И вот тут-то и началось. За двое суток семь или восемь случаев возгорания: сначала хлев для коров и лошадей – затушили. Потом еще раз там же – затушили. Я и Вася. Страх сковывал нас, но он же и бдительность нашу повышал. Птица по двору, свиньи, коровы, овцы – везде, а ягнят малых в дом затащили, а они бегают везде, скачут, все цветы съели. И новое возгорание, но уже прямо в прихожей в сенях, они плетневые были, дыры заделаны паклей, стружкой, и вот эти-то стружки не огнем, а больше дымом тлеют. Затушили. Плакать я уже перестал. Но просил Бога, чтоб родители, приехали быстрее.
И снова возгорание, дым у хлева, а рядом стог сена... Весь хлев разобрали-разбросали, а он был из жердей весь, а внутри меж двух стенок сухой навоз набитый был – и дешево, и тепло скотине всю зиму в таком хлеву…
Но вот и родители. Как увидели разгром, так и сели, а потом неделю уборку делали и все восстанавливали.
Стало забываться. Осень, а в клубе кино про Горького «Детство». Пошел и я. Но когда загорелась красильня деда Каширина, я со страхом выбежал на улицу и стал с тревогою смотреть на дом: не горит ли?!
Это меня преследовало очень долго. И даже во взрослые годы я помню до мелочей те пожары двух дней. Вот тогда-то мать и сказала: божье предупреждение нам за кресты, за твою стрельбу на кладбище. С тех пор нет для меня более святого места, чем кладбище. Не надо даже и в детстве делать то, что не надо делать: беспокоить покой ушедших от нас.
Уже началась война.
...И вновь мы в Ишиме. Живем на квартире у Бахусов, снимаем полуподвальное помещение: кухня, комната, окно на улицу, где видны больше всего ноги пешеходов да колеса от телег, изредка машины.
Уже началась война, уже город живет общей бедою всех людей, надеется на скорую победу, но война оказывается тяжелой и затяжной. Похоронки идут в дома, везде только бабы да дети, мужиков «подметают» в армию подчистую, лишь единицы по броне в тылу. Все для фронта! Не лозунг, а образ жизни.
Я тоже хочу служить, но еще рано, ведь осенью 41-го года пошел в седьмой класс, который кончил весною 42-го и осенью пошел в восьмой, закончил его в 43-м, а в девятый ходил первую четверть и в конце ноября по оргнабору ушел в ФЗО в г. Омск, при авиазаводе, где Туполев работал. Два авиазавода стояли рядом, через дорогу и желдорпути. На одном делали авиамоторы

«Блики прошлого». Книга первая. ____________________93

и гул от их испытаний день и ночь стоял по всей округе. На нашем же, где я был, собирали фюзеляжи, комплектовали и отправляли на фронт.
Из-за истощения – на грани дистрофии, упал в обморок в столовой, где нас питали «щами с капустой» и куском хлеба и больше ничего. Здесь в общежитии познал первые уроки «борьбы за хлеб». Много было деревенских и, несмотря на голод, деревня своих сынов поддерживала материально – продуктами. Их ночами в открытую грабили «городские» – им никто ничего не подбрасывал. О грабежах пострадавшие молчали, боялись убийства или избиения «в темную». Меня из санчасти отпустили домой немного поправиться, как сказала медичка, из-за сострадания и симпатии ко мне, как к более «интеллигентному» субъекту.
И я поехал... Без денег, без билета. От Омска зимою на буферах пассажирского поезда до Ишима (попасть в вагон не было никакой возможности, не пускали, а шуметь нельзя – милиции сдадут, а там докажи, что тебя отпустили, что не убегаешь, а жизнь спасаешь. Признают дезертиром с трудового фронта и под трибунал... Какая тебя медсестра спасет?). Остановок ночью до Ишима было 5 или 6 и на каждой я, как заяц, бегал у вагона, согреваясь, а по гудку взбирался на буфер и, уже не боясь свалиться, твердо ехал домой.
Меня встретили родные тепло и сердечно. Отец посоветовал заявить в военкомат, что я в Ишиме, на учет поставят допризывный. Так и вышло, а из школы ФЗО никто не искал: списала медсестра как естественную потерю войны.
Шел год войны…
Весною, спасаясь от голода, собирали корни аира, сушили, толкли и из полученной муки пекли лепешки. Сытно, но на глазах это отразилось – я почти ослеп, и врач запретил эти лепешки есть. Тогда собирали по полям прошлогоднюю картошку, ее терли на терке, добавляли одну-две хороших картофелины да плюс вода – чугун под ведро. Все это кипятилось, чуть солилось – и пилось, и елось. Пузо полное, как барабан, и голод затихает.
Трудно было. Зиму 1942-43 годов я пилил дрова в воинской части, она напротив дома нашего стояла, в особняке, и меня повар из жалости подкармливал иногда, а потом, чтоб это делать законно, сказал командиру, что пацан помогать будет, огонь держать в походной кухне, дрова заготавливать. Так я всю зиму и пропилил дрова, по-настоящему, без дураков, и свою миску каши получал законно. Весною часть сменилась, и лафа в мае закончилась.
Этот год наступающий 43-й помню еще тем, что в город привезли много блокадных детей, взрослых, в основном женщин. Мать помогала им иногда, делила свои крохи, и потом это добром отозвалось. Эвакуированные стали по линии власти, военкомата посылки получать американские, и уже мы получали подарки от них. Так, знаю, что одна женщина была женой большого начальника, он после войны в Бресте был секретарем обкома, но уже связь матери и ее не возобновилась – разные полюса.
Отец на службе был день, с утра до ночи, его кормили и он свой дневной паек – котелок супа и тарелку каши – поздно вечером, приходя ночевать, приносил домой, где мать разбавляла этим жирным варевом свое варево, и мы лакомились этой пищей.
Уже в 45-м году, когда мать и отец приехали в Брест (отца переводом сюда оформили, так как дочка здесь уже жила и работала), мать говорила, что здесь, в Бресте, впервые за годы войны увидела и узнала вновь вкус белого хлеба. Вот такие реалии.
…Летом 44-го меня военкомат вызвал и начальник 4-го отдела предложил возглавить команду (40 человек) безграмотных, разных возрастов призывников, выехать на два месяца в совхоз, где они будут днем работать в поле, на ферме, а вечером в местной школе местные учителя пройдут с ними курс начальной школы, научат их писать и читать свою фамилию, после чего их возьмут в армию, и не в трудовую, а боевую, так как физически они все здоровы.
Я, шестнадцатилетний пацан, на «отлично» выполнил задание военкомата. Мне и сейчас не верится, что они, в общем-то, в два раза старше меня, беспрекословно слушались меня, мои команды, выполняли все здания и поручения. Подъем был в шесть утра. Без рубашек, голое тело, строем и бегом на озеро, а это с километр дороги, там физзарядка под моей командой, умывание, туалет, бегом назад, завтрак (кормил совхоз) и по нарядам на работу, а вечером после ужина – в классы школы, и две учительницы вели арифметику и русский язык, учили чтению и письму. В сентябре все вернулись в Ишим, прошли комиссию, проверили их знания и призвали в армию.
Я так сроднился с этими добрыми, спокойными мужиками, что просился в армию с ними в одну команду, но военком сказал: «У тебя другая судьба, нам нужны грамотные люди». Настаивать не было смысла, а дело то все было в том, что мне еще не было 17 лет, и призывать по закону меня было нельзя, даже добровольно.
Но одно я уже знал: военная служба требует здоровых людей. Мне ли рыпаться, если весною я пробовал поступить в авиационное техническое училище (стояло оно у нас в городе), комиссию прошел всю, а окулист поставил диагноз: не годен к военной службе… то был удар! Через две недели я попробовал обмануть его, другого послал вместо себя, врач разоблачил:



94 Валентин Россихин

– Я тебя помню, – сказал он мне в коридоре здания комиссии, – и скажу, сынок, не меня ты обманываешь, а себя. Ведь если по твоему зрению ты что-то не досмотришь, готовя самолет в полет, летчик погибнет. Ты же этого не хочешь?
– Нет, – поспешил ответить я.
– Вот и хорошо, – сказал старик доктор и ушел.
Понимал ли он меня? Нет, ведь я уже второй раз «пролетел». Первый раз с другом Сашкой поступали во Владивостокское морское училище, и я не прошел комиссию, так что и заявление о приеме посылать не пришлось, а здесь прямо в лоб – отказать!
Друзей много не бывает.
Я уже здесь упомянул Сашку, друга. Думаю рассказать о своих отношениях с ребятами. Нас было: я, Саша Богданов, Саша Рыбаков, Вовка Коровин. Мы сблизились уже в восьмом классе и дружили до конца. Во всяком случае, больше в жизни у меня настоящих друзей не было, так уж я устроен – не переношу любой фальши. У Сашки Богданова, он жил по улице Просвещения, был богатого строения дом, мать – благообразная мудрая женщина (отца его не помню), а она как живое воплощение русской красоты и ума прекрасного пола, словно живая, и ныне перед глазами.
В доме была богатейшая библиотека, и я ею попользовался всласть. Это здесь за зиму я одолел более тридцати томов Джека Лондона, приложения к журналу «Нева». Полюбил этого писателя, этого героя американской литературы. Его «Маленькая хозяйка большого дома», «Любовь к жизни», «Зов предков», его «Белый клык», его, наконец, «Мартин Иден» – все это ввело меня в мир алчной золотой лихорадки, в мир борьбы за право жить так, как совесть велит, по вечным законам человечности.
Саша был спокойный, высокий и стройный, подтянутый юноша. Своей серьезностью он превосходил нас всех.
Рыбак был импульсивен, быстр в решениях и их исполнении, держал дружбу с дворовыми шпанюками, благодаря чему и я вскоре завоевал среди них определенное признание и уважение, что «парень свой, не продаст, но на «дело» не пойдет». Сашка первым погиб в бою с немцами. Он был старше нас на год.
У Саши Богданова все было добре! Кончил школу, досрочно поступил во Владивостокское штурманов дальнего плавания училище, закончил его, но... В 44-м умер Сашин отец. Хоронили его всей улицей, уважаемый был человек, но когда гроб стали выносить, он не вошел в двери, нельзя было в сенях поворот сделать, чтоб выйти во вторые двери – сенные, на улицу. Хоть разбивай сени. Решили вынести через окно, во двор, мало кто будет видеть. Но одна пожилая женщина уже на улице, когда гроб устанавливали на машину, сказала другой, вероятно, подруге (а я рядом стоял и слышал – надо ли это мне!): «В этом доме будет второй покойник, и скоро...».
Саша кончил училище, получил звание штурмана дальнего плавания, и в первом послевоенном году, едучи с выпускного вечера из Владивостока на поезде, спрыгнул с него (как они часто и почти все курсанты делали это, чтоб не идти с остановки далеко в училище) и скатился... под поезд. Сказалось, может быть, чуть-чуть подпитие на вечере, но он погиб. Вот вам и слова той женщины. Хоронили его во Владивостоке.
Вовка Коровин – старше нас, курсант военного училища, способный и здоровый парень. Он был тяжеловес против нас троих, уехал после нового года в училище, там фронт... Судьба неизвестна. Но время то осталось: танцы, которым мы учились со стулом, а потом друг с другом, стесняясь своего неумения, игры в шахматы, редко в карты в подкидного, прогулки, вечера в Доме Красной Армии, в военном городке, атмосфера взаимного предрасположения друг друга к каждому и всех к одному, когда не слова, а достаточно было неуловимого движения – и тебя понимали, что ты хотел.
Были ли мы аскетами? Нет, нам не безразлична была красота женская, нет! Мы ее знали, понимали, ценили, а главное – сами были в этом вопросе деликатны, даже стеснительно деликатны. При нас девчат никто не задирал. Может, из-за этого они, девчата, тоже сторонились нас, но понимали они нас лучше, чем мы их.
Бескорыстная дружба – великое достояние, но дается она редко и не каждому, но если есть – то навсегда.
Офицером я быть не желаю.
...Армия моя складывалась если не трагически, то драматически. Призванный 5 октября 1944 года, на второй день семнадцатилетия, попал в Ялуторовск, в маршевую дивизию, проходящую новое переформирование. Я в ней пробыл так мало, что и номера не помню, а в конце ноября был откомандирован в Омск, в полковую школу, где попал в роту ПТР (противотанковых ружей) и успешно осваивал теорию и практику, прошел через Черемушкинские военные лагеря в суровую зимнюю стужу, когда ветер с Иртыша сносил с высокого левого берега, где в плетеных подобиях сараев располагались мы, курсанты, учились убивать фашистского

«Блики прошлого». Книга первая. ____________________95

зверя. Это знаменитые на всю Сибирь Черемушинские лагеря, о которых мы, курсанты школы, сами говорили и просились: «Лучше на фронт, чем еще раз в Черемушку…».
Очень в ходу у нас в то время была солдатская байка. Встретились двое. Первый спрашивает второго:
– На фронте был?
Тот отвечает:
– Был!
– А в Черемушке был? – снова спрашивает первый.
– Нет, не был, – отвечает второй.
– Ну, ты тогда и войны не видал, – подводит итог разговора первый.
Да, это страшно было, но никто не роптал и готовился в учебе к бою. Нам говорили: «Учитесь!». И мы учились. Я ни разу за все стрельбы из ПТРа, как Симонова, так и Дегтярева, не попал ни в одну стоявшую или движущуюся мишень танка. Зачеты ставили, кому было дело, что ты и мишень-то слабо видишь за триста метров на снегу, а очки я не носил: «Нужна ли эта интеллигенция?» говорил себе я об очках. Пока все сходило и учеба завершалась. Мне дали старшего сержанта, помкомвзвода и мы готовились на фронт, но как-то вечером вызвали к начальнику школы.
Пришло человек семь-восемь. Ждем. Разговор был краток. Обстановка требует готовить кадры. Вы – будущие офицеры. Как лучших и грамотных, рекомендуем в военно-пехотное училище. И все. Приказы не обсуждаются. Уже в вагоне, по дороге в Тюмень, к месту новой учебы, чего мы все семеро не желали, я невольно стал думать о себе. Кто и что из меня будет? Вспомнилась семья, мое любимое занятие – писанина. Это так мать говорила, когда я занимался своим творчеством – пробовал писать стихи, поэму.
...Однажды, зимою сорок второго посмотрел гастроли приезжего театра. Ставили «Платона Кречета». Понравилось. И через полгода я написал свою первую пьесу «Третий – лишний...». В ней и я сам, и мои друзья по школе, и подруги – девочки-одноклассницы оказались по моей воле в одном действии, когда в любви третий – лишний.
Затем долго ноющая рана о погибшем брате заставила меня оживить его в повести о войне, о его героизме, мужестве, благородстве, о проклятых фашистах, несущих горе и смерть. Я написал повесть, многое не понимая и не зная тонкостей ни войны, ни фашистов, ни наших добрых и злых людей. Повесть закончилась, и я, очумевший от успеха, не признанного никем, кроме домашних – отца и матери, что я занят этим делом, а не шастаю по городу с разными типами, не пью, не курю, не торгую – одним словом, чудо-сын! Как они заблуждались...
В своих творениях я делал все, чего они желали сыну, я сочинял свою жизнь, я жил этой второй жизнью эффективнее и продуктивнее, чем в своей реальной ипостаси. Мир для меня стал безграничен и подвластен моей фантазии, которая шла из меня сама по себе. Я был героем той жизни, которой хотел.
...Вот почему я думал о фронте более спокойно, чем об училище, я ехал, не испытывая ничего, кроме огорчения, тем более, что войне скоро конец.
И когда 9 мая 1945 года я дежурил по роте в училище и смотрел на Туру-реку в окно, слушал, как по берегу идут две женщины, поют, плачут, орут и, увидев меня в окне, закричали: «Сынок! Победа!», я, не задумываясь, крикнул в ответ: «Рота, подъем!». А когда все ошалело вскочили (вчера был кросс и все устали), я так же громко проорал: «Победа!». Но уже все училище кричало это одно слово: «Победа! Победа! Победа!», и еще не понимая сути происшедшего, все интуитивно поняли, что войны не будет...
Война кончилась. Началась мирная жизнь. Она не требовала столько офицеров. Начался отбор лучших из лучших, отсев почти всех, кто был ранен, кто был на фронте, кто имел хоть какие-то льготы по болезни...
Комиссия вновь начала отбор в училище из личного состава его по состоянию на день Победы. Многие не захотели сами и их не держали, шло очищение и это радовало всех. Я не попал по комиссии в училище, хотя меня и спросили: «Может, желаете быть офицером?», на что я ответил: «Нет». «Мы тоже с этим согласны, – ответили мне и добавили, – ждите решения…».
Гражданская жизнь.
...Демобилизовали меня в декабре 1945 года из Алтайского края, комиссия признала годным к труду в мирное время, не годным к воинской службе в военное время, или наоборот, результат тот же. Ехать надо было в Брест, где родители. А в голове сумбур: что делать? Ни знаний, ни профессии, одна эйфория, что свободен. Не понимал я еще того, что свободным быть совсем не то, чтоб ничего не делать – свободным надо быть для того, что что-то делать. Но это пришло на гражданке. Входить в нее пришлось в незнакомом городе, обществе, окружении. Как все это получится, а главное – что делать?
Во-первых, не хотел терять время, шла зима 46-го, везде учебный год прошел наполовину и тут – объявление: набор в торговую кооперативную школу, куда я и поступил, чтоб не сидеть у родных на шее нахлебником, тут стипендия будет. Учеба давалась легко, я даже стал

96 Валентин Россихин

подрабатывать в школе чертежной работой, готовил схемы, плакаты, наглядные пособия для учебного процесса и имел уже свои деньги.
Практику проходил в облпотребсоюзе. Вот какую характеристику выдало мне руководство практики: «...прошел производственную практику при Брестском облпотребсоюзе в сырьевом отделе заготуправления с 10 декабря 1946 года по 8 февраля 1947 года, за период которой освоил полностью работу начальника сырьевого отдела, добросовестно относился к заданным поручениям...».
Поехал на работу по направлению в Каменецкий райпотребсоюз. Председатель Зорецер посмотрел на меня и посоветовал пойти с заготовителями на базар закупать скот. Собралось их человек пять-шесть, познакомились – и за работу. Все, что я увидел тогда, оскорбило меня. Может, от того, что я почувствовал себя как бы соучастником не совсем, как я понимал, честного дела. Каждый заготовитель нагло, прямо у меня на глазах, покупал корову, бычка у крестьянина, платил наличными, но меньше того, что обозначали в договоре. За полдня было закуплено более десятка голов и все, довольные удачей (хорош был базарный день с большим привозом), завалились компанией в подвальчик, небольшой магазинчик, где самый старший, стукнув ладонью по спине продавца-буфетчицу (водкой, вином и пивом торговали открыто), сказал, как приказал: «Катюша, мы пришли – прикрой-ка лавочку...».
Катя быстро выпроводила двух-трех клиентов, перерыв объявила, и вся наша компания засела за столы. Появились колбаса, рыба, хлеб и полдюжины бутылок водки и пиво в бокалах. Старший, когда разлили, первому мне стакан граненый подал, потом себе и остальным, поднялся и даже торжественно сказал речь:
– У нас сегодня хороший день, мы приветствуем своего начальника, этого молодого человека, и желаем ему удачно войти в наш небольшой трудовой коллектив. И за удачу в сегодняшних торгах, за здоровье ваше, Валентин Павлович...
Все выпили, поставили стаканы, запили пивом, понюхали хлеб и уставились на меня. Я не пил. Стакан с водкой стоял передо мной, а я молчал. Молчали все и долго. Затем один из заготовителей, как бы про себя, произнес:
– Так не пойдет...
– Да, – отозвался другой, – так мы далеко не поедем.
– Нечего ворчать, – перебил старший. – Человек молод, многое ему видеть впервые. Но я скажу вам так, – обратился он ко мне, – если мы найдем общий язык, все будет в порядке. План будет выполняться, а это для райзаготконторы главное! Ну, а то, что иногда пофартит, то надо удачу не упускать... Мы сегодня отмечаем удачу, крупная сделка, крупное вознаграждение. Все для всех и ваша судьба будет сложена удачно...
Я промолчал, ответив лишь, что не пью, получив в ответ: мы и не неволим, и все после этого как бы забыли про меня. Я вышел из подвальчика и долго решал в уме: что делать?
Утренний автобус увез меня в Брест, директор не возражал, облпотребсоюз не беспокоился. Я остался снова на распутье.
Гражданская жизнь продолжается.
Летний сезон в разгаре, и я, как комсомолец, пришел в горком (он тогда был на Советской во главе с бывшим воякой Брижаном), рассказал, что нужно трудоустроиться. Мне предложили поехать в пионерлагерь «Скоки» вожатым. Так с той поры и связала меня судьба с пионерской, комсомольской работой более чем на десяток лет. Кончил десять классов вечерней школы. Будучи комсоргом в СШ № 3, женился на красивой девушке, но работа, которую я любил, отнимала немало времени. Инструктор обкома комсомола – это рядовой исполнитель решений секретариата, бюро, пленумов; командировок было море. Создавались первички в колхозах, совхозах; в школах – пионерские дружины, а опытных кадров не было в достатке. Вытягивали энтузиазм, молодость, стремление быть лучшим.
В 1956 году меня однажды пригласил на беседу первый секретарь С.М. Медведев и начал ее с вопроса: «В чем успех революции?». Я не понял вопроса, он пояснил и я ответил, что надо защитить завоевания революции, власть взять в свои руки...
– А чего же ты не думаешь в партию вступать? – спросил он меня вновь, на что я пожал плечами, мол, еще не думал, молод. – Вот и хорошо, я рекомендацию тебе могу дать, оформляйся...
На этом беседа закончилась, и вскоре я был принят кандидатом в члены КПСС, затем через год в 1956 году в члены, а в 1957 году был переведен на работу в ТУ № 10 железнодорожников помощником директора по культурно-воспитательной работе, откуда был рекомендован в Минскую ВПШ, где выбрал курс обучения на отделении печати, радио и телевидения. После учебы – литсотрудник областной газеты «Заря», затем перевод на работу в райком партии, откуда в 1974 году в редакцию газеты «Заря над Бугом» (Брестский район) и где трудился до ухода на пенсию.
О работе в редакции самому о себе писать не совсем удобно, но фрагмент характеристики редактора Г. Петрушина привожу: «...в феврале 1974 года тов. Россихин В.П. был переведен из

«Блики прошлого». Книга первая. ______ _____________________97

райкома партии на работу ответственным секретарем редакции газеты «Заря над Бугом», где показал себя умелым организатором, инициативным работником. На страницах газеты курировал вопросы военно-патриотического воспитания молодежи. Газета восемь раз поощрена за эту работу Грамотами Союза журналистов БССР, обкома комсомола, Политуправления КБВО, дипломами ЦК ДОСААФ.
В 1976 году, в Международном году женщин, тов. Россихин В.П. организовал на страницах газеты широкий показ участия женщин района в работе, отдыхе, жизни в семье, и газета получила Диплом Союза журналистов БССР в республиканском конкурсе «Мая сучасніца».
На протяжении ряда лет вел очно-заочную школу юнкоров и рабкоров, широко привлекал новых авторов к выступлениям в газете, организовывал Дни открытого письма, за что в 1982 году во Всесоюзном конкурсе массовой работы газета была поощрена второй Всесоюзной премией им. М.И. Ульяновой, дипломом и денежной премией...».
Заметный след в моей судьбе становления как человека, имеющего свои недостатки и достоинства, оставили как старшие товарищи по работе, так и мои сверстники. Считаю нужным отметить их имена. Это – Журавлева Зина (старшая вожатая пионерлагеря «Скоки»), Сувалова Валя (секретарь Пружанского райкома комсомола, с которой проводили первый в области районный пионерский слет в Пружанах, а было в мае – погода холодная, дождик, а детишки едут в райцентр на подводах, есть флаги у них и даже транспарант на польском языке «Мы за покуй!» («Мы за мир!»), Баранов Костя, Саша Дмитрук, Володя Губаревич, Владимир Бедуля, секретари: Медведев С.М., Старовойтов В.П., Путина Р.Г., Григорьев Б.Е., а из сокурсников ВПШ – Вася Бахар, Коля Голобурда, Павел Карлин, Николай Стариков, Володя Станкевич. Многих из них уже нет в живых, но память о них в моем сердце.
В завершение нельзя не остановиться на роли женщин в судьбе, жизни. О тех, о ком я считал нужным, рассказал в разделе «О женщинах». О сугубо личном, не для широкой публики, нет смысла вести речь.
Два слова о брате Иване. Живет он своим домом, который держит жена, а она у него серьезная. У Ивана сын Сергей, у него сын Павел, дочь Ирина, у нее сыны Вадим, Виктор.
О чем говорят сны?
И в заключение данной части книги хочу осветить одно до сих пор загадочное, во всяком случае для меня, явление. Почти на протяжении всей жизни вижу один и тот же сон: ничего подобного в реальной жизни не видел, хотя дворцы Ленинграда (Санкт-Петербурга), Москвы, Будапешта, Каунаса, Ростова-на-Дону, Крыма и Кавказа храню в памяти как и многих других городов, но то, что вижу во сне, можно сравнить со средневековыми замками Средиземноморья. Хожу я во сне по этим лабиринтам города-крепости, стены которого очень высоки, стройки внутри города кубической конфигурации, дороги вымощены плитами-камнями, многие улицы, переулки выходят к берегу моря, большого залива и ступенями уходят в воду. Я не встречаю никого: ни людей, ни зверей, ни птиц, ни древесных насаждений. Я знаю, что ищу выход, он где-то рядом, я – туда, а там тупик. И снова улица, и снова тупик. А солнцем освещено все до яркости, каждый камень кладки стены. Я вспоминаю, вспоминаю, что вроде бы уже здесь был, был... Но когда, с кем? Ответа нет. Сон остается со мною, но как осмыслить его?
Выходит, что я уже жил, все это видел, и душа сохранила, запрятала в свои тайники, но с первым моим вздохом при выходе из утробы матери, я все это уже знал. Там, в чреве матери, я еще не человек, нет души. Она вселяется по какому-то закону Вселенной в тот миг первого крика новорожденного – он становится Человеком не только телом, ни и душою.
Каким я увижу тот мир, что откроется в будущем, при моем новом рождении – гадать не стану, да и будет ли это на Земле, скорее всего, нет. Однако души, населяющие Вселенную, найдут новый способ воплотиться в тело.
Брест, 2001.
P.S. (Post Scriptum (лат.) после написанного)
После того, как я рассказал о снах в книге в моем сознании что-то изменилось – сны этого образа не стали появляться. Но сон дошел до моих глубин памяти, я его рассказал, а значит осознал, принял как сигнал, что души живут вечно, до конца жизни Земли, но кто ее создатель человеку узнать не дано. Веришь в Бога – значит живешь. Вот это и есть главное – Вера.









98 Валентин Россихин

Часть седьмая. О себе через сороковые годы прошлого века и призму творческих исканий.

 С этой части дальнейший мой рассказ формируется по жизненным десятилетиям. Это дает мне возможность сосредоточиться на творческом пути. Процесс – это жизнь, о которой нет нужды вести сочинение отдельно, оно все в моей поэзии, прозе, драматургии, публицистике, работе над совершенствованием журналистского опыта, обогащаемого самой жизнью.
 Стихи как зарубки откликов моих на события жизни
Репродуктор включен
 прямо к сердцу страны:
Слышу площадь и звон
Я курантов Москвы!
Ишим, 1942.
 
Не скоро, мама, я приду
Шел год войны сорок второй,
В лесу осеннем пахло прелью.
И голос скрипки под горой
Сменился соловьиной трелью.
Алябьев... Девушка поет
И нежный голос в небо льется,
Меня куда-то он зовет,
Туда, где сердце милой бьется,
Туда, где дом, а в доме мать
Сыночка ждет с полей горящих,
Ей только труд помог унять
Тоску и горе глаз болящих.
...Не скоро, мама, я приду,
Войны не видно конца-края,
Во сне с тобою встречи жду,
Если не встретит пуля злая...
Ишим, 1942.
Проводы
Провожала Дуня своего мужа,
Провожала мужа на далекий фронт:
 – Дорогой, Федюша, ты с врагом сражайся,
И родную землю – смело защищай!
Он ответил: «Дуня, я с врагом сражаясь
Дорогую землю буду защищать!
За свою свободу, счастие народа
Я проклятых немцев буду убивать!..»
 Ишим, 1943.
Так до сих пор и не сотру
За котелок солдатской каши
Я целый день пилил дрова.
И как завидовали наши
С моего, пацаны, двора,
А я ночами, друг, не скрою
Сначала спал, а как к утру
На лес в атаку шел с пилою.
Так до сих пор и не сотру
Из памяти забавы детства,
Из книг все счастье королей,
И хорошо, что нету средства
Туманить память у людей.
Пусть помнят все они на свете,
Как помним детство свое мы!


Чтобы счастливы были дети –
Не нужен в мире день войны!
Ишим, 1943.
Все детство наше было тут
Как бесконечно дни бегут –
Сменяются календари.
На Западе бои идут
С зари и до зари.
В большом селе моем родном –
Спокойных нет семей.
И в каждой хате об одном:
Расти, сынок, скорей...
Расти, кормилец, подрастай,
Заботы полон рот,
Хоть разорвись, а поспевай
Подряд четвертый год...
И мы познали – только труд
К Победе приведет!
Все детство наше было тут –
Идущее вперед.
Ишим, 1944.
Комбат поднимает бойцов в атаку
Батальон лежит на грязно-белом снегу:
Комбат поднимает бойцов в атаку.
Под огнем пулеметов и автоматов
Встав, залегли, а комбат постоял и упал,
В двадцать четыре года стоять перестал...
К нему Наташа, санитарка, ползет.
Под огнем поднялась, пробежала, упала,
Лежит. Мы с нею этот путь бежали,
И каждый из нас все ближе, и ближе,
И ближе к Наташе ползет.
Она оглянулась вдруг, друзья уже рядом,
И зажав пистолет комбата в руке,
Крикнула громко: “В атаку, ребята!”, – и упала...
Девятнадцати лет от роду Наташа была
И всю свою жизнь стране отдала...
Откуда-то слева ухнула пушка,
Другая, а сверху завыл самолет.
Весь батальон на грязно-черном снегу
В атаку идет не давая пощады врагу.
Ишим, 1944.
«Блики прошлого». Книга первая. ______ _____________________99

 
Последний патрон
Последний патрон выпускает винтовка,
И на двоих – граната одна!
Два друга-гвардейца поклялись навечно
Не отступать с рубежа никогда!
Сраженный осколком большого снаряда,
Упал его друг боевой,
Шепнувший чуть слышно: “Проклятого гада
Не пропусти, мой друг дорогой...”
Синеют полоски тельняшки матроса,
Как вольные волны морей,
Бросаясь под танк он не думал о смерти,
Он думал о жизни людей...
Пришли моряки, опоздали гвардейцы –
Записку одну лишь нашли:
“За Родину, братцы, идем по-гвардейски,
Врагу отомстите, сражайтесь, как мы!..”
Брест, 1946.
Как мне хочется…
Как мне хочется увидеть,
Как мне хочется узнать:
Врага всем сердцем ненавидеть,
В друзьях обмана не познать.
Омск, 1945.
Я память друга берегу
Покидая город средь больших пожарищ,
В клубах дыма и огня боев,
Лейтенант, мой боевой товарищ,
Взял с собою томик дорогих стихов...
Погиб мой друг, я книгу взял,
Стер кровь, раскрыл и прочитал:
“Бессмертны вы вовек о росски исполины”...
И вновь атаки, танки, мины,
И вновь тяжелый путь солдату.
У Волги стали, как гранит,
Здесь день и ночь война гремит,
Для нас за Волгу путь закрыт –
Иду я с Пушкиным в атаку...
Отсюда шли мы в путь обратный,
И презирая смерти страх
“Ты пригвоздил свой щит булатный
На цареградских воротах...”
Читал я эти строчки на привале,
Где после боя отдыхали,
И здесь же думали о том,
Когда Берлин в бою возьмем
И водрузим Победы знамя.
Но впереди родной простор –
Народ к отмщению зовет
И мы идем сквозь битвы пламя.
... И слава дней тех незабвенных
Вошла в историю страны:
“Страшись, о рать иноплеменных!
России двинулись сыны...”
И смелый Пушкин с нами в ряд,
Слова его в сердцах горят:
“Вострепещи, тиран, уж близок час паденья!” –
С фашизмом нет нам примиренья.
А позади легли этапы:
Полтава, Киев, Минск и Брест –
Мы не забудем этих мест,
Хотя бои ведем в Карпатах.
И прорываяся к Рейхстагу
Не раз сходилися в штыки,
Здесь – все герои, все – отвага
И помогают нам стихи...
Я томик друга берегу,
Я с ним прошел чрез всю войну,
И сорок пятого весну
Встречали вместе, как весну
Победы нашей, а сыны
Пусть это все не забывают.
Я и сейчас, в час от трудов,
Те строчки боевых стихов
С любовью в сердце им читаю...
Брест, 1946.
Так вечно сменяя друг друга
Осень права предъявляет,
Желтыми стали деревья.
Ветер все чаще гуляет
Ночью по крышам селения.
Дни все короче и реже
Солнце глядит с высоты.
Лето веселое где же?
Кончилось нежное ты.
Как в жизни – без расставаний
Не было б радостных встреч,
Тем лето будет желанней
Все радости эти беречь.
Пусть осень права предъявляет
Мы знаем, лето придет!
Так вечно сменяя друг друга
Вся жизнь на земле идет.
Брест, 1946.
Где-то вдали…
Где-то вдали – за тою горою,
Стоят три сосны качая главою.
Стоят и напевы земли разглашают
Но смысла их люди не понимают.
Брест, 1947.
Ой, зима
Ой, зима, зима морозная,
С ветром буйным и метелями.
Ночь большая, яркозвездная
С смехом, девичьими затеями.
Ой, зима, зима снежная,
И хрустит, и потрескивает,
Северянину мило-нежная
И без солнца поблескивает.
Ой, зима, зима суровая,
Заковала деревья, как сталь,
Дорога ты мне хоть не новая,
Но и яркая, как хрусталь.
Ой, зима, зима сибирская,
Вечерами лес тихо шумит.
Вдруг подует поземка низкая,
Ветер снегом играет, гудит.
Брест, 1947.
Ты там в Сибири…
Ты там в Сибири где-то дальней
Живешь подруженька одна.
При встрече мы бокал хрустальный
100 Валентин Россихин

 
С тобою выпьем весь до дна.
...Я вас люблю любовью нежной,
Какою можно лишь любить...
Покров Сибири белоснежный
В душе всегда буду хранить,
С ее простором необъятным,
С красивой милой синевой,
Что без конца пред взором ясным
Качает чудной бахромой.
 Брест, 1947.
Сегодня день рожденья твой
Сегодня день рожденья твой,
На год ты стала старше, Фая.
В день радости прими подарок мой –
Он скромен, но дарю от сердца, дорогая:
Живи, учись, расти, борись
За счастье своей жизни,
И трудностей на жизненном пути не берегись –
Цвети, как наша Мать-Отчизна.
 Брест, 1947.
Два героя
Вот они передо мною
На почтовых марках:
Поливанова, Ковшова –
Два героя храбрых.
Две московских комсомолки
Защищать пошли Москву,
Голову страны любимой,
А, пожалуй, всю страну.
Не померкнет Слава ваша –
Вечно будете вы жить,
И земля большая наша
Вашу память сохранит.
 Брест, 1947.
Девушка мечты
Забыть ее я не могу,
Забыть не в силах, хоть желаю,
И сам не знаю, почему?
Ее лишь только вспоминаю.
Здесь много девушек хороших,
Красавиц нет, а симпатичных – тьма,
Немного пухленьких, пригожих,
Но мне нужна одна она...
 Брест, 1947.
Смерть бабочки
Приподнялась, захлопала крыльями
И на свет огарка свечи
Полетела, кружась, бессильными
Перелетами от печи.
Прямо к свету она подлетела,
Завертелась, резко забилась,
В самый жар огня влетела
И погибла... Зачем же кружилась?
 Брест, 1947.
Ветра резкий порыв
Разговор не скрепленный делом –
Ветра резкий порыв!
Замечание о яблоке спелом –
Не окажет влияния на плод.
 Брест, 1947.

Ее я слышу в голосах других
Я голоса твоего не услышу,
И глаз твоих я не увижу,
И рук любимой
Всей силой не пожму...
Ее я слышу в голосах иных,
Глаза мне светятся в других,
И руки милой со всею силой
Я жму ... в руках чужих.
 Брест, 1947.
Слуги мои
Тишина в “кабинете” моем,
Мухи сонные летают.
Мы, тетрадь, с тобой вдвоем,
И никто нас пока не знает.
И не нужно мне лучшего друга,
Серебристая, чистая ты,
Дорогая, родная подруга,
Сохраняешь мои все мечты.
Мы в согласии и дружбе –
Еще ручка, бог любит троих,
Вы покорные мне в своей дружбе,
И не надо мне слуг иных!
 Брест, 1947.
Моя Сибирь
Встречай меня, моя Сибирь,
В мечтах к тебе я снова еду,
Край-великан, край-богатырь –
Такого в мире больше нету.
Простор лесов, простор полей,
Необозримых с высоты полета:
Здесь роща, а там чудесный бор,
Мечтам разбег большой для взлета.
Сибирь, отчизна дорогая,
Как хорошо, что Родина ты мне
Великая, могучая, родная,
Такой, как ты, нет больше на Земле.
 Брест, 1947.
Осталось только помнить
Моя Сибирь манит родная,
Ее леса, ее луга,
Ее простор и ширь большая
И рек крутые берега.
Где детство я провел играя
Среди кладбищенских холмов,
Где радость жизни познавая,
Узнал и дружбу, и любовь.
Ты может будешь в этот год
Встречать меня в своей природе...
Смотреть я буду солнечный восход,
Путь облаков в бескрайнем небосводе.
... не суждено мечту исполнить,
Осталось только помнить, помнить...
 Брест, 1948.
«Блики прошлого». Книга первая. ______ ___________________101

 
Всё любовь
Только в памяти обрывки
Разговоров, мыслей, слов,
Зарисовки и улыбки,
И грустинки – всё любовь.
Только вечером прохлада,
Только солнце по утрам,
Помнишь ли, моя отрада,
Как бродили по лугам,
Как цветы сбирали в поле,
И как целовалися,
Как потом настало горе –
Навсегда рассталися.
Брест, 1948.
 Ты видел ночей таких много
“2 февраля 1942 года Наташа видела у входа в какую-то из клиник два обнявшихся трупа. Вера Инбер
Блокада... свирепый холод,
Ночь без света, разрывы гранат,
И безмолвно гуляющий голод –
Все переносишь, родной Ленинград.
Муки терпишь, творчество гения,
В схватке со смертью за жизнь,
Но город, дышащий именем Ленина,
Никогда не возьмешь, фашизм.
Ты видел ночей таких много
Черных, но жил, работал и воевал.
Дышал через Ладогу понемногу,
А в цехе по-прежнему плавил металл.
...Однажды, у клиники мне неизвестной,
Друг друга крепко обняв,
Два ленинградца дорогой тесной
Как будто шагали, тихо стонав.
Нет, показалось, они не живые –
Смерть отняла их славные жизни.
Сколько стоять они будут такие
Холодные, отдавшие все для Отчизны!
Я верю, здесь через года
Обняв друг друга два ленинградца
Из бронзы литые – стоять будут века,
Как два героя кровных братца.
И время не сотрет их памяти в народе –
Ни Победы нашей яркая звезда,
Немеркнущая слава о свободе
Смертями завоеванная навсегда!
 Брест, 1948.

Но глаза мне твои голубее
Очень много земель видел я пред собой,
Много лет я томился желая
Видеть радость лица и улыбки твои,
Как цветы всем любимого мая.
От великой Москвы к той победе желанной
С автоматом в руках я шагал,
И всегда и везде голубые глаза
Я как радосьб весны ожидал.
На Дунае я был, а Дунай голубой
Но глаза мне твои голубее,
И в разлуке с тобой, друг желанный, родной,
С каждым годом я был все вернее.
Кончен путь боевой и герой рядовой
Вновь к любимой спешит на свидание,
Вновь посмотрит он ей в голубые глаза,
И расскажут они все желания.
Разве можно теперь хоть расстаться на миг...
Вдоль реки зашагала влюбленная пара.
Шепчет он про любовь и про верность ее,
Что дороже ему драгоценного дара.
Ночь застала в пути, разве можно уйти,
Разве можно расстаться, коль встреча
Будет длиться теперь для сердец молодых
И для глаз голубых бесконечно.
Брест, 1948.
Пора отдохнуть
Дни летят, года бегут –
В дальний путь...
Юность ушла.
Вспомнишь – все хорошо!
Кончен путь
Пора отдохнуть...
 
 Брест, 1949.
И начинается спектакль.
 Школьные годы – это пора, в основном, начала влюбленности. Открываются неведомые доселе чувства, а глаза разбегаются от обилия невидимых до этого красот девчоночьих фигур. Начинаются волнительные дни, в которые ты или достигаешь вершин счастья... или горести из-за переживаний, облачивших тебя в траур поражения. Мелкие интриги, стремление показать себя только с лучшей, а порою и с худшей, стороны, чтоб обратили на тебя внимание, получив которое, порою и не знаешь, что с ним делать. Впечатления этого периода на всю жизнь остаются в памяти. Об этом и пьеса «Третий лишний», которую я посвящаю моим одноклассникам, одножителям родного городка Саше Рыбакову и Саше Богданову, Лиде Удод и
Вере Мельниковой, Виктору Золотареву и Инне Епифановой, Борьке Коровину, Римме Масленниковой, Вере Моргулис...

102 Валентин Россихин
ТРЕТИЙ ЛИШНИЙ
Действующие лица:
Аркадий
Отец Аркадия – Погибский
Вера
Саша
Нина
Сергей
Мария
Николай
Костя
Галя
Рая
Действие первое
Действие первое проходит у пруда в городском саду. Вечереет. Аркадий и Саша сидят на траве у садовой скамейки. Саша играет на гармони и тихо подпевает, а Аркадий бросает камешки в воду.
Саша. ...лейся песня на просторе, не скучай, не плачь жена, штурмовать далеко море посылает нас страна... (Перестает петь, но наигрывает мелодию). Люблю, Аркадий, эту песню. Особенно эти слова. (Напевает). Штурмовать далеко море посылает нас страна... (Пауза). Я все мечтаю в моряки попасть на службу армейскую, точнее – флотскую, а от песни мне кажется, что я уже где-то в море, в плавании...
Аркадий. Мечтатель...
Саша. А что? Разве плохо мечтать?
Аркадий. Нет! Мечтать я сам люблю. Особенно вот в такие тихие...
Саша. (Перебивая). Сибирские...
Аркадий. (Продолжая). Да, тихие, сибирские вечера. Говорят, на Украине хорошо. Я в Крыму был, но в Сибири лучше, чем где либо...
Саша. Я из Сибири не уеду никуда. Отслужу в армии и сюда, домой.
Аркадий. Ты прав, Саша. Я вот более трех лет не был здесь, почти год без отца, да и сейчас где он, не знаю, но вот приехал на родину и мне легче стало на душе
Саша. Да, ты прав. Родина – это все. (Наигрывает и напевает). Понапрасну травушка измята в том саду, где зреет виноград. Понапрасну Любушке ребята про любовь, про чувства говорят... Чудесный вечер!
Аркадий. (Подстраиваясь под тон Саши). Ни ветер здесь не воет, не гудит жестокий, ни ведьма с лешим разговора не ведут... (Подходит Сергей с гитарой в руках).
Сергей. Привет вечерним соловьям. Издалека слышны ваши песни.
Саша. Да и ты не грустишь.
Сергей. А что мне скучать? Вот купил новую гитару и хочу ее обновить.
Аркадий. Помню, Сережа, это уже третья.
Сергей. Ты прав...
Саша. (Поднимаясь с земли). Вы тут посидите, а я отлучусь ненадолго. (Уходит).
Сергей. И куда это он направился? Ладно, посидим да поиграем. (Бренчит на гитаре тихо напевая). Вот мчится тройка удалая вдоль по дороге столбовой. (К Аркадию). Ты что-то грустишь? Веселись, пока жизнь!
Аркадий. (С неохотою). Да так...
Сергей. Ты лучше расскажи, где жил, что видел в краях далеких.
Аркадий. Да что рассказывать? Что было, то прошло. (Подходят Коля и Костя с удочками).
Сергей. А-а... рыбаки идут, на сухом берегу рыбку ловить? Ну так к нашему шалашу – хлебать лапшу.
Костя. Насчет чего, а хлебать мы не против.
Коля. С удовольствием, всегда готовы!
Аркадий. Жаль, но угощать нечем.
Костя. Тогда посидим, поговорим.
Сергей. (Такая уж противоречивая натура, ершисто-покладистая, продолжает свой шутейный тон). Пожалуйста, садитесь, на чем стоите. Мы не против разговоров, но вам, рыбакам, скучновато будет с нами.
Коля. (В пику, но примирительно). А мы, ребята, не из скучных.
Сергей. Конечно, по рыбаку видать.
Коля. По рыбаку то еще ничего не видать, а вот по тебе видать...
Костя. Не даром, не даром ходит он с гитарой...

«Блики прошлого». Книга первая. ______ ____________________103

Аркадий. Как, Сережа, туго приходится от рыбаков.
Сергей. Черт с ними, с рыбаками. (Меняет резко тему, напевает, как всегда свою импровизацию). Что не идешь ко мне, родная, иль разлюбила, ты меня. Сердце мое так страдает, что слов нет все рассказать... (Неожиданно из-за кустов подходят Рая и Галя).
Галя. 3дравствуйте!
Рая. Здравствуйте, товарищи!
Галя. А, Аркадий, сколько лет, сколько зим!
Аркадий. Что-то не считал я, Галя. Вероятно, поднакопилось?
Рая. Да, долго вас не было в наших краях.
Галя. А я вас сразу и не узнала. Думала кто-то другой, а оказалось – старый знакомый...
Сергей. Ну это ты завралась немного, что он старый. (С наигранным возмущением, на что Аркадий реагирует с постепенным недовольством). Да какой же он старый, помилуйте, ему всего-то в субботу исполнится лет семнадцать, а она – старый...
Галя. Это, Сергей, не о возрасте.
Сергей. О возрасте не спорят.
Аркадий. Да брось ты кутерьму заводить. Придерешься к слову.
Сергей. (С напускной обидою). Аркаша, и ты на меня? Не совсем хорошо. (Пауза. Сергей играет на гитаре).
Галя. Счастливо оставаться, ребята. (Уходят).
Сергей. (К Косте и Коле). А вы что носы повесили. Сидят, молчат.
Костя. (Нерешительно). Да нам рыбачить надо идти.
Сергей. Посидите, что торопитесь, рыба не уйдет, а вот веселую минутку не вернешь. У нас и курьер уже ушел и скоро пивка принесет.
Коля. Да оно, ребята, так, но рыбачить надо, самое время подходит.
Аркадий. Рыбалка не уйдет...
Коля. Нет, мы уходим, пора...
Сергей. Держать не будем ... (Ребята уходят. Пауза). Что-то Сашки долго нет. (Играет и напевает). Скучно мне сидеть в саду тихим вечером. Сад шумит, а я томлюсь, где ты, милая... (Входит Саша, в руке у него бидончик с пивом).
Саша. Вот он я иду к тебе, да и кое-что при себе. Скучаете? Да, я знал это и торопился, но очередь в ларьке. Стоять пришлось. Скучно было без меня...
Сергей. Не очень, тут тоже была маленькая шутка.
Саша. Какая, слушаю! (Пьет пиво прямо из бидончика. Затем передает его другому и так по ходу разговора пиво выпивается).
Сергей. Без тебя подошли Костя и Коля с удочками. На рыбалку собрались. Немного поговорили, а тут Галя с Раей подходят. Привет, привет, но они не задержались, ушли, а за ними и ребята сбежали. Правда нам лучше – пива больше досталось, а вообще-то жаль, что не я пошел...
Саша. Да тебя посылать опасно. За тобою всегда другого посылать надо.
Сергей. Ну уж этого со мной не было никогда.
Аркадий. Заело! (Подходят Нина, Вера и Мария.)
Сергей. Сколько их идет? Целый взвод!
Мария. Сережа, нас немного.
Сергей. А я и не говорю, что вас много.
Саша. Сергей, брось ты эту кутерьму.
Сергей. Ну я так и знал, что при тебе нельзя мне говорить. Осложнения с головой, не выносит моих рассуждений...
Саша. Я тебе говорю: ты это брось, или ...
Сергей. (Перебивая). Или если ты будешь кричать, то...
Саша. (Со злостью). То я вот эту гитару расколю об твою дурную голову.
Сергей. Ладно, я больше не буду. Гитару-то не тронь, дурень, посмеяться нельзя. Все вы какие-то сегодня скучные.
Вера. Из-за чего вы вздумали ругаться?
Мария. Ох, как мне это доставляет удовольствие, ха, ха, ха-а-а! Честное слово смешно. Чуть не подрались, а жаль...
Нина. (Подругам). Они здесь вероятно с утра расположились.
Мария. С утра было мирно да тихо, а сейчас вот... ха, ха, ха! Идемте, девчата, а то они еще и при нас раздерутся.
Вера. До свидания.
Нина. Счастливо оставаться.
Аркадий. И вам всего хорошего. (Вера, Нина и Мария уходят, и вскоре их голоса постепенно затихли. Сергей торопливо ищет шляпу).
Сергей. Где же она?

104 Валентин Россихин

Саша. Поищи, сам найдешь.
Сергей. Куда запропастилась...
Аркадий. Да она под тобой.
Сергей. (Встает, поднимает шляпу, она вся измята). Вот тебе раз!
Саша. Погоди еще и два будет.
Сергей. А то и три... Пока. (Далее слышен его голос из-за сцены). Месяц всходит над рекою освещает тьму кругом, пойду с милой посижу я, посижу, да и домой...
Саша. Ну что ж, Аркаша, по домам, уже совсем темнеет.
Аркадий. Ты иди, а я еще побуду. (Саша уходит). Все изменилось кругом... А глаза-то у нее, словно звездочки горят. Был бы я поэтом, стихи про нее сочинил бы: а в груди-то моей жар горит от любви, как признаться бы ей, ах, в любви бы своей.

Действие второе.
Второе действие проходит в квартире у Нины. Налево окно выходящее в сад, направо двери входные, прямо – дверь в другую комнату, через них виден стол, гости, доносятся приглушенные дверями голоса. У окна диван, перед ним столик, цветы. Вечер. Сергей у окна курит. Галя и Рая на диване. Позже подходят Мария и Вера.
Сергей. (Проходящей Нине). Отдохните, Нина.
Нина. Ничего, Сергей, ничего. Немного побегаю, не беда. (Уходит к гостям).
Сергей. Ну вот поговорил немного. (Прислушивается к разговору Раи с Галей).
Рая. ... я тебе говорю, что не идет.
Галя. Ты ничего не понимаешь.
Рая. (С обидой и уже даже злостью). Не понимаю, не понимаю. Тебе же говорят, что не идет оно тебе.
Галя. Да нет, Рая, идет.
Рая. Тебя не переспоришь. Ты всегда права. (Подходит Сергей).
Сергей. Что это вы делите, а?
Галя. Без тебя никакое дело не обойдется. Кто тебя просит?
Мария. Что это ты, Рая?
Рая. Не мужской разговор. А вообще-то пустяк, поспорили немного.
Мария. Я начала не слышала, о чем?
Рая. Галя говорит, что ей идет платье черное, а я говорю – голубое. Но не доказать...
Сергей. (Разочарованно). Кто про что, а они про платья да туфли, еще о прическах забыли.
Галя. Мы о туфлях не говорили. (Входит Нина).
Нина. Прервем разговор, прошу всех к столу. (Все уходят, кроме Веры и Нины). 3амоталась немного.
Вера. Ты как виновник торжества могла бы и посидеть, но тебе самой все хочется сделать своими руками, так что не ной.
Нина. Ты сто раз права...
Вера. Нина, как лучшую подругу спрошу: тебе как Аркадий?
Нина. А что?
Вера. Интересуюсь, хороший он?
Нина. Может быть.
Вера. Только часто грустный какой-то...Отчего бы?
Нина. Один. Вот и грустный, и скучный. А что ты о нем заинтересовалась? Уж не влюбилась ли?
Вера. А я и не знаю.
Нина. А ну, посмотри мне в глаза! Ой, Верка, ты влюбилась в него. Человек он красивый, скромный, но помни – за ним не одна ты... (Из комнаты голос: «Долго вы там шептаться будете. Именинница! К столу...»). Идем, идем... (Уходят, слышны разные поздравительные голоса. Выходят Рая и Галя. Присев на диван о чем-то тихо переговариваются между собой. Появляются Костя и Коля, их не замечают).
Костя. Фу черт, спичек нет.
Коля. Тихо, олух.
Костя. Что?
Коля. (Кивает в сторону Раи и Гали). Понял.
Костя. (Шепотом). Понял, спички есть?
Коля. (Ищет в карманах). Нет!
Костя. Поищи лучше.
Коля. Нашел. (Рая с Галей уходят). На спички.
Костя. Ладно, потом покурим.
Коля. (Пряча папиросу). Хорошо, идем. (Входит Мария, остановилась у окна, задумалась и что-то пишет пальцем на стекле. Подходит Аркадий, закуривает и словно не замечает Марию).
Блики прошлого. Книга первая. ______ ___________________________105

Мария. (Оглядываясь, шепчет). Аркаша.
Аркадий. Что?
Мария. (Быстро и сбиваясь). Аркадий, Аркадий... Я... Я, я... (Переводит дух и уже смело, решительно) я люблю вас. Я вас люблю. Это правда, я вас полюбила с первой встречи...
Аркадий. Может быть. Я не знаю...
Мария. Аркадий, вы не верите мне?
Аркадий. Почему? Может быть вы и любите меня, но я ...вас не люблю и говорить об этом не стоит. (Уходит быстро из комнаты).
Мария. (Одна, поражена ответом, падает на стул. Обида и злость клокочут у нее в груди, она этого не скрывает). Хорошо, милый мальчик! За это я проучу тебя жестоко. За такой ответ, о, горе мне! Но этот поступок даром тебе не пройдет. Но как он сказал! Ох! (Входит Нина. Мария мигом преображается, лицо ее выражает огромное счастье).
Нина. Что это с тобою, Марийка? У тебя на глазах слезы?
Мария. Нина, как я счастлива. Я даже не верю, что все это правда. Нина, милая подруга...
Нина. Что случилось, Мария?
Мария. Сейчас все расскажу по порядку. Слушай, только не говори никому Это моя тайна. Слушай. Я вышла сюда передохнуть, душно стало. Села у окна, задумалась о нем и... вдруг входит он, Аркадий. Подошел к окну, закурил, я уже собралась уходить, а он вдруг говорит мне: «Маша, Марийка, я ...вас люблю!». Я не знала, что мне делать. Нина! Я так вот села на стул, и вот просидела до тебя. Даже не понимаю, что творится кругом. Мысли рассеяны. Я только сидела и ...все, а слезы от счастья.
Нина. Ну что ж! Признался тебе, а ты и раскисла. Идем!
Мария. Что мне делать сейчас, а, Нина?
Нина. Маша, а ты его любишь?
Мария. Да, я его люблю тоже. Очень давно. (Входит Сергей).
Сергей. Нина, нехорошо от гостей уходить.
Нина. Я исправлюсь! Идем, Маша. (Уходят, но вскоре появляется Коля).
Коля. Сережка, что я тебе скажу.
Сергей. Слушаю.
Коля. Аркадий, наверное, втрескался в Машку. Честное слово! Все время смотрит на нее, а она на него.
Сергей. Велик секрет. Пускай.
Коля. Да я ничего, я так...
Сергей. Знаешь что, Коля?
Коля. Нет, а что?
Сергей. Иди-ка сюда.
Коля. (Подходит совсем близко). Что?
Сергей. А вот что. (Бьет его по шее и смеясь уходит).
Коля. Вот черт. Сказал ему, а мне по шее попало. Ну ладно, гитарская душа. Когда-нибудь ты у меня попляшешь под свою же музыку. (Входят Рая, Галя и Нина).
Рая. Извини, Нина, уже поздно, а я бабушке обещала прийти пораньше, а уже три часа прошло, надо идти. (Коля уходит и через несколько секунд появляется с Костей).
Нина. Счастливо, спасибо всем за подарки. Ребята, а вы куда?
Костя. Домой, Нина, пора.
Коля. Мы уж собрались. Да ты посмотри – все уходим. Хорошего надо мало.
Нина. Верочка, подожди меня. Я провожу тебя. Парней то много, а провожатого нет пока.
Вера. Ничего, вот ты и проводишь.
Действие третье
Действие третье идет в декорациях первого, но слышна музыка, отголоски смеха, далеких разговоров. Вера идет по дорожке и на ее повороте встречается с Аркадием.
Вера. (Испугана неожиданной встречей с человеком, к которому неравнодушна, хотя скрывает это старательно и большей частью из-за гордости и скромности). Ах!
Аркадий. Что случилось?
Вера. Нет, ничего не случилось. Я не испугалась, а просто внезапное ваше появление оборвало мысль. Вот и все.
Аркадий. О чем вы думали?
Вера. Да так, одна и думала об этом и обо всем...
Аркадий. Интересно.
Вера. Вовсе не интересно. Даже скучно и грустно было.
Аркадий. А сейчас скучно?
Вера. Сейчас. Сейчас я не знаю.
Аркадий. (Тихо). Вера, я вам давно хотел сказать, но во мне не хватало силы и воли...
106 Валентин Россихин

Вера. Что?
Аркадий. Что? То, что я вас люблю. (Вера смотрит на него). Здесь нет лжи, ни слова. Это все истинная правда. Какой смысл мне обманывать вас – вас, кого я люблю. Вера, а вы любите меня?
Вера. (Смотрит в глаза). Да, Аркадий, я вас тоже люблю.
Аркадий. Вера! (Вера берет его за руку и они уходят. Вбегает Мария, усталая).
Мария. Все оббегала, а его нет. (Садится). Куда он мог уйти. Прямо и не знаю. Все говорят, что здесь, а его и нет. Фу! Как я устала. (Обмахивается платком). Неужели он ушел? Нет. Он здесь, и я его должна найти. Обязательно. (Уходит. Вбегает Сергей с гитарой).
Сергей. Фу-ты, ну-ты! Опять ее и здесь нет. Черт тебя побери. Бегай как за маленькой. Лучше сяду, сама найдет, коли надо. (Садится). Да, дела-то мои поехали, а я остался. (Играет). И жизнь теперь моя совсем уже пропащая. (Обращаясь к зрителям). Что мне делать, как мне быть, где Марию раздобыть. Эх! Не помогут. Никто не поймет меня. Лучше сам побегу искать. Авось и найду. На счастье. (Уходит. Парами проходят девушки и парни. Коля с Раей о чем-то разговаривают. За ними Костя и Галя, ругаются).
Галя. Больше никогда не пойду гулять с тобой. Одно мучение.
Костя. С тобой мучение, а не со мной.
Галя. Не пойду.
Костя. И не надо. (Убегает от нее. Справа входит Мария, слева Сергей).
Сергей. Ах! Наконец-то. Недаром мои труды. (Хватает Марию за руку). Где была? Я уж чуть не умер без тебя.
Мария. Да... да я пояс искала от платья. Туфли чистила. Вот и опоздала немного.
Сергей. Пояс искала, а не в платье.
Мария. (Берет его под руку). Ну, пояса я не нашла... (Уходят. Мария несколько раз оглядывается. Входят Нина и Саша, садятся на скамейку).
Нина. Ты Аркадия не видел?
Саша. Нет, видел вначале, а потом он исчез от меня. Как пропал или испарился в воздухе.
Нина. А ты не заметил, что я тоже потеряла спутника.
Саша. Серьезно. Я и не обратил внимания. Где она от тебя ушла?
Нина. Я и не знаю. Вероятно, как танцевали.
Саша. Правда? Получается что-то интересное.
Нина. И очень даже. (Смеется). Хороший вечер, Саша.
Саша. Да. (Входит Костя).
Нина. Костик, почему один ходишь?
Саша. Да Галина бросила его. (Смех).
Костя. Вам только смеяться.
Нина. А тебя кто обидел, а?
Костя. Да, никто. А так, скучно.
Саша. А Галя где?
Костя. Что тебе Галя? Пристал с ней, как с ножом. Что она тебе-то.
Саша. Как что?
Костя. Что она тебе, сестра или мать.
Саша. Да я так, интересуюсь.
Нина. Что вы разругались. (Косте). Случилось что?
Костя. Да ничего не случилось, а разругался я с ней.
Саша. (Заливаясь смехом). Так вот в чем дело.
Костя. (Со злостью). В шляпе, Александр! Вот в чем дело. (Уходит. Подходит Галя).
Галя. Нина, вы не видели Костю?
Саша. Нет, не видели. Не проходил он здесь.
Нина. А что, Галя?
Галя. Да вот ищу его, и никак найти не могу.
Саша. Разве ты его не видела сегодня?
Галя. Нет, видела, а потом он куда-то ушел.
Нина. А ты поищи, найдешь может.
Саша. Вот ты его ищешь, а он тебя наверное.
Галя. Да я найду. (Уходит. Нина и Саша смеются от души).
Нина. Как замечательно.
Саша. Таким тоном, как будто она сирота.
Нина. Да.
Саша. Ну что ж, пойдем домой, а то уже поздно.
Нина. Пойдем, а то еще сторож выгонит. (Уходят. Пусто, тихо, входит Аркадий).
Аркадий. (Мечтательно). Что за девушка? Какое создание. Глаза одни полсвета стоят, движения какие. Разговор.

«Блики прошлого». Книга первая. ______ ____________________107

Она меня любит; любит того, у кого нет никого, кроме надежды. Вера! Это самый счастливый день в моей жизни.
Действие четвертое.
Действие четвертое идет в основе на переднем плане сцены. Бал-маскарад. Налево надпись «Выход», направо – «Гардероб», прямо – “Танцевальный зал. Добро пожаловать”, а от левого до правого края сцены – «С Новым годом!». Вход в танцевальный зал украшен декоративными колоннами. У одной из них стоят Нина, Костя и Коля в карнавальных масках.
Коля. (Декламирует).
“Театр уж полон: ложи блещут,
Партер и кресла, все кипит;
В райке нетерпеливо плещут,
И, взвившись, занавес шумит”...
Нина. Замечательно.
Коля. (В смущении). Да это в школе учили...
Нина. (Чуть-чуть иронично). Удивительная память у вас, а я вот ничего не помню.
Коля. (Улыбаясь). Поверю, но не очень.
Костя. Нина, я не могу понять, где отец Аркадия. Пытался спрашивать, но неудачно. Он вместо ответа позвал в театр.
Нина. Я тоже мало что знаю... Дело было в Севастополе. Аркадий жил с отцом, он моряк, командир. Однажды отец пошел в театр, а Аркадий остался дома. Но вскоре из штаба пришел вестовой, но отца нет дома, вестовой пошел в театр, а отец подумал, вероятно, что сын знает про вызов и не заходя домой ушел в штаб, но домой ему уже прийти не удалось, а сыну назавтра в штабе сказали, что отец в плавание ушел и надолго. Матери у него нет давно – погибла в горах, и он решил приехать на родину, здесь легче, меньше одиночества. Вот и все...
Костя. Интересно.
Коля. Может отец погиб где-нибудь, да не говорят...
Нина. Все может. Я отца на фото видела. Аркадий – копия.
Коля. А вот и Аркадий сам. (Подходит Аркадий, весь в снегу).
Нина. Настоящий Дед Мороз.
Костя. Поздравляю.
Коля. И я тоже!
Нина. С Новым годом, счастья большего в нем!
Аркадий. Спасибо всем, особенно Нине.
Коля. Ладно, вы посудачьте, а мы с Костей погуляем.
Аркадий. Извини, Нина, я разденусь. (Уходит. Входит Мария).
Мария. Нина, с новым годом тебя. Ты знаешь, я так торопилась, что на часы не посмотрела. Не опоздала? (В это время Аркадий, Костя и Коля проходят в зал). И Аркадий уже здесь?!
Нина. И Костя и Коля здесь.
Мария. Идем разденемся. (Уходят в гардероб. С улицы входят Рая и Галя, а из зала Костя и Коля).
Рая. (Удивленно). Вы уже здесь?
Костя. Так точно!
Коля. Как видите...
Галя. А еще кто?
Коля. Кажись никого.
Рая. Еще не начался бал?
Костя. Еще нет.
Галя. (Рае). Ну вот видишь. Я говорила, что рано, так и вышло.
Рая. Говорить можно, но лучше не опаздывать.
Галя. Ох, ребята, мы вас и не поздравили... С Новым годом!
Рая. С новым счастьем!
Костя и Коля. (Хором). С Новым годом, здоровья и счастья вам!
Рая. Галя, идем разденемся. (Коля и Костя уходят в зал. Рая и Галя в дверях встречаются с Ниной и Марией).
Галя. Девочки! С Новым годом!
Нина. Наконец собрались все. (Все расходятся: кто в гардероб, кто в зал. Входят Сергей и Саша).
Саша. Неужели опоздали?
Сергей. Я чую, что нет.
Саша. Тем лучше.
Сергей. Кому как, а я вот люблю опаздывать. Особенно в театр. Опоздаешь, зайдешь, а на тебя вся публика смотрит, а ты пройдешь ни на кого не обращая внимания, сядешь и сидишь, а на тебя все еще смотрят.
108 Валентин Россихин

Саша. Ты своею фигурою отвлекаешь зрителей от сцены.
Сергей. Всех не получается.
Коля. Здравствуйте!
Костя. Здравствуйте! Поздравляю с Новым годом.
Сергей. Здравствуйте! От имени (смотрит на Сашу), от имени двух лиц, я вас поздравляю с Новым годом, с новым счастьем. В настоящем и будущем.
Саша. Зря за меня беспокоился. Я сам сумел бы и не хуже тебя.
Сергей. Так лучше.
Саша. Тебе лучше, а мне нет.
Сергей. Если тебе хуже, то придется вызвать врача.
Саша. Брось ты глупить. Ты уже надоел мне изрядно.
Сергей. Не кричите так громко, Саша, а то подумают, что ты грубиян. Особенно дамы, они крик любят и набежит их целая уйма.
Саша. Ребята, помогите отвязаться от него, а?
Сергей. Ты позови швейцара, он выгонит меня.
Костя. Брось, Сережа.
Коля. Пойдемте, а то как маленькие связались. Ругаются, а из-за чего сами не знают.
Сергей. Да я ведь не ругаюсь.
Коля. Идем разденемся.
Саша. Идем. (Уходят. Входит Вера, вся в снегу, и Мария из зала).
Мария. (Радостно бросается к Вере). Вера, Вера, милая моя! Как я рада! Как я рада! Верка! (Кружит ее).
Вера. Маша, брось ты. Дай отдышаться мне немного.
Мария. Поздравляю с Новым годом, с новым счастьем в твоей жизни.
Вера. И тебя я тоже поздравляю, Маша.
Мария. Ой! Вера, как я счастлива сегодня. Ты не поверишь мне, милая. У меня не хватает силы все рассказать тебе. Вера, ты ничего не знаешь?
Вера. Нет. А что?
Мария. Идем сейчас разденемся, а потом я тебе расскажу все. Идем. (Уходят. Через некоторое время входят и становятся у колонны).
Вера. Ну, теперь расскажи
Мария. Вера, ой я даже и сейчас не могу всему этому поверить. Аркадий, милый, он... он признался сейчас мне в том, что любит меня. Вот здесь, на этом месте он сказал мне: “Маша, дорогая, я вас люблю”. Верочка! Какое счастье я испытываю сейчас, ты не можешь понять, как я люблю его тоже. Аркадий, Аркадий, любимый, родной мой. Вера, он схватил меня, обнял и... поцеловал. Я стояла, и ничего не могла понять.
Вера. (Чуть не плача). Да, Маша, ты счастлива.
Мария. Да, это правда: я счастлива.
Вера. Ну, пойдем танцевать.
Мария. (Радостно). Идем. (Уходят. Через некоторое время выходит Вера).
Вера. Какая я несчастливая. Я поверила ему на слово. Он клялся мне в верности, а тут изменил мне. Она так радостно рассказывала про все это. Какой позор, стыд. За что он разлюбил меня? Что я ему сделала? Нет, он обманул меня. Кажется, хорош, красив, а на деле-то... В голове туман какой-то, шум. Счастья еще пожелала мне. Как я презирала ее, ненавидела. Аркадий, ты обманул меня. За что? (Входит Нина).
Нина. Вера, здравствуй, где ты была? Вера, почему ты плачешь, а? Что с тобой? Что-нибудь случилось?
Вера. Ничего не случилось. Все у меня в порядке.
Нина. Но почему ты плачешь?
Вера. Я не плачу.
Нина. Ты не обманывай меня, Вера. Посмотри мне в глаза? А это что, не слезы?
Вера. Это так.
Нина. Как так? Расскажи мне все.
Вера. Да что рассказывать. Нечего.
Нина. Нет, Вера, зачем скрываешь. Расскажи мне.
Вера. Аркадий здесь?
Нина. Да. Здесь.
Вера. Что он делает?
Нина. Сейчас с Марией танцевал.
Вера. (Опуская голову). Значит правда. Правда.
Нина. Я ничего не понимаю, Вера.
Вера. Значит все правда, правда. Ох! (Убегает в раздевалку. Входит Аркадий).


«Блики прошлого». Книга первая. ______ ____________________109

Аркадий. Нина, ты Веру не видела?
Нина. А что?
Аркадий. (С сожалением). Неужели она не пришла? Я ее ищу уже целый час, а ее нигде нет.
Нина. Она в раздевалке.
Аркадий. Правда?
Нина. Да. (Хочет еще сказать что-то, но Аркадий не слушая ее, убегает в раздевалку). Ничего не пойму, что случилось у них? Плачет, ничего не говорит. Теперь Аркадий ищет ее. Она его спрашивает. Целая история. (Выходит Вера).
Нина. Вера, что случилось?
Вера. Да так, голова что-то болит. Я и решила уйти домой. Вот и все. А вообще я сама не знаю, что случилось. (Уходит. Входит Аркадий, одет).
Аркадий. Нина, Вера где?
Нина. Ушла домой. Только вот сейчас.
Аркадий. (Останавливаясь). Домой?
Нина. Да. Что случилось, Аркаша?
Аркадий. Да я и сам не знаю ничего. Стал спрашивать, а она говорит, сам все знаешь, а что... Скука какая-то, домой уйду лучше. До свидания, Нина. (Нина некоторое время стоит, по потом уходит в раздевалку и одетая выходит).
Нина. Пойду, узнаю, в чем дело...
Действие пятое.
Действие пятое проходит в квартире Аркадия. Все очень скромно, по-холостяцки: стол, пару стульев. У входной двери стоит чемодан. У двери на кухню старенькое кресло. По комнате ходит отец Аркадия. На морском кителе орден Красного Знамени, медаль. Прервав напев веселой песенки, говорит вслух.
Погибский. Что это я весел? Или от того, что дома? Наверное от этого. Интересно будет, год не виделись. Не узнает, наверное, меня. Я постарел, а он вырос; да я, пожалуй, его сам не узнаю. Представляю себе: молод, плечист, высокого роста, вроде, как бы красивый немного и прочее. Да что ж это я размечтался? А все-таки интересно. Очень даже. Поди уж женат, дети, а я его все еще сыночком зову. Ха, ха, ха! Гуляет наверно. Новый год, как и не погулять, а он молод. Гуляй да гуляй. Я в его-то года, чего только не делал, эх-ма! Все прошло, а что прошло, то не воротишь. Нет, ни за что не вернуть. Только воспоминания одни. (Перебирает книги). Литературой занялся. Хорошо. (Напевая уходит на кухню. Появляется Аркадий).
Аркадий. (Устало). Что такое? Или у меня после всех этих неприятностей в голове еще не все в порядке, или я настоящий дурак, который не понимает ничего. Или правда, или нет. Сон наверное. Нет, какой сон. Чемодан? Морское пальто, фуражка. (Берет фуражку). Наст-то-я-ща-я-я морс-ка-я! (Оглядывается кругом). Что такое? Интересно... Как, какой-то дух или демон, пришел иль прилетел ко мне, и все привел в порядок, чистоту. Не хватает объявления: “Не курить, не сорить, уважайте труд...”. Кого? Вот вопрос. (Стоит некоторое время, затем идет к дверям. Входит Погибский). Отец! Родной, ты ли это?!
Погибский. Аркаша, сын. (Бросаются друг к другу в объятия, целуются). Ты ли это, а? Сын мой. Вырос, помужел, настоящий мужчина.
Аркадий. Какими судьбами, папа? Откуда?
Погибский. Я так и знал, что ему сейчас давай выкладывай все сразу.
Аркадий. Не сердись, отец. Ты же как пропал... Ни словечка год...
Погибский. Знаю, знаю все, родной. И понимаю. Но какой ты стал. (Крутит его). А ну, повернись-ка. Я посмотрю на тебя.
Аркадий. Брось папа...
Погибский. Рассердился. (Тормошит его, оба смеются).
Аркадий. Надолго приехал?
Погибский. Навсегда, Аркаша, навсегда! Я теперь тебя не покину никогда. Все, отслужил... (Молча смотрит на сына, просто любуется, а затем говорит). Ты посмотри, пожалуйста, в чемодане, там кое-что есть, и готовь обед, а я тем временем схожу на почту – надо сообщить кое-кому, что прибыл на место. (Одевается).
Аркадий. Ну вот еще и дома не был, а уже уходишь. Не отпущу никуда. Раздевайся давай.
Погибский. Да я на двадцать минут, а ты готовь.
Аркадий. Только на двадцать...
Погибский. Хорошо. (Уходит).
Аркадий. Отец, как я рад. Я не могу еще поверить, что ты приехал. И сразу же пошел по делам. Что же я могу с тобой сделать, когда ты не подчиняешься мне. (Ставит на стол кушанья).


110 Валентин Россихин

Ах! Вилок-то у меня и нет. Побегу к тете Даше, у нее есть. Она даст все необходимое. (Бросается к двери, входит Вера).
Вера. (Радостно). Аркаша, милый мой! Прости меня за все, но это...
Аркадий. (В руках с ножом и тарелкой). Что с тобой?
Вера. Все было неправда. Она хотела ...
Аркадий. (Перебивая). Вера, ты устала, сядь на стул.
Вера. Нет, нет, я не устала, а я пришла рассказать, что Мария все это сделала с целью для себя. Она хотела отомстить за то...
Аркадий. Вера! Брось все это. Брось, не вспоминай больше. Мы теперь заживем новой жизнью, и никто... (Целует ее).
Вера. Да. Все сначала. (Целуются. В это время входят Погибский, Костя и Коля, Рая с Галей, Сергей, просунув голову в дверь улыбается).
Сергей. Как хорошо!..
Костя. (Коле). Мировое согласие.
Коля. Точно!
Погибский. Э-эх! Аркадий Николаевич, придется вас одного не оставлять дома. Обед-то не готов еще?!
Вера. А мы сейчас, приготовим быстро...
Аркадий. (Обнимает ласково Веру). Отец, зачем одного оставлять, когда у нас будет счастливая советская семья!
Сергей. (Напевая). Вот все же так случилось, как я предполагал... Она и он влюбились и я, как видно, прав...
ЗАНАВЕС.
КОНЕЦ.
Ишим, 1943.
Маленькая повесть.
 После нескольких рассказов я посчитал себя способным осилить более многоплановую работу. Так созрела повесть «Друзья детства». В ней мои товарищи, с которыми я живу в одной действии – борьбе с немцами, врагами Родины. Работа увлекла, она облегчала трудные дни зимы 1943-44 годов, когда голодать приходилось много, есть хотелось постоянно, а улица отнимала силы, а поиски пищи могли завести в дебри преступности, чего я не желал, и работа отвлекала от будней, уводила в мир воображения, которому все доступно и все для него знакомо.
ДРУЗЬЯ ДЕТСТВА
Случилось страшное…
Сергей сидел на табуретке у окна и смотрел вдоль улицы на суетившихся вдалеке немецких солдат. Мать ушла к соседке. Он думал: «Как хорошо было без немцев. Даже солнце грело сильнее. Теперь же, если день прожил, то и хорошо, а на другой – обязательно жди беды…».
Он отвернулся от окна, встал и взяв книгу хотел сесть, как в дверь постучали. Выглянул в окно. У калитки двора стояла немецкая машина. В ней сидели офицеры. Солдат стучал.
«Узнали…», – была его первая мысль, но Сергей в такое положение попадал впервые и, быть может, если б он стал думать, открывать или не открывать дверь, дело бы кончилось плохо, но он просто бросился в сени, отбросил крючок и открыл дверь. Лицом столкнулся с дулом автомата, висевшим на шее немца, который держал его наготове и, ткнув Сергея в грудь, вошел в сени.
Сидящие в машине немцы встали и следом вошли в дом. Высокий, с маленькими усиками, офицер прошел все комнаты и, вернувшись, подошел к нему и спросил:
– Один живешь?
– Один, – не задумываясь и еще не вполне понимая происходящее, ответил Сергей.
– Гут, – протянул высокий, – и не боишься, что один живешь в таком большом доме?
– С мамой живу, – добавил Сергей, стараясь не смотреть в глаза высокому.
– А папа где? – протянул высокий.
– Нету, умер папа.
– Гут, гут, – пробормотал высокий. Потом заговорил быстро-быстро, как бы боясь, что его кто-то перебьет и не даст высказать все. – Ты знаешь, кто я? Нет. Я – комендант фон Гессен. Я беру этот дом, занимать те комнаты, а вам хватит вот, – и он указал рукой у порога, – вы будете служить мне. Но если что задумаете сделать, то не будь я фон Гессен, я сам расправлюсь с вами.


«Блики прошлого». Книга первая. ______ ____________________111

Вслед за этим стали втаскивать вещи фон Гессена, и Сергей в одном из кресел узнал кресло, которое он видел в учительской своей школы. «Награбил, а распоряжается как своим», – подумал Сергей.
Пришла мать. Обняв сына, который обрадовался, что хоть не один теперь, а с матерью, она тихо проговорила:
– Терпеть, сынок, надо терпеть…
Фон Гессен, этот высокий с маленькими усиками немец, вышел к ним и, указывая на пол, сказал:
– Слушай, хозяйка. Если еще такая грязь будет в мое присутствие, я сам твоей мордой вычищу ее. Чтобы этого не было и мы жили дружно, нужна чистота и еще кое-какие мелочи, которые вы будете выполнять, если я прикажу. А первое – мы любим чистоту и порядок.
«Черти в пекле с тобою будут дружить, – подумала мать, – а не мы, проклятый».
* * *
… Но и Кольку Андросова Сергей дома не застал, а мать Кольки ответила:
– Черт знает этого Кольку, где он шатается, – потом добавила, – тоже носишься, а мать дома думает. Ух, бить вас некому, чертята, – что Сергею не понравилось, и он постарался поскорее уйти от Андросихи, уже зная, что, если будешь с нею говорить еще, то она не постесняется стукнуть ухватом или еще чем-нибудь покрепче.
Почесывая в затылке с такой неудачи и досадуя на ребят, он совсем уже было хотел идти домой, как встал, огляделся кругом и, перепрыгнув через небольшой заборчик, направился к скале «висячей» в песчаную пещеру. Через пять минут он был там.
Название «висячая» скала получила за то, что далеко выступала над рекою. Под этой скалою женщины и дети брали песок, отчего получился небольшой грот, носящий название «песчаной пещеры».
Это самое любимое место ребят, особенно в летнюю жаркую пору. Но, к досаде Сергея, ребят и здесь не оказалось. Сев на край ямы, он задумался:
«У меня в доме живет немец. Значит…, но ведь всякое же может случиться…. и можно влипнуть».
Он зажмурился, сжав руками голову.
«Хорошо, но ведь можно исправить, а может быть даже и безопаснее. Во всяком случае, можно посоветоваться с Риммой, спросить ее. Она хоть и девчонка, но умная и храбрая. К тому же я не могу без нее что-либо изменить. Пойду к Римме», – решил он.
По дороге он вспомнил, как впервые встретил ее.
… Сергей и Коля тихо едут по темноватым улицам поселка. Ветер дует в лицо. Проходя мимо школы, перекидываются фразами о завтрашних уроках, что выучено и что еще надо подучить.
Вдруг из-за угла выходят две фигуры и движутся им навстречу. Одна высокая, немного сгорбленная, с двумя чемоданами в руках, другая – пониже, с узлом и корзиной. Поравнявшись с ребятами, останавливаются:
– Ребята, не скажете нам, где находится школа? – спрашивает высокая фигура – мужчина. Голос приятный, душевный.
– А вот она.
– Вот прямо перед вами, – отвечают ребята, показывая на школу, в то же время стараясь рассмотреть хорошенько незнакомцев.
– Спасибо, – отвечает мужчина и, уже обращаясь к спутнице, говорит. – Идем, Римма, теперь уже скоро, дойдем.
– Пошли, – отвечает девичий голос, и обе фигуры трогаются в путь.
– А вы что, новый учитель? – спрашивает Сергей мужчину.
– Вроде этого, – доносится ответ девушки.
* * *
Коля и Сергей учатся в одном классе, сидят за одной партой, учат одни и те же уроки и вообще живут с одной лишь разницей, что у Коли есть отец, а у Сергея нет, он умер от воспаления легких.
Как всегда звенит звонок – этот вечный спутник школьной жизни. Ребята садятся, и тут Коля толкает Сергея в бок, шепча на ухо:
– Смотри, вчерашняя незнакомка.
Сергей оборачивается и видит: в среднем ряду на второй парте от стола учителя сидит та девочка, которую они встретили вчера вечером с мужчиною и показывали им школу. Ее можно сейчас рассмотреть.
Смуглое лицо, яркие голубые глаза, открыто глядевшие на все окружающее, прямой нос, на щеках маленькие ямочки, чуть-чуть вздернутый вверх подбородок и узкие красивые тонкие губы,



112 Валентин Россихин

плотно сжатые, волосы темно-русые, густые, веером спадающие на плечи, шелковая украинская кофточка, юбка с лямками через плечи, руки маленькие, крепкие, пальцы короткие, чувствуется, что имеют силу.
Вдруг его взгляд встречается с ее, и она, чуть-чуть улыбнувшись, кивает ему головой.
Сережа в смущении отворачивается, краснея, словно рак.
– Хорошая девчонка, – шепчет Коля.
Входит учитель. Начинается урок. На перемене Коля сказал все время молчавшему Сергею:
– Ты что, о ней думаешь?
– Тебе кажется, я о ней и не думал думать. Была нужда. Об уроках думаю, – ответил Сергей.
– Это хорошо, – сказал Коля. Подумав, добавил. – А ее спросить не мешало бы.
– Про что спросить?
– Ну, хотя бы, нашли они школу? Это самый простой повод завести разговор, а потом можно будет…
Коля не договаривает. К ним подходит эта девушка и, просто улыбаясь, говорит:
– Ребята, это вы вчера нам показали, где школа?
– А что, разве обманули вас? – спросил Коля.
– Нет, что вы. Не обманули. Мы впервые здесь, знакомых и родных нет.
– Что же вы хотите этим сказать? – спросил Сергей.
Немножко нахмурив брови, она посмотрела на него, как бы говоря этим: «Какой невыдержанный. Я сама все расскажу», и продолжала:
– Вы, ребята, не сердитесь. Мне здесь никто еще не знаком, а с вами я уже как бы знакома. Правда, не совсем, но мы познакомимся. Ведь, правда?
– Конечно, правда, – поспешно ответил Коля.
– Меня звать Римма, – помолчала немного и добавила. – Папа мой – учитель, он завучем будет работать в нашей школе и преподавать историю.
– Коля, – ответил Коля, пожимая ее руку.
– Сергей.
– Мы друзья, – поспешно добавил Коля, показывая на Сергея и на себя, – до гроба, вечные.
– А теперь все будем хорошими друзьями, втроем, – ответила Римма.
Зазвенел звонок. Прошел последний урок.
Римма, при выходе ребят из класса, попросила литературу. У Коли не оказалось, он не взял из дома, пришлось дать Сергею, хотя он это и сделал с неохотой.
– Хорошая девчонка, – сказал Коля дорогой.
– Хорошая, – согласился Сергей, – только мне не нравится, что с папой своим носится сильно. А вообще-то … хорошая…
* * *
Лето было в полном разгаре. Жаркое, солнечное. Все дни ребята проводили с Риммой. Римма была удивительной девчонкой, которую ребята прозвали «свой парень», а девчонки-одноклассницы – «Коза-мальчиш». Римма не обижалась за это. Она прекрасно могла поиграть с ребятами и откровенно пошептаться с девчонками. За прямой, открытый характер, за ее душевную теплоту ко всему живому, за лучшие товарищеские отношения, за твердое верное слово ее любили все.
Коля считал ее своей сестрой и относился покровительственно. Сергей стеснялся даже спросить ее о чем-нибудь важном и нужном ему, а Коля наоборот, мог целые часы болтать о чепухе, или как Сергей выразился, «переливать из пустого в порожнее». Римме, несмотря на это, Сергей нравился больше, и если с Колей она чувствовала себя просто, то в разговорах с Сергеем становилась серьезной, вдумчивой, отвечала на вопросы без всяких лишних слов. Она старалась делать все, что делал и Сергей, он замечал это, смущался.
Сергей часто задавал себе один и тот же вопрос: «Почему при ней я становлюсь словно неживым? Почему не могу так же, как и Коля, повеселиться, поболтать?». Он твердо решил после этого делать все то, что делает Коля, но когда это нужно было делать, он не мог. Он вновь становился таким же, как всегда при ней.
Она своим присутствием как бы замагничивала его движения и в то же время, если был Коля, веселилась, а как Коля отходил, и они оставались одни – становилась такой же, как Сергей. Но ей тоже было хорошо.
Сергей чувствовал, что все это сможет изменить какой-нибудь неожиданный случай. Этот случай или сохранит их отношения и сделает проще, или же совсем разведет их.
Однажды, по замыслу Коли, они собрались на рыбалку, за город. Римме это понравилось. Сергею было поручено достать лодку, Коле – удочки, припасы. Римме же всю «кухню». Ехать решили в субботу с вечера.
В лучах заходящего солнца отчалили от берега под веселый перебор гитары Коли.


«Блики прошлого». Книга первая. ______ ____________________113

Тихо и лениво журчит водяная гладь у бортов лодки, скрипят уключины. Римма, опустив руку в воду и наклонившись сильно за борт, старается разглядеть, что творится на дне реки. Исчезает за поворотом реки поселок. Речку с обеих сторон, подступая к самой воде, наклоняя могучие побеги над водой, окружают деревья ивы, лозы, черемухи, изредка боярышника. Все это сплетается, смешивается и представляет из себя чудесную зеленую стену, которая поднимается ввысь вместе с берегами речки, и она становится все уже и уже, мельче, но течение усиливается, и Римма видит уже дно реки. Стало совершенно прохладно. Тишина, тишина…
– Широка страна моя родная, – запел под аккомпанемент гитары Коля.
– Много в ней лесов, морей и рек… – Римма звонким высоким голосом подтянула ему. – Я другой такой страны не знаю…
Сергей, сильно нажимая на весла, тоже стал подтягивать им:
– Где так вольно дышит человек!
Голоса лились над рекой, плавно расходясь вокруг. Вдруг лодка носом уткнулась в дно. От резкого толчка Сергей слетел со скамьи, гитара звеня упала на дно лодки, Коля ударился о борт, а Римма, сидящая на корме, резко сделала движение, чтобы удержаться, но не смогла и упала в воду.
– Римма тонет! – закричал Коля.
– Не кричи, – крикнул Сергей и выпрыгнул за борт.
Вода была до пояса. «Значит, мель, – мелькнуло в голове у него, допелись…» Римма уже стояла у борта лодки и выжимала из волос воду.
– Не ушиблась? – спросил Сергей.
– Нет, – ответила она, – только вымокла.
– Ну, это ничего. Все пройдет, – успокоил ее Сергей.
– Конечно, пройдет. Путешествия без приключений не бывают.
– Вот именно. А раз приключения, так и очень интересно, – сказал Сергей. Потом крикнул. – Коля, жив?
– Жив, – ответил Коля из лодки. – Только ногу ушиб сильно.
– Пройдет.
– Конечно, пройдет.
– Ты лучше фонариком посвети, – сказал Сергей.
Бледный луч осветил лодку.
– Залазьте, – сказал Коля, подавая руку Римме.
Под тяжестью двух человек лодка сильно наклонилась на левый борт. Сергей придержал ее, и когда Римма уселась, столкнул лодку с мели, прыгнул в нее и направил к берегу. Уже на берегу у разведенного Сергеем костра Римма тихо сказала ему:
 – А ты все-таки смелый.
Сергей покраснел и, отвернувшись от света, равнодушно ответил:
– Не очень приятно было, если бы поехали домой не втроем, а вдвоем.
– Это почему же? – спросила Римма.
– На все «почему» ответов нет, – ответил Сергей и отошел от костра смотреть лодку…
Об этом случае от Кольки узнали все одноклассники, вся школа. Девчонки при встречах награждали Сергея теплыми взглядами, а Сергей себя чувствовал черт знает каким несчастливцем, но Римма почему-то стала ему ближе, и уже разговаривая с нею, он чувствовал себя спокойнее.
Однажды они сидели с Колей в саду и заговорили вновь об этом случае.
– Знаешь, Сергей, я думал сначала, что ты тоже упал от толчка и растерялся. Потом вижу, ты стоишь вместе с ней.
– Ну и что же из этого?
– Что, что? Любит она тебя.
– Трепло ты, Колька, – ответил Сергей. – Ты что понимаешь в любви?
– Ничего. Абсолютно ничего, – ответил Коля, – но в то же время, Сергей, пожалуй, это и есть любовь – спасти человека.
– Который и не думал погибать, – ответил Сергей.
– Думал или не думал, а девчонка она замечательная. Таких мало. Знаешь, в трудный момент она всегда поможет.
– Может быть, – согласился Сергей.
Они долго бродили по саду и при луне разошлись по домам. Уже в постели Сергей думал: «Может быть, Колька и прав. Кто его знает. А то, что она мне стала как-то ближе, роднее…. Это верно. Да, Колька прав. Это, кажется, любовь…».
* * *
Общий разговор не получался. Если один рассказывал, что интересно ему, то другой сидел и ждал, пока тот закончит, чтобы рассказать о своем, хотя и его рассказом тоже не очень интересовались.

114 Валентин Россихин

Сергей сидел поодаль. Хмуро оглядывая всех, он старался понять по выражениям лиц, что их может заинтересовать. Мелькнула мысль: «А что, если завести разговор о любимых героях? Пожалуй, каждый имеет своего героя. Точно».
Когда Юрка Петров закончил свой рассказ, Сергей встал и предложил:
– Давайте расскажем каждый про своего любимого героя.
Все насторожились. Девчонки переглянулись, подсели ближе к ребятам.
– Про героев? – переспросила Галя Иванова.
– Ну да, – ответил Сергей. – Ведь каждый из нас имеет героя.
– Факт, – ответил Боря Семенов.
– А кто первый будет рассказывать? – спросила Тоня Глухова.
– Конечно, Сергей, – сказал Коля.
– Верно. Ему первому рассказывать, – поддержал Колю Юрка.
– Хорошо, я согласен, – ответил Сергей и, присев в середину круга, начал. – Моим любимым героем будет Алексей Максимович Горький.
– Да разве Горький герой? – спросил Коля.
– А кто же? – сказала Таня.
– Горький это такой герой, который неповторим, – сказала Галя.
– Зачем перебивать, пусть рассказывает, – сказала Римма, стараясь успокоить шумевших ребят.
– Кто сказал, что Горький не герой? – спросил Сергей, вставая. – Правильно сказала Галя: Горький – неповторимый герой. Горький прожил замечательную жизнь. Горький провел свою жизнь так, как никто никогда. Вся жизнь Алексея Максимовича и будет геройство.
– Теперь я расскажу, кто мой герой, – сказала Галя. – Сколько раз представляла себя на месте пулеметчицы Анки, которая очень-очень счастлива, что ей пришлось воевать с врагами с таким командиром, как Чапаев. Она помогала ему. Вот кто мой герой.
– А мой герой, – сказал Коля, – Валерий Чкалов. Совершить беспосадочный перелет через полюс в Америку… Аж дух захватывает! Это был человек, который отдал свою жизнь за счастье своей Родины. Я мечтаю стать таким же, как и он.
– Мой герой, – сказал Тоня, – Лермонтов. Он всегда стоит передо мной, как живой. Стройный, красивый, сильный и умный. Иногда он мне кажется вроде демона, летающего над черной Россией того времени.
– Мой герой – Николай Островский, – сказала Римма, вставая с земли. – Островский – человек с большой буквы. Человек-боец, он и умер бойцом на боевом посту. Быть похожим на него, хотя бы немного – это счастье для меня.
– А у меня нет героя, – грустно и едва слышно проговорил Юрка Петров. – Я еще так мало прожил … нету героя у меня…
– Есть, есть герой и у тебя, Юрка, есть, – заговорил Сергей, становясь на середину круга. – Это люди, которые боролись за нашу счастливую жизнь…
Ребята оживленно заспорили, начали фантазировать, доказывать, и расходиться было жаль, но сумерки сгущались и звали их по домам.
* * *
Мелькали по сторонам дороги отдельные деревья, кусты, столбы, медленно отходил назад далеко виднеющийся лес, большим веером ползла за машиной пелена густой пыли. Заглушая шум моторов и шуршание колес по гравию, лилась звонкая песня и переливы баяна. Это ребята ехали в ближайшую деревню с художественной программой кружка самодеятельности. Перед началом учебы они решили побывать в деревне, отдохнуть, провести весело и увлекательно время, познакомиться с учениками сельской школы и вручить им подарок – маленькую библиотечку, которую они собрали сами из своих книг.
Организовал поездку Сергей, помогали Римма, Коля и учительница литературы Мария Михайловна.
Начались поля. Большой черной точкой полз по земле среди моря темного золота комбайн.
Все та же даль. Все та же синева.
Но болен я утратою вчерашней:
Я потерял крестьянские права
И на луга родные, и на пашни, –
начал декламировать Юрка.
– Какой же ты крестьянин? – спросил его Федя Туров.
– Конечно, не крестьянин, а отец был крестьянином.
– Лучше споемте, – предложила Тоня.
– Давайте, – согласились все.
– Давай, Гриша, комсомольскую, – предложила Мария Михайловна.
Гриша, баянист и весельчак всего класса, любимец школы, сжимает меха баяна, потом перебирает лады и тихо начинает комсомольскую.
«Блики прошлого». Книга первая. ______ ____________________115
Дан приказ ему на запад,
Ей в другую сторону, –
запевает Боря Семенов. Подхватывают все сразу:
Уходили комсомольцы
На гражданскую войну.
Следующий куплет начинают Римма с Тоней:
Уходили, расставались.
Все девчонки подхватывают:
Покидая тихий край.
Ребята вливают свои голоса:
Ты мне что-нибудь, родная,
На прощанье пожелай.
Дальше пели хором:
И родная отвечала:
«Я желаю всей душой:
Если смерти, то мгновенной,
Если раны – небольшой».
Под звуки песни ребята въезжают в село. За машиной бегут дети, собаки с лаем бросаются под колеса. Машина останавливается у красивого большого дома с надписью «Клуб».
– Вот и приехали, – сказала Римма.
– Высаживайся! – крикнул Коля и первым спрыгнул на землю.
– Высаживайся…
Вечер. Клуб переполнен.
После спектакля драмкружка выступил хор под управлением Марии Михайловны.
– Сейчас вашему вниманию будет представлено выступление нашего хора. Песня «И кто его знает». Запевает Черноусова. Аккомпанирует на баяне Любов.
Аплодисменты. Зал затих, и вот полились первые звуки баяна. Одетая в крестьянский наряд выходит Римма. Раздается голос:
На закате ходит парень
Возле дома моего.
Поморгает мне глазами
И не скажет ничего.
Хор дружно, возбужденно подхватывает:
И кто его знает –
Чего он моргает,
Чего он моргает,
Чего он морга-а-ет.
По залу прокатывается тихий гул одобрения.
Как приду я на гулянье,
Он танцует и поет.
А простимся у калитки,
Отвернется и вздохнет.
И уже кажется, что поет не хор, а весь зал в один литый, плавный, могучий голос, зажигающий сердца горячим огнем.
И кто его знает –
Чего он вздыхает,
Чего он вздыхает…
Не успела замолкнуть песня, как гром аплодисментов, казалось, вырвет рамы из окон. Гул одобрения, похвалы. После хора была декламация. Сергей рассказывал сказку А.М.Горького «Девушка и смерть»:
«Что ж, – сказала Смерть. – Пусть будет чудо!
Разрешаю я тебе – живи!
Только я с тобою буду
Вечно буду около Любви!».
Затихший до этого зал, следивший за ходом событий в сказке, вдруг оживился, засиял улыбками. Сергей вдруг почувствовал в себе такой прилив сил, как будто он сам победил Смерть, и звонким голосом закончил:
С той поры Любовь и Смерть, как сестры,
Ходят неразлучно до сего дня.
116 Валентин Россихин
За Любовью Смерть с косою острой
Тащится повсюду, точно сводня.
Ходит, околдована сестрою,
И везде – на свадьбе и на тризне
Неустанно, неуклонно
Радости Любви и счастье Жизни.
В ушах гремело от аплодисментов.
На сцену поднялся председатель колхоза Жевнов.
– Разрешите от имени всех колхозников, – начал он, – поблагодарить вас, Мария Михайловна, и возглавляемый вами славный коллектив. Почаще приезжайте к нам. Мы очень-очень будем вам рады и благодарны за внимание.
Вслед за ним на сцену поднялись двое юношей и три девушки. Девушки несли снопы пшеницы и миниатюрно сделанную из дерева модель ветродвигателя.
– От имени учащихся нашей школы примите этот подарок в знак нашей дружбы.
Ребята приняли подарки. Затем выступила Римма.
– Товарищи, мы очень рады за оказанное вами внимание. Мы тоже вам привезли подарок. Этот подарок мы собрали сами. Маленькую библиотечку, которую дарим вам.
Коля и Сергей, Боря и Юра вынесли два ящика с книгами и тут же передали их сельским друзьям.
– Пусть наша дружба будет такая же крепкая, как сталь, – сказал Сергей.
После этого стали расходиться. Где-то на улице заиграла гармонь, и донесся веселый голос:
Челнок уронила,
Семь баб задавила, вила, вила…
Дуня ль моя, Дуняха,
Дуня – тонкопряха!
Задорный свист и хлопанье в ладоши, после чего вновь донеслись слова. Пели уже девушки:
Возле речки я ходила
И рвала смородину.
Я спрошу, спрошу миленка,
Любит ли он Родину.
И уже у самых окон клуба под звуки гитары и балалайки:
Что это за сердце,
Что это такое,
Что ни днем, ни ночью
Не дает покоя?
Веселый смех оборвал слова. Слышен был общий веселый шум. Откуда-то с края села глухой голос выводил слова:
Твоя краса меня прельстила,
Теперь мне целый свет постыл.
Зачем, зачем приворожила,
Коль я душе твоей не мил.
– А весело в деревне, – сказала Женя, нарушая молчание собирающихся ребят.
– Очень весело. Замечательно, – ответил Коля.
– Устанешь, а как песня зазвучит – все долой. И сам чувствуешь, что становишься крылатым, летишь, летишь, как эта песня, – сказал Боря.
Под моим окошком яблоня
Соком наливается.
Гармонь вечером звенит,
Звонко заливается, –
донеслась новая припевка, а за нею другая:
Ох, подруженька моя,
Милый не приходит.
Перестал любить меня,
За другой заходит.
Ребята переглянулись, улыбнулись, а где-то вдали несколько голосов выводили старательно песню про казака:
Поехал далеко на чужбину
На добром коне вороном…
«Блики прошлого». Книга первая. ______ ____________________117

На другом же конце пели девушки:
Там огонек, как звездочка,
До полночи светил.
И ветер занавескою
Тихонько шевелил.
– Хорошо. Очень хорошо жить в такой стране, как наша, – сказала Мария Михайловна.
Навсегда осталась эта поездка в памяти у ребят.
* * *
Школьный бал-маскарад.
Елка занимает всю середину зала. Своим верхом, пятиконечной звездой упирается в потолок. Сотни разноцветных огней, игрушек, бус, флажков… Летящие по залу разноцветные ленты, пушинки блестящей ваты вместо снега. В глазах пестрят яркие костюмы, десятки разных масок. Улыбки, веселье, радость, смех, песни, пляски, игры и головокружительные полеты в вальсе – все это представляло стройную, красивую, гармонично связанную воедино картину.
– Сто двадцатый, – кричит «почтальон» и тут же вручает письмо человеку в маске кошки. – Двадцать пятый… десятый… первый… сорок второй, – гремит его голос, стараясь перекрыть шум.
– Девятый, почему адрес квартиры не оставил? Ищешь, ищешь и едва найдешь? – кричит в углу «почтальон» и вручает «письмо» Сергею.
– Квартира на ходу, – отвечает Сергей, распечатывая записку, и читает. Коля старается заглянуть.
– Ты чего не видел здесь? – осаживает любопытство друга Сергей.
– Так, интересно от кого, – говорит Коля и, отворачиваясь, добавляет. – Читай. Я больше не буду подглядывать.
Сергей читает: «Вы смелые, а с девушками обращаться не умеете». Сергей догадывается, что писала Римма и отыскивает ее глазами у самой елки, грозит кулаком. Римма смеется и, подхватив подруг, начинает кружиться в хороводе.
– Что ей надо от меня? – говорит Сергей.
– Кому это, Сережа? – спрашивает Коля.
– Кому, кому. Известно кому, ей.
– А-а, ей. Она вообще-то стала задаваться сильно, – заключает Коля, сам еще не понимая полностью смысла Сережиных слов.
– Ну и врешь. Она задаваться не умеет, – возражает Сергей. – Она вообще… Ну, девчонка. Понимаешь, девчонка, – говорит он Коле. – А ты говоришь «задаваться».
– Ну, да девчонки все такие.
– Нет, не все. Она не такая, как все.
– А чем она отличается от других? – говорит Коля, уже сам осознавая, что пошел в разговоре не туда, куда следует, и теперь с большим вниманием смотрит на Сергея, стараясь выбрать момент, чтобы кончить весь этот разговор. – Она такая же, как и все. Такие руки, ноги, голова…
Сергей не дает ему закончить, перебивает:
– Что ты понимаешь тогда, а еще друг называется.
– Что? Ничего я не понимаю в них, в девчонках, – соглашается Коля.
Сергей молчит. Нахмурив брови, смотрит на елку.
– Сергей, а Сергей, идем танцевать. Вальс хороший, – говорит Коля, видя, что Сергей начинает сердиться.
– Не пойду, – отвечает Сергей и, повернувшись, уходит в коридор.
– Обиделся. Тоже мне друг, – говорит Коля. – Из-за какой-то девчонки.
Замечает Римму. Грозит ей кулаком и тоже уходит в коридор. Здесь немного тише и прохладнее. Сергей стоит у окна и пальцем водит по стеклу.
– Сергей, пойдем в буфет, – предложил Коля.
– Идем, – согласился Сергей.
Выпили по стакану морса, взяли конфет и, выходя из буфета, в дверях встретились с Риммой и Тоней.
– Вы что же это кулаками грозите? – шутливо-серьезно сказала Римма, взяв их обоих за руки.
– Это как же? – спросил Сергей.
Коля подавился конфетой.
– Очень просто, вот так, – сказала Римма и показала. – Сначала один, а потом второй.
Сергей посмотрел на Колю. Коля виновато стоял и жевал конфету, стараясь быть равнодушным.
– Ладно, вы не сердитесь. Идемте танцевать, – пригласила Римма. – Идемте. Идем, Сережа, – сама потянула его за руку, и бегом они скрылись в зале.

118 Валентин Россихин

Коля стоял и все еще жевал конфету.
– Идем, Коля, – пригласила его Тоня.
Скорее проглотив конфету, он ответил:
– Идем.
– А ты какой-то интересный, Сергей, – сказала Римма ему, когда танцевали вальс.
– Это почему же?
– Просто так. Интересный, и все, – ответила Римма и, лукаво улыбнувшись, добавила. – Так все говорят.
«Куча» снега осыпала их с головы до ног. Кругом было веселье…
* * *
Разговор шел на квартире у Риммы.
– Папа, ты не должен был, не разобрав сути дела, – говорила Римма, – вызывать его и ругать.
– Римма, я думаю, что мне лучше знать, как поступать, – ответил Николай Семенович. Он встал из-за стола, закурил и, сделав несколько шагов по комнате, вновь сел. – И вообще, Римма, ты не должна защищать его.
– Это почему же?
– Почему? Давай разберем факты.
– Давай, – согласилась Римма. Она села напротив отца и, наклонившись на стол, слушала.
– Первое: Кузьмин подрался с Архановым. Второе: Кузьмин избил его, и ему придется пропустить несколько дней занятий, а это в последние дни учебы.
– Но ведь он, папа, действительно нахал, – сказала Римма.
– А я думаю, что начал Кузьмин, а не Арханов, – ответил отец и, встав из-за стола, отошел к окну.
Возле школьного забора шла компания ребят во главе с Сергеем. Он что-то рассказывал, возбужденно махая руками.
– Вот видишь, Римма, ты его защищаешь. Я это хвалю, но посмотри. Вот он идет и уже хвастается среди друзей, что он побил Арханова и даже руками показывает, – сказал отец и показал на ватагу ребят.
Римма взглянула в окно и, увидев Сергея, быстро сказала:
– Неправда, папа. Неправда. Я сейчас его позову, и мы все выясним, хорошо? – и не дожидаясь ответа, бросилась на улицу.
– Интересно, очень интересно, – проговорил Николай Семенович. – Борьба за честь…
Николай Семенович видел, как Римма подбежала к ребятам и, что-то сказав, взяла Сергея за руку и силой потащила в школу. Римма вбежала в комнату возбужденная, покрасневшая, радостная.
– Садись, Кузьмин, – предложил Николай Семенович.
Сергей сел. Немного помолчав, Николай Семенович заговорил:
– Я, Кузьмин, тебя уже ругал.
Тот нагнул голову еще ниже.
– Но, оказывается, я был не прав.
Сергей поднял голову, мельком взглянул на Николая Семеновича, стараясь угадать по лицу, что все это означает, и вновь опустил голову.
– Ты, Кузьмин, расскажи, как это у тебя все случилось.
Сергей молчал.
– Ты избил Арханова? – спросил его Николай Семенович.
– Да, – ответил Сергей.
– Значит, ты нарушил святое школьное правило. Значит, ты опозорил звание ученика, опозорил весь свой класс, школу, преподавателей, родных? – снова спросил его Николай Семенович.
Сергей молчал.
– Ты согласен со мной, Кузьмин? – спросил Николай Семенович.
– Да, – ответил тот, потом еще хотел что-то сказать, но замолчал.
– Выходит, я был прав, – сказал Николай Семенович.
– Неправда, папа, – сказала Римма. – Неправда. Все дело было не так. – Она посмотрела на Сергея, на отца и спросила. – Можно, папа, я расскажу все по порядку. Я все знаю.
– А откуда это тебе известно? – спросил ее Николай Семенович.
– Все это получилось из-за меня, – тихо сказала Римма.
Николай Семенович удивленно посмотрел на дочь, потом на Сергея. Закурив папиросу, сказал:
– Хорошо. Рассказывай, Черноусова.