Я – великий государь. Я пишу, сидя в дворцовой библиотеке. С малых лет я учился каллиграфии, но, как оказалось, лишь для того, чтобы ставить свою подпись. Я издавал новые законы, воззвания к народу, декреты и указы. Силой замаранной бумаги я миловал и приговаривал к смерти, жаловал земельные угодья и отбирал всё. Но ни на одном документе не было и буквы, за исключением подписи, выведенной моей рукой. За меня всё делали писцы.
Раньше я писал стихи, но, слушая придворных менестрелей, устыдился своих корявых рифм. Раньше я писал письма, но лишь собрату монарху я мог отправить личное письмо не нарушив этикета, и в конце концов я устыдился скуки такого общения.
И вот теперь я пишу сам, ибо лишь моему наследнику должно узнать мою историю. Я пишу, потому что он ещё слишком мал, чтобы слушать подобное, и не успеет достаточно подрасти. Я умру раньше.
Моё правление началось пятнадцать лет назад, когда погибли мои отец и мать. Наш верный дотоле союзник пригласил их в своё королевство, в летнюю резиденцию недалеко от столицы. Он устроил в их честь пир и отравил прямо за столом. А через неделю к нам явились его послы – целая делегация, больше сотни охранников.
Я помню тот совет, на котором состоялся приём послов. Там была почти вся высшая знать, там был мой двоюродный дядя, оставленный регентом и сидевший на отцовском троне, и конечно там был я. Трое иноземных вельмож, вошедших в зал, смотрели вокруг как хозяева; с гордостью и презрением. Они поставили нам ультиматум: вассальная клятва или война. Я взглянул на дядю и увидел довольство на его лице. Я понял, что он сейчас согласится на их условия, что он – эта подлая крыса – был согласен ещё до смерти родителей! Лучше быть губернатором провинции, чем братом короля.
Этот человек сразу стал для меня чужим. Я вытащил кинжал, подаренный мне на десятилетие, и всадил его ему в живот. По самую рукоять. Затем я взглянул ему в глаза, и, увидев там смерть, вырвал клинок и кликнул стражу.
В те минуты я не рассуждал. Не думал – правильно ли поступаю? После люди говорили мне, что из моих глаз тогда смотрел ангел мести, сквозь стены и расстояния лицезрея весь мир, а кинжал в моей руке горел чёрным огнём. Дети бесстрашны и безжалостны, потому что не знают о смерти и законе.
Меня признали законным правителем. Сначала гвардейские полки, и в первую очередь хранители трона. А затем и все остальные. Начальник стражи дворца, с чьей лёгкой руки уже несколько десятилетий стражников называли хранителями, стоял тогда слева от трона. Этот человек всегда считал меня несмышлёнышем, которого следует водить на поводке. Но, взглянув на труп у моих ног, он не колеблясь преклонил колени и назвал меня: "Повелитель!"
В тот же день к границе был отправлен конный отряд. Он сопровождал двух охранников посольства, впряжённых в телегу как волы. В телеге лежали головы их товарищей и господ.
Прощание с детством состоялось. Началась война.
Кровавая агония захлестнула более десятка королевств и растянулась на пять долгих лет. Это были страшные годы. Каждый бился против всех. Крестьяне не могли собрать урожай, а старые запасы еды истощались. Во многих странах вспыхнули гражданские войны.
К концу пятого года захваченные земли увеличили площадь моего государства втрое. Однако ни это, ни наступивший мир не принесли долгожданного спокойствия. За последовавшие десять лет мне пришлось подавить четыре крупных восстания; мелкие бунты и всевозможные заговоры, в том числе и против меня, я не считаю возможным сосчитать.
Подобная смута воцарилась повсеместно. Ни одно из известных мне королевств не стало исключением. Подобное положение в стране иногда оказывается хуже войны.
Но это оказалось не всё. Бывают беды и иного рода.
Сама природа будто ополчилась против людей. Многодневные ливни, размывающие дороги и превращающие их в непроходимые болота, сменялись губящим посевы градом, после чего наступала жуткая иссушающая жара. Зимы стали начинаться раньше и были столь холодны, что подобных не помнили даже старики. Землетрясения, наводнения и ураганы обрушились на континент. И ярость их была такова, что о конце света стали говорить всерьёз.
Разговоры эти не утихают и по сей день, ибо несчастья и не думают кончаться.
Но всё это общеизвестно и не стоило бы траты бумаги, чернил и тем паче моего драгоценного времени… Если бы несколько часов назад я не соизволил бы выслушать некоего молодого служителя из дворцового архива и не узнал кое-что ещё.
Я находился в верхних покоях, когда мой слух был потревожен криками, доносившимися из коридора. Я пожелал выяснить причину шума, и, распахнув высокую двустворчатую дверь, увидел, что двое стражников, находившихся снаружи, прижимают к полу довольно скромно одетого юношу. И хотя один из хранителей трона приставил лезвие ножа к его шее, на лице возмутителя спокойствия не было и капли страха. Возможно, он просто не успел испугаться.
Увидев меня, паренёк рванулся так, что лишь чудом не расстался с жизнью, и принялся, задыхаясь от возбуждения, рассказывать о какой-то своей находке. Он даже не подумал извиниться. Глаза его лихорадочно блестели.
Поддавшись наитию, которое не иначе как Господь ниспослал мне с небес, я махнул рукой стражникам.
Поднявшись, странный юноша рассказал, что около полугода состоит в услужении трона помощником красного архивариуса. Он толковал что-то об обнаруженных им документах, которые касались лично меня, точнее – моего происхождения. Это было всё, что я смог понять в путаных объяснениях архивного служки, и, поддавшись наитию ещё раз, я решил взглянуть на эти его бумаги лично.
Я сделал это не зря.
Там было три дневника и несколько смертных приговоров. Дневники принадлежали моим родителям и жёлтому секретарю короны – ближайшему помощнику моего отца, умершему более двадцати лет назад. Точнее двадцать семь лет назад. Примерно тому же времени принадлежали и дневники. Тем же годом датированы приговоры, подписанные моим отцом и принятые к исполнению тайным шатром.
Папочка убирал свидетелей…
Но я забылся; и позволил себе сатиру, недостойную государя. Не для того я взялся за перо.
Ибо я собираюсь поведать о том, что я вычитал в этих дневниках. О событиях, произошедших двадцать семь лет назад в год моего рождения.
Моё государство лежит у северных берегов материка. Там – вдоль серых скал, раз от раза сдерживающих натиск океана – протянулась полоса дремучих лесов, вблизи которой до сих пор отваживаются селиться очень немногие. А уж заходить в эти чащи, даже по острой необходимости, решаются и вовсе единицы. Страх перед лесами вполне обоснован, ибо возвращаются далеко не все.
Эти прибрежные земли не всегда были безлюдны. Когда-то тут жили многочисленные племена варваров. Угрюмые и неразговорчивые лесовики редко выходили к людям, ещё реже пускали они кого-либо под свои кроны. О них никто ничего не знал точно, а потому слухов ходила масса. Но однажды подтвердился один из самых странных слухов – варвары действительно совершали человеческие жертвоприношения. Раз в год в каждом племени в жертву Богам приносили младенца менее года от роду.
После такого известия люди верили уже в любые ужасы, рассказываемые о лесных дикарях. Их истребление стало лишь вопросом времени.
Когда около тридцати лет назад это время пришло, государем был мой дед. Вместе с правителями других северных стран он двинул войска вглубь лесов, раскинувшихся на берегу океана. Поход возглавил мой отец.
Среди стволов вековых деревьев, в сумраке их крон облавы продолжались более двух лет. Наконец он во главе своих воителей обнаружил становище последнего из всех варварских племён. Когда неудержимая лавина воинов ворвалась в селение со всех сторон, там как раз шёл обряд жертвоприношения Богам. Младенец уже лежал на алтарном камне, а шаман в шапке из волчьей головы уже занёс над ним ритуальный нож.
После того, как подбежавший мечник лишил волчеголового руки и толкнул в сторону от ребёнка, тот ползал на коленях, моля отдать Богам то, что причитается им. Иначе – твердил он – дни людские будут сочтены, страшные беды обрушатся на весь их род, а потом мир поглотит пламя. Мой отец сам отрубил шаману голову… и сам снял меня с алтаря.
По приезде он хотел отдать меня на воспитание кому-нибудь из слуг, но мать, которая до этого никак не могла забеременеть, воспротивилась. Тут же появились повитухи, кормилица и уйма людей, видевших принцессу с животом. Менее чем через полгода все они бесследно исчезли. Если конечно не считать следами лежащую на моём столе кипу приговоров. Весь штат дворцовой прислуги сменён и многих старых слуг так же пустили в расход.
Так я стал наследником престола.
Перед тем, как взяться за перо, я обшарил каждую полку библиотеки, дабы найти все карты северных лесов и любую посвящённую им литературу. Находки мои оказались немногочисленны, однако я надеюсь, что с их помощью смогу найти дорогу к селению племени варваров, уничтоженного последним.
Люди часто говорили мне, что я склонен к скоропалительным решениям; по крайней мере те из них, кого жизнь не отяготила постыдным страхом смерти. Что ж. Изучая найденные помощником архивариуса дневники, я принял самое скоропалительное и самое важное из своих решений.
Я – великий государь. Я пишу, сидя в своём походном шатре. Завтра я увижу на горизонте зубчатую стену деревьев, и это будет значить, что первый этап моего пути завершён. В начале его, покидая дворец, я оставил за собой хладный труп юноши, открывшего мне глаза, и командира хранителей трона на посту регента. Того самого, который пятнадцать лет назад первым признал меня государём. Внимая моим последним распоряжениям, он глядел на меня так же, как тогда, и в конце, вместо обычного поклона, так же преклонил колени и произнёс: "Повелитель!"
Теперь мой маленький караван готовится ко второй части пути, которая будет проходить под сенью листвы, за которой почти не видно неба. Со мной едут полтора десятка воинов и несколько слуг – взять их было необходимо, ибо лес наверняка уготовил мне не одно испытание; иначе я бы поехал один. Следом за нами, отставая на два дня пути, идёт другой отряд, насчитывающий две сотни человек. Они должны встретить мой эскорт (то, что от него останется) на выходе из леса и забрать шкатулку, куда я вложу своё послание. Затем им надлежит закопать мертвецов и не задерживаясь возвращаться в столицу.
Когда мой сын станет полновластным государем, он сможет, откинув украшенную резьбой крышку, взять в руки листы пожелтевшей от времени бумаги и прочесть эти строки. Я надеюсь, что затем они попадут в камин.
Всю жизнь я, оказывается, ходил в должниках перед Богами. Теперь я собираюсь рассчитаться, и вернуть небожителям то, что принадлежит им по праву. Надеюсь, что после этого они предоставят людей самим себе, ибо это – наилучший из всех возможных исходов.
Пусть же после меня никто не вспомнит языческих обычаев северных варваров. Ибо люди гораздо скорее поставят себе подобных в очередь на заклание, нежели признают виновными в своих бедах себя самих и попробуют встать на путь самосовершенствования.
Я – великий государь. Я пишу, сидя на алтарном камне. Мы всё-таки дошли – я и мои люди, потеряв всего четверых. Двоих ещё в самом начале загрызли волки. Один упал в овраг, чьи крутые каменистые склоны не оставили в его теле ни одной целой кости. Последний отравился какими-то ягодами. Перед смертью его рвало кровавой жижей и он постоянно просил пить.
Смерть, стоящая за правым плечом, делает человека свободнее. Она очищает и возвышает его душу. Только она в этой жизни по настоящему справедлива.