Описанные здесь события произошли со мной в те славные времена, когда обширное государство, занимавшее шестую часть земной суши, ещё не представляло собой лоскутное одеяло, плохо сшитое из неравных кусков материи, когда Россия и Украина составляли ещё единое целое, но локомотив под названием "перестройка" уже стремительно набирал ход, наполняя всё вокруг ветром перемен.
В то время я был молод, хорош собой, за моей спиной остался с отличием законченный университет, впереди брезжило прекрасное будущее молодого перспективного учёного-физика. Тогда я учился в аспирантуре и усердно писал кандидатскую диссертацию.
Каждое лето я приезжал на каникулы к своей тётке, которая жила в небольшой курортной деревушке близ Одессы, почти у самого берега моря. Здесь я отдыхал от мирской суеты, наслаждаясь красотой природы и простым человеческим общением.
Летом сюда наезжало много туристов-дикарей, которых охотно пускали к себе в дома на житьё местные люди. Это был постоянный и устойчивый источник их дохода.
В то лето я приехал в этот райский уголок дописывать диссертацию. Здесь дело спорилось как нельзя лучше. Тётка Поля была неизменно мне рада, она жила одна и своих детей никогда не имела.
Необычайно живописная и добрая природа этого края (море, солнце, чудесные восходы и закаты, кипарисы и даже камни) невольно делала меня романтиком. Здесь я встретил свою первую и большую Любовь (раньше мне было некогда, слишком много времени посвящал учёбе) – мою Иришку.
Иришка жила неподалёку у своей бабки, к которой так же, как и я к своей тётке, наведывалась почти каждое лето. Это было чудное молодое создание с пушистой белокурой головкой на тонкой шее и мелодичным звенящим голоском. Она постоянно носила белые короткие платьица, и своими стремительными, грациозными движениями напоминала мне юную чайку.
Я полюбил её. Всё в ней радовало моё сердце. Мы провели с ней незабываемые дни, каждый из которых врезался в мою память короткой, но ослепительной вспышкой счастья…
Я познакомился с Иришкой весьма банальным образом, но это меня ничуть не смущало. В этой деревушке всё было просто, и люди, приезжая сюда, освобождались от лишних условностей, раскрепощались.
В первый же вечер после своего приезда я решил, забросив свою диссертацию, наведаться в местный клуб, чтобы немного развеяться и потанцевать. Клуб представлял собой обычную танцплощадку под открытым небом, на которой от души выплясывали люди всех возрастов, в основном, конечно, туристы.
И даже сквозь грохот музыки я услышал её переливчатый смех и среди толпы разглядел её белое платье.
Всё вокруг располагало к нашей любви. У нас впереди было не так много времени, лето летело быстро, и развитие наших отношений шло, разумеется, в ускоренном темпе. Но у меня нет желания излагать все подробности. Скажу лишь, что это было нечто особенное.
И только спустя некоторое время я понял, насколько Ирина являлась глупым, эгоистичным и легкомысленным созданием.
Но тогда… Почти три месяца, проведённые вместе с Иришкой, показались мне раем. Лишь только одно происшествие омрачило тогда идиллию. Но я был слишком ослеплён любовью, чтобы надолго останавливаться на этом.
***
События тех дней до сих пор чётко стоят в моей памяти.
Каждый день я встречаю его. Днём он обычно сидит возле местного универмага, прося подаяние, вечером иногда ошивается около танцплощадки. Такое ощущение, что он постоянно путается у меня под ногами. Хотя, впрочем, не только у меня.
Вот и сегодня я пошёл с утра в магазин, а он уже сидит около входа, оседлав крыльцо, весь обросший, не в лохмотьях, но в довольно поношенной одежде, выбеленной солнцем и солёным морским ветром. Сидит и улыбается удивительно блаженной улыбкой, пронизывая взглядом проходящих мимо людей.
В деревне он считается одной из местных достопримечательностей. Жители деревни, указывая на него туристам, чуть ли не с гордостью сообщают: "Видишь, мол, это наш местный юродивый". Туристы жалеют его и подают, но при этом брезгливо воротят нос от антисоциального элемента.
Я тоже иногда подаю, хотя финансы молодого советского влюблённого аспиранта весьма ограничены. Я не вижу ничего необычного в этом старике. Попрошайка, как попрошайка, ничего в нём особенного. Правда, если его разговорить, он может долго и пространно рассуждать о высоких материях, рассматривая какие-то туманные философские аспекты. Откуда столько дури в его обросшей грязной голове, неизвестно.
Никто не знает ни его имени, ни фамилии, для всех он просто Юродивый. И выглядит он как человек неопределённого возраста, хотя при близком рассмотрении ему можно было дать лет шестьдесят.
Живёт Юродивый на окраине деревни в небольшой полуразвалившейся лачуге, у самого берега моря. Питается подаяниями, иногда ловит рыбу. Вот и всё, что я знаю о нём. Да он мне и неинтересен. Торчит, как бельмо на глазу.
- Доброе утро, - поприветствовал меня Юродивый у входа в магазин.
- Не подам сегодня, - буркнул я, - деньги берегу.
- И не нужно, - согласился старик и лукаво прищурился, - любовь – штука хорошая.
Я промолчал, отворачиваясь от его пронзительного взгляда.
Вечером мы с Иришкой договорились пойти на танцы.
***
Иришка, как всегда, танцевала до упаду. Я всеми силами старался от неё не отставать. Её белое платье развевалось во все стороны от порывистых, грациозных движений, обнажая длинные загорелые ноги.
Когда заиграл рок-н-ролл, все почему-то расступились, образовав вокруг нас живое кольцо, а когда музыка стихла, и мы завершили свой танец, дружно зааплодировали.
Усталые, запыхавшиеся, но довольные, мы решили уйти с танцплощадки, чтобы побыть вдвоём, несмотря на то, что за рок-н-роллом последовал медленный танец, который мы оба любили.
Мы отошли подальше от любопытных людских глаз в тёплую душистую темноту и слились в страстном поцелуе. Мы не заметили, как вокруг нас зашелестели кусты, и из них появилось трое…
Всё, что произошло потом, очень смутно запечатлелось в моей памяти. Вероятно, потому что меня здорово ударили по голове. Помню только наглую физиономию приезжего "крутого" Борьки Зверева, удары, ругань и крик Иришки. Я не успел ничего сообразить, как уже лежал на земле, а Борька куда-то тащил Иришку, зажимая ладонью ей рот.
С усилием поднявшись на ноги, я в каком-то бешеном порыве раскидал тех двоих, что закрывали мне путь к ненавистной Борькиной физиономии. С остервенением я бросился на Борьку, но тут же наткнулся на его тяжёлый кулак и вновь повалился на землю. Жизнь не научила меня драться. Моим единственным и бесспорным достоянием я всегда считал свой мозг. Но сейчас мне был необходим сильный кулак.
Вдруг опять шевельнулись кусты, и оттуда со свистом вылетел круглый голыш размером с голубиное яйцо, который чётко впечатался Борьке в затылок. Тот громко охнул и бесформенной грудой мышц рухнул на землю.
Схватив Иришку за руку, я бросился в кусты, на ходу пнув ногой одного из очнувшихся Борькиных дружков, и наткнулся там на Юродивого.
- Добрый вечер, - приветствовал он нас своей блаженной улыбкой.
- Привет, - ответил я, - слушай, ты здесь никого не видел?..
- Никого здесь больше нет, - ответил старик.
- Тогда кто же?.. - начал я и запнулся, потому что уж чересчур осмысленным сделалось выражение лица Юродивого.
- Камень я бросил,- серьёзно сказал он.
Я не успел ничего ответить, как серая фигура уже растворилась во мраке.
***
И вновь потекли светлые, радостные дни и романтические ночи. Днём мы пропадали на пляже, вечером шли на танцы. Борька и его друзья больше не появлялись, видимо, уехали. Юродивый, конечно же, его своим голышом не убил, да он и не хотел его убивать. Скорее всего, эта "груда мышц" отделалась небольшой шишкой.
Но всё заканчивается в этом мире, и мне пора было возвращаться к своему "недогрызенному" граниту науки. К тому же, диссертацию я почти закончил, ибо недостаток времени компенсировался вдохновением, которое дарила мне любовь, и хотя писал я работу свою урывками, получился добротный научный труд.
Вечером, за день до отъезда, меня почему-то неудержимо потянуло к хижине Юродивого.
Алые блики заката ещё не угасли у горизонта, но на небе уже зажглись крупные мерцающие звёзды, когда я, утопая босыми ногами в тёплом песке, подошёл к покосившемуся крыльцу старой хижины.
Юродивый сидел на нижней ступеньке крыльца, подперев голову обеими руками, и внимательно, проникновенно смотрел на море, на звёзды, и казалось, видел во всём этом что-то своё, недоступное простому восприятию.
- Здравствуй, Николай, - произнёс старик, не поворачивая головы в мою сторону, ни один мускул не дрогнул на его застывшем лице.
- Здравствуй, - ответил я.
Юродивый подвинулся, и я примостился рядом с ним на ступени крыльца.
Мы молчали, но в этом безмолвии было более смысла, чем в самых изысканных речах.
Я посмотрел на старика и изумился: в густеющих сумерках я увидел, что у него тонкий, красивый, аристократический профиль, он был сильно похож на мыслителя древности, размышляющего о проблемах Мироздания на берегу моря, под необъятным куполом неба.
Его длинные вьющиеся волосы и лохмотья ещё более усиливали это впечатление.
Казалось, этот человек случайно заблудился в пространстве-времени.
Или нет - он находился как бы вне времени и пространства, как будто все события мира обтекают его, а он всегда здесь сидел, и будет сидеть вечно, размышляя о Мироздании, сознавая, что - неизмеримо выше всех событий окружающей действительности.
- Я хотел поблагодарить тебя... - сказал я.
- Тс-с, - старик приложил палец к губам, - слушай Вечность.
Уже совсем стемнело, и я продрог от прохладного морского ветра.
- Прощай, блаженный, - сказал я, поднимаясь на ноги, - и спасибо... Может, ещё свидимся...
- Ступай с Богом, - ответил Юродивый, не поворачивая головы.
На следующий день я улетел в Москву, назад к своим научным трудам. Днём позже уехала и Иришка к себе домой, в Архангельск. Перед отъездом мы обменялись адресами и договорились, что на следующий год, летом, мы снова здесь встретимся и решим нашу судьбу. К тому времени я надеялся стать кандидатом наук.
Когда я садился в самолёт, на моих губах всё ещё горел страстный Иришкин поцелуй.
***
Прошло несколько месяцев. Я с головой ушёл в научную работу, проводил опыты, с блеском защитил кандидатскую диссертацию, и, не медля, приступил к докторской.
Все прочили мне большое будущее, профессора говорили, что со временем я стану непревзойдённым специалистом в области квантовой физики. Я и сам был уверен в этом.
Иришка писала не очень часто, но регулярно. Я ей отвечал. Моя любовь к ней не угасла, нет, она просто слегка притупилась, но из глубины души постоянно подпитывала меня.
Однажды, просматривая научные статьи по квантовой физике, я случайно наткнулся на старый журнал пятнадцатилетней давности, и там мне попалась оригинальная статья по теории кварков. Автор этого научного очерка, применяя данную теорию, выдвигал целую гипотезу построения Мира.
По его словам, - Мир имеет строго иерархическую структуру, причём он бесконечен во всех своих проявлениях. Всё в этом мире подчинено законам действия электромагнитных и гравитационных сил. Это, конечно, не новость, но профессор также допустил существование и множества других, "тонких" полей, наличие которых ещё не доказано современной наукой из-за грубости и несовершенства имеющихся ныне приборов.
Мир вмещает бесконечное количество измерений, а также параллельно существующих вариантов пространственно-временных континуумов, и соответственно событий, в них протекающих.
Деление вещества не заканчивается на кварках, ему нет предела. Вещество делимо до бесконечности как в сторону возрастания, так и в сторону убывания.
Кварки - самые мелкие частицы, обнаруженные на сегодняшний момент. Делясь далее, вещество переходит в настолько утончённое состояние, которое как раз и относится к области "тонких" или даже "тончайших" полей, которые не могут быть зарегистрированы современными приборами.
Ведь было время, когда никто не предполагал о существовании кварков, считая, что деление вещества заканчивается элементарными частицами. И до протонов, нейтронов и электронов наука проделала длинный путь, начиная с Демокрита, который впервые задумался над атомарным строением Мира.
Но то, что за кварками, пока находится за гранью непостижимого, как и поражающая воображение бесконечность нашей Вселенной.
Цитата: "Я говорю "нашей", потому что вселенных тоже, может быть, колоссальное множество, и все они являются частицами некого гипотетического сверхвещества, если верить Эйнштейну, который предположил, что Вселенная имеет форму сферы."
То есть, грубо говоря, наша Вселенная со всеми звёздами, галактиками и системами галактик является одним из кварков какого-то вещества. Или же наоборот, в каждом веществе или физическом теле - бессчётное множество Вселенных, подобных нашей.
Теория относительности допускает подобные парадоксы.
Я внимательно изучил статью, и вдруг мне показалось странно знакомым лицо учёного на фотографии. Я вгляделся в неё, мучительно припоминая, где я мог его видеть. Вряд ли мы встречались с ним лично. Наверное, я уже видел его фотографии в научных изданиях. Скорее всего...
Я уже закрыл журнал и убрал его в ящик стола, как вдруг меня осенило. Тонкие, благородные, правильные черты лица, густые тёмные волосы с проседью, проницательный, мудрый взгляд... Не может быть!
Дрожащими от нетерпения руками я вновь достал журнал и открыл его на нужной странице. Несмотря на чистое лицо, гладко выбритый подбородок, уложенные волосы, белый воротник и галстук, я узнал его. Такое лицо очень трудно забыть. У меня не осталось сомнений.
ЭТО БЫЛ ЮРОДИВЫЙ!!!
***
Тяжкое, мучительное разочарование постигло меня, когда летом я вновь приехал к своей тётке.
Иришка прибыла туда на неделю раньше меня. Мы с ней встретились, и вначале, вроде бы, всё было как раньше, но прежний жар любви почему-то угас. Иришка становилась со мной холодной и сдержанной. Будто и не было ниуогда того страстного лета.
Почти все вечера после своего приезда я проводил у хижины Юродивого, "слушая" вместе с ним Вечность.
В конце концов Иришка заявила, что я больше влюблён в Юродивого, чем в неё. Но это был всего лишь предлог. Я видел, что моё общество её тяготит и раздражает, как она скучает со мной.
В один из вечеров мы здорово с ней поругались. Она назвала меня "пришибленным головастиком", витающим в облаках. Уже потом, позднее, я понял, что Иришка была тогда слишком глупа и поверхностна, чтобы хоть сколько-нибудь уважать мой труд учёного, она жаждала чего-то приземлённого, вещественного, даже грубого.
После той ужасной ссоры я вновь ушёл на берег моря к Юродивому в надежде обрести душевный покой.
Мы сидели на ступени покосившегося деревянного крыльца; шум морского прибоя вызывал во мне какую-то болезненно-странную, древнюю ностальгию, а сомкнувшаяся над головой бездна с миллиардами далёких мигающих солнц будто впитывала меня в себя, пытаясь поглотить и успокоить.
Я чувствовал себя маленькой частичкой чего-то целого, закономерного и гармоничного.
Громкие голоса и смех вывели меня из задумчивого транса. Я увидел перед собой ужасную действительность: Иришку под руку с Борькой Зверевым. Оба были пьяны и насмехались над нами.
- Ну что, Головастик, - ухмыльнулся Борька, - похоже, одним юродивым у нас стало больше. Неплохо, совсем неплохо. А может быть, ты голубой, а?
- Верно, - вторила ему Иришка, - ты делаешь успехи, Николай Блаженный...
Я весь напрягся в страстном желании вцепиться в Борькино горло, чтобы с его лица навсегда исчезла эта глупая, пошлая ухмылка, но тут я почувствовал на своей дрожавшей от гнева руке добрую, тёплую дружескую руку.
- Ступайте с Богом, - мягко произнёс старик.
- А с тобой, Юродивый, старый придурок, я ещё разберусь, - Борька смачно сплюнул, потирая затылок.
Видимо, он ещё не простил ему тот голыш. Но как он узнал, что именно Юродивый запустил в него камень?
Ответ пришёл сам собой. Ирина. Она предала меня и предала старика, который помог ей в тот вечер, предала цинично и жестоко.
- Ступайте с Богом, - повторил Юродивый, глядя им вслед.
Я увидел в его глазах невыразимую печаль, обеспокоенность и нежность.
Наваждение посетило меня. Мне показалось, что Иришка как две капли воды похожа на Юродивого. Очень похожа.
Ну нет, это уже слишком...
***
Дни тянулись медленно и уныло. Мне не работалось. Даже из дома выходить не хотелось. Иногда на улице я сталкивался с Борькой, с Иришкой или с ними обоими вместе. Борька всегда ухмылялся, а Иришка отводила взгляд. Вечером, идя с танцев, они обязательно специально проходили мимо моего окна, громко смеясь и горланя песни.
Так плохо мне давно уже не было. Даже к Юродивому я ходить перестал. Но через неделю меня вновь потянуло к старой хижине. У меня накопилось много вопросов, которые я до сих пор не решался задать старику.
Я пришёл к нему, как всегда, на закате. Он сидел на крыльце всё в той же неизменной позе, как будто находился здесь вечно, и поток времени огибал его, точно остров.
Я присел рядом, с удовольствием погружаясь в его ауру покоя. Около получаса мы сидели молча, затем я решился заговорить.
- Я знаю, кем ты был, - сказал я.
Старик резко повернулся ко мне, и в его глубоких глазах я уловил невыносимое страдание, которое тут же сменилось выражением полного покоя и равновесия.
- Артемий Павлович... - пробормотал я, поражённый величием и мудростью его спокойного светлого лица.
- Не надо, - ответил он, - не зови меня так. Я просто Юродивый.
- Но почему?.. - не унимался я.
- Жена умерла. Дети выросли и разъехались. Захотелось покоя. Простой, свободной, непритязательной жизни. По сути, теперь я - антисоциальный элемент, но именно сейчас я свободен по-настоящему. Я ни от кого не завишу, и никто не зависит от меня. Моя жизнь - природа, я растворён в ней. Именно здесь меня посещают самые светлые, самые гениальные мысли. Здесь я могу постигать суть вещей всем своим существом, являясь их неотъемлемой частью. Я могу рассуждать не как сторонний наблюдатель, а как участник Мироздания, находясь внутри него, а не снаружи.
Кстати, ты знаешь, что море - это сильный катализатор работы мысли? Шум прибоя и колебания морской поверхности создают вибрации, которые, воздействуя на мозг человека, активизируют мыслительный процесс.
То же самое можно сказать и о шуме дождя, и о шелесте листьев, про пение леса под дуновением ветра. В этих простых звуках записана Истина. Природа постоянно говорит нам о ней. Нужно уметь слушать.
А скепсис - это лишь проявление невежества, идущее от нежелания знать больше, чем вмещает сознание. Если в этом мире допустить абсолютно всё, не влезая в рамки узких теорий, мысль расширится до беспредельности.
- А как же ваши дети? - спросил я. - Вы так просто исчезли, не сообщив им, куда?
- Я для них умер, - глухо пробормотал старик, и при свете огромных низких звёзд я увидел, как на его щеке блеснула слеза. На мгновение мне показалось, что я полностью понимаю его.
- Послезавтра я уеду, - сказал я, - наверное, больше к тебе не приду. По-моему, я и так уже надоел тебе своим обществом.
- Нисколько, - ответил Блаженный, - ты умеешь слушать Вечность.
- Артемий Павлович. А вы не думали о том, чтобы вернуться к прежней жизни? Пожалуйста, поедемте со мной в Москву!
- Нет, сынок, - покачал головой старик, - я не поеду с тобой. Моё место здесь. У тебя свой путь, мой мальчик, и пройти ты его можешь достойно. Я спокоен за тебя. Вскоре настанут иные времена, и ты выпрямишься во весь рост. Быть может, о тебе заговорят в мире. Я знаю, ты продолжишь мои начинания. Я спокоен. Ступай с Богом!
- До свидания, Артемий Павлович. Профессор...
- Прощай, - отозвался старик.
Я уходил от хижины с тяжёлым чувством. Я привязался к старику. Мысль о том, что мне будет не хватать его, моря и этих крупных и ярких звёзд на удивительно прозрачном небе, больно ранила мне сердце.
***
Я упаковал вещи, выпил с тёткой чаю и уже собрался ехать, как вдруг словно чья-то жестокая рука сильно сдавила мне сердце. Я поднял чемодан и тут же схватился за грудь и сел на пол, хватая ртом воздух.
- Коленька, что с тобою? - перепугалась моя старая тётка. - Чёрт бы побрал эту маленькую потаскушку! Совсем тебя довела! Да ещё и Юродивый этот на тебя плохо действует. Зачем ты вообще с ним связался? Он кому хошь мозги набекрень свернёт. Вот сегодня, подошёл к твоей неверной, мол, поговорить ему с ней надо. Она сперва-то накричала на него, но он ей что-то тихим, ласковым голосом говорить начал, так она с тех пор вовсе смурная ходит, всё к Борьке жмётся. Сегодня утром это было. Я-то случайно рядом оказалась, да и не слушала их, зачем мне чужие секреты. Но Юродивый будто отец, ей что-то втолковывал, и раза два твоё имя промелькнуло. Вот такие дела, Коленька.
- Что?.. Что ты сказала, тётя Поля? - не своим, хриплым голосом спросил я. - Блаженный сегодня с Ириной разговаривал? Ну, конечно... Он же всё видит, всё знает. Он просто хотел мне помочь. Я же до сих пор её люблю. Сильно люблю, тётя Поля, что бы она мне ни сделала. Она ещё молодая и глупая. Но Юродивый зря старался. Похоже, ничего не вышло...
Внутри меня неотвратимо росла тревога. Тётя Поля дала мне отвар валерьянового корня, я залпом осушил кружку и вскочил на ноги.
- Тётя Поля! У меня самолёт в половине второго ночи. Я знаю, нужно ещё ехать в аэропорт, но я успею! Я сейчас!.. - почти крикнул я и выскочил за дверь, тётка лишь покачала головою мне вслед.
Сам не свой мчался я к берегу моря. Вот хижина, вот крыльцо. А где же?..
Он лежал ничком, уткнувшись головой в песок. В страшном предчувствии я подскочил к нему и потряс за плечо, шепча в отчаянии:
- Артемий Павлович!.. Профессор!..
В свете карманного фонаря, который случайно захватил с собой, я увидел, что волосы на его затылке слиплись от крови. Я взял его руку и припал к ней губами.
- Артемий Павлович... Учитель...
И всё вдруг само собой сошлось в моей голове в ясную и чёткую картину. Конечно же, это была жестокая месть Борьки Зверева. Иришка рассказала ему об утреннем разговоре с Юродивым, Борька не мог простить голыша, брошенного в его затылок год назад, он отомстил старику и смылся. Уехал навсегда.
Я плакал горько, долго и безутешно. Этот великий светлый мозг был враз уничтожен рукою жалкого, злобного, недалёкого типа. Такие люди, как Юродивый, рождаются раз в пол тысячелетия. Они незаметны, их не признают, их не понимают. Но никто не может отнять у них несомненное и гордое право - право мыслить широко и свободно, отбросив все веками накопленные миром догмы.
Я услышал за спиной чьё-то прерывистое дыхание и обернулся. Передо мною стояла Иришка.
- Я всюду ищу Борьку, - препуганно сообщила она, - он куда-то исчез. Ты его не видел? А что?.. Что случилось?
Я посветил фонарём на окровавленный затылок Юродивого.
- Полюбуйся! Вот что сделал твой Борька!
Она не стала ничего отрицать и выгораживать его, она даже не удивилась, только сказала:
- Борька говорил мне, что когда-нибудь сведёт с ним счёты, что Блаженный ему надоел. Но я думала, что он просто шутит. Да и мне, признаться, он тоже надоел. Никто о нём плакать не будет. Какая вообще от него была польза обществу?
Что-то сдвинулось в моём сознании. В считанные секунду я понял причину сходства Ирины с Юродивым.
- Какая польза, говоришь? - желчно переспросил я. - Да он никому не делал зла. А тебя он любил и берёг. Знаешь, почему?
Я перевернул труп лицом к верху и осветил его фонарём.
- Посмотри получше. Неужели ты так слепа? Твой нос, твои губы, разрез глаз, подбородок, и волосы вьются, как у тебя. Это твой отец, Ирина! Артемий Павлович Штерн!
Она схватилась за голову, из груди её вырвался мучительный, долгий крик.
- Нет, нет, нет! Этого не может быть, это неправда!!! Ты чудовище!.. Нет!..
Выкрикивая эти слова, она скрылась во мраке.
С тех пор много лет я её не видел, не знал, где она, что с ней, мучает ли её совесть.
Блаженного похоронили рядом с кладбищем, и на простой деревянной доске написали только одно слово: Юродивый.
Никто не стал искать его убийцу, никто не пожелал знать, кто он. Местная милиция дело возбуждать не стала, и вскоре все позабыли о старике, как будто его и не было никогда.
После похорон профессора я зашёл в его скромную обитель и там обнаружил горы исписанной бумаги, научные труды, гипотезы, теории и расчёты, полные гениальных идей и открытий.
Их я по сей день храню у себя до лучших времён. Эти работы настолько опережают наше время, что лучше с их публикацией подождать. Хотя я уверен, настанет срок...
***
И только по прошествии нескольких лет я узнал, что профессора, академика Артемия Павловича Штерна за чересчур "вольнодумные труды" и "идеалистический ненаучный подход" к физике сначала исключили из Академии наук, затем, когда он попробовал отстоять свои идеи, к нему применили более суровые меры.
Около десяти лет провёл он в сумасшедших домах и психиатрических клиниках тюремного типа, где его держали и "лечили" принудительно.
Ему, наконец, удалось сбежать, и больше о нём никто ничего не знал и не слышал. Он просто исчез. Но я-то знаю его дальнейшую судьбу. Я знаю всё, и со временем обязательно верну ему доброе имя, признание и славу. Это мой долг перед моим Учителем.
***
Спустя десять лет я вновь приехал в ту деревню на берегу моря, чтобы поставить на могиле профессора большой надгробный памятник.
К моему удивлению, могилка оказалась ухоженной, и вокруг ней бурно цвели маргаритки.
Памятник получился на славу. Я старательно украсил могилу и поставил ограду. На мраморной поверхности под фотографией из того самого научного журнала было крупными буквами выгравировано:
Академик Артемий Павлович Штерн (1928-1987).
Каждый день, пока я гостил там, я посещал эту могилу.
Тётка Поля, которая сильно постарела за эти годы и уже с трудом передвигала ноги, глядя на меня, всё качала головой:
- Эх, Коленька! Вроде, известным учёным стал, доктором наук, а как посмотришь, - всё тот же Юродивый. Ну, что ты к нему на могилку-то всё бегаешь? Памятник зачем-то мраморный отгрохал. Неужели, как ты говоришь, он великим учёным был?
- Да, тётя, был. Можешь не сомневаться.
Однажды, возложив на могилу свежие цветы, я распрямился и увидел перед собой стройную, красивую молодую женщину в чёрном.
Она серьёзно смотрела на меня, улыбаясь краешками губ. Рядом с ней стоял рыжий, вихрастый мальчуган лет девяти, очень похожий на мать.
- Здравствуй, Николай, - низким, мягким голосом произнесла женщина и нагнулась, чтобы положить букетик цветов, - спасибо за памятник.
Я внимательней вгляделся в её лицо.
- Не может быть!.. Ирина!
- Да, это я, - сказала она и наклонилась к уху мальчугана, - это дядя Коля, Артём. Помнишь, про которого я тебе много-много рассказывала? Это он поставил памятник на могилу твоего дедушки.
Мальчик поднял на меня свои внимательные, серьёзные, не по-детски мудрые глаза. У меня бешено подпрыгнуло сердце. В тонком античном профиле и правильных чертах лица угадывалось что-то моё, что невозможно было не заметить: мои гены, моя кровь.
- Почему?.. Почему ты не сообщила мне?.. Почему ты тогда исчезла? - задыхаясь от волнения, пробормотал я.
- Я думала, ты меня никогда не простишь и никогда не захочешь больше видеть. Но я расплатилась за всё сполна. Так что, теперь моя совесть спокойна.
Я с грустью смотрел на эту молодую одинокую мать без обручального кольца на руке. От той юной, задорной, порхающей девочки в ней почти ничего не осталось. Зато появилось что-то новое, что нравилось мне гораздо больше.
Я сгрёб их обоих в объятия, задыхаясь от счастья, и понял, что пришёл конец одиночеству, теперь я их никуда от себя не отпущу.
- Дядя Коля... Папа, - сказал мальчик, беря меня за руку, - пойдём на берег моря, а? Послушаем Вечность?..
Написано автором в 20 лет и опубликовано в маленьком сборнике научно-фантастических рассказов "Мысль".
Фото автора