Люська

 
 Люськин отец - Герасим Пешков, слыл в городке настоящим мастером-столяром. Не смотря на то, что в те времена всякая предпринимательская деятельность была запрещена, он, построив на своем подворье большой и теплый сарай, потихоньку в свободное время делал соседям и знакомым резную мебель. Круглые столы, этажерки для книг на точеных ножках, стулья и даже буфеты с круглыми стеклянными дверками, сделанные его руками, возможно, до сих пор украшают где-то чье-нибудь жилье, поскольку настоящие ценители мебели понимают, что выпускаемый ныне мебельный ширпотреб содержит в себе множество вредных химических соединений. Пешковская же мебель изготавливалась целиком из чистого дерева, и клей он использовал только костный.
Ее мать - тетка Шура, по каким-то причинам на производстве к тому времени, о котором идет речь, уже не работала. Когда имелось «сурье», она целыми днями сидела за ткацким станком и ткала половики из «материала заказчика». Суровые хлопчатобумажные нитки, для основы, у тетки Шуры были свои, где она их доставала - неизвестно. Зато когда они у нее имелись, от клиентов не было отбоя и ее станок постукивал целыми днями и ночами. Заказчики приносили свой материал в виде разноцветных разнокалиберных клубков целыми сумками. Готовя материал, они резали ножницами старую одежду на узенькие ленты, как-то скручивали их и сматывали в клубки…
При помощи ткацкого станка, изготовленного Герасимом, и трудом тетки Шуры, эта старая одежда превращался в цветастые полосатые половики, которые украшали полы горниц у всех соседей не один год. В изготовлении этой экологически чистой продукции принимала посильное участие и Люська, когда являлась еще подростком и потом, когда поступила работать на завод табельщицей. Одним словом - работящей считалась семья.
Надо отметить, что Герасим был человеком на вид тщедушным: невысокого роста, чуть сгорблен, узкоплеч, с впалой грудью и ровными руками, как плети. Мало того, он носил очки с толстыми линзами. Возможно, по этой причине так и не попал на фронт во время войны, а, возможно, и потому не попал на фронт, что работал на военном заводе модельщиком и просто находился «на броне».
Тетка Шура в отличие от своего супруга имела крепкое телосложение, хотя она росточком только чуть возвышалась над Герасимом, но сила в ней чувствовалась недюжинная.
Герасим, выполнив очередной заказ и получив расчет, проходил «через магазин», где «затаривался водкой под завязку», и прямо тут у магазина начинал пировать, угощал друзей и знакомых. Если тетка Шура вовремя не спохватывалась по поводу отсутствия мужа, тот напивался до полного отключения и мог провести ночь под чужим забором.
Но такое случалось крайне редко. Обычно его друзья все-таки приводили Герасима домой или сообщали супруге о его местонахождении. В таких случаях тетка Шура шла по указанному адресу. Если Герасим уже не мог стоять на ногах, то брала его поперек туловища и несла на плече домой.
За долгую совместную жизнь она научилась предугадывать его такие поступки, и ей частенько удавалось перехватывать супруга в районе магазина еще в более или менее соображающем виде. Герасим трепыхался, нецензурно выражался, но та становилась непреклонной и гнала мужа, как заблудшего гуся, домой. Крики в тот день с их подворья раздавались долго. Но Герасим не смел выйти со двора и, видимо, напивался дома под присмотром грозной супруги. Затем пару дней «отходил». По утрам уходил на работу, а вечером после работы в летнее время его худое тело в когда-то голубой, а теперь выгоревшей и застиранной майке, виднелось в огороде, где он бесцельно шлялся из угла в угол, имитируя перед домочадцами «кипучую деятельность». Затем он из огорода исчезал, но из его сарайки теперь доносился стук и покряхтывание, – это означало, что Герасим приступил к выполнению очередного заказа.
Дочь Люська у Герасима всецело уродилась в родню тетки Шуры. Она росла полным ребенком. Этаким крепышом. Про таких часто говорят: «кровь с молоком». Если в детстве многие дети от хорошего питания имеют лишний вес, то родители только умиляются их виду, надеясь, что со временем они «израстут» и их вес придет в соответствие с ростом. Люська же, чем старше становилась, тем больше набирала полноты. Хотя ее личико оставалось миленьким: круглая головка, розовые щечки с ямочками, светлые густые волосы, большие голубые глаза с длинными и темными ресницами, небольшие ушки, правильный небольшой носик и нежная улыбка чуть припухлых губок с белоснежными зубками. Приятный голос и веселый характер дополняли ее прелести. Однако тело с возрастом становилось «слоновьим». И чем дальше, тем больше. Тетка Шура, видя такое дело, стала ограничивать ее в еде, нагружала тяжелой работой по дому, водила с собой в парную, где пыталась ее «выпаривать», - ничего не помогало. К совершеннолетию та обогнала тетку Шуру по росту чуть не на голову и набрала вес почти в семь пудов. Герасим с Шурой уже стали волноваться по поводу ее «неприглядности».
- Люська! Прекращай жрать, иначе тебя никто не возьмет замуж! - шипела на нее мать.
- Ты любого мужика задавишь своим весом! – вторил супруге Герасим, – на тебя никто не польстится!
- Вы ничего не понимаете в женской красоте! …Да ну, вас, папа! - Не все же мужики кобели, чтоб кости глодать..!
- Столько лет прожил и не понимаю!.. – удивленно, глядя на нее снизу вверх, восклицал Герасим.
По соседству с Пешковыми жил тридцатилетний высокий, худой и жилистый мужчина Валентин Неропов. Их огороды были смежными, - их разделял угол забора. Он уже однажды состоял в браке, однако не пожилось: то ли детей не родилось у той первой жены или еще по каким-то причинам - да мало ли по каким... Вот Неропов разошелся с женой и жил с престарелой матерью. Он Люську знал с детства. Здоровался с ее отцом и матерью, иногда даже с ними разговаривал о повседневных делах, стоя по разным сторона забора. Валентин был немного застенчив, не отличался смелостью и решительностью. Пешковы знали его историю с женитьбой, да и сказывалась разница в возрасте между ним и Люськой, поэтому не смотрели на него как на потенциально возможного зятя. Ну, жил он по соседству и жил. Мало ли так живут до поры до времени и вдруг сближаются… а могут и не сблизиться никогда. Трудно сказать и как Люська к нему относилась.
Люська в то июльское утро находилась в своем первом отпуску. Долгое время нежилась в постели. Тетка Шура после ухода отца на работу начала поднимать ее:
- Люська! Пора вставать! Сходи в магазин - купи хлеба, сахару, сметаны и еще чёй-нибудь посмотри!
- Дайте хоть в отпуске отдохнуть! – сонно огрызнулась ей в ответ дочь.
- Хватит валяться! Отец ушел на работу за завтраком последний хлеб съел. Да и сахар кончается… Я борщ довариваю, а сметаны нет. Сама же сейчас встанешь -- есть запросишь… - продолжала нудить мать.
- Сами сходите!.. – недовольно отозвалась Люська, зная материнскую общительность и, надеясь на то, что если мать уйдет в магазин, то «зацепится где-нибудь языком» - у нее будет еще час времени понежится…
Как не уговаривала мать Люську в то утро, сходить в магазин, так и не уговорила. В конце концов, засоня наотрез отказалась выполнить просьбу матери и продолжала нежиться в постели. Тетка Шура плюнула в сердцах на дочь, засобиралась сама, наказав Люське следить за варившимся борщом на электроплитке.
Утро стояло солнечное и теплое. Легкий ветерок едва колебал листву на деревьях. Чистое небо обещало долгий и знойный день.
На улице и в соседних домах остались только старушки с малыми детьми, одна из которых сонно дремала на лавочке у своих ворот. Дети, кто постарше, уже давно весело резвились, купаясь в прохладных утренних водах распростертого рядом с домами неглубокого озера, нарушая его зеркальную гладь.
Все взрослые с раннего утра трудились на заводе, расположенном на другом берегу озера. Со стороны завода доносился производственный гул, иногда оттуда слышались глухие удары кузнечных молотов, а иногда далекий и высокий звук скрежета железа.
С соседней улицы слышался заливистый лай собаки, возбужденной приходом чужого человека.
Из-за соседнего забора изредка раздавалось гортанное кукареканье петуха и кудахтанье кур, также нарушавшие тишину летнего утра.
Люська после ухода матери какое-то время пребывала в утренней неге, находясь в пограничье сна и яви. Она вспоминала, как вчера поздно вечером, уже по темноте, чтоб не смущать своими телесами мужчин, с подружкой Валькой Соколовой ходила на озеро купаться и как приятно, вода, после знойного дня, холодила ее кожу. Конечно, она самую малость стеснялась своего тела. И эта малость не давала ей возможности купаться днем. Хотя еще года три-четыре назад она запросто со своими ровесниками целыми летними днями плескалась в теплых, парных водах озера. Мальчишки, ее ровесники, те из них, кто побойчее, иногда из любопытства или из шалости как бы вскользь, трогали интимные места на ее теле. В те моменты ей становилось неожиданно приятно, немножко стыдно и ужасно страшно. Страх вызывал в ней непритворный протест и ожесточение…
…Золотое времечко! Всплывшие воспоминания вызывали у нее щемящее чувство сладкой и безнадежной тоски по ушедшему детству. Вместе с этим надежду на близкую и радостную встречу с чем-то непознанным и незнакомым. Она трогала свое тело: ей оно казалось необычайно приятным…
Негу прервал резкий шипящий звук из кухни, от кастрюли, стоящей на электроплитке. Люська поднялась с кровати и двинулась в сторону прозвучавшей тревоги. Оттуда распространялся по всему дому необыкновенно острый, душистый и ароматный запах наваристого борща. Подошла к плитке. Приподняла крышку кастрюли, увидела, как бордовая жидкость на поверхности стала успокаиваться, и вновь опустила ее, оставив чуть больший зазор. От вида борща у Люськи начал подниматься аппетит. Она увидела рядом с плиткой лежащую ложку. Взяла ее в руку. Вновь открыла кастрюлю, перемешала содержимое и захватила ложкой совсем немного борща. Затем поднесла ложку ко рту и осторожно, боясь обжечься, стала втягивать в себя её содержимое. Борщ ей очень нравился: он ей напоминал вкус недавнего детства. Вернула крышку и ложку на место.
Двинулась по коридору на выход из дома. По дороге до истомы потянулась. Затем с ужасом вспомнила, что одета в одну ночную рубашку, собралась, было, вернуться к своей кровати за халатом. Но поняв, что на дворе и в огородах никого нет – рабочий день. Решила пойти в туалет прямо в ночнушке. У порога сунула ноги в старые галоши и, наслаждаясь теплотой летнего утра и своим собственным ощущением жизни, неторопливо зашагала в огород, где у них над ямой возвышался просторный туалет.
Туалет, построенный отцом лет десять назад на этом новом открытом месте, имел вентиляционную трубу, приступок – все, как положено. Мать каждый год красила его изнутри и снаружи. Яма под ним изначально выкопана глубокой, но близость озера сказывалась тем, что буквально спустя пару недель после «сдачи в эксплуатацию» она заполнилась грунтовыми водами наполовину. Это оказалось единственное существенное неудобство для туалетов подобного типа…
Люська жила в своем доме с самого раннего детства и других туалетов не знала, поскольку в те времена и общественные туалеты имели такую же конструкцию. Несмотря на это обстоятельство, всегда, прежде чем присесть, испытывала необъяснимый страх перед темной ямой, видневшейся через отверстие в полу. Ей казалось, что какое-то ужасное, отвратительное и загадочное существо может дотронуться до нее, поднявшись оттуда из темноты…
Валька Неропов в то утро был обеспокоен здоровьем своей матери. Ночью у нее случился приступ, и ему пришлось бегать к школьному сторожу, чтоб вызвать «скорую» по телефону. «Скорая» приезжала: молоденький доктор, обслушав мать со всех сторон и поставив два укола, сказал, что ничего страшного и рекомендовал съездить днем в поликлинику или вызвать на дом терапевта. Валентин сбегал на завод, отпросился до обеда и вернулся домой. Пока мать собиралась и обихаживала себя, готовясь к врачу на прием, он сидел под яблоней, – курил. Как шла Люська в туалет, он не видел.
...Та зашла в туалет машинально закрыла за собой дверь на крючок, приподняла подол ночной рубашки и разболоклась на приступке. В это время под ней что-то громко треснуло сначала слева – пол пошел вниз – Люська напряглась от неожиданности – затем сразу треснуло справа – пол разломился пополам по приступку… Под ней разверзлась холодная, зловонная и гадкая пропасть… Она, не успев даже ойкнуть, неожиданно ощутила себя в объятиях густой, смердящей и холодной жижи, которая поднималась все выше и выше, достигая ее груди… Все внутри у Люськи оборвалось и замерло от дикости и неправдоподобности случившегося. Ее охватил жуткий, неистовый и сверхъестественный ужас. От этого ужаса она нечеловеческим голосом, истошно, находясь на грани потери чувств, протяжно завопила:
- Ой! Ма - ма! – затем, набрав в грудь смрадного воздуха, от которого ее чуть не вырвало, - По-мо-ги-те!!! Помогите!..
 Торопливо перебирая руками впереди себя и хватаясь за остатки пола, она старалась держаться на плаву, но жижа засасывала и влекла ее тело в холодную бездну…
 Неропов услышал сначала какой-то глухой треск и стук со стороны подворья Пешковых. Затем вслед за этим последовал такой же глухой женский вскрик. А дальше, когда приподнялся со своего места, чтоб лучше сориентироваться и разобраться в том, - откуда слышатся эти глухие жуткие крики о помощи, он понял точно, что призывы раздаются от подворья Пешковых, и голос, хотя и изменен ужасом, но все же ему знаком. Он быстро подбежал к забору и остановился в нерешительности. Ему показалось, что женский голос слышится из закрытого туалета. Его сначала взяла оторопь… Он ожидал, что на призывы о помощи должен выйти из дома кто-то из Пешковых. Но, несмотря на открытую дверь в дом, там стояла полная тишина. Валентин перепрыгнул через угловой столб и двинулся к закрытому туалету…
 …Люська, чтоб не утонуть, кое-как дотянулась одной рукой до порога туалета и, просунув пальцы в щель между порогом и дверью, продолжая барахтаться в жиже и призывать о помощи, держалась на плаву… Достать до крючка, удерживающего дверь, ей оказалось не по силам. Это обстоятельство усугубляло ее положение.
 Она несколько раз прислушивалась, замирая – не идет ли ей кто на помощь, но определенного ничего не слышала. Стоило ей замереть, как она всем телом чувствовала крайне неприятное, мерзкое и невыносимо противное щекотание кожи от каких-то мелких живых шевелящихся червяков… От ужаса безысходности и безвыходности она теряла силы. Её голос стихал, но вместе с тем становился еще умоляюще – жалобней, беспомощней.
 Когда Неропов остановился перед туалетом и увидел ее грязные пальцы на пороге, то все понял. Опять остановился в нерешительности, несколько раз дернул за ручку двери и только громко окликнул:
 - Кто там?
 - Ломайте дверь! – неожиданно решительно заорала Люська из бездны.
 Валентин окончательно определил ее по голосу, резко дернул за ручку, но дверь не поддалась.
 Крики о помощи прекратились.
 Кроме Неропова на призывы никто не отозвался.
 Собрав еще больше сил, он дернул ее вновь. - Безрезультатно. Тогда увидев стоящую невдалеке штыковую лопату, он быстро сбегал, и принес ее. Засунул лезвие в щель между дверью и косяком. Действуя ей как рычагом, открыл дверь, вырвав при этом крючок из косяка «с мясом». На поверхности ямы он увидел грязное, искореженное ужасом лицо Люськи, которая испуганно глядела на него тоскливыми глазами. Ночная рубаха у нее задралась до плеч и кое-где вздулась «фонарем». Вновь взяв в руки лопату за черен, он подал Люське наконечник. Когда та взялась за него, он с невероятным усилием потянул на себя лопату. Утопающая, также напрягая последние силы, потянулась из ямы, упираясь ногами в ее стенки и остатки пола. Несколько секунд и Люська выползла на поверхность, перевалившись всем телом через порог. Когда встала на ноги и одернула то, что осталось от ночной рубашки, с нее комками потекла гадкая и зловонная жижа…
 Неропов, застенчиво улыбаясь, хотел, было, направиться к своему забору, посчитав свою задачу выполненной. Ему стало неудобно, как-то не по себе, оттого, что он видит молодую девушку в таком в высшей степени неприглядном виде. Хотя и понимал, что без его помощи та могла неопределенно долго и бесплодно взывать о помощи и даже погибнуть… Его охватило необъяснимое чувство стыда. Он даже отвернулся и сделал несколько шагов к забору. Но Люська быстро поняла свою полную беспомощность и теперь, после такого неожиданного спасения, не могла самостоятельно обмыться, не запачкав все вокруг себя гадостью. А, возможно, и просто из чувства глубокой благодарности к этому человеку, перед которым она уже «так низко пала» и «ниже некуда…», чувство стыда перед ним она вдруг перестала ощущать, – почему-то моментально Валентин стал ей бесконечно близким и родным.
 Она быстро двинулась к колодцу, около которого стояли несколько деревянных бочек с водой. В этих бочках грелась на солнце вода для полива огорода. На ходу, нисколько не раздумывая, ласковым голосом велела Неропову:
 - Валюша! Помоги-ка мне обмыться от этой гадости…
 Валентин безропотно ей подчинился и последовал за ней. Пройдя мимо колодца, она остановилась, чуть зайдя за сарай от посторонних глаз. Повернувшись спиной к Неропову, резким движением через голову, скинула с себя рубаху и отбросила ее в сторону, при этом указала:
 - Валюша! Там вода в лейке стоит… Возьми-ка ее и принеси сюда. …Поливай меня… прямо сверху!
 Валентин крайне изумленно воспринял эти ее действия и просьбы, но не смел воспротивиться. Он послушно и молча выполнял все ее указания. Принеся лейку и вылив ее на соседку, он еще несколько раз набирал в нее воду из бочки, приносил к месту мытья Люськи и терпеливо держал над ней.
 Когда та отмылась до бела, Неропов был поражен необыкновенно прекрасной, неземной и величественной наготой своей соседки. Он жадно и восторженно наблюдал, как у нее поднимается и опускается высокая и полная девичья грудь во время дыхания, как в свете рдеют спелыми ягодками крупные соски, являвшиеся перед ним в профиль, то с одной, то с другой стороны ее мощной спины. Он завороженно, с замиранием сердца, следил за тем, как та шевелила крутыми половинками зада, когда глубоко нагибалась и переминалась с ноги на ногу, обмывая низ своего тела, где скрывалась девичья тайна..! Как волновались и колыхались складки на ее боках, тая в себе женскую силу…
 Он даже прищурился от этой ослепительной и блистательной белизны ее тела, покрытого искринками водяных капель и освещенного еще неярким утренним солнцем. Ему нестерпимо захотелось дотронуться самому до этой величественной белизны рукой, но не посмел…
 Испытывая огромное, ранее неведомое наслаждение от одного вида этой нагой, крепкой фигуры, Неропов чувствовал, что где-то внутри него возникло и росло горячее желание нескончаемости этого простого действия, безмерно захватившего и поглотившего его – ношение воды и орошение этого созданья, живущего с ним рядом по соседству.
 Если б не этот мерзкий запах, охвативший и заполонивший весь двор, если б не мухи, слетевшиеся и жужжащие в воздухе, Неропов наверно тут же, предложил бы свою руку и сердце этой неожиданно ставшей такой близкой, желанной и дивной девушке. И она, раз так доверилась, вряд ли смогла отказать ему в этом предложении...
 Эта сцена оказалась оборвана также резко, как и началась - появлением тетки Шуры.
 Та зашла во двор с улицы, держа в одной руке сумку с покупками. Когда услышала стрепетиный шум воды об обнаженное Люськино тело, повернула голову в их сторону и остолбенела в удивлении. Ее лицо перекосилось в злобной гримасе. Уже подбоченясь, собралась наброситься на обоих, а в большей степени на дочь, допустившую столь неслыханное бесстыдство и позор…
 Однако первой в этой ситуации сориентировалась Люська:
 - Мама! Валентин меня спас! Я провалилась в туалетную яму!.. Чуть не утонула в ней!.. Вот он мне помогает обмыться!.. – говорила она прерывисто и горячо, голос ее немного подрагивал.
 Нос тетки Шуры, наконец, почувствовал омерзительный запах, стоящий в их дворе, и та сразу обеспокоено засуетилась.
 - Дочка! Да как же это?.. Ведь крепко было!.. – запричитала мать.
 - Мама! Принесите лучше какую-нибудь старую тряпку! - Мне нужно обтереться! И что-нибудь накинуть на себя! Мне еще долго надо мыться, что отбить этот проклятый стойкий запах… - просила Люська.
 Последняя фраза была больше обращена к Неропову.
 С глубоким сожалением и ошеломлением в глазах Валентин отнесся к появлению тетки Шуры. Своим явлением та отказала ему в любовании этой прелестью. Но делать стало нечего: в дальнейшей его помощи Люська не нуждалась. Он с неохотой отвернул свой любопытный взор от этого сладкого сумасшествия, поразившего его. Получив от пострадавшей соседки благодарные слова в награду за помощь и перепрыгнув забор, удалился, неся в душе тихую радость и надежду…
 …Той осенью Валентин и Люська сыграли свадьбу. На свадьбе самым веселым анекдотом стала загадка: «В глазах тоска, под бородой доска, а дверь на крючке! - Кто это?..»
-----------