Ли Бо задумчиво сидел за столиком в забегаловке. Хозяин забегаловки, радушный хозяин Ван Тянь и его жена И Жун, разумеется, никогда бы не согласились бы с подобным названием собственного заведения. Ресторанчик, кафешка, едальня или как ещё на современный лад называлась торжественно «Дворец дракона». Целых шесть столиков и двенадцать скамеек шириной с ладошку младенца предназначались для жаждущих посетителей. Никогда не говорите, пожалуйста, будто традиционные китайские скамейки, иногда настолько узкие, что подобны насесту для курицы, предназначены для повышения оборачиваемости заведения. Присядет, дескать, посетитель покушать, натрет зад, ожидая официанта, быстро съест своё блюдо и уйдет, оставляя место новому клиенту. Ван Тянь просто следовал традиции, да и как не следовать обыкновению владельцев маленькой забегаловки, если в тесной комнатушке табуреткам нет места. Точнее, место есть, но тогда количество столиков придется сократить до трёх. Ох, как печально! Не заставлять же посетителей ждать на улице. На столике перед Ли Бо лежал кусок бумаги. Сбоку бумаги стояла бронзовая чернильница в виде черепахи и с любопытством глядела на Ли Бо. Черепаха косила глаз на знаменитого поэта с каким-то женским ехидством, напоминая Ли Бо красотку из веселого квартала Лю Шуйфень. Та тоже любила косить глаз на Ли Бо, ожидая очередной шутки или комплимента, раздаваемые Ли Бо без счета в моменты беззаботного настроения. Ли Бо любил чернильницу в виде черепахи. Она помогала ему быть не слишком серьезным в момент творчества. Иногда, когда под рукой не было привычной чернильнице, он представлял её себе в воображении. Он даже не мог хорошо писать без какой-то иронии, ощущая себя то слишком вульгарным, то слишком торжественным и избыточно красивым. И стихи тогда выходили под стать – окружающие восхищались, некоторые даже рекомендовали всегда писать в получившемся стиле, а Ли Бо нервничал и находил свои произведения самовлюбленными и пошлыми. Зато с чувством иронии всё получалось как нельзя лучше. Только самые умные читатели замечали разницу, а Ли Бо радовался, ощущая в собственных стихах естественность и изысканность.
Ли Бо еще раз посмотрел на ехидную черепаху и написал:
Одинокая лодка на фоне гор,
Журавли миновали Луну…
Он снова задумался. Тяжело сочинять стихи после пятидесяти лет. Ученые медики прямо говорят – после пятидесяти ослабевает огонь печени, все внутренние силы организма вынуждены работать на сохранение сил, даже в сексе полагается блюсти умеренность, а стихи хуже секса, требуют ещё большей самоотдачи и беззаботности юности, готовой наплевать на поучения светил медицины. Тут-то снова приходила Ли Бо на помощь способность к иронии, равнодушие к критикам и полное нежелание работать упорядоченно. Стихи как и в юности приходили, ложились на бумагу или исчезали не пойманными быстрой кистью Ли Бо. Впрочем, исчезнуть не пойманными стихи могли, если сам Ли Бо не хотел их поймать. В нужный момент его мозг работал спонтанно. Сказывалась воля и взрывная техника отличного фехтовальщика на мечах. Стихи словно сами торопились сдаться под напором воли и кисти, и тогда Ли Бо охватывала радость, понятная далеко не всем поэтам и очень немногим писателям, радость от способности выложиться в какие-то мгновения, как сокол в полете за птицей, как боец в успешной схватке с несколькими противниками, как рыбак, попавший в шторм, несущийся сквозь самые опасные метры прибоя и успевающий проскользнуть в тихую бухту с богатым уловом. После такого успеха руки начинали предательски дрожать, а прошлое напряжение превращалась то в ощущение нелепой эйфории, то в полную опустошенность, а чаще в нечто более опасное. Ощущение красоты слова исчезала, чужие и свои стихи начинали казаться бесцветными, и приходил страх: неужели это навсегда? Ещё немного, и усталость поглотит талант без остатка, останется только гонор маститого поэта и необходимость казаться талантливым исключительно ради выживания. Придется завести овощную лавку, переписывать свои старые стихи и дарить их одним знакомым ради связей, другим знакомым ради денег и радоваться возможности прожить хоть ещё один день в достатке. Шутка, конечно, и страшилка для подстегивания вдохновения, но доживать дни, грустя о былом даре, не хотелось. Поэтому Ли Бо так держался за всё, дарящие ему весёлое, ироничное настроение, часто таскал с собой чернильницу, особенно в последние годы, проведенные в ссылке. Она заменила ему меч, и теперь, почти вернув себе право передвигаться по стране, он чувствовал себя немножко странно. Меч снова висел сбоку, но тяжесть чернильницы напоминала о себе больше тяжести меча и мешочка с деньгами на поясе. При посещении веселых девушек, он не забывал пошутить с ними, словно с Лю Шуйфэнь, и быстро спохватывался. Местные проститутки смеялись натянуто, в глазах сквозило непонимание и полная растерянность. Слава знаменитого поэта заставляла малообразованных окружающих искать глубокий смысл в любой глупой шутке и недоумевать над тонким юмором. Одно утешало – местная выпивка пьянила не меньше столичных вин, а собутыльников, сами понимаете, в любой части Китая найти не сложно.
Ли Бо еще раз посмотрел на стихи и устыдился. Он глотнул чая и уставился на прохожих. Ощущение мелкой сутолоки провинциального городка на фоне медленных облаков вызвало приятную расслабленность и начисто выветрило остатки случайного стиха из головы. На ближайшем перекрестке заиграли уличные музыканты. Они чуть затягивали ритм, и от их паршивой игры Ли Бо инстинктивно расслабился словно немного выпил водки. В таком настроении игра стала значительно приятнее.
«Привет, слушаешь музыкантов?», - раздалось сзади. Ли Бо, не оборачиваясь, узнал голос молодого купца Мао Синькая.
«Ага, играют, словно успели пропустить по шесть лянчиков байгара», - ответил Ли Бо.
«Ха, ха, ха», - засмеялся Мао Синькай. – «Только гений сочинит им песню под такую игру».
«Ты не прав», - сказал Ли Бо. – «Я бы сходу сочинил им песню, останови они свою музыку после трех тактов. Но после пяти тактов у меня исчезло вдохновение».
«Ха, ха, ха», - ещё громче засмеялся Мао Синькай. Закусочная затряслась от его раскатистого смеха. Ли Бо повернулся, подмигнул, жестом пригласил сесть и поднес палец ко рту:
«Не так громко, Мао. Возможно, хозяин успел купить тонкую, фарфоровую посуду».
Мао Синькай попытался сказать: «Здесь? В этой дыре?», - но схватился руками за живот и сел, словно подкошенный. Через несколько секунд он кончил хохотать и громко хлопнул руками в ладоши. Прибежал хозяин. Мао Синькай слушал вежливую скороговорку Ван Тяня, многозначительно кивал, наконец, совершенно не обращая внимания на протесты Ли Бо, заказал с пяток блюд.
Ли Бо чуть улыбнулся. Отец Мао Синькая имел выгодные подряды при губернаторе области. На поддержание связей уходила уйма денег. Отец и сын старались подать себя ценителями учености и образованности. Дружба с Ли Бо была частью имиджа. Мао Синькай творил свою репутацию, щедрой рукой оплачивая счета на пьянки, делал нужным людям подарки и отнюдь не стеснялся своего корыстного интереса. По отношению к Ли Бо Мао Синькай сочетал расчет, вызывающую симпатию порядочность и истинное восхищение перед талантом поэта. Его дружеское отношение к Ли Бо выражалось в желании общаться и оказывать денежную помощь, независимо от видов на контракты. Ли Бо держался по отношению к Мао Синькая покровительственно, как и полагается истинному таланту со связями при дворе и доходом, позволяющим при желании обходиться без общества подрядчиков. Опала и казнь принца Линя не слишком затронула торговые дела родственников Ли Бо и гордость за родственника-поэта. Ли Бо спокойно брал у них деньги, помятую, сколько он сделал для них во времена своей славы во дворе императора, и не отказывал себе в мелких удовольствиях.
Сынишка Ван Тяня подал чай. Чай культурные люди пьют перед едой, а варвары после еды. Мао Синькай сделал маленький глоток и начал делиться: «Вчера учитель Лян задал писать сочинение по теме из Хань Фэйцзи. Всю первую стражу писал. Сегодня утром он пришел, посмотрел и сказал, что я не учел комментарий. Такая скука! Послал его куда подальше, отправился на склады отца проверить работу приказчиков, обратно по пути захожу к тебе. Никто не знает, когда ты придешь. Решил заглянуть в Дворец Дракона».
«Надеюсь, не ради комментария».
«Нет, нет», - Мао поспешно сделал изумленное лицо. – «Пусть старый Лян своё отрабатывает».
Ли Бо задумался. Сам он хорошо разбирался в учёных комментариях и в учителях вроде старого Ляна:
«Знаешь, иногда что-то должно надоесть, прежде чем начнешь свободно мыслить. Некоторые мои лучшие вещи были написаны, когда я здорово уставал и начинал испытывать отвращение к написанному другими. Иногда мне кажется, что я далеко не одинок. И поэты, и философы часто пишут от усталости читать чужие вещи и принимать их за чистую монету. Если ты будешь успешно торговать от усталости читать комментарии, ты станешь в чем-то подобен философам».
«Философом от поставок риса в армию, вот здорово!», - Мао Синькай чуть снова не расхохотался, затем спохватился и замолчал, пытаясь как можно лучше запомнить удачную мысль.
Ли Бо посмотрел на перекресток. Музыканты продолжали играть, а чуть сбоку от перекрестка, стараясь не мешать движению, пара циркачей показывала акробатический номер. Мужчины делали стойки на руках, сальто в воздухе, ходили колесом, стараясь привлечь прохожих и явно оттягивая момент главного шоу. Сбоку от Мао Синькая тихо появился Ван Тянь и поставил на стол закуски. Ли Бо для вежливости положил себе немного еды и задумался. Вся последние десять лет жизни представлялись ему способом поддержать в себе определенный настрой, необходимый для творчества. Раньше стихи приходили сами собой. Потом появилось мастерство и умение вводить себя в нужное настроение. Он много читал, общался, пил с друзьями, фехтовал на мечах, занимался цигуном, выученным за четыре года жизни с даосскими отшельниками, ездил по стране и просто бродил по горам, но, стоило только захотеть, за два дня или за неделю работы он вводил себя в нужное настроение и писал стихи запоем, пока от усталости не начинал ходить как сомнамбула по комнате и вызывать неудовольствие домашних и знакомых. Тут волшебная способность сама покидала его. Требовался отдых, заполненный учебой, пьянками и тем, что обычные люди называют работой, а себя считают великими тружениками. Нет, и тогда случалось написать нечто достойное его гениального дара. Как всякий истинно талантливый человек Ли Бо отлично знал цену строчек, рождавшихся под его кистью. Обычные иероглифы, если стихи удавались, начинали восприниматься им как особо выпуклые, насыщенные жизнью, вызывающие таинственные вибрации при чтении. Внутренняя концентрация передавалась в них и вызывала целую гамму мысли и эмоций у читателя. Гением себя Ли Бо считал даже не в момент написания стихов, а в тот таинственный момент последней концентрации настроения и мысли, когда стихи, ещё непонятые, складывались в голове. Даже когда требовалась правка, он знал, что просто не успел донести уже готовый образ до бумаги. И через год правка стихотворения являлась скорее не дополнением нового, а припоминанием не расслышанного. Да, хорошо было жить до тридцати пяти – сорока лет. Затем началась борьба за выживание. Он даже не заметил начало борьбы за сохранение таланта. Восстание Ань Лушаня, назначение в войска принца Линя на Янцзы, нелепые военные действия, обвинение принца Линя в попытке мятежа, тюрьма, следствие, ссылка. Ух, только в ссылке Ли Бо ощутил себя пожилым человеком.
Он взглянул на Мао Синькая. Купец ел жадно, как и полагается молодому человеку, посвятившему всё утро и половину дня делам. Поставки, приказчики, заказчики, борьба за каждый фень, наставления отца и ещё старик Лян со своими комментариями. Ничего, ему для дела полезно. Культурная нация – китайцы. Кто бы ещё додумался связать воедино вопросы культуры, образования и карьеры? Нет, варвары нам не конкуренты. Говорят, среди них попадаются образованные люди, но они развлекаются культурой и науками. Только у китайцев культура имеет четкую цель – власть и деньги. Мы учим старые каноны, летописи и романы ради власти и денег. Культура объединяет чиновников и купцов в борьбе за власть и деньги, помогает избавиться от конкуренции профанов, культура учит понимать чужие хитрости, а главное, четко проводит разграничительную линию между своими и чужими. Ли Бо немножко повращал мысль в голове, посмотрел на умозаключение с разных сторон и ощутил привычный приступ иронии. Он всю жизнь писал стихи ради эстетического наслаждения для себя и читателей, а в итоге создал дополнительную преграду для профанов, жаждущих власти и денег – маленький плюс для знающих и понимающих стихи Ли Бо, и дополнительный минус для неучей. Мол, неуч каноны знает настолько плохо, что даже для чтения стихов Ли Бо время не смог выискать, все силы бедолаге приходится тратить исключительно на классическую учебу.
Ли Бо посмотрел на акробатов на перекрестке. Чуть передохнув, они стали показывать силовые упражнения. Один держал другого высоко над головой, а последний начал со стойки на руках, затем сделал угол, еще несколько движений, и он уже стоял на одной руке. Работали акробаты на совесть, четко показывая отдельные движения, почти без пауз перед силовым выходом наверх, и дрожание напряженных рук, вызванное балансированием в стойках, почти не ощущалось. Провинция знает толк в бродячих циркачах. Гулом одобрения встретили зрители конец выступления. Ли Бо смотрел и впитывал ощущения. Было немножко грустно. Столько быстроты и ловкости в каждом движении, какого-то веселья силы, удовольствия простоты и отточенности движений, способность улыбаться, напрягая все мышцы. На какой-то момент Ли Бо захотелось им позавидовать. В молодости у него этого чувства не было. Он наблюдал выступления акробатов иначе, с естественной радостью почти соучастника. Он сам крутил сальто и садился на шпагат. Сил жизни в нем было не меньше. Он выбрал другой путь и платил за него ещё большим напряжением и трудом. Теперь он вкушал зрелище заведомо отстранено, пытаясь ограничиться эстетическим удовольствием.
Мао Синькай поднял палочки для еды и направил их на акробатов:
«Хочешь, попросим выступить их прямо здесь? Говорят, они на заказ делают уникальные номера».
Он достал кошелек и повернулся в сторону сынишки Ван Тяня. Тот застыл у двери в кухню в ожидании приказов посетителей и радостно демонстрировал всем хорошо поставленную, несколько угодливую улыбку. Ли Бо остановил друга:
«Не надо, боюсь смазать впечатление».
«Неужели так страшно смазать хорошее впечатление ещё более лучшим зрелищем?»
«Когда как… Сейчас удивительно приятно видеть выступление, не предназначенное для моих глаз. Это как игра воды в ручье. Она кружится, бежит своим путем, падает, образуя пену и радугу водопада от полноты жизни. Если забыть о зрителях, стоящих на перекрестке, я тоже могу представить игру удали и мастерства, подобную игре воды в ручье. Вблизи их выступление будет выглядеть слишком преднамеренным».
«Ха, вот так поэзия», - засмеялся Мао Синькай. – «Эти ребята выступают исключительно ради зрителей. Без них они даже тренироваться не будут, вернутся в деревню, станут выращивать овощи и рис, пить байгар по праздникам, да детей плодить».
«Ты прав, в поэзии хватает искусственного. Что-то выпячивается, что-то прячется. Давай лучше выпьем».
Сынишка Ван Тяня мигом пронесся на кухню и принес лучшее вино заведения. Ли Бо достал из кармана медную монету и попросил отнести акробатам на перекресток.
«В следующий раз моя очередь», - сказал Мао и чуть пригубил вино. Ли Бо залпом выпил полчашки и торопливо закусил. Вопросы манер благородного мужа его в данный момент не волновали. Следующими собрались выступать фокусники. Они вышли вперед, но неожиданно подались к краю дороги вместе со зрителями. Быстрой трусцой на перекресток выехала коляска, запряженная парой лошадей. Она поравнялась с забегаловкой и неожиданно затормозила. Крепкий мужчина лет сорока вышел из неё и быстро вошел в забегаловку.
«Друзья, довольно неожиданное место для встречи. Однако сокол всегда сокол даже среди ворон. Не заметить невозможно», - Ю Жуцин, родственник правителя городка, решительно вошел в забегаловку. Слуга выдернул табурет из-под зазевавшегося посетителя. Трое приятелей стоя приветствовали друг друга легким поклоном и сели.
«Ничего удивительного, работа», - сказал Ли Бо и указал на чернильницу. – «Хотелось воспеть сутолку и обилие людей на улицах. В классических текстах времен династии Хань подобным моментам всегда уделялось внимание».
«Ладно, можете не говорить. Ваш талант способен воспеть любой уголок вселенной», - Ю Жуцин считался одним из поклонников поэта и прощал Ли Бо любое проявление экстравагантности. – «Кстати, Мао. Ещё не видел твоего отца. Когда поставите соль?»
Мао Синькай немножко удивился, но не подал виду. Ю Жуцин ни за что не отвечал. Формально он приехал в городок проведать родственника и передать письма от родных. Начальник городка Ю Да сам был обязан следить за монополией государства:
«Соли с избытком. До соляных промыслов на море километров триста. Монополия на соль принадлежит государству. Мы – люди маленькие. Попросили помочь с перевозкой – перевезли на местный императорский склад».
«Знаю. Ты мне другое скажи. Если поднять налог на соль наполовину, цены быстро вырастут?»
Мао Синькай задумался. Конечно, каждый купец, помогающий государству в подрядах, в убытках не будет. Но риск велик. За любую махинацию отвечать придется купцу, а делить доходы придется с чиновниками. Мао Синькай решил не рисковать:
«Цены будут расти постепенно, месяца три. Конкретную схему поставок и сбыта лучше обсудить с отцом. В приморских районах эффект будет обратным. Народ начнет брать воду в море и тайком выпаривать соль дома. Километров за сто от моря соль вздорожает, но общие доходы упадут. Километров за двести контрабанда солью начнет процветать. По стране доходы от налогов должны резко возрасти, несмотря на обилие торговых путей. Наполовину доходы не вырастут, но процентов на 25-30 обязательно. Наш же городок окажется на главном пути контрабандной торговли».
Ли Бо слушал и старался выглядеть равнодушным. Ю Жуцин закрывал вид на выступление фокусников. Жизнь в столице и общение с высшими сановниками и аристократами, последовавшие война и опала приучили его вовремя казаться равнодушным и начинать восхищаться чиновной мудростью, полной заботы о государственных интересах, только в случае необходимости. Здесь же и этого не было. Родственник правителя города искал схему обогащения, пытаясь соединить торговые связи на родине с административными возможностями двоюродного брата. Ю Жуцин поговорил ещё немного о тяготах службы, ответственности, злобе клеветников, затем отпустил пару шуток и на прощание процитировал классическое стихотворение «одряхлел от государственных забот и хочу надеть одежду простого монаха». Затем он резко встал, вежливо попрощался и бодро поспешил к колеснице.
Мао Синькай посмотрел на равнодушное лицо Ли Бо. Тот бросил взгляд на черепашку и слегка усмехнулся:
«Не волнуйся, Лу Жуцин знает, я никому не скажу. Подобные диалоги мне приходится выслушивать несколько раз в неделю».
«Вы слушали такое и ни разу не пытались хорошо заработать? Честное слово, впервые вижу подобного человека!».
«Зачем заранее спешить прежде, чем налоги поднимут. Обгонишь правительство – выкажешь ему неуважение», - Ли Бо пожал плечами и попытался продолжить иронизировать. - «Каждый человек обладает способностью влиять на других людей, делать карьеру или заниматься торговлей. Одни могут сделать много, другие – очень мало и сами поддаются чужому влиянию. Я свою способность вложил в стихи, поэтому не могу сильно влиять на других людей. Буду опять заниматься торговлей по крупному или активно делать карьеру при дворе - обязательно проиграю».
«Удивляюсь вам, учитель. Как будто вы способны не понять элементарные вещи во имя бескорыстия».
«Не понять элементарные вещи, особенно во имя корыстных соображений, отнюдь не сложно», - переход от ироничного тона к серьезному был у Ли Бо естественен как дуновение ветерка. – «Чиновники хотят разжиться. Им нужна коррупция, и они сознательно ведут империю к упадку. Или император найдет нового премьера, и тот наведет порядок, или упадок империи продолжится в соответствие с законами подъема и упадка любой династии. Остальным полагается пытаться разбогатеть вместе с чиновниками или обнищать вместе с большинством обывателей. Остается срединный путь вечного лавирования. Увы, силы не те. Береги свою голову, Синькай, как я берегу способность писать стихи. Принять своё время таким как есть и беречь голову – одно и тоже».
Мао Синькай задумался. Его отец мало смыслил в классических канонах, но неплохо разбирался в людях. Когда-то он исподтишка указал на Ли Бо и сказал: общение с необычайным человеком для богатого иногда дороже денег. Бедным общение с редким талантом только слабое утешение на старости лет, богатым – нечто большее, оно придает тонкий аромат их богатству в воспоминаниях. Молодой купец вспомнил слова отца и решил, что суть их он сможет понять только через много лет, пока же лучше запомнить слова Ли Бо, а потом записать их. Пока он раздумывал, кисть Ли Бо порхнула по бумаге. Мао Синькай увидел четверостишие: Благородный муж не предлагает сделку в забегаловке, где стены имеют уши. Мао покраснел, но Ли Бо уже зачеркнул кистью стихотворение и смотрел на перекресток. Молодой торговец покраснел и повернулся вслед за Ли Бо.
Фокусники уже закончили выступление, вперед вновь вышли акробаты. Они держали в руках длинный шест. Рядом с ними стояла молодая, миловидная девушка в простенькой одежде. Акробаты подняли шест над головой, а девушка начала ходить по шесту и делать разные трюки. Время от времени акробаты опускали шест на землю, и трио переводило дух. Ли Бо решил не обращать внимания на музыку, доносившуюся с перекрестка. Движение девушки само несло в себе какой-то особый шелест музыки, напомнившей ему шелест бумаги под кистью во время литературных занятий в молодости. Да, помниться он сам в молодости ощущал музыку, слитую со смыслом иероглифа, во время письма. Каждое движение отточено, в душе радость от непринужденности работы кисти, смысл и красота создавали изысканную мелодию в голове. В детстве он старался, мучался от напряжения, в юности он ощутил радость свободы. Пусть потом мастерства прибавилось, пусть потом он писал красивые иероглифы исключительно для подарочных вариантов своих стихов, но тогда, в молодости, ему казалось маленьким чудом слияние письма, вдохновения и красоты в движениях кисти. Он физически ощущал легкость собственного ума и легкость достижения цели. Сейчас он видел плавный переход от одного акробатического трюка к другому как соединение черт в написание слова, торжественность пробела между словами, образование фразы и логичную концовку. Наконец, девушка прыгнула с поднятого над головами гимнастов шеста, сделала сальто в воздухе и легко приземлилась на ноги. Ли Бо вскрикнул от восхищения.
«И мне понравилось», - чистосердечно сказал Мао Синькай. – «Знаете, наставник. В детстве я обожал смотреть акробатов. Их жизнь мне казалась интереснее занятий торговлей или изучения канонов. Теперь я отдыхаю, когда вижу хорошее выступления. В этот момент мне всё равно, купец ли я, дурной знаток комментариев или подрядчик. Посмотрел и дышится глубоко».
Он подозвал сынишку Ван Тяня и сунул ему монеты в руку. Ли Бо хотел добавить свои деньги, но Мао Синькай запротестовал: «Деньги от нас обоих. Беги маленький Ван, и вот тебе ещё монетка за услугу». Маленький Ван от монетки лично для него мигом стал сообразительным мальчиком. Он ловко ускользнул от протянутой Ли Бо руки с деньгами и помчался на перекресток. Ли Бо засмеялся и поднял чашку с вином.
Мальчик подбежал к акробатам и сунул им деньги. Артисты чуть растерялись и заговорили с мальчиком. Маленький Ван что-то произнес скороговоркой и показал пальцем в сторону забегаловки отца. Акробаты сделали шаг вперед, но маленький Ван снова произнес несколько слов и бросился назад. Прибежав назад, он быстро сказал Мао Синькаю:
«Увидев деньги, они хотели выступить прямо у двери «Дворца дракона», но я их попросил без предупреждения не подходить. Я правильно сделал?»
Мао Синькай посмотрел на Ли Бо.
«Правильно, маленький Ван. Я не хочу видеть их напряжение».
Сынишка отрицательно махнул рукой акробатам, и те отошли в сторону посовещаться. Толпа зевак скрыла их. Удивительно сообразительный народ – нищие зеваки. Знают, когда можно не платить за зрелище и быть уверенным в его продолжении. Бедность учит развлекаться без денег. Приходится жить, развлекаясь чужими событиями. Кто-то ищет разнообразие в шуме соседей за стеной, кто-то в сплетнях про императорский двор, в драках возле забегаловок, кто-то в музыке, исполняемой на чужих свадьбах и праздниках, а тут циркачи под самым носом. Не беда, если желудок уже подвело от голода или дома заждались. Подождут чашка риса и пригоршня вареных овощей. И пускай карманники шарят вокруг, ничего, кроме дырки в кармане им не стащить. Пускай тащат и пытаются на эти дырки рис прикупить. То-то смеха будет, когда приказчик в лавке, увидев дырки вместо денег, им шею намылит.
Акробаты совещались не слишком долго. Толпа расступилась. Акробаты сделали несколько шагов в сторону забегаловки и развернулись к ней лицом. Они явно хотели отблагодарить за деньги неведомых им посетителей. Мужчины поставили шест вертикально и подняли его. Ловко, как обезьянка, девушка вспрыгнула и вскарабкалась наверх. Теперь она больше выполняла медленные движения, изгибаясь всем телом, демонстрировала гибкость суставов и идеальную точность равновесия. В исполнении любой другой акробатки подобные упражнения напоминают движения змеи. Аккуратность и плавность начинают затмевать непринужденность. У девушки грация обезьянки продолжала ощущаться в быстрых, чуть капризных жестах рук, в смене ритма, мимики лица и непринужденных поворотах шеи. Ли Бо начал посмеиваться и приговаривать: «Обезьянка, настоящая обезьянка». Девушка выполнила всю программу, сделала руками жест, будто поймала в небе нечто большое и весёлое, и спрыгнула под аплодисменты.
Хохотала вся забегаловка. Смысл жеста был ясен без слов. Девушка изобразила обезьянку, поймавшую в небе Луну. Сама байка про обезьянку, пытавшуюся поймать Луну в небе, была иная и грустная. Обезьянка и мама-обезьяна пытались поймать Луну в воздухе, но не поймали. Затем они пытались поймать Луну с поверхности воды в пруде. Наконец, отчаявшись, маленькая обезьянка попыталась поймать Луну на дне пруда, бухнулась в воду, и отражение Луны на поверхности разбилось вдребезги. Известная поговорка: ловить Луну в воде – зря пытаться поймать недостижимое. Что стало с обезьянкой, байка не уточняет. Да и не важно. Больше смотреть представление не хотелось. Маленькое бахвальство девушки поставило точку во всем зрелище. Мао Синькай вопросительно взглянул на Ли Бо и, не дожидаясь кивка, срочно заказал ещё вина и жареного карпа.
«Привет! Вы уже веселитесь?», - послышался голос местного поэта Цин Цзинина. – «Тесен наш городок».
Вместо приветствия Ли Бо повернул голову и крикнул Ван Тяню: «Ещё чашку для вина, палочки и остальное».
Худенький Цин Цзинин сел без церемоний и покачал головой. Поэт, вечный студент, маленький человек из городской управы, ну, как ещё охарактеризовать мужчину тридцати двух лет отроду, успевшего за свою жизнь три раза провалиться на экзаменах на должность чиновника и не сумевшего сделать карьеру стихами подобно Ли Бо? Таких никто не осуждал. На экзаменах меньше двух тысяч человек на место не бывает. Лицо Цин Цзинина с годами приобрело обиженное выражение. Он выполнял работу переписчика при канцелярии начальника города и начал смиряться с жизненными неудачами. Его отец владел больше сотни му земли за городом, сдавал её в аренду, а сам имел дом и лавку на соседней с Дворцом дракона улочке. Брат Цин Цзинина умер от болезни во время восстания Ань Лушаня. Теперь Цин Цзинина ждала внеконкурсная карьера единственного наследника земли и лавки.
«Чего головой качаешь?» - спросил Мао Синькай.
«Лучше податься ко мне, чем сидеть здесь. За городом у отца дом у Янцзы. Отпразднуем новолуние, покатаемся на лодке, грести поставим арендаторов. Они ещё рыбы наловят. Гуляй хоть три дня. Начальник уехал в губернский город, работы в канцелярии нет».
«Точно», - сказал Мао Синькай. – «Повара возьмем у меня, вина в твоей лавке захватим».
Экспромт торжествовал. Ли Бо подумал, что от стихов Цин Цзинина ему в Дворце дракона всё равно не спастись, и с энтузиазмом воспринял идею перенести пьянку на природу.
Ехали до реки на коляске отца Мао Синькая. Вино плескалось в кувшинах и пыталось убежать на каждой колдобине. Дом оказался просторным, а вид на близкую реку из сада потрясающим. Арендаторы только что вытащили сети и послушно отдали часть рыбы. Права ловить рыбу на земле Цин Цзинина они не имели. Браконьерничали потихоньку и были рады в честь приезда Ли Бо не получить плеткой по роже. Пока повар готовил блюда, друзья успели пройтись вдоль реки и обратно.
«Ну», - сказал Цин Цзинин, - «пора отдохнуть».
Пьянка удалась на славу. Повар наготовил человек на десять, прежде чем отправиться обратно в дом отца Мао Синькая. Цин Цзинин мужественно терпел часа полтора, но после шестой чашки вина начал читать стихи. Он читал их долго и страстно, а Ли Бо слушал и размышлял о пользе небольшого перерыва. Ещё бы! Начал он пить в обед, а был уже вечер. Пора чуток протрезветь. Мао Синькай сперва слушал с интересом, затем уткнулся в тарелку и начал издавать сочувственные восклицания «да, недурно, тонко подмечено». С каждым разом его восклицания всё хуже и хуже попадали в такт стихам. Ли Бо достал чернильницу и стал смотреть на мордашку черепашки. Цин Цзинин кончил читать четвертый шелковый свиток стихов и потянулся за пятым. От голоса Ли Бо он чуть вздрогнул и положил свиток на столик.
«Приятель», - загремел голос Ли Бо. – «Я почти протрезвел, но засыпать трезвым не желаю. Даже императору я читал два свитка стихов только по особой просьбе. Не принимай меня за небожителя».
Цин Цзинин запаниковал. Неожиданно в Ли Бо проснулась энергия, опрокидывавшая лучших фехтовальщиков двора, сила, заставлявшая придворных уважительно расступаться и покорившая воображение императора Сюаньцзуна.
«Неужели стихи так плохи, так плохи, так плохи…», - он повторял, бледнея. Руки его безвольно повисли, а плечи опустились.
«Ничего подобного. Неплохие стихи. Масса чиновников, успешно сдавших экзамены и получивших чины, с удовольствием поставили бы под ними свои подписи. Немножко связей, немножко удачи, и ты мог бы делать хорошие деньги, продавая своё авторство. На любой вечеринке они пойдут на ура. Но почему тебя не учили главному? Нельзя писать для других! Кто тебя учил? Старый халтурщик Лян?»
Цин Цзинин робко кивнул, а Ли Бо набросился на него с ещё большей энергией:
«Сочинение для учителя, экзамен для чина, везде добрые люди. Докажи, понравься, учти замечания, согнись в поклоне, а отсосать не хочешь?», - Ли Бо сделал выразительный жест рукой. – «Ты должен писать для себя. Я знаю Ду Фу. Когда он пишет, он забывает о мире. Да, и он писал в угоду двору, но лучшие вещи делал, забыв обо всех. Я пишу, и мир для меня со своим мнением исчезает. Жалко, тебя не учили фехтовать на мечах. Ты даже не понимаешь слушателя. Пофехтуй на мечах с моё, и мир измениться. Только вначале все вокруг добрые: добрый учитель, старшие братья, готовые помочь, равные по силам друзья и весёлые схватки. Дальше из тебя вышибают чушь. Фехтовальщик растет от схваток со злыми ребятами, готовыми ударить исподтишка, специально нанести рану, воспользоваться твоей добротой и надеющимися сломать тебя навсегда. Они учат тебя первым предугадывать их намерения, бить беспощадно, предчувствовать подлость и щадить только порядочных. Самое главное – они заставляют верить только в себя и в собственную интуицию. Ты не понял, зачем в мире существуют подлость и бездарность», - Ли Бо перевел дух и продолжил. – «Ты не понимаешь читателя. У большинства читателей, особенно, пишущих читателей, нет мнения, есть только иллюзии о собственной выгоде. Их скрытое начало ищет в любом таланте конкурента. Зачем тебе учиться только у Ляна, если Лян скрытно боится, что ты станешь успешнее его? Он же трус. Я начинал писать, и почти все чиновники отворачивались от меня. Любили мои стихи только те, которые не боялись моего совершенства. Когда ряд высоких чиновников, уставших от попыток прыгнуть выше головы в поэзии, полюбили мои стихи, остальные признали их исключительно от страха стать дураками. Ты хочешь понравиться подобной публике?»
«Я… Я не могу презирать всех», - Цин Цзинин окончательно растерялся и робко сел на стул.
«Ловушка для дураков. Сыновья почтительность. Каждый старший – отец, а в старшие лезут все, кому не лень. Не надо презирать. Представь себе схватку на мечах. Презирать противника опасно. В идеале противник превращается в голове в контур, машущий мечом. Если ты попадешь в этот контур, оттуда ничего, кроме проклятий и криков боли не посыплется. Вот почему фехтовальщики растут медленно в схватках с добрыми людьми. Хороший человек – не контур, ты пытаешься быть хорошим и медлишь или невольно подставляешься. Остается тренироваться, забыв о личности партнера, он и ты превращаются в пустое место и движущиеся мечи. Позерство и оригинальничание теряют смысл, примитивность и штампы ведут к поражению. Спонтанность становится естественной и логичной. Зачем тебе чужое мнение?»
Цин Цзинин задумчиво сидел. Ли Бо взял кувшин с вином и разлил по чашкам. Взгляд его стал ироничным, как у черепашки. Цин Цзинин чуть ожил:
«Я интересовался вашим мнением. Вы же величайший поэт…»
«Э, нет. Фокус не пройдет. Я говорил не про сегодняшнюю читку стихов, а про их содержание. На стихах явный налет желания понравиться. Сперва он ведет к успеху, затем мешает росту, а кончается дело внутренней неудовлетворенностью и чувством обиды на окружающих. Если мы схватимся на мечах на тренировке, будет обычная, безобидная схватка друзей. Ты же хотел кинуть свои стихи в жизнь. Ты жаждал настоящей популярности. В схватке в жизни нет команды «стой», там нет разницы между обороной и атакой. Хороший парень пронзает плохого схожим мечом в схожие места. Иначе схватка не останавливается. Так и в стихах. Естественно ли ты пишешь или пытаешься следовать классическим образцам, никто мнения менять не будет. Ну, разве что ты умрешь, и кому-то захочется с помощью твоих стихов уесть соседа. Многим приятно, что автор уже никаких выгод не получит. Недаром у лучших поэтов посмертная слава больше прижизненной. Грош ей цена. Твоя душа уже будет стремиться к перерождению и забыть прошлое. Ей посмертная слава как рыбе зонтик».
«Действительно, не сменить ли мне учителя Ляна?», - встрял Мао Синькай. – «Он мне уже надоел своим однообразием. Уж, если становиться торговцем из протеста перед изучением канонов, то лучше сперва получить максимальное от этих канонов удовольствие».
«Ха, еще немного роста, и даосские учёные трактаты станут для тебя набором простеньких мыслей», - Ли Бо поднял свою чашку. – «За максимальное удовольствие».
Цин Цзинин также задумчиво поднял чашку: «Вроде, отругали вы меня, а на душе приятно. Буду готовиться к новым экзаменам или писать стихи исключительно под настроение. Всё есть, бодрые родители, дом, земля, лавка. Подыщу молоденькую жену. Хватит вечно разрываться между работой переписчика и подготовкой к экзамену. Только брата жалко».
Выпили. Задумались. Выпили ещё. Цин Цзинин улыбнулся и нарушил молчание:
«Правитель города отправился в столицу губернии. Будет говорить о новых приказах из столицы. Возможно, вас уже простили окончательно. Обидно гениальному поэту вечно прозябать в провинции».
«Спасибо, а я и не знаю, стоит ли мне возвращаться», - видя протестующие лица друзей, Ли Бо горько усмехнулся. – «Моё возвращение обречено стать жалкой тенью прошлого триумфа. Новый император не будет помешивать мне ложечкой напитки для питья, а его фаворитка растирать мне тушь в надежде увидеть как рождаются мои стихи в минуты вдохновения. Живи и правь сегодня император Сюаньцзун, и то моё возвращение было бы грустным. В молодости из меня била жизненная энергия, подчинявшая и очаровывавшая людей помимо моей воли. Сегодня силы не те, добиться успеха можно только сознательной работой. Не хочу становиться примитивным манипулятором. Хотелось бы ещё попутешествовать по стране, пожить беззаботной жизнью. А как быть с родственниками и друзьями, столько вложившими сил в моё спасание после обвинения в поддержке изменника Линя и поставившими так много на мой новый успех в столице?»
Возникла пауза. Цин Цзинин посмотрел на Мао Синькая и подмигнул:
«Как я забыл! Самое время позвать женщин. Одной монетки достаточно для молоденькой крестьянки, а девочки моих арендаторов рады будут услужить бесплатно».
Слуга, следивший за домом, помчался в селение. Скоро он привел с десяток девушек на выбор. Отобрали трёх и шутки ради разыграли, кому какая достанется, и разошлись по комнатам. Ли Бо досталась крепенькая женщина лет восемнадцати с мелкой улыбкой и округлыми бедрами. Почему-то она ему напомнила в постели акробатку на площади. В голове всё время крутился последний жест акробатки перед прыжком вниз и одно слово «обезьянка». Пресытившись сексом, он привел её обратно в гостиную и сказал: «Спасибо, обезьянка, ты была великолепна». Женщина не обиделась, а взяла монетку и с надеждой и придыханием в голосе сказала: «Зови ещё, родные и я будут рады».
«Это точно», - подтвердил Цин Цзинин. Он с Мао Синькаем уже кончили заниматься любовью с женщинами и собирались продолжать пьянку. – «Муж её всегда рад отпустить на приработки».
Женщина шутливо изобразила смущение и жеманно засеменила прочь. После женщин настроение поднялось. Разговаривали о глупостях, перебивая друг друга, клялись в дружбе, смеялись над старыми шутками и местным начальством. Ли Бо основательно перебрал и совсем забыл про иронию. Мао Синькай собрался рассказать забавную историю о губернаторе и старом деде, отце крупнейшего землевладельца уезда, и поднял вверх указательный палец. Цин Цзинин посмотрел на палец и ахнул. Сзади пальца полупрозрачное окошко в комнате светилось таинственным и ярким светом. Луна уже взошла высоко, обогнула половину дома, и её свет сквозь окно начал затмевать робкие, масляные светильник. Настал лучший день любования Луной этого месяца.
Из сада Луна выглядела нереально огромным диском. Темные воды Янцзы искрились от лунного света. Вдалеке проступала неясная полоска противоположного берега. От треска цикад чуть закладывало уши. Слуга, нагруженный кувшином с вином и корзиной с едой, первым поспешил к лодке. Ли Бо основательно отяжелел от вина. Мао и Цину приходилось его слегка поддерживать. Лодка тяжело закачалась от веса Ли Бо, севшего возле носа. Позвать арендаторов в суете сборов забыли. Мао Синькай, как самый молодой и трезвый, сел на вёсла и стал грести наискосок, немного против течения. Лодка медленно отходила от берега. От вида величия огромной реки Ли Бо немного взгрустнулось. Ещё вечером, по приезду при свете заходящего солнца Ли Бо посмотрел на лодки и кораблики, спешащие по Янцзы и подумал – на такой большой реке каждая лодка выглядит одинокой и потерянной. Сейчас, в темноте, ощущение тоски усилилось. Ни одного огонька не светилось приветливо на другой стороне реки. Только что покинутый дом закрыли ветки деревьев. Он попытался представить лодку, в которой сидел, со стороны. Одинокая лодка, плывущая неизвестно куда, маленькие фигурки людей, и огромная равнина воды, по которой никто ночью не может разглядеть, продолжает ли она свой путь к морю или застыла в ожидании дня. Слегка покачиваясь, лодка выходила из тени берега и приближалась к искрящимся в лунном свете волнам. И вдруг вода заблестела, заиграли мелкие брызги вокруг носа лодки, зазмеились яркие полосы, отмечавшие путь цепочек маленьких волн, и в самой лодке стало празднично и светло. Луна висела не высоко и не низко. Было непонятно, как она смогла так неожиданно увеличить размеры, не приближаясь к воде. Ли Бо приветственно помахал Луне рукой – такая большая, а продолжает висеть в пространстве. И на чем она только держится! Был бы святым, спросил бы у феи Луны Чан Э. Мао Синькай начал быстрее взмахивать веслами. Лодка набирала ход. Ли Бо наполнил чашу с вином, показал Луне и выпил залпом. В голове закружилось, взгляд упал на поверхность воды, и Ли Бо загоготал: «Столько выпил, а в глазах не двоится. Посмотрел на воду – вот ведь вторая Луна!» Он протянул руку в воду и, подражая маленькой обезьянке, сделал вид, что пытается поймать Луну. Лодка качнулась. Ли Бо, не обращая внимания, перегнулся через борт, изображая попытку найти Луну на дне, и сорвался. Мао Синькай не мог остановить разогнавшуюся лодку, и борт ударил Ли Бо по спине. Он пошел на дно, даже не пытаясь всплыть. Подавляющее большинство китайцев не умеет плавать. Не были исключением и друзья Ли Бо. Лодка долго кружила над местом гибели поэта. Мао и Цин уже давно потеряли надежду, но продолжали бессмысленно и отчаянно смотреть на лунные воды. Через несколько часов они смирились и приплыли назад.
Уже сидя в доме и много раз пересказав историю смерти Ли Бо старому слуге, они пытались понять причину. Не укладывалась в голове возможность случайной гибели столь великого поэта и глубокого знатока таинственного учения даосов. Искали тысячи причин, но все они выглядели неубедительными. Под утро Мао Синькай сказал: «Мой дедушка однажды напился и стал вести себя как маленький ребенок. Утром, протрезвев, он поманил меня и объяснил: «начиная с какого-то момента, люди начинают уставать стареть. Они пытаются поймать молодости, но молодость поймать невозможно. От безнадежности хочется схватиться за детство. Каждый хватается за детство по-своему и с разными результатами». Поскольку ничего более путного в головы не приходило, друзья ещё раз вздохнули и отправились сообщить о смерти великого поэта в город.