Хан был один — он сидел за столом, прихлебывал чай и глядел в окно. На
нем, как обычно, был черный тренировочный костюм с надписью «Angels of
California», который всегда вызывал у Андрея легкие сомнения по поводу
калифорнийских ангелов. Еще Андрей заметил, что Хан давно не брился и
стал похож на Тосиро Мифунэ, входящего в очередной образ, — похож тем
более, что из-за примеси монголоидной крови глаза у него были такими же
раскосыми.
— Привет, — сказал Андрей.
— Привет. Закрой дверь.
— А если соседи вернутся?
— Не вернутся, — сказал Хан.
Андрей закрыл дверь, и никелированный замок громко щелкнул. У него
мелькнуло какое-то нехорошее предчувствие — щелчок замка напоминал звук
передергиваемого затвора. Потом собственный страх показался ему
смешным.
— Садись, — сказал Хан, кивая на место напротив.
Андрей сел.
— Что нового? — спросил Хан.
— Так, — сказал Андрей. — Ничего. Ты когда-нибудь думал, куда делись
последние пять лет?
— Почему именно пять?
— Цифра не имеет значения, — сказал Андрей. — Я говорю «пять», потому
что лично я помню себя пять лет назад точно таким же, как сейчас. Так
же шатался тут повсюду, глядел по сторонам, думал то же самое. А ведь
еще пять лет пройдут, и то же самое будет, понимаешь?.. Чего ты на меня
так смотришь странно?
— Эй, — сказал Хан, — приди в себя.
— Да я вроде в себе. — Хан покачал головой.
— Скажи-ка мне быстро, — проговорил он, — что такое желтая стрела?
Андрей удивленно поднял глаза.
— Вот странно, — сказал он. — Я сегодня в ресторане как раз думал о
желтых стрелах. Точнее, не о желтых стрелах, а так. О жизни. Знаешь,
там скатерть была грязная, и на нее свет падал. Я подумал…
— Ну-ка встань.
— Зачем?
— Встань, встань, — повторил Хан и вылез из-за стола. Андрей поднялся
на ноги, и Хан довольно грубо схватил его за воротник и несколько раз
тряхнул.
— Вспомни, — сказал он, — почему ты сюда пришел?
— Убери руки, — сказал Андрей, — что ты, одурел? Я просто так зашел.
— Где мы находимся? Что ты сейчас слышишь?
— Андрей отодрал его руки от своей куртки, недоуменно наморщился и
вдруг понял, что слышит ритмично повторяющийся стук стали о сталь,
стук, который и до этого раздавался все время, но не доходил до
сознания.
— Что такое желтая стрела? — повторил Хан. — Где мы? — Он развернул
Андрея к окну, и тот увидел кроны деревьев, бешено проносящиеся мимо
стекла слева направо.
— Ну? — Подожди, — сказал Андрей, — подожди. Он схватился руками за
голову и сел на диван. — Я вспомнил, — сказал он. — «Желтая стрела» —
это поезд, который идет к разрушенному мосту. Поезд, в котором мы едем.
******
— Нормальный пассажир, — сказал Хан, — никогда не рассматривает себя в
качестве пассажира. Поэтому если ты это знаешь, ты уже не пассажир. Им
никогда не придет в голову, что с этого поезда можно сойти. Для них
ничего, кроме поезда, просто нет.
— Для нас тоже нет ничего кроме поезда, — мрачно сказал Андрей. — Если,
конечно, не обманывать самих себя.
Хан усмехнулся. — Не обманывать самих себя, — медленно повторил он. —
Если мы не будем обманывать самих себя, нас немедленно обманут другие.
И вообще, суметь обмануть то, что ты называешь «самим собой», — очень
большое достижение, потому что обычно бывает наоборот — это оно нас
обманывает. А есть ли что-нибудь другое, кроме нашего поезда, или нет,
совершенно не важно. Важно то, что можно жить так, как будто это другое
есть. Как будто с поезда действительно можно сойти. В этом вся разница.
Но если ты попытаешься объяснить эту разницу кому-нибудь из пассажиров,
тебя вряд ли поймут.
— Ты что, пробовал? — спросил Андрей.
— Пробовал. Они не понимают даже того, что едут в поезде.
— Какой-то бред получается, — сказал Андрей. — Пассажиры не понимают
того, что едут в поезде. Услышал бы тебя кто-нибудь.
— Но ведь они и правда этого не понимают. Как они могут понять то, что
и так отлично знают? Они даже стук колес перестали слышать.
— Да, — сказал Андрей, — это точно. Это я на себе почувствовал. Я,
когда в ресторан зашел, еще подумал — как тихо, когда нет никого.
— Вот именно. Тихо-тихо. Даже слышно, как ложечка в стакане звенит.
Запомни, когда человек перестает слышать стук колес и согласен ехать
дальше, он становится пассажиром.
— Нас никто не спрашивает, — сказал Андрей, — согласны мы или нет. Мы
даже не помним, как мы сюда попали. Мы просто едем, и все. Ничего не
остается.
— Остается самое сложное в жизни. Ехать в поезде и не быть его
пассажиром, — сказал Хан.
— Ты когда-нибудь думал, почему наш поезд называется «Желтая стрела»?
— Нет, — ответил Андрей. — Я тебе, знаешь ли, поверил на слово.
— Подумай. — Голоса за разноцветными занавесками постепенно изменялись,
стал заметен южный акцент. После тюремного вагона, где мимо запертых
дверей ходил вооруженный проводник в ватнике и фуражке, начались
полупомойки-полутаборы в невероятно переполненных общих вагонах,
кишащих грязными цыганскими детьми, а потом пошли пустые вагоны —
говорили, что раньше и в них кто-то ехал, но теперь там остались только
голые лавки, изрезанные перочинными ножами, и стены с дырами от пуль и
следами огня. Половина стекол в них была перебита, из дыр бил холодный
ветер, а полы были завалены мусором — старой обувью, газетами и
осколками бутылок. Андрей хотел уже спросить, долго ли еще идти, когда
Хан обернулся.
— Почти пришли, — сказал он, — следующий тамбур. Так почему наш поезд
так называется?
— Не знаю, — сказал Андрей. — Наверно, это что-то мифологическое. Может
быть, ночью, когда все его окна горят, он со стороны похож на летящую
стрелу. Но тогда должен быть кто-то, кто увидел его со стороны, а потом
вернулся в поезд.
— Он похож на стрелу не только со стороны. — Они вышли в тамбур. Хан
шагнул влево и молча открыл дверку, за которой зиял черный зев ржавой
печки и изгибалась труба с манометром, на котором висела окостеневшая
сухая тряпка. В последних вагонах перед границей уже давно не было
горячей воды, а эту печку, было похоже, не топили лет десять, с самого
начала Перецепки.
— В углу, — сказал Хан, — на стене. Зажги спичку. — Андрей втиснулся в
темное узкое пространство и зажег спичку. На стене была выцарапанная на
краске надпись, очень старая и еле заметная. Это были несколько
предложений, написанных крупными печатными буквами, столбиком, словно
стихи:
Тот, кто отбросил мир, сравнил его с желтой пылью.
Твое тело подобно ране, а сам ты подобен сумасшедшему.
Весь этот мир — попавшая в тебя желтая стрела.
Желтая стрела, поезд, на котором ты едешь к разрушенному мосту.
******
«Если бы все то, что существовало миг назад, не исчезало, — думал он, —
то наш поезд и мы сами выглядели бы не так, как мы выглядим. Мы были бы
размазаны в воздухе над шпалами. Мы были бы чем-то вроде
переплетающихся друг с другом змей, а вокруг этих змей тянулись бы
бесконечные ленты пластмассы, стекла и железа. Но все исчезает. Каждая
прошлая секунда со всем тем, что в ней было, исчезает, и ни один
человек не знает, каким он будет в следующую. И будет ли вообще. И не
надоест ли господу Богу создавать одну за другой эти секунды со всем
тем, что они содержат. Ведь никто, абсолютно никто не может дать
гарантии, что следующая секунда наступит. А тот миг, в котором мы
действительно живем, так короток, что мы даже не в состоянии успеть
ухватить его и способны только вспоминать прошлый. Но что тогда
существует на самом деле и кто такие мы сами?»
Андрей увидел в стекле свое прозрачное отражение и попытался
представить себе, как оно исчезает, а на его месте появляется другое, и
так без конца.
«Я хочу сойти с этого поезда живым. Я знаю, что это невозможно, но я
этого хочу, потому что хотеть чего-нибудь другого просто сумасшествие.
И я знаю, что эта фраза — «я хочу сойти с поезда живым» — имеет смысл,
хотя слова, из которых она состоит, смысла не имеют. Я даже не знаю,
кто такой я сам. Кто тогда будет выбираться отсюда? И куда? Куда я могу
выбраться, если я даже не знаю, где нахожусь — там, где я начал это
думать, или там, где кончил? А если я скажу себе, что я нахожусь вот
здесь, то где будет это здесь?»
******
«В прошлое время люди часто спорили, существует ли локомотив, который
тянет нас за собой в будущее. Бывало, что они делили прошлое на свое и
чужое. Но все осталось за спиной: жизнь едет вперед, и они, как видишь,
исчезли. А что в высоте? Слепое здание за окном теряется в зыби лет.
Нужен ключ, а он у тебя в руках — так как ты его найдешь и кому
предъявишь? Едем под стук колес, выходим пост скриптум двери».
Подписи не было. Андрей перечитал письмо, повертел его в пальцах,
сложил и сунул назад в конверт. Потом он лег на свой диван, погасил
лампочку над подушкой и повернулся к стене.
За окном творилось что-то странное — такого Андрей не видел еще
никогда. Поезд шел через ночной город по низкой эстакаде, отделенной от
улиц железной решеткой. За окном вагона горели бесчисленные огни —
фонари на улицах, окна домов, фары автомобилей. Но самым странным было
то, что внизу были люди, очень много людей. Они стояли у решетки
эстакады, когда окно, за которым сидел Андрей, проплывало мимо, они
начинали махать руками и что-то весело кричать. В городе, похоже, был
праздник — все, кого он видел, выглядели до крайности беззаботно.
Наконец Андрею стало тяжело чувствовать на себе такое количество
взглядов. Он встал и вышел в коридор. С другой стороны вагона за окнами
тянулась обычная темная цепь деревьев, и Андрей почувствовал себя
легче. Коридор выглядел как-то странно — пол был покрыт густым слоем
пыли, двери всех купе были распахнуты, и в них виднелись голые железные
каркасы диванов. Андрей сначала удивился и даже испугался, но вспомнил,
что в поезде кроме него нет ни одного человека, и успокоился. Ему
захотелось перечитать письмо, и он вытащил сложенный вдвое конверт из
кармана. Текст, естественно, остался прежним:
Прошлое — это локомотив, который тянет за собой будущее.
Бывает, что это прошлое вдобавок чужое.
Ты едешь спиной вперед и видишь только то, что уже исчезло.
А чтобы сойти с поезда, нужен билет.
Ты держишь его в руках, но кому ты его предъявишь?
Вглядываясь в эти ровные строчки, Андрей повернулся к двери в свое
купе, положил ладонь на ручку замка и вдруг заметил в самом низу листа
постскриптум, короткую приписку мелким почерком, которой он раньше не
заметил — наверно, потому, что она располагалась за линией сгиба.
И в эту же секунду он понял, что не стоит в пустом коридоре поезда, а
лежит на диване своего купе и видит сон. Он стал просыпаться, но за тот
неуловимый миг, который заняло пробуждение, успел прочесть и запомнить
постскриптум, точнее, запомнить слова, которые ему снились, — во сне
они имели какой-то совсем другой смысл, который никак нельзя было
протащить в обычный мир, но который он успел понять.
P.S. Все дело в том, что мы постоянно отправляемся в путешествие,
которое закончилось за секунду до того, как мы успели выехать.
Андрей включил лампочку над подушкой, достал письмо и перечитал его —
никакого постскриптума там не было. На том месте, где он увидел его во
сне, было только несколько малозаметных царапин, словно кто-то водил по
листу засохшей ручкой, пытаясь ее расписать.
Что-то было не так. Что-то случилось, пока он спал. Андрей поднялся с
дивана, помотал головой и вдруг понял, что вокруг стоит оглушительная
тишина. Колеса больше не стучали. Он поглядел в окно и увидел
неподвижную ветку с большими черными листьями в квадратном пятне света,
падавшего из окна. Поезд стоял.
Когда Андрей вышел в коридор, там все было как обычно — горел свет,
пахло табаком. Но пол под ногами был совершенно неподвижен, и Андрей
заметил, что чуть покачивается, шагая по нему. Дверь в служебное купе
была открыта. Андрей заглянул туда и встретился взглядом с проводником,
который неподвижно стоял у стола со стаканом чая в руке. Андрей открыл
рот, собираясь спросить, что случилось с поездом, но понял, что
проводник его не видит. Андрей подумал, что тот спит или впал в
какое-то оцепенение, но тут его взгляд упал на стакан в руке проводника
— в нем неподвижно висел кусок рафинада, над которым поднималась цепь
таких же неподвижных пузырьков.
Он уже знал, что надо делать дальше. Шагнув к проводнику, он осторожно
сунул руку в боковой карман его кителя и вынул оттуда ключ.
Выйдя в тамбур, он подошел к двери, сунул ключ в круглую скважину — он
вошел неглубоко, потому что скважина была забита многолетним мусором —
и повернул его. Дверь со скрипом открылась, и на пол посыпались набитые
в ее щели окаменелые окурки. Андрей подумал было, что надо вернуться в
купе за вещами, но понял, что ни одна из тех вещей, которые остались в
его лежащем под диваном чемодане, теперь ему не понадобится. Он встал
на край рубчатой железной ступени и поглядел в темноту. Она была
бесконечной и тихой, из нее прилетал теплый ветер, полный множества
незнакомых запахов.
Андрей спрыгнул на насыпь. Как только его ноги ударились о гравий,
которым были присыпаны шпалы, сзади раздалось шипение сжатого воздуха,
а еще через секунду лязгнули растянувшиеся сочленения между вагонами.
Поезд тронулся и стал медленно набирать ход. Андрей отошел на несколько
метров в сторону и посмотрел на «Желтую стрелу».
Со стороны она действительно походила на сияющую электрическими огнями
стрелу, пущенную неизвестно кем неизвестно куда. Андрей посмотрел в ту
точку, откуда появлялись вагоны, а потом в ту, где они исчезали, — с
обеих сторон не было видно ничего, кроме темной пустоты.
Он повернулся и пошел прочь. Он не особо думал о том, куда идет, но
вскоре под его ногами оказалась асфальтовая дорога, пересекающая
широкое поле, а в небе у горизонта появилась светлая полоса. Громыхание
колес за спиной постепенно стихало, и вскоре он стал ясно слышать то,
чего не слышал никогда раньше: сухой стрекот в траве, шум ветра и тихий
звук собственных шагов.
(В.Пелевин "Жёлтая Стрела")