Стажёры

Александр Валаускас
– Привет!
– Привет, – ответствовала знакомая девчонка. Она ничего так, нормальная, умная, старше меня наверно на год, и потому кажется мне больше сестрой, нежели… Развита совершенно как я.
Иду, а точнее плыву, в другую часть учебного корпуса. И вдруг НА тебе! Доктор! Вот он, собственной персоной!
– Да, да, да, уже иду! – доктор тоже мне был знаком, и вглядываться в его лицо я не стал. Я понёсся обратно. Девчонка уже сидела в кабинете. Кроме того, там ещё кто-то сидел, но на него я внимания не обратил, заговорил с подругой.
О чём я с ней заговорил? Не знаю. Не знаю даже, был ли это разговор вообще, в смысле, как обмен некоторыми связанными смыслом фразами. Во сне ведь, чтобы был разговор, не обязательно что-то «говорить». Во сне можно просто смотреть на собеседника и думать, что ты с ним разговариваешь. И это действительно будет разговор. И у тебя сложится о собеседнике какое-то особое, ассоциирующееся только с ним мнение. Девчонка мне показалась не лишённой философичности.
Ладно. Потом пришёл доктор и принял участие в нашей беседе. Того, незаметного лишнего, уже не было. По крайней мере, я его не чувствовал, не говоря уже о том, чтобы его видеть или слышать. Не ощущал. Мы разговаривали втроём, я же не то, чтобы питал слабость к доктору, я в нём души не чаял. Он разговаривал с девчонкой, а я старался ему понравиться. Помню вид из окна: речушечка водопадом вытекает словно бы из скалы, на которой находится здание; день, вокруг светло жёлтым светом, электричество подсвечивает комнату; а небо вишнёво-красное, пятнами, не поймёшь, толи облака такие кровавые, толи само небо за облаками, словно в аду. Но здесь кипит ярый философский спор.
Ну почему же я не могу вспомнить слов, не могу вспомнить даже темы?! Ведь было же это всё, точно помню – было!
Излучение! Нет, не то! Потоки с неба? Какие ещё такие потоки с неба?!! Ведь было же там это всё, точно помню – было! Было там всё обыденное, обыденно-известное. Распространённое, в смысле. Девчонка об этом завела. И тут я вспомнил, и в голову мне ударила идея! Хотел было вставить её в разговор; но как-то незаметно, минуя меня с моей идеей перешли на другую тему. И я остался с носом. Так и не сказал то, что хотел сказать.
Но вот, эта новая тема заканчивается, подруга ретируется, доктор полностью в моей власти. Я ему вежливо так, так это, заявляю, что типа, продолжая недавнюю тему, дескать, хотел бы заметить, что существует некая повесть Братьев Стругацких, как же она, бишь, называется, ну… на языке всё крутится, да ладно, сейчас гляну, вон она, там у меня на полке стоит… Поднимаюсь, приближаюсь к стеллажу за спиной доктора, гляжу на тёмно-фиолетовый корешок книги, а там, словно бы компьютерная худыми буковками очень отчётливая надпись в одно слово… буковки, в общем. И тут я вспоминаю, но на самом деле как будто прочитал: «Стажёры».
Ну так вот, доктор подвигается ко мне поближе, и вся его вежливая внимательность мне так и льстит; так вот, есть, значит, в этой повести то самое явление, излучение? небесные потоки? в общем, не важно, а главное, есть там, упомянуты, некоторые сверхсущества, сверхчеловеки, значит… И вот, сделали они, значит, своих сверхчеловеческих сверхроботов по людскому (ну и по своему, естественно) подобию. Умные-е-е, страх, мудрые-е-е, и ведь не отличишь от человека, и вот ту-у-ут…
И вот ту-у-ут, в кульминационный миг нашего общения…, моего ораторства, то есть, я и проснулся.
Ну о чём, о чём же они со мной, и я с ними, всё-таки, чёрт возьми, говорили?!! Всё, уплыло-улетело-не-догнать, закрыто за семью печатями, за сознанием. Ну хорошо, ну, во сне вопросов не задаёшь, потому что… потому что… В общем, потому, что. А здесь ведь, без этого, без объяснения – бред получается. Совсем, совсем две разные вещи! И совсем это были не «Стажёры». Думал-то я о «Гадких лебедях»… Нет, это я видел «Гадких лебедей», точнее тёмно-фиолетовый корешок её обложки, который на самом деле просто фиолетовый (хотя там тоже есть эти самые сверх…). Думал я о «Парне из преисподней», зелёная обложка. Вот, откуда роботы! А «Стажёров» я даже не читал, хотя советуют.
Ладно, но ведь проснулся-то я – откуда я взял, что это, понимаешь ли, великое прорицание, вещий сон и спустившееся с небес прозрение в виде гениальной идеи, какие случались у Менделеева с его таблицей и у Ньютона с яблоком?!! Ну хорошо, ну понял я, проснувшись, что доктор этот – сам робот сверх…, потому что какой-то уж слишком заторможенный. Маразматик. Ну, понял я, проснувшись, что доктор этот – не кто иной, как сам доктор Ганнибал Лектор, потому и доктор, спец по красноречию, так как накануне, только вчера вечером… сегодня ночью в два часа утра смотрел про него фильм… Ну и что из этого?!! Бред!!!
И вот сижу теперь, и думаю, вспоминаю, что же там такое было, чтобы было не бред; и что самое страшное и ужасное – придумываю!!! Вот ведь до чего дошёл, а?!! Придумываю!!! А всё из-за того, кто понаставил границ между сном и сейчас, между подсознанием и оперативным мышлением. Логическим.
Ё! И вот сижу теперь, и мучаюсь! Ничего, ведь, не получается! Не получилось! Лажа!!! Надо сходить, огород покапать. Обычно, когда копаю огород, идеи сразу вспоминаются. И на писанину тянет. Гений мысли и просвещения! Зима уж почти, через неделю, календарная, а огород ещё не копан. И бьюсь с родителями уже с лета! Зарок себе давал: любой ценой, якобы. А всё равно копаю. И вскопаю, никуда не денусь. Потому что против танка не попрёшь. Потому что напал не на таковских. Спрятаться охота, да негде. Иду копать. Опять условия, опять фразы. И опять эта мерзость. Не просто презрение, а ненависть. Брезгливость, раздутая до раздирания. Убил бы! (Но кого?)
Ладно, отвяли наконец. Воткнёшь пару раз лопату, и всё равно не копается. Ну не могу я работать физически! А у них, видать, свербёж в одном месте по этому поводу. Трудоголики херовы! Отыскались. Надо тебе работать, свербёж у тебя – ну так и работай себе!!! Зачем же других в этот навоз пихать? А у них, видите ли… Не важно, что делает лошадь, главное, что б она была при деле. Сам дурак, основа рефлексов, так ещё и других под себя стругаешь!!! Правильно Банев, молодец!
Сзади по дороге промчался рёв. Обернулся и успел-таки заметить грязно-голубой поднятый зад. Наверное, Лев на своём Опеле. Красивая машина. Несмотря даже на льва на заднем крыле. Несмотря даже на то, что любой Опель мечтает стать Мерседесом, а любой Мерседес мечтает стать Брабусом. М-да-а-а… Ну вот люблю я машины, что тут поделаешь? Только никому до этого дела нет. Любовь вообще, штука такая, ни поделиться, ни похвастаться… Даже написать как следует невозможно. Сколько раз я пытался описать красоту автомобиля, и всё как-то криво-косо. А уж показать кому-нибудь… Кто из-под тишка посмеётся, а кто и по ушам надаёт. Мучение одно – любовь. Другое дело, когда Стругацкие, например, описывают гастрономические удовольствия. Поесть, знаете ли, и я мастак. А вот описать так, чтобы… знаете ли… – и я так хочу. Но красивые авто – вещь неописуемая!
Ну вот, вскопал три грядочки, а тошнит уже. А если сейчас уду… Нет, уж лучше покопаю.
Эх, ухнем! Толи дело, понимаешь, м-да-а-а…
Раздался оглушительный свист. С крыши соседнего дома, словно взрывом, раскидало голубей в разные стороны, но ветер подхватил их, понёс, собрал в стайку, покружил немного над двором, а затем снова посадил на прежнее место. У этих «домашних» голубей два любимых места восседания: на верху островерхой покатой крыши, где побольше места; и на специальном антенно-образном шесте. Всё в радиусе десяти метров от голубятника. И ни свист, ни звонкие хлопки, ни даже специально запускаемый хозяином красный мяч не способны согнать глупых птиц с насиженного места. Однако, я давно уже заметил, есть у соседа один голубь, серый со светлым пёрышком на груди, отшельмик-одиночка, сидит, на мой взгляд, на самой выгодной позиции – на крыше самого голубятника. Оттуда просматриваются: во-первых, обе «тусовки»; во-вторых, весь двор и частично соседние дворы; в третьих, до голубятника рукой подать, а там – до жрачки; в четвёртых, местная котяра сюда ещё ни разу не забиралась, в отличие от крыши дома; и наконец, в пятых, мячи, пускаемые хозяином, тоже не мешают. Но беднягу постоянно шугает один нахал, белоснежный, словно только что из прачечной. Ну что же, мир, как говорится, не без добрых людей.
Всё-таки напишу я это.

***

Я уже ехал обратно. Всё внимание на дорогу. Хотя скорость не очень велика, но всё-таки опыта в вождении ещё совсем мало. Вообще почти нет. Даже без почти. Ну так вот, затем привлекло моё внимание что-то совсем знакомое, но, разумеется, не в этой атмосфере. Здесь это просто ни в какие ворота не летит, и взгляд приковывает контраст цветов. Этот бешеный очумелый взгляд. Даже какой-то дикий. Но что взгляд-то – парень-то вовсе голый! В чём мать родила. Прикрывает окоченевшими пальцами трясущиеся рёбра.
Всё понятно. Обобрали до нитки. В прямом смысле. Мало им деньги брать, так они теперь ещё и барахло захватывают. Вот, скряги! Нелюди. Хорошо ещё, не отпинали. Когда меня в последний раз обирали, так взяли только кошель иностранный фирменный подарочный с двумя зелененькими, да плеер. В хорошем состоянии. Кассету жалко – Мэрилин Мэнсон, как-никак. Ну ладно. Всегда это было и всегда будет. И сейчас есть – вон, мёрзнет. Не мы первые, не они последние. Никуда от этого не денешься. Просто умнее надо быть. Этот бедолага теперь надолго умнее станет. Такой же, наверно, сейчас несчастный, как я тогда. Помочь неразумному? А мне никто не помогал. А начинать с чего-то надо? Каждый раз, когда такое вижу, либо неестественно улыбаюсь в сомнении, либо хмурюсь, запихиваю голову подальше в плечи и стараюсь ни на кого не глядеть. В зависимости от обстановки. А теперь ведь этот задрыгший доходяга совсем один. Я нажал на тормоза, и висевший у меня на хвосте лихач чуть не въехал мне в «жопу».
Сдавать задом пришлось прилично, но всё же, несмотря на многочисленные многоголосые гудки и сигналы, подъехал. Стоит, дрожит, пялится своим неотразимым испепеляюще-удивлённым взглядом. И ни с места! Машу рукой, якобы, запрыгивай. Поморгал, и опять стоит! Ничем не прикрывает своё хозяйство. Ну, очумел совсем. Выхожу, обхожу машину, открываю дверь, велю залезать. Зырит совсем уж недоверчиво. Боится. Подхожу, беру за ледяные плечи, по возможности нежно и деликатно направляю в сторону машины. Никакого сопротивления. Усаживаю. Сам возвращаюсь на водительское место. Вроде немного успокоился, но всё равно ещё нервничает. Изредка вздрагивает. Ещё бы! Я, помнится, только на третьи сутки отошёл.
– Ну что, несчастный, влип?
Молчит.
– Как же это тебя угораздило?
Молчит. Смотрит.
– Куда ехать-то?
Молчит. Изучает.
– Не хочешь говорить?
Нет, не хочет.
– Ничего, когда со мной такое случилось, я тоже не хотел говорить.
Соврал. Ещё как мне хотелось говорить! Хотелось высказаться, хотелось разрыдаться, хотелось, чтобы обняли, приласкали, пожалели… Но кто это сделает? Пришлось похоронить. Себя в себе. Не зная, что ещё сказать, я тронул агрегат.
– Шурик, – разорвал-таки я затянувшееся молчание и протянул ему руку. Было нечто очень странное в нём. Может быть это только потому, что он сидел совсем голый? Он с каким-то изучением, что ли, посмотрел на мою протянутую руку, потом, с таким же изучением, посмотрел мне в лицо, словно бы спрашивая. Тогда я постарался быть более понятным. – Меня зовут Шурик. А тебя как?
Совсем свихнулся. Толи его, всё-таки, отпинали, толи застудился. Больше ничего придумать по этому поводу не могу. Разве что, он – инопланетянин. Но это так, частности. Чтобы сгладить конфузное положение с неудавшимся рукопожатием, я переключил скорость и уставился на дорогу.
– Я… я не помню… – вдруг промолвил он деревянным голосом.
– Чего не помнишь – как тебя зовут?
– Да, я не помню, к-как меня зовут…
– Во, дела… Ну а хоть, где живёшь?
– Не помню…
– Ну ты даёшь!.. А вообще хоть что-нибудь помнишь?
– Помню: темно, трудно дышать, лежу, руки упираются в натянутую материю, давлю изо всех сил, она рвётся, сильный яркий свет, оказалось – я в лесу, иду на шум, выхожу на шоссе, потом встретил тебя…
Говорить ему было трудно, особенно поначалу, как будто у него дефект речи, как будто заново учится говорить.
– И это всё?!
– Да, всё.
– А детство, юношество?… Помнишь?
– Нет.
– Так!
Ну, вот. Ждал я чего-нибудь подобного, ждал, и вот вам здрасьте. Свалились на мою голову. Куда же тебя отвезти? Можно бы, конечно, домой, но родители… Помочь охота, прямо сердце рвётся, да и интересный, я посмотрю, индивидуум попался. Неординарный. Оба! Менты!!! Как же я про них забыл?! Нет, пожалуйста, не надо, не тормози меня, умоляю, нет, только не сейчас, нет… Чёрт! Ёп… Вот!.. Ругаюсь страшными словами! Ну почему сейчас?!
– Так! Спокойно! Ты, пожалуйста, молчи, я сам нервничаю…
Подошёл ГиБэДэДэшник, пробурчал что-то себе под нос, из чего я понял только «…Ваши документы». А я уже ворошил вдоль и поперёк портфель в поисках паспорта, где внутрь должны были быть вложены права и доверенность. Но паспорта там не оказалось. Паника. Страх. Между ног заиграло, защипало и похолодело. Я вспомнил, что взял с собой только документ на машину. Вытащил его и протянул дрожащей рукой. Заиграло ещё сильнее. Как быть с правами и доверенностью?.. Которые остались в паспорте?.. Так я ж его ещё с прошлого раза в бардачке оставил! Вот он, миленький!
– В-вот, – проблеял я дрожащим голосом. – Права и дэ-э-доверенность. То есть, доверенность там, в конце, разрешите… – Я протянул в окошко руку, взял паспорт, вынул из-под обложки права с доверенностью и опять протянул уже начавшему не доверять офицеру. Тот взял документы, но всё ещё смотрел на меня явно изучающе-интересующимся глазом. Да что они, сговорились, что ли?!
– Первый раз останавливают, – начал я оправдываться. – Нервничаю. Немного. Только пол года как права получил…
Мент ещё попялился на меня немного, потом скользнул взглядом по голому телу несчастного и, с выражением на лице «Ладно, не моё дело», уткнулся в документы. Сам-то ещё, от горшка два вершка. Небось, академию только вчера окончил… Молоденький, долго изучает. Правильно, всё равно ничего интересного не найдёшь! Вот, скотина, в паспорт ещё полез!!! Это же не твоя обязанность, дылда! Нравится, что ли, людей мучить?! Наконец-то! протягивает стопку документов, и, не удержавшись, впивается-таки в моего попутчика, всё ещё подрагивающего с мороза. И меня вдруг осенило!
– А-э-э… товарищ м-милиционер, вот, тут, молодой человек… в общем, я думал, обокрали его или ещё чего; п-подсадил, помочь чтобы, а он, оказывается, ничего не помнит, ни как зовут, ни где живёт… Так, голый, у дороги и стоял… Может, поможете чем, а?
Мент ещё немного смотрел на бедолагу, но потом всё же соизволил ответить:
– Сейчас, подождите немного…
И ушёл.
– Ну вот, сейчас всё и наладится. Они тебя куда-нибудь пристроят… А если нет, я тебя к себе домой отвезу. Но ты не переживай, всё обойдётся… Главное не нервничать! – в этот момент он посмотрел на меня уже совсем оттаявшим, даже дружеским взглядом. – То есть, это мне надо не нервничать. Как ты думаешь, что будет, если сейчас газануть с места?
Но было уже поздно. Давешний мент возвращался с какой-то охапкой. Шустёр, однако! Он открыл дверь переднего пассажирского места и каким-то холодным голосом в своей ментовской манере заявил:
– Попрошу выйти и следовать за мной.
Обнажённый незнакомец словно бы узнал своего человека, но всё таким же изучающим взглядом обшаривая форму, выкарабкался из машины. Служивый почтительным жестом накинул на худые плечи парнишки вдруг оказавшийся в его руках вместо охапки казённый плед. А тот сделал каменную морду, как будто это всё так и надо, словно это было запланировано и всем уже давно известно. Словно по ролям. Я, разумеется, тоже выскочил. Мент заметил мои рыпания и вступился за парня, защищая его своей широкоплечей спиной:
– Э-э… это я не вам… Вы можете быть свободны… Мы вам благодарны за помощь…
Ребёнок! Ну сущий младенец! выглядывал с интересом из-за своего укрытия. Вот те на! Никакой бодяги, никакой бюрократической волокиты… Всего-то делов: попрошу выйти и следовать!.. Ну, дают, ребята.
– А, могу я хотя бы узнать дальнейшую судьбу моего… протеже?
– Да, конечно. Сейчас сюда едет машина скорой помощи, его обследуют, а дальше…
– Что?
Но машина скорой помощи уже подъехала. Ну прям как во сне, ей-богу! Обследовать его, оказывается, будет главный психиатр города. А почему, интересно, именно психиатр? А потому, что, видите ли, специальной ведомости по ведению подобных дел в стране не существует, и «непомнящих» спихивают в психушку, где они, правда, долго не задерживаются, но с другой стороны, это даже и хорошо, поскольку изучать подобных индивидов стремятся именно психиатры, исследующие психику, и главпсих в том числе. Я рассказал ему свои героические маневры по спасению, а он, в свою очередь, рассказал, как можно навестить спасённого, а так же когда и где побеседовать с ним самим, в смысле – с доктором.

***

– Аллё, Дмитрий? Это я. Жду у себя по возможности немедленно.
– А что случилось?
– Да так, разговор есть. И скажи Алексу, пусть тоже приходит.
Я вернулся в кухню, а там уже сидел Дмитрий. Несмотря на все его уговоры не тянуть резину, я всё же выдержал ораторскую паузу, заваривая ему крепкий чай. И рассказал всё, что было, в самых наимельчайших подробностях, и что сам думаю по этому поводу. И когда Алекс явился, рассказал ещё раз, опять же в подробностях. Дал им некоторое время на обдумывание; а потом начал Дмитрий, как самый из нас уравновешенный:
– Ну, вообще, идея хулиганского нападения с целью воровства, уже не нова. Так что, если ты, Шурик, рассчитываешь претендовать на первенство, боюсь, должен тебя огорчить…
Я стал было возмущаться, но юный оратор жестом попросил не перебивать. Он продолжил:
– Господа. Как нам всем хорошо известно, борьба за существование, с которой мы, в данном случае, имеем дело, возникла на этой планете, пожалуй, одновременно с возникновением жизни. Если хотите, то и сама жизнь возникла в результате этой борьбы. Жизнь не может жить без борьбы, и когда человек сдаётся, жизнь прекращается. Теперь отрицать это не имеет смысла. Даже какой-то там Шварцнеггер, в роли третьей части Терминатора, говорил, цитирую: «Если вас не станет, я стану бесполезен. Мне необходимо иметь цель». Вышеупомянутая цель так же указывалась в продолжениях легендарной «Матрицы» устами расплодившегося агента Смитта. Косвенно, об это учил и великий Будда, намекая на то, что, уничтожив в себе всё, одним из главнейших элементов чего и является цель, можно добиться просветления. То есть, следующего шага в развитии человечества, эволюционного прорыва. И мы не будем заострять на этом вопросе внимание, поскольку каждый из нас знает, что для этого «надо перемениться физически или умереть».
– Ну-у-у слу-у-ушай, – встрял нетерпеливый Алекс. – Не удаляйся в облака! Ближе к теме.
– Таким образом, умереть мы с вами имеем право только тогда, когда уничтожим цель, или, что одно и тоже, прекратим бороться. Об этом, насколько я помню, открытым текстом говорил Иисус Христос. И вот, наконец, по своевременному совету горячо любимого мною нашего общего друга Алекса, в простонародии Лёхи, в плотную переходим к вопросу необычного, и, я бы даже сказал, странного явления, обнаруженного Шуриком, а так же вступившего с вышеупомянутым явлением в самый, так сказать, прямой контакт, героически вызывая огонь на себя.
– Ну-у-у, – покрасневшего от нетерпения Алекса уже начало колбасить. На этот несдержанный возглас, Дмитрий, в отместку, продолжил изъяснять свои пространные речи ещё пространнее.
– Уважаемый Алекс, с вашей стороны – я имею ввиду, со стороны объекта наших общих дискуссий в виде моего монолога – так вот, с вашей стороны было бы очень уместным в данной ситуации проявить все свои джентльменские способности, поскольку отсутствие таковых затрудняет ход моих и без того витиеватых в своём сложном построении измышлений. Так вот, не будете ли вы столь любезны, сударь, НИКОГДА МЕНЯ НЕ ПЕРЕБИВАТЬ!!! Итак, господа, продолжим, – продолжил Дмитрий после небольшой передышки. – Что касается нашего явления. Принимая во внимание не только отсутствие одежды, а с ней, разумеется, и всего остального материального имущества, но и некоторые другие, не менее удивительные факты, изложенные нам Шуриком, я позволю себе некоторую дерзость составить определённое мнение об объекте нашего внимания. Извините, меня опять понесло… Так вот, я считаю, что этот наш Некто являет собой личность как минимум эволюционированную, если вообще не умершую. Свои выводы я основываю на том факте, что, по его словам, он не помнит ни собственного имени, ни места своего проживания, а так же всего детства и раннего юношества. Это наводит именно на ту мысль, с которой я начал нашу беседу. Этот человек, на мой взгляд, полностью избавился как от цели, так и от борьбы. Кроме того, необходимо принять во внимание…
– Слушай ты, конструктор, пора закрывать твой Клуб юных болтософов! Залез, как всегда, в самые дебри! И выбраться не можешь. Делов-то тут, на одну трубку, а ты развёл… – и Алекс как-то заискивающе посмотрел на Дмитрия. Тот смотрел на него. Тогда Алекс продолжил. – Да просто беднягу шандарахнули в лесу по башке, и одежду забрали. Вот, память у него и отказала. И не думал он ни о каких целях с «Матрицами»; ему, небось, не до того было.
– А как вы, милый Алекс, в таком случае объясните тот факт, что объект в момент обнаружения себя находился в мешке?!
– Я лично считаю…
– Погоди!!! – рявкнул на меня Алекс. И опять повернулся к оппоненту. – В таком случае, милый Дмитрий, этот факт в данном случае играет в мою пользу! Стал бы он тогда залезать в него сам!
– А я и не говорю, что он залез в него сам! Я говорю про то, что грабителям этого тем более незачем делать! Раз уж они его, как вы, коллега, соизволили выразиться, шандарахнули по башке. Да и как тогда объяснить то, что он, извиняюсь, не прикрывался, но при этом вполне логично, хоть и с трудом, говорил?!
Алекс смутился и решил отступить. Дмитрий как-то тоже притих. В это образовавшееся окно я бы конечно мог вставить свои предположения, но кто бы меня стал слушать? В общем-то я был полностью на стороне Дмитрия, и предположения мои, в целом, были схожи с его, но тот, если и выслушивал меня когда-нибудь, то лишь чтобы отделаться; воспитание ему не позволяло. Что же до Алекса, то этот безкомплексный парень и вовсе относился ко мне брезгливо. Иногда (например, сейчас) я задавался неразрешимым вопросом: что я вообще делаю в их компании? Но всё оставалось по-прежнему. Что бы и как не писали об этом Стругацкие. Изя Кацман; Петенька Скоробогатов; Костя Кудинов, поэт; Р. Квадрига; профессор Выбегалло и прочий народный конгломерат. Да, пусть некоторые из них непроходимо тупы и непробиваемо эгоистичны, беспредельно тошнотворны и до брезгливости противны, но ведь никто ни разу не попытался хотя бы подумать, что у них тоже может быть своя точка зрения. Пусть и неправильная. Пусть они физически некрасивы и уродливы морально, но что же, товарищи, им теперь в петлю лезть?
Затрещал телефон. Кто бы это мог быть? Я поплёлся в прихожую, оставив влюблённых ораторов в интимной обстановке. Оказывается, это звонил давешний доктор. У них что там, другой ход времени? Или это я такой заторможенный? Он меня звал к себе, в клинику, но не для профилактики, и, уж тем более, не для светско-философских бесед. Просто надо заполнить пару анкет и подписать столько же заяв. Простые формальности, однако. Ну ладно, буду. Ах, прямо сейча-а-ас?..

***

Доктор сидел за своим гигантским столом и строчил что-то со скоростью машинопсинной. Завидев меня, он сразу отложил бумаги и повелевательным голосом пригласил садиться. Кожаное кресло! Для посетителей!!! Ну ладно, где наша не пропадала!
Всё-таки он меня надул. Ему, оказывается, необходимо моё мнение о прошедшем!!! Во, даёт… Профессоришко! Вот…, блин! Слов нет. Это что, допрос, что ли?! Тридцать седьмой год на дворе, что ли?! Лет-то мне сколько? Или он намеревается и меня под свой микроскоп запихнуть? Но ничего этого, я, разумеется, не сказал, а прозрачно осведомился, что конкретно его интересует. Вот, ведь, нахал: я уже, оказывается, сам знаю, что его интересует. Вот, ведь, хамюга! Ну, сволочь, как хошь, сам напросился…
…Прошлое, или, говоря словами доктора, прошедшее, на мой взгляд – самая никчёмная, да и несуществующая вещь на свете! Даже и не вещь, а так, лишь слово, звучание, лишь. Поскольку никто ни на каких ошибках, чужих и тем более своих, учиться не собирается. Прошлое – даже не бремя человеческое. Прошлое создано только в умах. И создано для того, чтобы деградировать, топтать на одном месте время, стремящееся к бесконечности, затаптывать. Люди, проповедующие прошлое, живущие им, уже даже не люди, а памятники себе же, своему эгоизму и заносчивости. Просто, чтобы хоть как-то скрыть свою нынешнюю беспомощность, они прикрываются своим великим прошлым.
Разливая эту тираду, я надеялся, что доктор, как человек пожилой и видавший виды, неизбежно станет заложником своей возвышенной и величавой молодости, которая, на самом деле, видала виды, а не он сам, которая принесла ему оглушительный успех, по которой по ночам он льёт крокодильи слёзки, а следовательно, всего того времени, политического режима, культуры…, в общем, я надеялся этими словами побольнее… этого доктора.
Всё это время он смотрел на меня, словно Михаил Афанасьевич на Сорокина; закончив, я уж подумал, что вот сейчас он закатит глаза и загробным голосом начнёт читать что-нибудь наподобие «Я знаю его. Чувствую его со мной связь. Вот он, стоит посреди морозного тумана; на бетоне изморозь, а он в своих очень холодных туфельках…» Но и он этого, разумеется, не сказал. А продолжил в совершенно неожиданном направлении:
– Мы некоторое время следили за вами. Мы – это имеется ввиду: я и мой помощник…
Вот, значит, к чему такое предисловие! Ну теперь, наконец, всё встало на свои места!!! А сам с подозрительной интонацией спрашиваю:
– А за кем, за нами?
– За вашей троицей… Кстати, знаешь, что делают сейчас твои заклятые друзья? Они распутывают тайну моего последнего пациента…
– Э, да, они с детства строили из себя Братьев Пилотов.
– …И уже даже добрались до нашей организации… – он опять застыл и вперился в меня немигающим взглядом. Огромная мыслительная работа происходила там, за костью. – Ну ладно, ты всё равно, рано или поздно, догадаешься. Раскрываю все карты. Мы…, в смысле, нас – на самом деле очень много. Вы нас не видите, кроме отдельных особей, зато вы у нас как на ладони. Мы можем сделать с вами всё, что захотим. За пару дней мы можем сварганить на планете одно дружное государство с любым политическим режимом, каким только пожелаешь. И об этом не узнает, и не догадается никто, даже самые приближённые ко двору… Чтобы было более понятно – ситуация аналогична той, что описана в «Парне из преисподней»… Но мы этого не делаем, мы не ввязываемся, не мешаем и изо всех сил стараемся не помогать, а лишь наблюдаем. Ну, разумеется, это не касается некоторых особенных личностей…
– Таких, как я?
– И не только.
Так вот, значит, что! Значит, Странники, Прогрессоры…, всё это существует по-настоящему?.. Значит, тот голый парень посреди шоссе…
– Совершенно верно, – доктор поддакнул мне и отвёл затуманившиеся глаза в сторону. Оказывается, я всё это произнёс вслух. Или он читает мысли? – Только ты ещё забыл Мокрецов и Наставников.
– Значит, вот почему всё так быстро обернулось, там, возле гаишников. Просто вы его уже ждали…
– Да, мы его ждали. Ох, как мы его ждали…
Воцарилось молчание. Значит, доктор этот – робот. Из моего сна. Доктор Ганнибал Лектор.
– Значит, прошлое, говоришь, – деградация человеческая?.. Только вот, неувязочка получается…
– Какая ещё неувязочка?
– Самоубийство.
– Самоубийство???
Он молча смотрит на меня. Ждёт.
– Хм… Самоубийство… Самоубийство с прошлым связано тем, что, если самоубиваюсь я, то после мне уже всё равно. А если…, скажем, сосед, то здесь самоубийство тоже дело прошлого, поскольку помочь уже ничем нельзя… Н-нет. Получается, самоубийство – тоже деградация.
Опять смотрит. Видимо, что-то я не то сказал. Начинаю оправдываться:
– …С формальной точки зрения. Собственно, прошлое как деградация – тоже формальность. Так что, получается, никакой неувязочки тут нет…
Смотрит. Но уже тень одобрения закралась в его взгляд. Тогда более уверенно продолжаю:
– Самоубийство – наиболее важная глупость существования как в целом…, так и в общем. Не даром об этом говорят все религии мира, в том числе и атеизм. Самоубийство причиняет невыносимые боль и страдания – раз; убивает в человеке человека – два; мешает эволюционировать – три. Самоубийство – блажь, фанатизм, как увлечение детективами или компьютерными играми. Всего лишь очередной адреналиновый аттракцион для студентов дневного обучения. Всё это слабаки и слепцы. Потому что в следующей жизни всё начнётся по новой. Потому что Господь всех милует и всем указывает путь на спасение. Даже формальный путь спасения. Господь сам заберёт, если это действительно необходимо, или если всё настолько безнадёжно плохо, что… Не даром же у нас имеется страх перед смертью. Жизнь – это наш единственный шанс на спасение, шанс искупить грехи. Жизнь – это эволюция. Мы должны жить, мы просто обязаны жить…
Доктор меня давно уже не слушал. Разумеется, я всё говорил правильно, и он безнадёжно и полностью был со мною согласен. Это было пустяками, само собой разумеющимся. Банальностью. Вердикт вынесен давно, всё это официальные формальности, всё это прошлое. Я сдал экзамен, я принят куда-то там… Теперь жизнь моя изменится, по крайней мере место моего проживания. Меня, Дмитрия и Алекса ждёт яркое светлое будущее. Плодотворное…
– А как же этот, которого я якобы спас?
– Застрелился. За пять минут до того, как ты вошёл.
Он достал свои бумаги и снова принялся писать.