Опубликовано: сборник "Китайская шкатулка", 2009 г.
Темно. Я осязаю темноту. Я вижу её своими незрячими глазами. Она – и во мне, и вне меня, в том тесном безвоздушном пространстве, которое меня обволакивает и сжимает, и за пределами этого пространства, где есть что-то еще, пугающее, чужое.
Я не знаю, что «там». Может быть, вовсе не существует никакого «там»? И все, что нашептывают «голоса» приходящие извне, просто-напросто плод моего больного воображения?
Мое сознание мутит. Я догадываюсь, что это и есть ТОШНОТА. Мне что-то говорила об этом субстанция бывшего философа, совсем недавно, сутки назад, но образа не возникло. Сейчас я понимаю своего последнего собеседника. «Тошнота» - это неприятный, очень яркий, осязаемый каждой клеточкой образ.
Мне тошно.
В моем сознании, раскалывающемся на искрящиеся твердые куски, каждый из которых несет в себе оборванные и разрозненные воспоминания, кружатся строки стихов, никак не складывающихся в целые тексты. Это – те стихи, которые были написаны мною при жизни, и даже еще раньше; я их припоминаю теперь, с удивлением постигаю, что они тоже, оказывается, когда-то были моими. Хотя в моей последней жизни они уже считались классикой, и мы, перечитывая их и беззвучно нашептывая перед сном, как молитву, учились писать стихи…
Мне никогда не приходило голову, что я - такой замечательный поэт… самое обидное – то, что через какие-то пару часов все это будет забыто, уничтожено временем, и я опять, еще долго-долго, так несправедливо долго буду НИКЕМ…
Мне больно.
Теперь я понимаю, что крошечное тело, увиденное в одном из последних снов – это Я, и «я» испытываю боль. Рядом с болью - тошнота и удушье, нахлынувшие оттого, что соединились «я» и «я». Оказывается, вот что значит быть. Непонятно только, почему все так боятся «перестать быть»? Мое «я» тоже боролось до последнего… корчилось, извивалось, пока не закончилось все и не наступило умиротворение небытия. Счастливое время. Жизнь в нежизни.
Что это? Меня сжимает, как резиновый мячик. Я пытаюсь распрямить ноги (теперь я чувствую, что у меня выросли ноги), развести в стороны руки (они тоже, оказывается, у меня есть), мой беззубый рот приоткрывается, но я не осязаю крика. Медленно-медленно непостижимая сила вытягивает меня ТУДА, ГДЕ НИЧЕГО НЕТ.
Мне страшно. Я извиваюсь в предсмертной (преджизненной?) судороге и кричу. В первый - в последний - раз в жизни кричу. Осознавая, что прекрасные строки покидают мое (НЕ мое) сознание… навсегда…
- Давай-давай! Умничка! Папаша, спрячь морду за ширму… выгоним, к такой-то матери… Мамочка, плохо работаем… ущипните-ка ее за нос… лучше обезболивающий укол! Еще немного! Последнее усилие! Так! – акушерка принимает младенца, вынимает из ротика слизь, и родильный покой оглашается криком новорожденного существа, - Папаша! Бегом сюда… Да он в обмороке! Ах ты, моя умница, посмотри хоть, кого родила! Видишь? Кто у нас?
Поэт.